Текст книги "Ущелье Али-Бабы"

Автор книги: Ланиус Андрей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Окажись поблизости Дед, он, полагаю, остался бы доволен качеством моей игры. А может, и воскликнул бы по аналогии со Станиславским: «Верю!»

Выждав чувственную паузу, Ирина жеманно закатила глазки:

– А я не отказалась бы сейчас от рюмки «Адвоката». Жаль, что бутылка пуста.

– Какие проблемы! – я рывком вскочил на ноги. – Сейчас откроем вторую!

Мы снова выпили на брудершафт и расцеловались. Я попытался было удвоить ласки, но Ирина велела мне сесть в кресло напротив.

Она нервно закурила, затем твердо посмотрела мне в глаза. Я уже заметил за ней эти две крайности: либо мягкая полуулыбка в уголках чувственных губ, отчего весь ее облик приобретал законченную женственность и привлекательность, распаляя желание, либо жесткий, испытующий взгляд, невольно вселяющий тревогу, будто нежданно угодил в тайгу, где водятся тигры.

– Если ты бывал в Чите, то, возможно, тебе известен такой поселок – Атамановка? – отрывисто спросила она, выпуская струйку дыма.

– Кто же из сибиряков не слыхал про Атамановку?! – вскинулся я. – Это довольно крупное пригородное поселение на дарасунской трассе… Но я не понимаю, чем оно тебя заинтересовало?

– В Атамановке живет мой дядя, брат покойного отца. Зовут его Пустынцев Алексей Гаврилович. Как видишь, дядя есть не только у тебя.

– Стало быть, ты тоже Пустынцева? – мимоходом уточнил я.

– Нет, я Субботина Ирина Вячеславовна, – с достоинством ответила она. – Оставила фамилию последнего мужа.

– А я – Клинков Ярослав Сергеевич. Впрочем, это не важно. Извини, что перебил. Итак, в Атамановке живет твой дядя…

– Это старый, больной человек. Но справедливый, гордый, сильный духом…. Вообще, дядя – очень интересная личность. Он всех очаровывает. Ты тоже в него влюбишься.

– Предупреждаю заранее: я не влюбляюсь в мужчин. Даже очень интересных.

– Ну, Ярик, не остри. Ты же понимаешь, что я имею в виду. Вот, послушай. Несколько лет назад на читинском рынке хулиганы пристали к старику-торговцу из Средней Азии. Дядя вступился за него и отбил, уже сильно помятого. Затем этот старик сам разыскал дядю Алексея. Между ними возникла трогательная дружба, которая бывает, наверное, только между немолодыми одинокими людьми. Старый торговец приезжал в Читу довольно часто, и всякий раз навещал дядю. Это был не какой-нибудь продавец кишмиша, а глава крупного торгового дома. Словом, весьма богатый восточный купец. В Чите у него был большой бизнес. И вот однажды он позвонил дяде из Читы, сказав, что будет через полчаса. Дядя начал готовиться к встрече, но старика всё не было. А затем позвонили из центральной больницы и сообщили, что к ним поступил больной, сбитый на улице автомобилем, и что этот больной хочет немедленно увидеть его, своего друга. Конечно же, дядя Алексей тут же помчался в больницу. Старик был уже при смерти. Лишь надежда на встречу с дядей поддерживала еще в нем угасающие силы. Старик попросил медсестру, чтобы их оставили наедине. А затем открыл дяде одну тайну. У него, у старика, в горах есть особый тайник, в который он откладывал средства на черный день. Об этом тайнике не знает ни одна живая душа в мире. И вот теперь, когда близится его смертный час, он, честный восточный торговец, решил отплатить добром за добро. Он хочет, чтобы содержимое этого тайника дядя забрал себе. Тайник находится в окрестностях одного горного кишлака. Старик успел сообщить приметы тайника, после чего глубоко вздохнул и умер. Такая вот история, – вздохнула и Ирина. В ее красивых, лживых насквозь глазах светилась святая вера в ту душещипательную туфту, которую она мне только что задвинула. – Так вот, – заключила она. – Дядя Алексей хоть и крепкий мужчина, но уже немолод, кроме того, серьезно болен. Он не в состоянии самостоятельно совершить такое дальнее путешествие. Других дееспособных мужчин среди нашей родни нет. Я готова поехать, но дядя говорит, что на Востоке своя специфика, и я, не зная ее, могу не справиться с делом. Нужен спутник – надежный, решительный мужчина. В случае успеха он получит десять процентов! – ее серые глаза сделались почти синими, излучая потоки фальшивой искренности. – Что скажешь?

Ну, что я мог ответить на это? В глубине души Ирина, конечно же, имела право считать себя Василисой Премудрой, а всех окружающих мужчин Иванушками-дурачками. Но мне всё же не стоило так однозначно играть перед ней роль одного из этих Иванушек.

– Правдивость этой истории я оставляю на твоей совести, – ответил я. – Твоей и твоего дядюшки. Ладно, допустим, всё так и есть. Но одного я всё же не пойму: как можно открывать подобный секрет первому встречному?!

– Прежде, чем я открыла тебе этот секрет, – сощурилась она, – между нами, кажется, кое-что произошло.

– Но ведь ты меня совершенно не знаешь! Может быть, я леплю тебе горбатого?

– Ой, только не надо мне толковать насчет пуда соли! Ерунда всё это! Можно прожить с человеком всю жизнь и не знать его. А иная случайная встреча оставляет чувство, что ты знала этого человека всегда! – она снова одарила меня колдовским взглядом, уверенная, что тот обладает гипнотической силой. – Ярик, у меня просто нет выхода! Среди моих друзей и знакомых, к огромному моего огорчению, не нашлось ни одного настоящего мужчины. Ни одного! А ты – настоящий! С тобой я готова рискнуть.

– Ладно. О какой сумме идет речь? Я просто хочу знать, стоит ли овчинка выделки? Быть может, у восточных торговцев свой масштаб цен, который меня никак не устраивает?

– На этот и другие вопросы тебе ответит дядя. Я ведь и сама не знаю всего.

– А может, твой дядя в силу каких-то соображений готов и тебя подставить?

– Нет! – она решительно мотнула головой. – Это исключено. Абсолютно. Дядя меня любит. Как родную дочь. Собственно, ради меня всё это и затевается. Это обеспеченная жизнь, Ярик. Ты понимаешь? – она погладила мою ладонь и призывно заглянула в глаза: – Это будет приятная, почти увеселительная поездка. Там сейчас тепло, солнце, дыни, арбузы, виноград, персики, инжир… И мы – только вдвоем… – Последнюю фразу она произнесла дразнящим шепотом: – Чего ты опасаешься, милый?

С минуту я делал вид, что напряженно размышляю над услышанным. Затем залихватски махнул рукой:

– Почему бы и нет? В Чите у меня есть несколько старых товарищей, давно не виделись, заодно навещу их. Но, учти, милая, если мне твой дядя не понравится, или я учую, что он гонит туфту, то сделка не состоится. Я и сам не поеду в этот чертов кишлак, и тебя не пущу!

– Дурачок… – нежно проворковала она, уже совершенно успокоившись. – Ну, хватит о делах. Иди ко мне!

* * * * *

Ирина уснула первой.

А я еще долго не мог заснуть. Лежал недвижно в темноте и размышлял.

Для меня было очевидным, что на сей раз наш всезнающий Дед малость перестраховался. Ирина фактически уже посвятила меня в суть дядюшкиных замыслов. Чему удивляться? Выбора у милых родственничков попросту нет. Ну, кто из нормальных людей по доброй воле поедет в горный кишлак, где по ночам в ущелье воет шайтан, а днем правят бал бородатые разбойники? Ну, поехал бы Леонид. Много от него было бы проку? Полагаю, дядюшка Лёха утвердит мою кандидатуру с первого захода. Даже если я ему чем-то не глянусь. А куда он денется?! Играть перед ним роль простака себе дороже. Надо быть полным кретином, чтобы поверить в благостную сказочку про благородного торговца. Ирина, конечно же, в нее не верит. Но, похоже, и она не знает всей правды. Что же за комбинацию затевает ее хитромудрый дядюшка? Что находится в папке? Компромат на бывших вождей? Этого компромата было столько, что цены на него давно уже упали. Можно сказать, обвалились. Да и не стал бы Дед связываться с такой ерундой. Нет, в папке что-то другое. Там нечто нетленное, нечто такое, чья стоимость за последние 15 лет еще более возросла. Я почувствовал это по легкому волнению в голосе Деда, когда он говорил мне о папке. Что же там может быть? И этот странный вой по ночам… Нет, я понимаю, что в горах, особенно в гигантском ущелье, возможны какие угодно акустические явления. Но то, что эти жуткие звуки стали раздаваться, начиная именно с ночи исчезновения Мирзоева, не может быть ни случайностью, ни совпадением. Нет, тут не загадка природы. Тут чья-то злая воля. Но чья? Мирзоев погиб, Пустынцев был далеко… О тайнике более не знала ни одна живая душа… Вой шайтана… Безлунные ночи… У-у-у…

На этом месте мысли мои стали путаться, и незаметно для себя я заснул.

4. БЫЛИ СБОРЫ НЕДОЛГИ…

Утром мы взяли в авиакассе, расположенной на первом этаже гостиницы, два билета до Читы на ближайший рейс. Оказалось, что это уже завтра.

– Ой! Я не успею собраться! – переполошилась Ирина. Следом вздохнула: – Надо успеть! Я же обещала дяде. А что мне делать с платьем? Как и когда вернуть его хозяйке?

– Оно тебе нравится? – еще раз уточнил я.

– Очень!

– Значит, оно твое. А с Наташкой я договорюсь. Тем более, оно не в ее вкусе.

– Странный вкус у твоей знакомой. Это же классное платье!

– Знаешь, я не буду ей этого передавать. А то она еще передумает. Считай, что дело закрыто. Времени и вправду в обрез. Значит, встречаемся в Пулково перед отлетом?

Она прижалась ко мне и певуче прошептала на ухо:

– Милый, давай поедем за сундучком старого торговца! Будем два богатеньких Буратино. И пошлем подальше всякие черные полосы в жизни! Хватит с меня этой чернухи! Я хочу пожить как белая женщина!

– Как ты назвала этот кишлачок?

Она наморщила лоб:

– Ай-Ляйляй… Нет, Ак-Лякляк… в общем, что-то в этом роде. Не волнуйся, дядя всё подробно тебе разъяснит. Он знает. Ему приходилось бывать в тех местах.

– Вот как? Ты этого не говорила.

Она прикусила язычок.

– Милый, мне пора! Ой, столько хлопот с этими сборами! Ты уверен, что твоя знакомая не обиделась из-за этого платья? Проводи меня до машины!

На площади перед гостиницей я нашел для нее приличную тачку и заплатил водителю, потребовав от него передвигаться с такой осторожностью, как если бы он вез драгоценную вазу. Она оценила мой завуалированный комплимент, поцеловав меня на прощание. Всё в ней дышало ощущением глобального поворота в судьбе.

Кажется, первый этап я прошел без ошибок.

* * * * *

Итак, у меня выдался свободный денек, и я решил провести его с пользой.

Для начала, конечно, поехал в контору и доложил Деду о благополучном завершении первого этапа операции. Особо распространяться не стал. Свои соображения придержал при себе. Зачем отвлекать занятого человека от более важных дел? Затем запасся кое-какой техникой. Взял диктофон, замаскированный под старый надтреснутый портсигар, спутниковый телефон, ну и еще кое-какую мелочь. Хотел прихватить пистолет, закамуфлированный под курительную трубку, но в конечном итоге отказался от этого намерения. Вряд ли разумно тащить с собой огнестрельное оружие (даже скрытого ношения) в такое специфическое место, как горный кишлак.

Затем поехал на Фонтанку, в газетный зал Публички, и набрал целую гору прессы эпохи перестройки.

Признаться, о «хлопковом деле» я и раньше что-то слышал краем уха, а вот относительно личности Мирзоева в памяти ничего не задержалось. Поэтому я решил подпитаться информацией из еще одного источника.

Сразу же отмечу, что никаких особых открытий я не сделал, хотя добросовестно просидел над старыми газетами чуть ли не полдня. Во всей массе просмотренных мною материалов я не нашел ни одного упоминания о Пустынцеве. Похоже, этот тип и вправду умел оставаться в тени, даже находясь рядом с таким «светилом», как Мирзоев. Но Джамала я всё-таки выловил – в одном-единственном очерке, опубликованном в когда-то популярном, а ныне не существующем еженедельнике. Автор статьи, столичный журналист Г., рассказывал задним числом о своем пребывании в хозяйстве Мирзоева уже на исходе советских времен.

Немалое место Г. уделял тому впечатлению, которое произвел на него сам Мирзоев. Дескать, типичный азиатский раис. Невысокий, пузатенький, бритоголовый. В тюбетейке, несмотря на европейский костюм. Далее журналист отмечал остроту его ума и деловую сметку. Хозяйство он создал высокорентабельное – без малейшей натяжки. Во всё вникал, всё держал под контролем: хлопок, виноградники, отары, консервные цеха, ремесленные промыслы… Всякую мелочь пускал в ход, Отходы перерабатывал… Завоевал всесоюзный авторитет. Сохранились фотографии, на которых «Ильич Второй» отечески похлопывает его по плечу. В родной республике Мирзоева побаивались. По сути, он был местным царьком с глобальными замашками, но при этом, подчеркивал Г., ссылаясь на очевидцев, за всю свою жизнь не произнес ни единого слова против действующей власти (по крайней мере, публично) – ни на партсобраниях, ни в кругу приближенных…

Впрочем, не буду пересказывать содержание весьма пространной статьи, занявшей полторы полосы большого формата.

Перейду к эпизоду, связанному с Джамалом, эпизоду, который я перечитал дважды.

…Г. «высадился» в Ак-Ляйляке в составе целого журналистского десанта. Работники пера прибыли в этот образцово-показательный кишлак для освещения семинара по обмену передовым опытом. Разместили их в уютном доме гостиничного типа посреди ухоженного сада – с аллеями, клумбами, фонтанами и скульптурами мифологических героев восточных сказок. Настоящий курорт на фоне коричневых отвесных стен ущелья! Принимали гостей великолепно. Каждый день – плов, шашлык, манты, горы фруктов и овощей, коньяк и вино – рекой. А дынями – величиной с годовалого кабанчика – журналисты буквально обжирались, признается Г.

До падения Мирзоева оставалось еще три года.

Мероприятие закончилось, и пишущий народ начал разъезжаться по домам. Рейсы у всех были заказаны на разное время. И уж так получилось, что в последнюю ночь Г. остался в курортном домике один. Не считая, понятно, обслуги. А обслуживали гостей почему-то молодые, крепкие, как на подбор, парни. (То ли восточная традиция, то ли за капризными гостями присматривали нукеры из конно-спортивного клуба, подумалось мне.) Лишь садовник, что возделывал клумбы, был древним стариком – в темно-синем стеганом халате, подпоясанном многократно свернутым шейным платком, в тюбетейке, словно пропитанном потом, с пергаментным лицом, состоящим из тысячи морщинок. Дни напролет он махал кетменем, то пропуская воду в бороздки, тщательно спланированные им же, то снова перекрывая эти маленькие каналы. И всё это – под палящими лучами, когда даже асфальт прогибался, как резиновый. Старик совершенно не говорил по-русски.

Этого садовника Г. приметил еще в первый день своего пребывания в кишлаке.

Тогда для почетных гостей накрыли столы в саду, среди гранатовых деревьев. Не было только птичьего молока. Мирзоев произнес приветственную речь, пригубил рюмку и вскоре уехал, сославшись на срочные дела и передав бразды тамады своему заместителю, сухощавому человеку с ястребиным носом и острым подбородком, просившим называть его просто Джамалом.

Пиршество было в разгаре, когда Г. приметил в глубине аллеи того самого садовника, прочищавшего кетменем арык.

Движимый порывом вселенской любви и сострадания (а может, просто находящийся под хмельком), журналист выбрался из-за стола, прошел к старику и потянул его за рукав: «Отец, присоединяйтесь к нашей компании!»

Старик резко отпрянул, прижав правую руку к груди, и что-то пробормотал, не то по-тюркски, не то на фарси, отрицательно качая головой. Г. настаивал. Старик вдруг как-то съежился. За спиной журналиста послышалось покашливание. Он обернулся. Рядом стоял Джамал. Он улыбался, но взгляд, устремленный на садовника, был холоден и тяжел. Вот он сказал что-то резкое, и старик, пятясь, отступил в глубину сада. Джамал взял гостя под руку. «Это отсталый, глубоко религиозный человек, – доверительно сообщил он. – Ни за что не сядет за один стол с людьми другой веры. Извините его. Совсем старый, совсем глупый». Москвич огляделся, но садовника уже и след простыл.

В последующие дни Г. не раз сталкивался с садовником во время прогулок по саду. Тот приветливо улыбался, кивал, прижимал руку к сердцу, а иногда задумчиво щурился, будто решая про себя какой-то важный вопрос. Несколько раз Г. предпринимал попытки заговорить с ним, но они заканчивались безрезультатно: в отличие от большинства своих земляков старик не владел русским. Даже на уровне «твоя моя не понимай». Кроме того, Г. заметил, что рядом с ним постоянно крутится один из мордастых парней. Но тогда он не придавал этому значения.

И вот настал последний вечер перед отъездом. Потчевали журналиста с тем же восточным хлебосольством. За столом находился и Джамал. Обслуживали те же самые молчаливые, проворные парни. Впрочем, после ужина почти вся обслуга уехала вместе с Джамалом. Остались лишь двое молодцев, которые быстро убрали со стола, после чего скрылись в помещении летней кухни.

Журналист вышел на крыльцо покурить. Ночь напоминала пышный черный бархат, расцвеченный золотом звезд, подобные которым украшают минареты Самарканда. Приятный ветерок порхал над возделанными клумбами.

«Рус…рус…» – послышался из темноты осторожный голос.

Г. двинулся на эти звуки.

Внезапно кто-то вцепился в его руку. Это был садовник, таившийся в кустах. Он тихо, но горячо что-то говорил, показывая в глубь сада. Наконец, Г. различил знакомое слово. «Анаша?» – переспросил журналист. «Ха, ха, анаша», – оживленно закивал старик. «Признаться, – пишет далее Г., – у меня возникла мысль, что старик хочет угостить меня зельем. Жестами я дал понять, что не употребляю наркотиков. Он, кажется, понял. Рассмеялся вдруг и отрицательно замотал головой. Затем снова сделался серьезным, вытянул палец в сторону высокогорий, скрытых сейчас непроглядным мраком, и горячо зашептал: «анаша, анаша»…

И тут откуда-то из темноты возник один из оставшихся в доме парней. При его появлении старик словно оцепенел. А «гарсон» аккуратно взял того под локоток и увел в темноту.

Остаток ночи прошел спокойно.

К завтраку в гостевой дом приехал Джамал. Рассыпаясь в любезностях, вручил журналисту гостинец: большую коробку с отборными фруктами.

«Где наш садовник? – спросил Г. – Нельзя ли поговорить с ним?»

«Нельзя, – покачал головой Джамал с какой-то змеиной улыбкой. – Садовник умер. Старый человек, больной человек… Прожил свое. Сейчас его ласкают райские гурии… – Затем сощурился, внимательно глядя на москвича: – Он был немножко безумным. Не стоит придавать значения его словам».

«Никаких слов и не было», – ответил журналист, смекнувший, что для его же блага лучше всего держать язык за зубами.

Вот такую историю из времен, не столь отдаленных, я вычитал в газете, вышедшей из тиража.

Итак, столичный гость лишь самым краешком коснулся тайны подпольного бизнеса Мирзоева. В сущности говоря, его спасло только незнание местных языков и наречий. Иначе, скорее всего, он «сорвался бы с обрыва». По неосторожности, разумеется.

Можно лишь догадываться, что произошло со стариком-правдолюбцем, решившимся на робкий бунт против владыки кишлака.

Ах, да, еще одна деталь: в статье Г. содержалось упоминание о «змеиной улыбке» Джамала. Совсем скоро мне придется увидеть самому, как улыбается сей господин…

* * * * *

Наш рейс вылетел по расписанию.

Признаться, Ирина доставила мне немало хлопот, явившись на посадку сильно на взводе. Мол, она боится летать.

По трапу мне ее пришлось буквально втаскивать на себе. Плюхнувшись в кресло, она добавила еще. А затем еще и еще. Спиртное находилось у нее в сумочке, в двух или в трех фляжках. Выходит, и у этой весьма стойкой к выпивке красотки есть определенный предел прочности? Мелькнула мыслишка вызвать ее на откровенность, авось выболтает что-нибудь существенное, а после забудет. Но после очередной порции горячительного, она склонила голову к моему плечу и мгновенно уснула.

Так мы и летели.

На середине пути я осторожно умыкнул с ее колен сумочку и порылся в содержимом. Увы, ничего конфиденциального.

А лайнер, надсадно ревя моторами, пробивал облака. Мне вспомнилось признание знакомого летчика о том, что в полете экипаж ориентируется исключительно по приборам и практически никогда не всматривается в туманную даль. И я подумал о том, что мой «полет» еще сложнее. Я продираюсь сквозь густейшую пелену, не имея тех многочисленных приборов, что указывают летчику верное направление полета и оптимальный режим пилотирования, а также предупреждают его о возможных опасностях.

Чем дальше, тем плотнее становится туман вокруг меня.

И всё же у меня уже сложился некий план действий.

* * * * *

Забайкалье встретило нас легким морозцем. Котловина, в которой находился читинский аэропорт, насквозь продувалась пронизывающими ветрами. Вдали виднелись сопки, поросшие хвойным лесом. Они походили на гигантские колпаки, нахлобученные друг на дружку.

– Холод собачий! – пожаловалась Ирина, уже совершенно пришедшая в себя после «похмельного» сна в самолете (по моим прикидкам, она вылакала не менее полутора литров крепчайшего алкоголя). – С каким наслаждением я забралась бы сейчас в горячую ванну!

– До настоящих морозов еще далеко, – успокоил я ее. – Но ты оглядись: какая красота вокруг!

– Дырища!

– Не оскорбляй, пожалуйста, патриотических чувств моих земляков! Поскучай немного, а я двину на поиски машины. Возможно, у твоего драгоценного дядюшки имеется ванна, и твоя мечта осуществится. Хотя вряд ли. Тут предпочитают русскую баню. С раскаленными камнями, вениками и парилкой. Впрочем, обсудишь этот вопрос с дядюшкой.

Она посмотрела на меня, прищурившись:

– Ты говоришь так, будто не собираешься ехать к нему вместе со мной.

– Точно! – кивнул я.

– Но почему?! Мы так не договаривались!

– А как мы могли договориться, если ты всё время поддавала в самолете? Извини, но я еще раз обмозговал ситуацию и пришел к выводу, что должен принять кое-какие меры предосторожности.

– Какие еще меры, Ярик?! – страдальчески поморщилась она.

– Элементарные. Опасное путешествие на Восток, да еще в глубинку, требует денег. У тебя деньги есть? Нет? Ну, то-то же! Судя по твоим рассказам, дядюшка Алеша тоже не олигарх и находит утешение в куплете из известного шлягера: «мои года – моё богатство». А кто будет финансировать поездку? Кто заплатит денежки за турне по местам, кто всё продается и покупается? Вот я и хочу встретиться с двумя-тремя корешами, о существовании которых тебе говорил, и подзанять у них на дорожку. В разумных пределах, разумеется. Авось, в конечном счете, окажусь в прибытке. Словом, если кореша мне не откажут, то завтра утром прикачу в Атамановку при полном параде. Да и вам с дядюшкой так сподручнее: сможете без помех обсудить все свои заморочки.

Подумав, она кивнула:

– Ладно. Когда ты появишься?

– Ровно в полдень по местному времени!

– Ярославчик, ты не улизнешь? Смотри…

– Вручить тебе залог? Паспорт, извини, не могу, а вот часы – пожалуйста! Или ты предпочитаешь что-нибудь более весомое?

– Ярик, ну я же серьезно! – она капризно надула губки.

– Милая, по-моему, в тебе всё еще колобродят пары ликера.

Я нашел машину, столковался с водителем, усадил Ирину и, оплатив проезд до Атамановки, еще раз клятвенно заверил красавицу, что завтра ровно в двенадцать явлюсь в поселок для окончательного разговора с ее бесценным дядюшкой.

* * * * *

Разумеется, никаких «корешей» в Чите у меня отродясь не бывало. Но этот ход нужен был мне в качестве опорного аргумента для завершающей беседы с Пустынцевым. Я пришел к твердому заключению, что не должен представать перед ним в роли слабонервного абитуриента. Нет, я сам устрою ему экзамен и перехвачу инициативу. А там посмотрим, чья переважит, как гутарили донские (а возможно, и забайкальские) казаки.

Я снял номер на сутки в центральной гостинице, днем ознакомился с достопримечательностями столицы солнечного Забайкалья, которая, к слову говоря, произвела на меня благоприятное впечатление своими «таежными» уголками, а вечер провел в кабаре под названием «Аргунь» в обществе хорошенькой брюнетки.

ПУСТЫНЦЕВ, ОН ЖЕ «АЛИ – БАБА»

Как и обещал, ровно в полдень я прибыл в Атамановку. Со всех сторон к поселку подступала вековая тайга, вплотную надвинулись крутые сопки.

Пустынцев обосновался в просторном, уже почерневшем от непогоды срубе с резными наличниками и покосившимся крыльцом.

Ирину я заметил первым. Она нетерпеливо прогуливалась вокруг колодца в глубине двора. На ней был ватник, надетый на свитер, ворот которого она подняла до самых глаз. Экзотичный наряд дополняли мохнатая шапка и валенки.

При моем появлении она радостно улыбнулась и бросилась навстречу.

– Ярославчик…

– Мадам Ирэн…

Мы с чувством обнялись и расцеловались. От нее чуточку попахивало водкой.

– Ну, как я выгляжу? – отступив на шаг, Ирина кокетливо подбоченилась.

– Немножко не по сезону, но в целом завлекательно, как всегда. Рад, что ты, наконец, согрелась.

– Ой, слушай! – всплеснула она руками. – У дяди настоящая русская печка! Я проспала всю ночь, будто на раскаленной сковородке!

– Хм! Раскаленная сковородка? Интересный намек…

– А как поживает твоя сибирячка? – сощурилась Ирина. – Бурной была встреча? Ты ведь был у женщины, признавайся!

– На эти и прочие подобные вопросы, моя прелесть, я могу ответить тебе одним словом – нет.

– Чем же ты занимался?

– Всякими скучными делами вроде залезания в долги.

– Залез?

– Залез и вылез, и отныне поступаю в полное твое распоряжение.

– Бедненький… Ты замерз? Может, приютить тебя на своей печке?

– Не откажусь, хотя образ раскаленной сковородки лично на меня навевает кошмары.

Она прижалась ко мне грудью:

– Ярик, я соскучилась…

– Я тоже… Однако, где же дядюшка? Здоров ли он?

Ирина выскользнула из моих объятий.

– Ой! Пойдем в дом. Дядя ждет. Господи, как он постарел! Видел бы ты его раньше…

Мы поднялись на крыльцо и вошли в совершенно темные сени, где я тут же сшиб какое-то ведро, зазвеневшее на весь дом. Ирина открыла дверь, и я увидел низкую горницу с полукруглым зевом русской печи на заднем плане. В центре стоял грубоватый дощатый стол без скатерти, на нем – большая миска с горкой печеной картошки, тарелка с салом, нарезанным крупными ломтями, соленые огурцы, грибы, половники вареных яиц, хлеб и литровая бутылка водки.

Из дальнего угла шагнул человек, которому, похоже, пришлось немало померзнуть в этой жизни, ибо, несмотря на жарко протопленную печь, на нем были теплый свитер и валенки.

Так вот он какой, Али-Баба!

Он вполне тянул на свои шестьдесят четыре, и даже с избытком; эту густую сеть морщин уже не разгладить никакой улыбкой. Седая, неровно подстриженная борода тоже не добавляла ему молодости. Однако мальчишеская челка, ниспадавшая на широкий лоб, вносила в общую картину элемент этакой бесшабашной лихости, а серые, навыкате, глаза, далеко посаженные от носа, напоминающего уменьшенную копию валенка, смотрели с дерзким вызовом.

Весь его облик чем-то напоминал героя Жана Габена из старых гангстерских фильмов. Та же спокойная уверенность, оттененная житейским опытом и неизбывной склонностью к авантюризму.

Завидев меня, Пустынцев расплылся в широчайшей улыбке, демонстрируя ряд золотых зубов.

– Здорово, Ярослав! Так вот ты какой! А мне Иришка все уши прожужжала про то, как

ловко ты отбил ее у этих подонков. Ну, думаю, пропади оно все пропадом, а подружиться с таким мировым парнем я обязан! Дай-ка я тебя толком рассмотрю… Орел!

Он крепко стиснул мою ладонь своей, похожей на совковую лопату, затем потянул к столу:

– Давай, Славка, – разреши уж я буду так тебя величать – хряпнем за знакомство! Садись, где тебе удобнее! Разносолов всяких у меня нет, но все домашнее, все от чистого сердца. Ухаживай за собой сам, не стесняйся. А ты, дочка, дай ему полотенце.

Он принялся разливать водку, балагуря без передышки. Что ж, тем лучше. Пусть подвыпустит пар.

– На гитаре играешь? – продолжал допытываться он. – «Брызги шампанского» знаешь? А «Цыганочку»? А я люблю! Вот погоди, перекусим малость, тогда и споем, да так, что чертям станет тошно. Бери картошку! А сало какое, погляди! Розовое, как румянец красавицы. Так и тает на языке.

Картофель был обжигающе горячим, только что из печи, но он спокойно держал картофелину узловатыми пальцами с квадратными ногтями, сдирая кожуру, как скальп.

Затем снова как бы с восхищением принялся разглядывать меня.

– Ай да Славка! Ай да молодец! Люблю отважных парней! Сам такой. Ты огурчик, огурчик ухвати. Так и хрустит. Ни с каким ананасом не сравнить. Сам солил. Ну, чего молчишь? Иришка, твой дружок, похоже, язык проглотил, а? – Он откусил сразу пол картофелины и запил ее водкой.

Я молча снимал кожуру.

– Славка, ты спишь по ночам? – как ни в чем не бывало продолжал он. – А я не могу. За всю ночь так и не сомкнул глаз. Вздремну днем пару часиков – вот и весь мой сон. Ты, часом, не экстрасенс? Бессонницу не лечишь?

Ирина сидела в напряженной позе, ни к чему не притрагиваясь.

– А кто хозяин этого дома? – спокойно поинтересовался я.

– Шутишь, Славка?! Я и есть хозяин. Больше десяти лет здесь живу. Печурку эту собственными руками выложил. Иришке здорово понравилось.

Я очистил наконец картофелину и посыпал ее солью.

– Не могли вы сложить этой печурки, уважаемый Алексей Гаврилович. Как и засолить огурцы.

– Почему?! Что за черт?! Ты понимаешь своего дружка, а, дочка? – Он изобразил на своей физиономии такое изумление, будто я сообщил о предстоящем конце света.

– По той простой причине, что вы совсем недавно вышли из заключения, где отбарабанили весьма солидный срок, – прокурорским тоном изрек я. – Подробности я опускаю, не хочется смущать Ирину, поскольку, думаю, вы подали ей все под другим соусом. Должен вам также сказать во избежание последующих недомолвок между нами, что эти сведения сообщили мне мои местные друзья-бизнесмены. Они выяснили это по моей просьбе через своих людей в милиции. Для вас, полагаю, не новость, что милиция кормится от бизнеса и при случае готова поделиться кое-какой второстепенной информацией? Только не нужно сердиться на меня за мое любопытство. Я не боюсь риска. Но никому не позволю держать меня за дурачка!

Ирина налилась краской, как благонравная гимназистка, у которой обнаружили любовную записку.

Дядюшка же грохнул своей лопатообразной ладонью по столу и принялся хохотать – весело, до слез, до колик, будто услышал чрезвычайно остроумный анекдот.

– Ну и поделом мне! – воскликнул он, утирая слезы. – Разве можно пудрить мозги такому сообразительному парню! Я сразу разглядел, что ты не промах. Ловко ты меня отбрил! Ай да удалец! Ай да глаз-алмаз! Тебе палец в рот не клади! Ну, Славка, я страшно рад, что так получилось. Теперь я вижу, что ты не лопух и с тобой можно вести серьезные дела. Не обижайся на старика, считай, это было испытание. Не обиделся? Ну, давай тяпнем!