Текст книги "Красавица (СИ)"

Автор книги: KsanaK

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

========== Часть 1 ==========

Не здесь. Далеко-далеко.

И так давно, что перестало даже быть воспоминанием. Стало чем-то другим, инородным, ненужным, неприятным, и даже в некотором роде вредоносным. Жгучим. Воспоминанием внутри воспоминания. Сном в прошлой жизни. Фантомной болью.

В этом сне просторная светлая комната с большими окнами, тонкие пыльные шторы, дощатый пол, букет сухоцветов в банке с откидной крышкой и сломанным проволочным замком, один гнилой подоконник – тот, что ближе, и дохлые мухи на нем. На полу маленькие тапочки, не стоят ровно рядом, не скинуты кое-как перед сном, не забыты в уголке, но накануне сброшены небрежно, будто не до них было, один перевернутый подошвой кверху и весь на виду, а другой затерялся в темном подкроватном царстве среди клоков пыли.

Кругом тихо и серо, за окнами туманно. Свежо, но та, что медленно и осторожно поднимается с постели, не надевает своих тапочек, нетвердо ступает по полу, все же минуя скрипучие доски. Боится разбудить. Поджимает пальцы, зябнет.

Ей уже не страшно и не так одиноко. Как будто завела себе заботу, запас личных терзаний, которые приятной тяжестью оседают в душе. Что-то выкручено, разворочено, перевернуто внутри. Так не было раньше, еще вчера так не было, она себе клялась. А этим утром вот уже есть. И будто раньше, хоть все и было по-старому, но не так, как нужно, а сейчас больно, очень-очень больно, но и правильно одновременно.

Сложно думать и сложно понять теперь саму себя. Она смотрит на постель, что все еще хранит ее тепло, на пышное теплое одеяло, мятую подушку и простынь, неровным краем выглядывающую из-под матраса, отворачивается и выходит вон из дома, в холод, сырость и туман.

Дом высоко, кругом деревья да опавшая листва, от дома тропинка вниз по склону до самого озера, кое-где пороги, кое-где низкие перила. Влажно, ветра нет, и дышать легко, и ей так приятно и хочется то ли взлететь, то ли свернуться калачиком у корней ближайшего дерева, скулить. Она выбирает первое.

Сначала тихонько, глядя под ноги, потом все быстрее и быстрее вниз, не цепляясь за чахлые перильца и не выглядывая впереди наполовину заросшие травой пороги. Босыми ногами по земле и по листьям, почти что по воздуху до самой кромки тихой воды.

***

Аластор не завтракает, только пьет чай. Чарли может по настроению выпить какао или сока, а вот с едой она не привередлива, но накануне попросила блинчики на завтрак, еще улыбнулась и сказала, что лучше блинчиков она не пробовала. Значит, блинчики, а к ним, ясное дело, тоже чай. Вэгги ест на завтрак только кашу, она такая суровая всегда, ее хочется порадовать, поэтому даже каша не будет обычной, ведь она для Вэгги. Хаск завтракает всем подряд, а в любой напиток подливает алкоголь из своей личной фляжки, и мыть посуду за ним – сущее мучение, алкоголь – это отвратительно. Энджел пьет только кофе, да покрепче, чтобы проснуться наверняка, но это у него редко выходит вовремя, поэтому надо еще и разбудить. Потом галопом на кухню, попутно стирая пыль. О, и не забыть перед этим собрать вещи для стирки, вытащить из сушилки чистые, отгладить и рассортировать, разложить аккуратно по шкафам. Потом ежедневная уборка, портьеры почистить давно хотела, разобрать старые журналы в зале, выбить ковры, еще камин совсем золой зарос. Порядка не замечает никто, пока не появляется беспорядок. Нужно, чтобы всем было вкусно, чисто и приятно. Нужно, чтобы было хорошо.

Семь утра. Она помешивает кашу и нарезает фрукты, следит за тем, чтобы пышные блинчики были одинаково подрумянены, а кофе не убежал на сверкающую чистотой плиту. Чай уже заварен и будет точно таким, как нужно, именно в тот момент, когда Аластор поднесет к губам свою чашечку. Все просчитано до мелочей, все работает на нее, потому что она хозяйка на этой кухне, да и во всем доме вообще. Можно, наконец, сделать себе приятное. Она берет в руку пульт и с замиранием сердца нажимает на кнопку, включает маленький телевизор. На главном канале утренняя передача с Кэти Киллджой, гость в эфире.

И это он. Это действительно он, невообразимо прекрасный, великолепный, недоступный. Только он способен так хмурить брови и улыбаться одновременно. Только его взгляд – и томный, и мрачный, ласкающий, надменный – только он запускает мурашек табунами по спине. А какой он раскрепощенный, смелый, могущественный…

Она любит его так давно и совершенно безответно. Хотя это даже безответной любовью назвать сложно. Он не отвечает не потому что не хочет, а потому что даже не знает о той, что обожает его и готова на многое, лишь бы прикоснуться к мечте.

Ниффти завороженно смотрит на экран, сквозь помехи пытаясь рассмотреть Вокса и дорисовать в воображении то, чего не видно за снегом и цветными полосами, то и дело появляющимися по краям. Да это и не нужно, его образ отпечатался внутри, наверное, уже навечно, а возможность посмотреть на него еще раз – всего лишь повод взлелеять необычное чувство, что поселилось в ее маленьком сердечке. Она не сразу замечает, что в кухне уже не одна, расставляет тарелки и желает всем доброго утра. Слушает, как Чарли рассказывает свой сон, отвечает ей, что покойники обычно снятся к перемене погоды.

– Ты права, Ниффти, гляди, какой туман!

И правда. Туман. Ниффти на секунду замирает, словно вспомнив что-то, но потом трясет головой и принимается снова бегать по кухне, то в поисках чашки Хаска, то в кладовку за сахаром. И повсюду ее сопровождает его голос. И, кажется, даже сучка Киллджой не может устоять перед ним, потому что смеется странно, как девчонка, в ответ на каждую его реплику, и задает дурацкие вопросы.

– …о, Кэти, ты права, я один из самых могущественных демонов в Аду. Но, черт возьми, кто сказал, что демоны не могут быть привлекательны?

О, Боже, Боже, Боже…

– Ниффти, присядь, отдохни. Поешь с нами, все так вкусно. – говорит Чарли и продолжает о чем-то шептаться с Вэгги.

– Спасибо, я не голодна.

Все равно садится рядом с Энджелом. Он вроде бы сегодня встал не с той ноги, хмурый такой, сонный, и то, что происходит в телепередаче, ему удовольствия явно не доставляет, потому что он вдруг выдает то, что пугает Ниффти посильнее тумана за окном:

– Да выключите этого пиздабола! – она вскидывается и смотрит на него с отчаянной мольбой, но он не замечает и добавляет еще: – Надоел его трёп.

Экран гаснет, и Ниффти хочется рыдать, но она улыбается, шире и радостнее, чем обычно.

– Ты просто завидуешь, потому что он – настоящий мужчина.

– Я вообще-то тоже мужчина, – возражает Энджел.

– Мечтай.

***

Аластор читает газету. Кто вообще читает газеты? Только он. Возникает ощущение, что газеты в городе выпускают только для него. Возможно, это и не ощущение вовсе. Он снова пьет чай, который несколько минут назад принесла Ниффти. Поднос, сервиз, сахар кусочками, тиканье часов, больше похожее на чьи-то уверенные шаги, запотевшие окна, в камине потрескивающие поленья. Газета.

– Тебе хорошо здесь, милая? – спрашивает он, пока она ползает по полу, вымывая пространство под шкафами в его кабинете.

На нее даже не смотрит, будто и не видит, зато она, распрямившись, прекрасно видит черно-белое фото Вокса, когда Аластор перелистывает страницу.

– Да, очень, мне все нравится, спасибо.

Она даже бросает свое дело, хватает метелку и принимается медленно водить ей по книжным полкам за спиной Аластора, иногда поглядывая на портрет Вокса.

– Никто не заметит, никто не заметит. Потому что кому какая разница? Да вообще никакой. – шепчет Ниффти и вытаскивает из газеты страницу, когда Аластор выходит из кабинета.

Она отрывает половинку с портретом, любовно складывает и прячет в кармашек, а другую половинку комкает в ладони и принимается старательно натирать ей стеклянную дверцу.

***

Энджел вредный и все делает назло.

К вечеру даже она устает. Хоть неизменная улыбка все еще сияет на лице, но руки уже дрожат от напряжения, а ноги будто каменные.

Она спускается, переставляет стремянку, поднимается, трет щеткой старые пыльные канделябры до блеска, спускается, снова переставляет, снова поднимается, снова трет, а им конца и края нет. И в тот момент, когда она решает, что вот еще парочка и все, пора на боковую, ее хватают чьи-то руки и сдергивают с лестницы.

– Только не щекотка, Энджел! – успевает пискнуть она и на секунду даже расслабляется, оказавшись на диване и понимая, что наконец-то лежит впервые за весь день, проведенный на ногах.

– Оставь девочку в покое, бездельник! – рычит Хаск, и по его голосу понятно, что выпил он на сегодня уже достаточно.

– Не щекотка, говоришь? – зловеще произносит он и придавливает ее сверху подушкой, щиплет бока через блузку, чувствуя, как она вяло сопротивляется от усталости. – Ну-ка, кто это у нас тут не мужчина? Ладно, Ниффти, давай, скажи, чего ты хохочешь? А, я вроде бы догадался! Для тебя же самый лучший – красавчик Вокси, в которого ты влюблена настолько, что таскаешь его убогую фотку в кармане уже несколько дней!

После этих слов она замирает, да и он от неожиданности прекращает, стаскивает подушку и смотрит на растрепанную девушку с ярким румянцем на смуглом личике.

– Ты с чего это взял?

Она все еще улыбается, но уже не знает, как реагировать.

– Видел, как ты смотришь на него все время по телеку, и с этим листком таскаешься.

Улыбка слетает вмиг, Энджел отпускает ее и садится рядом на диван. Ему немного не по себе, потому что он никогда не видел, чтобы Ниффти не улыбалась. Она и Аластор – двое чокнутых, у которых улыбка к лицу навечно приросла.

– Слушай, Ниффти, забудь ты про него. Он урод, правда, и извращенец. И вообще не такой, каким его показывают… каким он сам себя показывает… короче, забей на него, он правда того не стоит. А ты милашка.

Она садится, аккуратно приглаживает волосы, оправляет рукавчики у белой блузки и складки на пышной юбке. Делает все так медленно, что он успевает несколько раз подумать, какой же он идиот. Неблагодарное это дело – объяснять влюбленной по уши девчонке, что объект ее чувств – та еще скотина. Но Энджел все же делает еще одну попытку.

– Даже если произойдет чудо, и ты окажешься рядом с ним, максимум, что он тебе предложит – сняться в кино. Он всем это предлагает.

– В кино? Я бы хотела сниматься в кино, это так здорово.

– Ты не поняла, это… не то… Я знаю, какое кино он снимает. Я сам в нем снимаюсь, Ниффти. И это вообще не здорово. Точнее, для такой, как ты, не здорово. Черт, да лучше бы ты в Блица влюбилась! Его тоже постоянно по телеку показывают в этой дебильной рекламе.

Она вздыхает так театрально, склонив головку на бок и глядя в пол. Это выглядит смешно и мило со стороны.

– Не говори никому, ладно, Энджел?

***

Какие-то слова неприятные.

Для такой, как ты. Для такой, как ты. Для такой.

Как ты.

Для какой?

Для простой горничной? Не-е-е-ет…

Для лучшей в мире горничной, у которой сверкает весь дом.

Для той, чьи пальчики могут свернуть целую гору горячих вафель к завтраку, ни разу не обжегшись.

Для той, что сортирует чужое грязное белье с вечной улыбкой на лице.

Для той, что всегда и всем готова услужить.

Для той, что любит просто так.

В темноте, укрывшись одеялом с головой, она давится от слез и прижимает к груди смятую газетную страничку с фотографией, шепчет самые нежные слова и заранее соглашается на все, что он, такой красивый и сильный, может ей предложить. Даже кино. Даже чертово кино. Все, что угодно, лишь бы только он видел ее, лишь бы хоть минутку смотрел на нее так же, как она смотрит на него.

Нет, на таких, как она, Вокс никогда не посмотрит. У него в студии наверняка целая туча таких же мелких служанок, которые прибираются, готовят, отвечают на звонки и почту, девочки на побегушках. Энджел ясно дал понять, что ей там не место, да она и сама до этого дошла, не совсем дурочка. Но однажды видит по телевизору Вокса с верной подружкой Вельвет, и ей сносит крышу.

Вельвет удивительная, яркая, стильная. А платье у нее… красивее, наверное, и нет во всем Пентаграмме. Вот такая должна быть рядом с ним, а не замухрышка Ниффти.

Платье не дает ей покоя, несколько ночей она не спит, кроит, шьет, примеряет, подгоняет, на цыпочках ходит в фойе к большому зеркалу в шикарном наряде, который держится пока только на ручных швах и булавочках. И ей уже нравится то, что она видит. Влюбленная в Вокса и в новое платье, не чувствует усталости, не сдается, представляя себя такой, как Вельвет. А рядом, конечно, он, пока призрачный и нереальный, но уж какой есть.

Как Золушка перед балом, она идет по коридорам отеля на кухню ранним-ранним утром в новом дивном бархатном платье. Чувствует, как пышная юбка покачивается из стороны в сторону при каждом шаге, видит в зеркалах аккуратные рукава-фонарики и тонкое кружево подъюбника, кокетливо выглядывающее снизу. Представляет себя принцессой.

– О, Ниффти, новое платье? Тебе очень идет. – говорит ей Вэгги.

Замечают только она и Энджел. Но он почему-то совсем не в восторге, за завтраком не спускает с нее недовольного взора, так что она смущается и надевает большой полосатый передник, который закрывает платье, но не счастливое сияющее лицо.

Потом, когда все расходятся по своим делам, он защемляет ее возле раковины с горой грязной посуды внутри.

– Ты на новый уровень маразма вышла? – тихонько шипит на ухо и сжимает ее тонкую руку у плеча.

– Я не понимаю, о чем ты, – щебечет Ниффти и открывает кран на полную.

– Выкинь ты его из своей головы. Я же говорил тебе, он того не стоит, не стоит, понимаешь?

Ниффти стоически переносит и его испепеляющий взгляд, и слабую боль в руке от хватки, потому что он не рассчитал силу, и даже его слова.

– Ой, Энджел, я же никому не мешаю. И потом – тебе-то какая разница? Почему ты так…

– Да потому что мне жаль тебя, такую дуру!

Он впервые кричит на нее, получается слишком громко, даже громче воды, гудящей в трубах. На нее давно никто не кричал. Особенно здесь. Особенно в том месте, где был Аластор. Аластор давно поставил бы его на место, стоит ей только сказать, Аластор бы мокрого пятна от него не оставил. Но она не скажет, потому что Энджел ее друг, а с друзьями так нельзя. Поэтому она неожиданно прислоняется к нему тем самым плечом, в которое он вцепился, мягко трется виском о лацкан пиджака и улыбается ему, глядя снизу-вверх.

– Не жалей, Энджел, я менее всего заслуживаю жалости.

***

Новое платье не долго украшало хозяйку. Вечером, неаккуратно брошенное на девичью постель, оно стало вещью, вместившей в себя достаточно страданий за один только день. Должно было принести счастье, а принесло только больше зависти и боли.

На ней снова белоснежная блузка с короткими кружевными рукавами и пышная юбка с пёсиком, черные плотные чулки да простые ботиночки на шнурках. В кармане деньги на продукты и список покупок, в доме бардак.

Она натягивает куртку и вязанную шапку и выходит из отеля в туманный город с изморосью и грязными лужами. Хотела хлопнуть дверью, но не для кого, поэтому просто аккуратно прикрывает и шлепает, куда глаза глядят. Бормочет под нос одно и то же, вытирая слезы, предательски наворачивающиеся в уголках глаза, хлюпает носом и глядит по сторонам иногда.

– Я же не хотела этого всего. Я не хотела, понимаешь? Я пыталась просто быть поближе к тебе, быть хотя бы косвенно рядом с тобой. У меня нет красивой одежды, и я сама… не совсем красивая… ну и что с того? Неужели нужно быть королевой, чтобы тебя заметили? Неужели просто старание и любовь не заслуживают того, чтобы их видели, их ценили, ими гордились? Неужели ни в том, ни в этом мире нет чудес? Это ведь грустно, совсем без чудес. Это ведь так печально. Я бы согласилась. Я бы сделала все, что ты скажешь, просто если бы ты вдруг в этот самый момент оказался здесь. Разве я много прошу? Разве можно столько времени убить на то, чтобы мечтать о ком-то совершенно недосягаемом и в итоге не получить… не получить ничего? Просто ничего? Я не верю, я не верю, что такое возможно. Будь здесь, будь со мной хоть на минуту, хоть на мгновение, и я стану самой счастливой на целом свете. Самой счастливой в Аду.

Наверное, кто-то наверху или наоборот внизу слышит ее отчаянные просьбы, потому что в конце концов, когда она, более или менее успокоившись и пройдясь по супермаркету, тащит в обеих руках пакеты с продуктами, рядом останавливается шикарный черный автомобиль. Задняя дверь распахивается, и из него выползает Энджел, выползает буквально, потому что на ногах стоять уже не может.

Из салона слышен смех и пошлые шуточки, которых Ниффти не понимает, да и не вникает особо в то, что говорят, потому что наконец видит его. Он смотрит прямо на нее тем самым взглядом, как в телевизоре, откидывает со лба черную прядь и говорит ей, только ей:

– Милая, я понятия не имею, что ты будешь с ним делать, но он увидел тебя и сказал, что сейчас только ты его спасешь, так что…

Она оцепенела и не может ни слова произнести в ответ, только глядит и дышит глубоко, как в последний раз, чувствует, как к щекам приливает кровь. Вокс с усмешкой кивает ей на прощание и исчезает так же внезапно, как появился. А она снова остается одна, Энджел провалил попытку встать, поэтому теперь сидит на краю тротуара и безуспешно пытается закурить, то и дело дует на пальцы и морщится.

Ниффти ставит пакеты на асфальт и садится рядом. От него несет алкоголем так, что задохнуться можно, но она все равно двигается еще ближе и прижимается боком.

– Энджел, а возьми меня как-нибудь с собой?

– Куда? – хрипло отзывается он.

– Ну, на студию. Я не буду никому мешать, обещаю.

– Ты совсем ебанутая, Ниффти, честно. Ладно, не ссы, что-нибудь придумаем.