Текст книги "Свидетельство Джинджер Вильнёфф (СИ)"

Автор книги: Кшиарвенн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Какая у этой басни мораль?

А морали нет никакой.

Один родился рогатым, но

Пернатым родился другой.

(Наутилус Помпилиус)

Строго секретно

Правительство всерьез обеспокоено деятельностью террористических групп, называющих себя “сигма-дельта”, в состав которых входит некоторое количество лиц, обладающих сверхфизическими способностями, так называемых “менталов”. Все силы должны быть брошены на выявление лиц со сверхфизическими способностями и взятие их под полный контроль.

Джинджер

Когда пролетает флаер, от него остается дымный четкий след, распарывающий небо надвое. Я отрываюсь от экрана и провожаю его взглядом – впрочем, далеко провожать не нужно, флаер приземляется на соседней крыше, она чуть ниже той, на которой сижу я. Из него робот-рука выгружает замотанные в кровавые тряпки тела, которые съезжают по желобу в отверстие приемника и исчезают там. Иной раз, в тихие вечера, даже слышно, как они глухо падают где-то внутри.

Флаер улетает, я потягиваюсь и глажу кота, разлегшегося на коленях. Коричнево-полосатый, ничего особенного. Я его подобрала, когда вышла из клиники – вернее, когда меня оттуда выпустили, решив, что я совершенно здорова и на ментала не похожа.

Убедиться в моей нормальности им оказалось проще простого – я же бездарь, ничего кроме кибернетики у меня сроду не получалось. И вся наука Джулиана тоже прошла даром, не оставив во мне следа. “Если ты поверишь, что земля жидкая, то сможешь плавать в ней”, – он пару раз проделывал этот фокус со мной, но у меня так никогда не получалось. Как я ни старалась.

Тем, кто тестировал меня, и в голову не пришло поинтересоваться, старалась ли я плавать в земле – с них было довольно и того, что я этого не умела. Ни делать землю жидкой, ни делать воздух пламенем, ни делать воду твердью. Стандартные проверки. Меня признали нормальной и отпустили домой.

Я снова углубляюсь в столбцы цифр и знаков, белый экран бросает неоновый мертвый отсвет на мое лицо, я этого не вижу, но знаю, как оно бывает. Мое лицо выглядит мертвым. Это не имеет значения – я уже давно знала, что мертва. С того дня, как мне сказали о смерти Джулиана и о том, что сделала Оливия.

Следователь, высокая мужеподобная крашеная блондинка рода “мне-насрать-что-вы-думаете-обо-мне”, еще только рот раскрыла, как я уже знала. “Закрытая черепно-мозговая травма, на запястьях следы связывания, в крови следы барбитуратов…”

“Вы хорошо знали Джулиана Рассела?”

Нет. Я не знала его. Никто не знал его, как бы близко не был. И в то же время его знал каждый, кто хотел подойти. Кто рисковал подойти.

Джулиан казался зеркалом, в какое не каждый рисковал заглянуть. “Почему ты сам подошел ко мне?” – спросила я его, когда мы уже поселились вдвоем в моей комнатушке в кампусе, изгнав Ли, мою соседку. Джулиан просто вежливо спросил, не согласна ли она поменяться на его одиночную комнату в другом корпусе, и Ли согласилась сразу же. Не знаю, как ему это удавалось.

“Почему? Ведь не из-за векторной алгебры же?” В первый день нашей встречи он нес пересдавать работу и попросил меня взглянуть. Я смотрела на аккуратно, от руки вписанные в печатный текст формулы и изумлялась – для чего их вписывать, если так легко можно набрать на компьютере? От страниц шло тепло.

“Потому что ты очень этого захотела. И потому что я не мог больше ждать”. Я фыркнула – какая самоуверенность! Хотя знала, что он не врал. Он вообще не умел врать.

“Когда вы в последний раз видели Рассела?”

Какого-то мартобря. Конечно, следователю я безошибочно назвала дату, но дата не имела для меня значения. Потому что каждый раз, как я видела Джулиана, был последним. И каждая новая встреча была по-настоящему новой.

“Какая у тебя любимая книга?” – нет в наше время более нелепого вопроса, и я задала его Джулиану, чтобы отвязался. Потому что не хотела понимать, что было нужно самому красивому парню факультета от такой замухрышки как я. Он действительно был красив, но я знала, что его красота включается и гаснет, подобно лампочке, повинуясь его собственной воле. Джулиан умел становиться совершенно незаметным, ничего особенного. Но когда он не хотел быть незаметным, когда зажигалась лампочка – от него нельзя было глаз отвести.

“Если хочешь, чтобы я ушел, просто так и скажи”, – ответил он. Оставляя мне обычную страшную свободу – совсем не то, что называла свободой Оливия, свободу заскулить и спрятаться подмышкой у знаменитой сестры. “О, Оливия Вильнёфф твоя сестра? Что, правда?”

В первый вечер я и Джулиан сидели на крыше, ожидая вечернего смога, всегда так красиво закрывающего падающий за высокие дома шар солнца. Хорошо, если в это время на западе что-то взрывается – поднимающийся дым красив в лучах солнца. Хотя в такое время я всегда думаю о том, что совсем скоро миру придет конец.

“Есть много других миров, – сказал тогда Джулиан. – Не хуже. Может быть, есть смысл ускорить конец этого. Чтобы люди оторвались, наконец, от земли и взлетели”.

Он поднял голову и я увидела, как в его светлых до прозрачности глазах утонуло заходящее солнце. В это время небо разрезала густая дымная полоса, летающий дом, объятый пламенем, врезался в торец стеклобетонной двадцатиэтажки за два квартала от нас. Я едва успела прикрыться курткой от взлетевших фонтаном осколков, которые осыпались вокруг нас. Джулиан же не пошевелился и даже глаз не закрыл. И на его кожаной куртке не было ни одного кусочка стекла или бетона.

“Смотри!” – сказал он, и я увидела, как стеклянные осколки медленно-медленно осыпаются из воздуха, сверкая как рубины в лучах заката.

“Хотел, чтобы ты полюбовалась”.

Оливия

“Джин, я убила его. Я убила его. Господи, Джин, с тобой все в порядке?” – я бросилась к решетке, разделяющей нас. Фразы короткие и сухие – нормальные, а вот бросок слишком эмоционален, и Лейден, адвокат сразу же предостерегающе поднял руку. Уж Лейден-то никогда не бросится так, сдержанный и рациональный, что бы он мне ни говорил о привязанности и чувствах.

Джинджер казалась сонной, взгляд у нее был мертвый и ничего не выражающий. А я смотрела на нее во все глаза – зверьком из клетки.

“Он был террористом, Джин. Клянусь богом. Он был угрозой обществу. И делал такой угрозой тебя”.

Все хорошо, говорил взгляд Лейдена. Ты правильно, правильно говоришь. Ты убила его в первую очередь ради общества, а не ради своей дуры-сестры. В твоих действиях нет неуместного порыва самопожертвования, в твоих действиях есть только трезвый и правильный расчет, понятный судьям. Джулиан Рассел был…

Джинджер

“Ты спросила о книге, – когда осколки осыпались, я увидела что в его руках небольшой томик в темной мягкой обложке, помятый, старый и, видно, дешевенький. Даже как раритет не прокатит. На черноте обложки выделялись белые буквы – “Иллюзии”.

“И пришел на эту землю Мессия, и родился он на священной земле штата Индиана*”, – прочел Джулиан, открыв книжку наугад. Поднял голову и с улыбкой посмотрел на меня.

“И был полдень, и было лето. Его застрелили из дробовика. Он жил еще двадцать одну минуту, после того как заряд дроби ударил его в грудь, пробил дыру в обшивке его “Трэвел Эйр”.

Пока Джулиан говорил это, я не могла отделаться от мысли, что он описывал то, что видел. Сам. Хотя ему всего двадцать два, а самолет модели “Трэвел Эйр” не выпускается уже больше сотни лет.

“Сто тридцать шесть лет, – кивнул Джулиан. – А звали его здесь Дональд Уильям Шимода”.

Не знаю, отчего они это позволили – почему Джулиан позволил Оливии накачать себя наркотиками и убить, почему тот, Дон Шимода, позволил застрелить себя и дал себе истечь кровью.

“Есть вещи, которые ты не знаешь”, – сказал бы, наверное, Джулиан. Он сказал так в наше первое утро, когда я, проснувшись не нашла его нигде, ни в постели, еще хранившей тепло его тела, ни в ванной, ни в прихожей. Окно было раскрыто и виден был занимающийся над крышами более низеньких домов рассвет, все его носильные вещи были аккуратно сложены, куртка, неизменная коричевая кожаная куртка, висела в нашей крохотной прихожей, там же стояли мокасины, всегда чистейшие и без единого следа грязи или брызг, в какой бы дождливый и слякотный день мы с Джулианом ни гуляли.

А когда я, выбежав в общий коридор и не найдя его и там, вернулась обратно в комнату, чтобы взять телефон, Джулиан сидел на подоконнике раскрытого окна. Он был обнажен, и ветерок чуть шевелил его волосы, и солнце всходило за его спиной, озлащая его светлую кожу.

“Где ты был? – Есть вещи, которые ты не знаешь”, – ответил он.

Я едва не ударила его тогда – жестоко, не жалея. Как меня учили на курсах самообороны, хотя несмотря на курсы ни одна женщина в наше время не спустится на улицу или, по крайней мере, ниже третьего этажа. В залившем нижние этажи и улицы густом смоге, говорили, чего и кого только нет.

“Пока не знаю, – вздернула голову я. – Пока”.

Потом я привыкла к тому, что он иногда исчезал. Просто подумала, что становлюсь такой же, как сестра, настырно лезущая в мою жизнь. А может, поняла, что не хотела бы, чтобы меня останавливали, когда я сама, сильная и свободная, подставлю обнаженное тело вечернему ветру и позволю подхватить себя…

Солнце уже задело краем самый дальний из хорошо видимых дом. В его сплошных стеклах закат пламенел как пожар, ощутимо накаляя воздух. Я бросила последний взгляд на этот объятый закатом дом, взяла кота и пошла к лестнице. Пора была ужинать.

Где-то взвыли пожарные сирены, не по-обычному громко, но, судя по звуку, все же не слишком близко.

Оливия

Лейден поднялся.

– Не волнуйся, бога ради. Мы правильно сделали, что подождали, пока твоя сестра не придет в норму.

– Моя сестра нормальна! – вскинулась я.

– Да успокойся, – Лейден оглянулся, по-кроличьи пожевал губами. – Я же не имел в виду, что она ментал или что-то в таком роде. Ты убила единственного парня, который соизволил обратить на нее внимание – ясно, что она была расстроена. Сама подумай, каково ей жить на твоем фоне.

Мог бы и не говорить – будто я виновата, что старше, что во мне почти шесть футов, длинные ноги и хорошо подвешен язык. Я легко схожусь с людьми, и мне это нравится.

– Мы подождали пока она сможет нормально дать показания, – терпеливо напомнил Лейден. – Ее показания значат очень много, и она знает, что ты просто защищала ее. А теперь расскажи мне о ней так, как будешь говорить в суде.

– Джинджер была моей единственной семьей, – терпеливо начала я. В сотый, мать его, раз. – И я была ее единственной семьей. А Джулиан Рассел… – Я даже думать о нем не могла без ненависти. – Рассел пытался подчинить ее и сделать своим орудием. Джинджер словно подменили. Она перестала отвечать на мои сообщения, а потом и вовсе исчезла. Я просто хотела найти мою сестру.

Я не собиралась говорить с ним, клянусь богом. Я собиралась просто найти мою сестру и спасти ее от него – я успела узнать о Джулиане Расселе достаточно, чтобы понимать, что он просто опасен.

И я отправилась на вечеринку, где такой популярный в университете красавчик, как о нем говорили, просто не мог не появиться. Он должен быть там, твердила я как заклинание. Я даже не взяла флаер, я пошла по улице, продираясь сквозь смог – смог, мне казалось, расступался с моего пути.

– Я могу вам помочь? – мне не пришлось искать Рассела на вечеринке, он сам возник передо мной из толпы. На долю секунды мне даже показалось, что он соткался из темного пропитанного громкой музыкой и смогом воздуха университетского клуба. До того я не видела его никогда, но на руке у него была татуировка с именем “Джу” и я сразу поняла, что это он.

Разумеется, я же новое лицо, а разве первый парень университета, каким его считали, может пропустить новую юбку? Да, возможно, он даже знал, кто я такая, видел меня в новостях.

“Что ты сделал с моей сестрой?!” – хотела бы рявкнуть я. Но он, конечно, ничего бы не ответил, я бы сделала только хуже. И слава богу, я умею играть.

Через десять минут мы мило ворковали – вернее, ворковала я, а Рассел слушал с внимательной улыбкой на некрасивом худом лице. Вероятно, и он тоже говорил со мной, но я была так зла на него, что ничего из его слов не запомнила. И что они все в нем нашли, что в нем нашла Джинджер?

Он очень удачно отвернулся к подошедшему приятелю, дав мне возможность всыпать захваченный с собой порошок в его бокал и долить бурдой, которую они называли шампанским.

Господь свидетель, я не хотела его убивать! Я только хотела узнать, что с сестрой.

К стоянке я едва не тащила его на себе, мы сели в машину – я специально взяла напрокат простенький флаер, – и он отрубился прямо на сидении.

Он был высокий, не слишком крепкий, но спортсмен, судя по твердости мускулов под кожаной курткой. И я связала ему запястья и щиколотки – так крепко, как могла.

Я отвела флаер подальше, за город, к голому лысому как череп холму, куда не достигал смог, где только издали видны и слышны были глухие подземные удары и рев – и тут увидела, что он очнулся. Но даже не пытается вырваться, просто сидит рядом и смотрит на меня со все той же улыбкой. И мне вдруг стало страшно до умопомрачения – показалось, что ему ничего не стоило просто заставить веревки исчезнуть без следа.

“Где моя сестра?!! – заорала я, схватив его за плечи. – Где Джин??”

“Возможно, она не хочет встречаться с тобой”, – негромко ответил Рассел, продолжая улыбаться – все тою же спокойной улыбкой.

“А я, господь свидетель, очень хочу вышибить тебе мозги”, – прошипела я, потеряв терпение.

“Никто не в силах помешать человеку сделать то, чего он хочет”, – ответил Рассел. Язык его к концу фразы стал заплетаться, глаза закатились. Я схватила его за плечи и изо всех сил ударила затылком о подголовник сидения – раз, другой, третий. Он не просыпался. Он не просыпался, мать его!

Джинджер

Есть не хотелось. Я включила чайник, закрыла компьютер и закрыла жалюзи.

Завтра суд.

Сядут трое в париках и будут судить, по какой причине Оливия убила Джулиана. Я могла бы не идти, и не давать показаний, по закону никто не может принудить меня свидетельствовать против родной сестры. Но Лейден считает, мои показания могут ей помочь.

Пусть.

Джулиана этим не вернешь.

Но почему? Я до хруста в пальцах сжала подлокотники кресла. Где-то за окном вспыхнуло зарево и глухо дрогнуло от взрыва. Но мне на это было совершенно наплевать. Пусть этот мир летит ко всем чертям – Джулиан прав, есть множество других.

Я на секунду прикрыла глаза и увидела Джулиана, лежащего, запрокинув голову и разбросав руки, на взлобье голого холма. Увидела его тело на цинковом столе, освещенном ярчайшей лампой. Он же мог, мог просто встать и…

– Тогда – не мог, – прозвучал голос и я вскочила, разом проснувшись. Голос Джулиана – мягкий и чуть усталый. Он возился с кофеваркой, как будто никуда и не исчезал – а ведь когда мы жили вместе, он никогда не готовил кофе. Я приходила на кухню и неизменно видела две дымящиеся кофейным ароматом чашки, и никогда не слышала, как работала кофемашина. Но сейчас он включил ее, не запустив цикл прогрева, и она сердито зажужжала, а потом запищала и замигала красной лампочкой, требуя выполнения всех подготовительных процедур.

Джулиан смущенно улыбнулся, когда я обняла его – крепко, так крепко как могла, вдохнула знакомый, такой, оказывается, знакомый запах его кожанки.

– Ты никогда, что ли, не варил кофе? – я вдруг отчетливо осознала, как мне его не хватало, и готова была нести любую чушь, чтобы только он не исчез снова.

– Я подумал, для кофе еще не слишком поздно, – сказал Джулиан.

– Ты же сам знаешь, это можно сделать гораздо проще! – воскликнула я. Прикрыла ладонями чашку и отняла, когда ощутила дохнувшую мне в руку горячую жидкость. – Вот.

Он взял чашку – обеими руками, словно чашу, – и осторожно отпил. Его глаза сияли.

– Это здорово! – сказал он и отпил снова.

– Джу… – я его едва видела из-за прихлынувших слез. Не плакала с тех пор, как погибли родители. – Так должно было случиться?

Он медленно кивнул и взглянул мне в глаза. И снова, как раньше, меня пронзила его сияющая красота – но лишь на мгновение, а затем я увидела вспаханное поле и двоих, братьев, пастуха и пахаря, которые ссорились, стоя на этом поле. И увидела, как пахарь, подняв свою мотыгу, опустил ее смаху на голову пастуха, и кровь вперемешку с мозгами брызнула на застонавшую землю.

Я зажмурилась, а когда открыла глаза, вокруг снова была моя кухня и Джулиан, стоящий теперь совсем близко. Теперь я, не отрываясь, смотрела в его лицо, в то время как пальцы мои сдирали с него куртку и рубашку. Я должна была знать – я ведь видела тот цинковый стол и его тело, распростертое на нем.

– Это неправильно, – опрокинутый игрек от скальпеля патологоанатома на его груди и животе, багрово-сизый на светлой коже, грубо схваченный стежками, которые никто не планирует снимать, так что и аккуратничать нечего. Я коснулась шва – пальцами, потом губами, уже вовсе ничего не видя от слез, лишь ощущая живую теплоту его кожи. – Это неправильно, Джу.

– Она слишком этого хотела, – тихо прозвучало надо мной. И мне пришлось закрыть его губы губами, чтобы он больше ничего не говорил.

Оливия

Лейден был совершенно спокоен, и я, сидя за оградкой слева от судей, заражалась его спокойствием. Все шло так, как он и нарисовал себе в своем адвокатском плане. Тихо жужжал проектор, показывая материалы, фото. Судьи, кажется, благосклонно выслушали меня, и присяжные также глядели с сочувствием – террористов и менталов боялись все.

Я видела в зале Джинджер, смотрящую мимо меня, на присяжных, спокойную и сдержанную, в строгом платье. Надо же, как ей идут платья, подумала я – а еще подумала, что сестра перестала быть гадким утенком и давно уж превратилась в…

Додумать я не успела, мне начали задавать вопросы, сперва обвинитель, потом адвокат. Вопросы были из тех, на которые я уже отвечала у следователя, и я хорошо понимала, как видят меня все эти мужчины – хрупкая храбрая девушка, решившая прикрыть собой общество и родную сестру. И даже одна из присяжных, неприятная тетка лет под пятьдесят, жадина и обжора, – я так и видела, как она за обедом пялится на кусок, исчезающий в чужом рту, – дотоле мирно подремывавшая, вдруг проснулась и решила задать мне вопрос. Я с робкой улыбкой – долго репетировала вчера перед зеркалом, – смотрела на нее, вернее не на нее, а на нелепого голубка, застегивающего безобразный полосатый бант на ее шее.

– Скажите, мисс Вильнёфф, у вас есть молодой человек? – спросила тетка.

Это-то тут причем? Хотя вот “причем” мне было понятно – как же, старшая сестра завидует счастью младшей.

– Протестую, ваша честь, – щелкунчиком вскочил Лейден. – Вопрос не имеет касательства к делу.

– Протест отклонен, – судья уселся поудобнее и кивнул мне.

– Нет, – с легкой улыбкой сказала я, смотря на бант и более всего на свете желая, чтобы тетка заткнулась навеки. – В данный момент я свободная женщина.

В зале одобрительно зашушукались. Да и остальные присяжные оживились. И Джинджер также неотрывно смотрела на бантовую тетку.

– Насколько хорошо вы знали убитого? – продолжала выспрашивать та – так, словно и не какая-нибудь там домохозяйка, а действительно юрист.

– До его знакомства с моей сестрой не знала совсем, – покачала я головой. Держать лицо! – И после того видела только один раз.

Проектор вдруг ожил будто сам по себе, и на экране возникло фото – Джулиан Рассел, но не паспортный жалкий снимок, а какое-то прижизненное фото, видно из материалов. Красивый молодой парень, полный жизни, с сияющей улыбкой, весь словно светится изнутри – именно так это увидели сидящие в зале, именно так увидели и присяжные. Секретарь поспешно отключила проектор от питания, но мне показалось, фото задержалось на экране на долю секунды дольше.

В зале шушукались, а я не смогла удержать злобного взгляда на тетку с бантом. Старая стерва! Завидую? Я, я – завидую Джинджер?? От сознания того, сколько же еще из них, тех кто в зале, может так думать, во мне будто лопнул багровый пузырь ярости, я почти наяву увидела яркий протуберанец, метнувшийся от меня длинным языком, и в то же мгновение раздался дикий крик – бант тетки полыхнул пламенем, брызгая расплавленным ацетатом на ее лицо и шею. Она выла и вопила, махая руками, бант трещал, трещала, вздуваясь пузырями, кожа, белым заваривало глаза. Кто-то содрал с себя пиджак и замотал теткину голову, приваривая расплавленную синтетику к коже…

Джинджер

“Она слишком этого хотела”, сказал Джулиан. Теперь я наяву видела, как оно бывает. Охранники, видно, получили инструкции насчет менталов – Олли ткнули шокером и она отрубилась. Судья объявил, что заседание переносится, но не знаю, услышали ли его за воплями, сиреной скорой, возней врачей и охранников, уволакивающих Оливию туда, где содержат менталов.

Я не знаю, что делают с менталами. Вернее, я знаю, что настоящие менталы – мы, – никогда не попадемся. Мы раскачаем этот мир!

Дождавшись, когда суматоха немного уляжется и все разойдутся, я встала и пошла домой, не боясь смога и всего того, что могло прятаться в смоге. Домой – к Джулиану.

Комментарий к

* – Ричард Бах. “Иллюзии” (пер. А. Сидерского)