Текст книги "Темная материя"
Автор книги: Ксения Славур
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
***
Ирина была старше Юлии на десять лет. Она как раз поступила в институт, когда Малышка отправилась первый раз в первый класс. В тот год серьезно заболел их отец, и врачи настоятельно рекомендовали ему перебраться в деревню, на свежий воздух и парное молоко. Химики, мать с отцом работали на вредном производстве, поэтому болячки, как и ранняя пенсия, были ожидаемы. Ирина отвоевала Малышку с большим трудом, родители согласились оставить ее в Москве с сестрой не столько ради музыкальной школы и возможностей образования столицы, а потому что скоро им стало ясно, что состояние отца требует почти всего времени матери, которая тоже начала слабеть. К тому же погодок-друзей в деревне нашлось всего две души, что для общительной Юлечки было крайне мало. Сошлись на том, что каникулы и лето Малышка будет проводить с родителями и каждый день общаться с ними по скайпу. Так фактической мамой ей стала Ирина. Однако отношения сестер были шире и глубже, потому что Ирина оставалась по-сестрински снисходительной и понимающей то, чего не приняла бы и не допустила мать. С годами любовь сестер друг к другу приобрела просто глобальный, основополагающий, фундаментальный характер, оставив мало места родителям. Да и родители ушли, не дожив до окончания Малышкой школы.
Сестры совсем не походили друг на друга, ни внешне, ни по характеру. Ирина уродилась в отца, с редким сочетанием красок: при белой коже и выразительных карих глазах ее густые, тяжелые волосы обрамляли тонкое, изящного овала лицо струящимся занавесом цвета старого янтаря. Юлечка угодила маминой родне и была брюнеткой с серыми глазами. Она никогда не носила длинных волос, о которых мечтала, ей не хватало терпения ладить с ними. Стоило ее волосам дорасти до того, чтобы прикрыть мочки ушей, как Юлечка срывалась на стрижку и облегченно выдыхала, встряхивая короткой копной. С возрастом ничего не изменилось, она по-прежнему проваливала попытки уподобиться русалке и неизменно оказывалась в кресле парикмахера. Дерзкие стрижки с драными челками или решительным зачесом назад и вбок невероятно шли к ее спортивной фигуре.
Обе сестры вызывали в людях любовь и расположение, но по разным причинам. Ирина – потому что счастливо сочетала волю, общительность, активность, интеллект и доброту. С ней всякому было хорошо, щедрость ее души и уверенность в себе позволяли ей выставлять других на первый план и высвечивать их достоинства. В разговоре или в компании она непременно несколько раз умудрялась за что-нибудь похвалить каждого, и всякий чувствовал, что это не от льстивости или тайных резонов, а от искреннего расположения к людям. Ирина любила людей и была добра к ним, как, впрочем, ко всему живому. Ее улыбчивость и мягкость никак не означали нерешительности или вялости характера, она доводила до конца всякое начатое дело, даже если оно считалось трудным. В семье она позволяла каждому поступать по своему разумению, но все держала под контролем и незаметно направляла заблудшего или зарвавшегося родича в нужном направлении.
Малышка же с ранних лет наскоком покоряла каждого фонтанирующей энергией и неукротимым обаянием. Ее прелестное, похожее на полупрозрачный цветок личико имело такое выражение, словно она вот-вот должна была получить некий чудесный подарок и ждала этого момента с еле сдерживаемым нетерпением: когда же? Ребенком она сто раз на дню приходила в совершенный восторг: «О, котлетка! Ура, Миша пришел! Кино начинается! Тетрадка розовая! Синичка на подоконнике!» – и так без конца с неослабевающей радостью первооткрывателя. Ее вечное возбуждение радовало, заражало, лихорадило, утомляло не меньше, чем забавляло. Она была подвижна словно ртуть, и эта подвижность воспринималась как свидетельство неоскудевающей жизнерадостности.
Угловатую, длинноногую, порывистую Юлечку более-менее удавалось усмирить спортивной гимнастикой, на которую Ирина записала ее, как только получила сестру под опеку.
– От Малышки можно спастись только одним способом – уходить ее вусмерть, – говорил Михаил, за которого Ирина как раз вышла замуж.
Если не считать того, что в квартире Антиповых много чего было сломано и разбито, следовало признать, что Малышка росла неугомонным, но не проблемным ребенком: с аппетитом ела, хорошо спала, занималась спортом и в музыкальной школе, прекрасно училась. Рядом с уравновешенными Ириной и Михаилом она казалась световым шаром, светлым, подвижным, источающим любопытство и незлобивость.
В кругу друзей Антиповых Юлечку называли дочерью полка и баловали, пестовали, обожали с радостью молодой дурашливости и проблесками будущего родительства. Ее хорошенькое, улыбчивое личико и сокрушающее обаяние примиряло всех с неизбежным обременением семьей в будущем и дарило прилив сил и ощущение радости жизни в настоящем. Малышку заваливали вкусностями и игрушками. Она принимала подношения с таким кокетством, которое наповал сражало мужчин всех возрастов, а женщин сначала смешило, потом смущало. Крошка Малышка строила глазки, жеманничала и улыбалась с той откровенностью и намеренностью, которые можно было извинить лишь детской непосредственностью. Столь беззастенчивое использование личной привлекательности приводило мужчин в восторг, ибо встретить подобное у повзрослевших красавиц было уже невозможно. Девушек это поначалу тоже забавляло, но в какой-то момент у некоторых из них можно было перехватить во взгляде подозрение, что Юлечка вполне осознанно эксплуатирует свою детскую прелесть, и это отталкивало.
С удивлением отмечали одну особенность Малышки: при всей своей ласковости к родным, она никогда ни к кому из их друзей – как бы ее не задаривали – не ластилась и не любила, чтобы ее обнимали, даже просто трогали. Каждый новичок в их кругу проходил обязательную стадию упорства, надеясь добиться расположения девочки и получить эксклюзивное право на объятия, но со временем взрослые отступались, решая, что ребенок прав: нечего чужие микробы собирать!
Для Малышки был только один человек, которого она целовала и обнимала десятки раз на дню – Ирина. На нее девочка смотрела влюбленными глазами и в ответ требовала любви почти тиранически. Так прямо и говорила:
– Люби меня!
– Ты же знаешь, я очень тебя люблю.
– Ты вчера говорила, а сегодня нет, что, все?!
– Люблю!
– Сильно?
– Сильно.
– Не надо сильно, надо больше всех.
– Больше всех. Тебя я люблю больше всех, моя девочка.
Малышка вздыхала счастливо и умиротворенно. Если сестра вдруг делала ей замечание, изумлению не было предела: «Зачем ругаешь? Люби!»
В школьные годы она запросто средь уроков могла прислать сестре смс: «Любишь меня? Люби сильнее всех» У Ирины при этом всегда сжималось сердце, не обижают ли там ее ребенка, не случилось ли чего, но Юлечка вообще никогда ни на кого не жаловалась. Вообще. Никогда.
Как-то, еще в начальной школе, Ирина поинтересовалась, не обижают ли ее.
– Обижают? – переспросила Малышка.
– Ну там пенал прячут или забирают что-нибудь?
– Один раз, – беззлобно ответила Малышка, – потом такого не было.
– А что было в тот раз?
– Коля забрал мой рюкзак и бегал по классу.
– А ты?
– Я взяла его карандаши со стола и стала ломать их по одному.
– А он? – почему-то испугалась Ирина. – А другие дети?
– Они перестали смеяться и смотрели на меня. Коля бросил мой рюкзак, я все равно смотрела на него и ломала его карандаши, тогда он поднял рюкзак и положил его туда, где взял. И все. – Юлечка бесхитростно взглянула на сестру.
Сердце Ирины ухало. Ее ни разу не вызывали в школу с жалобами на Малышку, может, ребенок странно описывает этот случай и только?
– Тебе не было обидно? Или страшно?
– Страшно? Нет. Я просто думала, что он дурак, – обескуражила Юлечка, подняв невинные глазки.
– А ты сама кого-то обижала? Может, забирала чьи-то вещи?
– У них нет ничего такого, все мои вещи лучше в сто раз, – бесхитростно отрезало юное создание, загнав свою воспитательницу в окончательный тупик.
– По-моему, умение постоять за себя и поставить другого на место – прекрасная черта, – после некоторого раздумья заявил Михаил, – и метод вполне по-детски непосредственный.
Ирина все еще выглядела растерянной и Михаил добавил:
– Ты же не помнишь, как вела себя в ее возрасте?
– Не помню, чтобы была в такой ситуации.
– Она твой хвостик, все за тобой повторяет, будет твоей копией, в этом можно не сомневаться.
Малышка действительно срисовывала Иру до смешного и с большой важностью. Ирина разводила комнатные цветы, так Малышка надевала ее домашние шлепанцы и с талантом пародиста поливала, удобряла, опрыскивала, обрывала и разговаривала с растениями точно как сестра. Это было уморительно. Когда Ирина принесла с улицы совсем крошечного котенка, которого первое время кормили с пипетки, Юлечка враз научилась ухаживать за ним, причем именно с мимикой и интонациями сестры, с тем же бесстрашием и решительностью. Малышка вообще никогда не тушевалась и не раздумывала перед принятием решений, страх или сомнения ей были неведомы, в этом она превосходила сестру, которой подчас приходилось брать себя в руки и унимать волнение. Котенка за замечательный дымчатый окрас и печальные обстоятельства приобретения назвали Брошкой и не спускали с рук. Однажды Ирина рукодельничала и вывалила на диван резинки и тесемки, отвлеклась на телефонный звонок и, когда вернулась в комнату, обомлела: Брошка запуталась в резинке и свалилась с дивана, повиснув на ней как на удавке. Бедный котенок извивался и дергался, растопыривал крошечные лапки, но высвободиться не мог, а Малышка сидела перед ним на коленях и смотрела на его мучения с бесстрастием рептилии.
– Боже! – схватила Ира Брошку. – Юля! Что же ты не помогла ей? Она же могла задохнуться!
Малышка взглянула на сестру все с тем же хладнокровием рептилии, словно пребывала в каком-то трансе, и спокойно сказала:
– Тогда ты могла бы завести себе сиамского котенка. Ты же всегда хотела сиамца.
– Что ты такое говоришь? Разве так можно? Сидеть и смотреть, как кто-то гибнет!
– Они наврали. В кино говорили, что, когда задыхаются, то от судорог писаются и какаются.
– Что?!
– В детективе так говорил врач.
– Юля, ну как ты могла не помочь ей? – Ирина чуть не плакала, жестокость Малышки казалась ей чудовищной.
Малышка внимательно посмотрела на сестру, словно изучая ее, пожала плечом и сказала:
– Я больше так не буду. А ты меня люби!
– Люблю!
Когда Ира с глубоким волнением рассказала об этом случае мужу, он успокоил ее:
– Дети в своей непосредственности бывают очень жестоки. Ничего, дорогая, перерастет, поумнеет. Это мелочи, нам бы с любовью разобраться!
Малышку сроду не наказывали – было не за что, не за подранные же колготки и битые кружки? – и смущало, почему она в один миг утрачивала свое обычное жизнерадостное свечение и, словно обделенная и забитая, вдруг требовала свое «люби меня!» Объяснить это какими-то внутренними страхами не получалось. Темнота, Баба-Яга или грозный полицейский, перед которыми обычно трепещут дети, над ней не имели власти. Она не была нервной или впечатлительной, даже никогда не вздрагивала на неожиданный, громкий звук. Казалось, такого уверенного в себе ребенка поищи и не найдешь, но она гасла, если не слышала слов любви даже самое короткое время. Со временем Малышка стала расспрашивать как именно и за что ее любят. Внимание, с которым она выслушивала ответы и задавала уточняющие вопросы, даже смешило. Она будто тщательно анализировала и запоминала, что является прелестью, потому что улыбчива, жизнерадостна, кокетлива, обаятельна как никто, незлобива, бесстрашна, хорошо учится и так далее. С неменьшим интересом выясняла за что людей не любят. Ну какой еще ребенок вел себя подобным образом? Антиповы таких детей не знали и считали свою обожаемую воспитанницу уникумом. А потребность знать, как ее воспринимают окружающие и за что любят Ирина объясняла отсутствием родителей. Старшая сестра полагала, что их с Мишей внимания для девочки, видимо, недостаточно, хотя они ее искренне любили и ласкали, даже собственных детей не спешили заводить, чтобы не вызвать ревности.
Хотя, что касалось внимания, его Малышка требовала только от Михаила. От Ирины достаточно было заверений любви, в остальном она вполне могла заниматься своими делами и не углубляться в дела Юлечки. С Михаилом все было с точностью до наоборот. К нему Малышка была привязана, но никогда не говорила «люблю», зато требовала участия в ее жизни, поклонения и обожания. Он был посвящен в ее девичье царство. Являлся ее рыцарем. Ему отводилась роль защитника, обожателя, поклонника, восхищенного мужчины. Ему дозволялось баловать ее нарядами и восторгаться ее личностью. Чтобы когда-нибудь он сделал ей замечание или нахмурился – ни боже мой! Подбородочек ее начинал дрожать, глаза наполнялись хрусталем, она пристально смотрела на него с молчаливым укором. Он так расстраивался, что чувствовал себя оскорбителем святыни, бросался утешать и вымаливать прощение. К чести Малышки следовало сказать, что она старалась его не разочаровывать, держала лицо принцессы и быстро отходила, и они с Михаилом снова становились закадычными родственниками, один из которых всегда угождает другой. Михаил восторгался тем, что Юлечка вмиг отходила от негативных эмоций, говорил, что для женщины это бесценный дар. У Малышки действительно, как у спички на ветру, гнев или раздражение гасли так же быстро и бесследно, как и вспыхивали.
Сосредоточенность девочки на своих воспитателях продолжалась до седьмого класса, потом сошла на нет, Малышка переключилась на интересы вне семьи, и Антиповы выдохнули: переросла!
Подростковый период прошел для всех гладко: Юлечка перестала рвать штаны и калечить мебель с посудой и ни разу не преподнесла ни возрастного бунта, ни перепадов настроения, ни плохих оценок. Антиповы в эти годы были плотно заняты развитием бизнеса и не могли нарадоваться на свою девочку, по-прежнему обаятельную, успешную, позитивную, не доставляющую никаких забот. Она взрослела, становилась характернее, независимее, красивее, все чаще принимала самостоятельные решения и никогда не спрашивала советов, даже просто не делилась своими планами или раздумьями, ставила своих воспитателей уже перед фактом, правда, всегда умудрялась преподнести совершенное так, что осуждать ее или хотя бы неодобрительно покачать головой казалось неуместным.
Как-то за ужином семиклассница Малышка торжественно заявила, что выбрала потомственный химико-биологический профиль со следующего года. И не успели Миша с Ирой отреагировать на эту новость, как Юлечка невзначай обронила, что бросила гимнастику и музыкалку. Михаил вынес привычный вердикт защитника:
– Не нравится и не надо себя мучить! Свою пользу ты из всего этого уже извлекла.
Ирина не пропустила продуманность поведения обычно бесхитростной сестренки: специально подсластила пилюлю – неприятную новость сгладила приятной!
– Ах ты, хитрючка! – начала она, еще до конца не поняв, как реагировать дальше. Малышка невинно опустила глаза в тарелку и набила рот котлетой. Глядя на сестру, изо всех излучающую детскую непосредственность, Иру обожгла интуитивная догадка: последний год Малышка отказывалась ездить на ученические концерты и на спортивные соревнования… потому что стала проигрывать кому-то? Они к этому времени хорошо усвоили: Юлечка признает только победы. Пока Ирина соображала, что делать со своей догадкой и как отреагировать на стратегию сестры, ее опередил Михаил, верный заступник своей принцессы:
– Интеллект! Высокий интеллект у ребенка, молодец, правильно все обставила! Зачет автоматом по стратегии и тактике!
Малышка исподлобья послала Михаилу нежнейший взгляд и улыбку и снова с самозабвением занялась едой. Тут уж Ирина не могла не согласиться: хитрость и интеллект неразлучны. Однако, ощущение, что у Малышки развивается свое, ущербное восприятие жизни и реакций на нее, и они это упускают, все же несколько раз настигало Ирину, но плотная занятость делами, неизменная улыбчивость и отличные отметки девочки заглушали мимолетное беспокойство. Удивлялись воспитатели другому – что Малышка потом ни разу не села за пианино и не позанималась гимнастикой. Как отрезало. Как будто в ее жизни не было шести с половиной лет регулярных тренировок. Все кануло в небытие, даже привычки или потребности не осталось.
– Дети всегда правы, – философски изрек Михаил, – потому что им принадлежит будущее. А наша Юлька так вообще на редкость разумная девица!
Малышка действительно становилась на удивление прагматичной, совсем не по летам. Ей надо было понимать выгоды и преимущества буквально всего, что возникало в ее жизни. Она практически никогда не утруждала себя чем-либо просто так, из интереса или из-за банального любопытства. Ей нужно было знать, что ей даст то или иное занятие; если оно того не стоило, она прекращала им заниматься. Такая рачительность смешила, ее пытались убедить, что делать что-то просто из интереса приятно и нормально, но Малышка этого не понимала и не могла сказать, интересно ли ей что-нибудь.
– А чтение? – подсказывала Ирина.
Малышка очень много читала и была весьма эрудированной, чем приводила в восторг учителей и всех окружающих. Но ее прагматизм распространялся и на книги, ни разу она не выдала какую-либо эмоцию ни от любовного романа, ни от драмы или трагедии. Для нее книги были источником сведений о мире, словно большая энциклопедия в историях, удобно и наглядно описывающая жизнь на разных примерах. По ним Юлечка получала представления о поведении людей, их мотивах, реакциях и в этом смысле была неутомимым исследователем.
– Я бы так не поступила, – говорила она о героинях любовных романов. – Что выиграла Фериде из «Птички певчей», убежав от жениха? Ничего! Зря только столько лет жила как нищенка.
Ирину с Михаилом такие наивные заявления смешили, они с удовольствием объясняли юной читательнице чувства и мотивы героев, довольствовались тем, как внимательно выслушивала их Юлечка, задавала дельные вопросы. Вопросы ее, правда, всегда отличались логичностью, исключающей мало-мальскую завязку на чувствительности.
– Господи, ей еще учиться и учиться! – восклицал Михаил. – Неужели мы тоже когда-то не имели никаких представлений о страстях? Даже не верится. А девочка-то наша какова, а? Ей бы полком командовать! В эмпиреях не витает, в обморок от амуров не упадет и на ромашке гадать не станет!
На расспросы о школе деловитая Малышка тоже давала только фактические ответы: пятерок столько-то, тот-то болеет, одну химию заменили биологией, шнурок на правом ботинке порвался прямо на экскурсии.
– Ну что же ты у меня такая деловая колбаса! – восклицала Ира. Ей хотелось узнать эмоции сестрички, но эмоции как раз и отсутствовали. Сравнивать было с кем: сама Ира в школе была вдохновлена химией, подругами, мечтами. – Тебе интересно? Весело? Хочется в школу?
– Что за вопросы? – недоумевала Малышка. – Хожу, как все.
– Действительно, – удивлялся и Михаил. – Учится ребенок отлично, причем сама. Конечно, ей интересно и весело, в детстве всем интересно и весело!
Ирина пожимала плечом, трудно было объяснить, что ее смущало в сестренке. Нескладная Юлька стояла рядом на длинных, подгибающихся ножках, до смешного серьезно сводила красивые стрельчатые брови, собирала гузкой яркие губы, потом улыбалась и комната словно озарялась солнышком. Обаяние Малышки с каждым днем только усиливалось и противостоять гипнотической силе прямого, ясного взгляда ее чистых серых глаз было невозможно. Такие женщины рождаются для любви.
– Подростки – трудное племя! – говорил Михаил. – Перерастет еще сто раз. Иди к себе, дорогая! – отпускал он Малышку.
– Как она хороша! – восклицала Ирина вслед сестре.
– Да, и все ее любят. Видела, какие толпы к ней приходят? В рот так и заглядывают.
– Да. И она ими вертит как хочет, – усмехалась Ира.
– Ну, лидер по натуре, тут ничего не поделаешь, – Михаил оставался неизменным ревнителем своей маленькой воспитанницы, хотя она и переросла его на полголовы.
– У меня никогда не было духа состязательности, который сидит в ней. Я делала что-либо только из интереса, а Малышка все делает не потому, что ей это нравится, а чтобы обойти других, победить. Ей нужен только выигрыш.
– Разве это плохо?
– Не знаю. Может, это характер бойца и мне не понять, кому и что она доказывает? Никто ведь ей вызова не бросает, а она в вечном поединке со всеми. Как задиристый петух. Сама себе придумает, что должна всех победить, и злится, если кто-то лучше нее. Вот думаю, музыкалку и гимнастику она бросила не потому ли, что кто-то там лучше нее? И посмотри на ее подруг! Даже для общения выбирает тех, кто подыгрывает ей. Что в этом хорошего?
– Так, дорогая, что-то ты огород нагородила! Все в кучу собрала! Хочет быть лучшей, пусть будет, что в этом плохого?
Ирина пожимала плечами, ее беспокойство было интуитивным. Она заметила, что Малышка, хотя и находится всегда в окружении ровесников, не умеет дружить. Ей мешает чувство превосходства. Она явно считает ниже своего достоинства быть на равных с другими детьми и просто ждет, чтобы они ей уступили главенство по доброй воле. Если такого не происходит, перестает общаться. Хотя дети буквально липли к Малышке, и все могло быть возрастной нормой и не стоит раньше времени наводить тень на плетень.
– Ты же знаешь, сколько в ней любви, какая потребность любви! – Михаил кивнул на стену возле телевизора. Уже много лет эта стена была завешана рисунками и сердечками, исполненными нетвердой рукой жаждущей любви девочки. Все они были о связи между ними троими. Он не мог не улыбнуться, говоря это. С улыбкой сдалась и Ирина. Эти неуклюжие свидетельства искренней и трогательной поры их воспитанницы вызывали в них трепет.
– Перерастет еще сто раз. Хорошая, добрая девочка.
– Скорее бы прошел этот переходный возраст! – согласилась Ирина.
К выпускным классам Малышка превратилась в ослепительно яркую барышню, обаятельную, улыбчивую, легкую, юморную. Она стала остра на язычок и приносила с собой атмосферу веселья, ее обожали все поголовно, за ней ходили, на нее равнялись, и она с открытым удовольствием купалась во всеобщем внимании. Ира с Мишей не могли на нее надышаться и стали чуть грустить, что скоро она съедет от них.
– Осиротишь нас!
– Вам от меня никуда не деться! – грозила им пальцем прекрасная наяда.
***
По окончании школы Малышка поступила на «семейный» химико-биологический факультет и осталась жить в родительской квартире. Антиповы купили себе собственное шестикомнатное жилье в аккурат к рождению дочек и перебрались туда еще до выпускного.
Скоро Ирина света белого невзвидела в заботах о подрастающих близняшках, и детство Юлечки стало казаться ей легким сном в летний полдень. Она очень скучала по своей старшей девочке, Малышка оставалась для нее глотком свежего воздуха, лучиком света в ее горшечно-подгузничном царстве и радовала посещениями.
Когда Юлечка приходила, открывая ей дверь, Антиповым невольно хотелось убедиться, не порушен ли за ней лестничный марш – столько силы скрывалось в развороте ее плеч и в движениях. Даже сидя в гостиной на диване за чашкой чая она вносила в их квартиру забытый кавардак. Оживлялись все: близняшки дурачились, Михаил говорил громче и больше обычного, Ирина управлялась суетливее, словно боялась, что помедлив, допустит какую-то катастрофу. По уходу Юлечки все члены семьи валились с ног от усталости, смеялись, вспоминая прошлое, удивлялись, что, став взрослой, Малышка не изменилась и источала столько же обаятельной, манкой энергии, как и раньше. От нее буквально пыхало жаром и становилось мало места. Каждый рядом с ней невольно заряжался, молодел, бодрел и вспоминал о сладости жизни. Как такое солнышко не любить? Они ее очень любили.
Студентка училась легко, не особо утомляя себя науками, которые все более находила докучными. К удивлению сокурсников и преподавателей она умудрялась сдавать великолепные работы, получать автоматы, а на экзаменах выползала на обаянии и отличной памяти. Были у некоторых завистников подозрения, что работы за Юлечку пишут влюбленные парни, но никто на эти наветы не обращал внимания. Говорили, ее улыбка стоила любых жертв. Почти как и в детстве кокетливая, она с расцветшей силой чаровала всех жизнелюбием и необычной угловатой женственностью. С ума сводящей парней особенностью была ее манера не отводить взгляд, словно от внутренней чистоты ей неведомо было смущение, и вкупе с хрупкостью и изяществом это возвышало ее над остальными девушками, делало нетипичной, особенной, убийственно притягательной.
Заглядывая в гости к сестре Малышка взахлеб рассказывала о кавалерах, некоторых приводила представлять в качестве серьезных вариантов. Каждый из юношей смотрел на нее телячьими глазами и не было сомнений, что их душа отдана Юлечке без остатка. Но встречалась она с ними всегда недолго, самое большое до полугода.
– Ветреница! – не без одобрения журил Михаил. Сам верный муж, раз и навсегда отдавший сердце, интересы и жизнь первой и последней любви, он гордился популярностью племянницы и ее победоносным шествием по сердцам парней. Но по-отцовски назидал: – Год-другой и останавливайся на ком-нибудь!
– Не останавливается мне! – смеялась Юлечка, встряхивая короткими волосами. – Хочу влюбиться по-настоящему в настоящего!
– А эти не настоящие? – Михаил растопыривал и многозначительно шевелил пальцами обеих рук, изображая количество бывших ухажеров, которых им представляли с восторженным придыханием.
– Думала, что настоящие, но всякий раз оказывалось, что это не то!
– А кто тогда то?
– То – это такой мужчина, который как джек-пот! Чтобы все в нем было! Чтобы я была от него – она воровато оглянулась и понизила голос – в неизменном а…уе!
Михаил испуганно и смешливо прикрыл рот рукой от крепкого словца Малышки, но оба тут же прыснули и молчаливо согласились, что именно такое определение как нельзя лучше передает чаяния современной принцессы.
Почти каждый из отставников тайком от Юлечки приходил к Ирине, плакался, просил заступничества, содействия. С ними только она и узнала, как выглядят люди с разбитыми сердцами: опустошенные, потерянные, с непониманием, в чем их вина.
– Господи, жалко их как! Так страдают, сил нет! Когда только так насмерть влюбиться успевают? – вздыхала Ирина перед мужем. – А как им поможешь?
– Да, красота – страшная сила! Но ничего, еще сто раз влюбятся! Дело молодое.
– После таких трагедий никакой любви больше не захочешь, смотреть на них прямо не по себе! Как будто душу из них вынули.
– Юлька наша как благодатный дождь, проливается на человека и он счастлив, а перестает – все, пустота да одиночество. Ее вины в этом нет, это природный дар, таких людей мало.
– Может, и к лучшему, что мало? Я прямо какой-то мистический ужас испытываю, когда вижу глаза этих ребят, они же все как один в состоянии какой-то черной немочи, раньше мне таких трагедий видеть не приходилось. И почему-то все себя считают смертельно виноватыми.
***
По окончании университета Юлечка устроилась в учреждение под бочок сестры. Сначала она не подавала никаких надежд на научную карьеру, но к концу года неожиданно для всех вдруг сделала неплохой доклад. Коллеги диву давались, Ирина тоже, Юлечка пожимала плечами: «А что такого-то? Подумаешь!» Всерьез стали прочить ей серьезное развитие, хотя не понимали, откуда что взялось. Еще через пару месяцев она снова всех удивила, приехав на работу на красной Тойоте. По институту пополз слух, что Юлечка консультирует серьезных людей. Сама виновница внимания ничего не поясняла, лишь отшучивалась. Контрольным выстрелом для всех явилось ее неожиданное замужество за самого завидного жениха НИИ, молодого ученого с большими перспективами.
Ирина с Михаилом дар речи потеряли, когда молодожены заявились к ним из ЗАГСа с цветами и шампанским.
– Взбрыкнула так взбрыкнула! – сказал первым пришедший в себя Михаил. – Значит, он – тот самый?
– Еще какой! Все девчонки нашего НИИ на него облизываются! – восторженно отрекомендовала супруга Малышка и прижалась к его груди спиной, а обе его руки сцепила на себе. Саша смущенно розовел и поглядывал на новоиспеченную жену с обожанием. – А он выбрал меня! То-то все приуныли! Нос всем утерла!
– А торжество? – растерянно развела руками Ирина.
– Не хотим!
– Хоть сами давайте!
Вчетвером отправились отмечать в ресторан, и Антиповым было неловко от непрекращающихся бесстыдных поцелуев и объятий Малышки, коими она наслаждалась своим положением с довольством победителя.
Ирина утешилась тем, что знала Сашу как положительного, серьезного и целеустремленного человека.
– Им интересуется Массачусетский институт, – сказала она мужу. – Возможно, Саша примет их предложение.
– Прекрасные перспективы!
– Нет, ну торпеда, а не Юлька! – все же всплеснула руками Ира. – Я за ней не успеваю. Откуда что берется в ее жизни? Ну никакой логики!
***
Однако скоро сердце Ирины стало болеть не из-за ветрености сестры, допустившей тайную свадьбу, и не из-за возможности ее отъезда в Америку. Стало очевидно, что Саша не просто любит Малышку, а ослеплен ею, она же заскучала.
Юлечка первые несколько месяцев семейной жизни посвятила рьяной игре в молодую хозяйку идеального формата. Квартира сверкала чистотой и благоухала кулинарными изысками. Сама молодая порхала по паркету в изящных шлепанцах на каблучках, по утрам за ее летящей фигуркой струились шифоновые волны пеньюаров. Супруг ее обожал и смотрел с нескрываемым восхищением. Пьяный счастьем обладания он опрокидывал ее на себя и говорил, говорил ей слова любви. Она хохотала и вырывалась. Затем ей это стало скучно. Одно и то же каждый день! Один и тот же человек, заботы, разговоры, слова. Никакого движения. Скучно! Малышка приуныла и поглядывала на мужа волком. Саша терялся. Он не мог понять, что сделал не так, спрашивал супругу, она бурчала:
– Просто скучно. Надоело все.
– А чего ты ждала?
– Не знаю. Просто, чтобы не было скучно.
– Ну хорошо, как должно быть, чтобы тебе было нескучно?
– Не знаю.
– Вроде с такой радостью все делала…
– Вот и хватит. Просто… чего еще я здесь не видела?
Саша был сбит с толку. Такого он не ожидал.
Молодая семья не прожила и года, как Юлечка подала на развод. Саша, Ирина и Михаил были сражены.
Малышка явилась к сестре с бойцовским видом и с порога заявила:
– Ничего не говори! Я знаю, что Саша хороший и все такое, но это не мое. Мне с ним невообразимо скучно. Другого найду! Настоящего! Давайте пирожные есть, я принесла «Павлову» и «Мильфей»! И вообще, один раз замуж выходят только ленивые!
Так тема брака Малышки была закрыта. Ирине осталось сочувствовать Саше и способствовать развитию его карьеры, это был ее способ загладить перед ним вину, которую она почему-то чувствовала. На Сашу в тот период невозможно было смотреть без сострадания: практически деморализованный, осунувшийся, побледневший, похудевший, потухший, сжавшийся. Ира, глядя на него, не раз срывалась на слезы и в обеденный перерыв подсовывала бывшему зятю вкусности, гладила по поникшим плечам.
