Текст книги "Темнодушие. Темница Прокси (СИ)"
Автор книги: Коммандер Стась
Жанры:
Боевая фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Катарина молча сверлила капитана глазами. Только теперь она обратила внимание на то, что облик ее спутника будто подсвечен голубоватым светом. И это не был эффект местного «скрытого» освещения, если оно вообще здесь было: ее собственные руки были обычными, розовыми, а кожа Ковальского светилась нездоровой синевой утопленника.
Полностью осознавая, что в ее действиях нет смысла, она все же расстегнула сумку с приборами и достала фотокамеру. И сразу же получила интересный результат: на экране видоискателя не было ничего дальше метра от нее. Ковальский, будто вампир, отказывался появляться на фотографиях. И не было даже полоски песка под ним.
Разведчица сняла рюкзак и швырнула его на несколько метров в сторону. Тот же результат: на снимках была лишь чернота, хотя девушка своими глазами видела, что рюкзак лежит на островке светлого песка. Тоже синеватого.
Вслед за фотокамерой в ход пошел более серьезный прибор – тепловизор. Ее руки и шинель он показал прекрасно, но стоило направить объектив в сторону: ниже порога измерения. Окружающий мир просто не имел температуры. Ну, а лазерный дальномер показал, что окружающий мир еще и бесконечен.
Вздохнув, разведчица по–очереди применила термометр, гигрометр и анемометр. Идеальные показания, как будто здесь работала хорошо отлаженная климатическая установка. Девушка установила приборы на землю, отошла на несколько метров – и через пару секунд быстро подбежала к ним. Вот оно! Она успела заметить, как числа на экранчиках быстро сменились с бессмыслицы на прежние, нормальные. Жаль, ее приборы не могли писать графики.
Потом в ход пошла тяжелая артиллерия – детекторы радиации. Их показания были настолько же унылы, как и фотографии с ее дорогих камер. В смысле, приборы показали лишь собственную радиоактивность. В этом месте просто не было естественного фона.
Катарина неспешно уложила приборы назад в сумку. Ее совесть была чиста. Все, что могла сделать для спасения реальности, она сделала.
Ковальский в это время складывал в рюкзак остатки трапезы. Катарина ожидала насмешек, но капитан лишь похвалил:
– Люблю рационально мыслящих людей! Только за счет таких, как ты, мы еще и держимся на плаву.
Он поднялся на ноги и продолжил:
– Я так понимаю, приборами ты обзавелась после спонтанных попаданий в эхореальности?
– Куда? – не поняла Катарина.
– Ах, да… – наигранно спохватился спутник. – Слушай, как насчет того, чтобы прямо сейчас немного обмануть твоего кавалера, Мартина?
– Хочешь что–то рассказать мне? – навострила уши разведчица.
– Да, – кивнул спутник. – Генерал оказался в некоторой этической ловушке: хочет данное другу обещание исполнить, но и свои интересы соблюсти. Однако, у этой проблемы есть элегантное решение.
– Какое же?
– То, что происходит в Пустоте – то остается в Пустоте, – ответил Ковальский. – Мы сейчас оказались вне каких–либо юрисдикций. Этого места вообще нет! Будучи ответственным командиром, я просто вынужден проинструктировать тебя – ради твоей же безопасности, но не в нарушение договора между генералом Вершининым и господином Мартином Дворжаком… пардон, забыл поинтересоваться, какое у него воинского звание.
– В какой такой Пустоте, черт тебя побери, я ни слова не понимаю! – гаркнула девушка.
– Мы давно покинули пределы смертного мира. Сейчас мы извне, в Пустоте, которую так же называют Бездной, – ответил Ковальский.
– Что, вот так запросто прошли ножками тринадцать миллиардов световых лет, или сколько там астрофизики насчитали? – усмехнулась Катарина.
– Нет, Кэт, не в таком смысле извне. Скорее, это что–то вроде базового слоя реальности, – возразил Ковальский. – Штерн, например, считает, что Пустота – это некая «математическая вселенная», где все абстракции существуют в действительности. И вот они, подобно компьютеру, могут вычислять и физически симулировать все, что угодно. Например, наш материальный мир.
– Типа, как в «Матрице»?
Капитан насмешливо взглянул на нее:
– Ты только при Штерн подобного не ляпни. Она умеет так обдать холодным презрением, что тараканом под плинтусом себя чувствуешь.
– Тогда как же?
– Я предпочитаю представлять себе это так, будто Бездна… вот эти все сущности, что ее наполняют, ищут возможности комбинироваться и воплощаться во что–нибудь. Пустота доверчива и податлива, легко подхватывает мысли, сны, чувства, воспоминания – главное, найти катализатор процесса. К сожалению, нам известен только один катализатор.
– Не томи, – вся эта неловкая философская ахинея уже начинала утомлять Катарину.
– Тьма.
– Тьма?
– Или мрак. Дурацкие слова, за которыми может стоять все, что угодно. Но они достаточно зловещие, чтобы показать, что наш катализатор – крайне хреновый вариант. А официально принято говорить «первичное излучение», – Ковальский скривился и развел руками. – Но даже здесь люди извернулись и переиначили термин в «первозданную тьму».
– Так. То есть, вы нашли какой–то там катализатор и с его помощью управляете мирозданием? – спросила Катарина с видом врача, выслушивающего пациента.
– Нет, Кэт. Тьма сама нас нашла, – покачал головой капитан. – Главный источник первичного излучения – Враг. Наш Враг. Это невероятная, надкосмическая сила, в сравнении с которой вся наша вселенная – не пылинка и даже не атом. Мы не знаем, что оно такое: существо, божество, сообщество, стихия? Но его излучение пронизывает каждый квант космоса и Пустоты – во всяком случае, нам не удалось достигнуть свободных от тьмы регионов.
– Хорошо, хорошо, – ей уже было немного не по себе. Она и не предполагала, что ее начнут глушить настолько отборным мистицизмом. – Только один вопрос не дает мне покоя.
– Спрашивай.
– Если я вне пределов физического мира, то почему на меня действует гравитация в один «же», почему я могу дышать и видеть, почему, в конце концов, атомы моего тела вообще могут здесь существовать?
Ковальский усмехнулся:
– Подловила! Разумеется, человек не может покинуть пределы физического мира. Для того, что бы ты могла существовать в Пустоте, ты и находишься в небольшом пузыре обычного вакуума[2]. Который наполняешь воздухом и нужным образом ориентируешь всякие там квантовые поля.
– Я? Но как?
Ковальский заложил руки за спину и прошелся, как профессор.
– Я говорил о первичном излучении. Значит, есть и вторичное, логично?
– Ну.
– В целом, тьма призрачна, как нейтрино. Но некоторые люди – мы называем их эсперами[3] – могут взаимодействовать с ней. В результате возникает вторичное излучение – его мы называем «эхо» – которое может быть подхвачено Пустотой и несет отпечаток личности эспера и его желаний.
– Вот честно скажу тебе, Кощей: офигеть просто! Ты же мне сейчас лечишь, будто я какой–то гребанный маг!
– Нет, Кэт, милая, ты не маг, – покачал головой Ковальский. – Ты про́клятая. Я же тебе говорил: тьма – очень плохой катализатор. Плохой в смысле последствий.
– Что еще за последствия?
– А ты еще до встречи со мной получила достаточно намеков, – Ковальский посерьезнел. – Помнишь свои галлюцинации? Помнишь, как они сначала пугали и угнетали, а потом стали воплощаться?
Катарина ничего не ответила. Она ни одной живой душе не рассказывала об этом. И даже сейчас не испытывала ни малейшего желания признаваться.
– И еще, я более чем уверен, что из реальности ты уже выпадала – отсюда и целая сумка дорогущих приборов.
Катарина знала, что нужно ответить, но язык не слушался ее.
– Главная проблема недотеп, решивших, что они особенные или избранные – в том, что сами они ничего не могут, на самом деле. Все делает Враг.
– Ну и зачем? – наконец заставила себя выдавить Катарина.
– По мере того, как ты облучаешься тьмой – злой волей Врага – и, в особенности, когда сознательно пользуешься его услугами, твое сродство с ним возрастает. Сначала эхо – основанное на твоей личности, но управляемое Врагом – заставляет Пустоту обманывать твой мозг. Это обычные галлюцинации.
– Дальше, – напряженно ответила Катарина.
– А дальше – галлюцинации начинают материализоваться.
«Значит, это было по–настоящему», – подумала Катарина, вспомнив, как ее злое отражение испортило зеркало.
– Поначалу это не очень опасно, – продолжил капитан. – Овеществленные глюки нестабильны. Их главная цель – сделать твою жизнь невыносимой, вогнать в депрессию и отчаяние. Это что–то вроде психологической обработки, которая позволит и дальше повышать сродство с Тьмой.
– Так что дальше, черт побери?!
– Ну, где–то на этом этапе эхо станет достаточно сильным, чтобы Пустота начала создавать, скажем там, побочные симуляции. Враг тут, в общем–то, ни при чем, просто так работает Пустота, – ответил Ковальский. – Ты можешь зайти в несуществующее место, или обнаружить, что идя в одном направлении, пять раз пересекла одну и ту же прямую улицу. Ты можешь и вовсе на короткое время попасть как будто в другой мир. Он, скорее всего, покажется тебе в чем–то знакомым. Но ты можешь оказаться и в чужой эхореальности – как мы называем эти симуляции. И даже научиться сознательно странствовать по другим мирам. И творить их.
– Да ну? – удивилась девушка. До сих пор Кощей очень точно описывал все произошедшее с ней в последние месяцы. А теперь еще и указал на возможность проверки.
Ковальский хитро улыбнулся:
– Так мы этим и занимались с самого утра! Еще немного, и ты сможешь так без меня. Но я тебе не рекомендую.
– Почему?
– Во–первых, в эхореальности ты как–то больше на виду. Во–вторых, для целенаправленного перехода нужно эхо. А для достаточно мощного эха обычно нужно зачерпнуть вражью силу.
– Так ты до сих пор и не объяснил, чем это плохо, – напомнила Катарина.
– Плохо тем, что когда сродство возрастет в достаточной мере, Враг вытянет тебя из реальности в закрытый мир целенаправленно. Материализует своих прихвостней. А потом любым способом заставит тебя черпать его силу еще и еще.
– Зачем?
– Если долго смотреть в бездну, то она начнет смотреть в тебя, – горько усмехнулся капитан. – Для Врага наш мир настолько же странный и непонятный, как для нас сам Враг. Но рано или поздно – скорее, рано – Тьма сфокусируется на тебе. Повышение сродства станет экспоненциальным – и ты приблизишься к грани, за которой власть Врага над тобой будет абсолютной. Тогда ты «вознесешься», а Враг сожрет то, что делает тебя эспером.
– Что–что сожрет, прости? – переспросила девушка.
– Ну, мы точно не знаем, – смутился Ковальский. – Предположительно, нервные системы эсперов колонизированы некими пустотными формами жизни. Возможно, они еда для сверхмогучего хищника. Другие же считают, что у эсперов просто–напросто есть души. А Враг, стало быть – Дьявол. Как бы то ни было, Тёмное вознесение не означает ничего хорошего. Эспер растворяется во мраке, произведя напоследок сильнейшую волну, от которой «плохеет» сразу многим эсперам. Что–то вроде цепной реакции. И с каждым Вознесением наш Враг становится более сильным… более голодным.
Катарина угрюмо переваривала эти мрачные пророчества.
– Мне очень жаль, милая, – сказал капитан. – Темнодушие – неизлечимая болезнь. Все будет становиться только хуже. Причем, для всех.
– Это если верить тебе, – по лицу девушки можно было понять, что она как раз и не очень–то верит. Или просто пытается создать такое впечатление.
Ковальский задумчиво покивал головой:
– Да, я вижу, тебе нужна демонстрация.
Катарина не успела ответить. Или, может быть, ответила, но тут же забыла об этом. Вновь, как и бывало ранее во время этого странного путешествия, она обнаружила, что не может понять, сколько прошло времени с последнего момента, что она помнит. Она подняла взгляд, не нашла Кощея, и тут же что–то будто притянуло ее взор… Он был там, в бесконечности: невероятно далекий, но каждая черта его облика обрела какую–то болезненную четкость. Неподвижное восковое лицо покойника, или фарфоровая оболочка колдовской куклы, что вдруг перестала притворяться живой – сейчас облик капитана как никогда совпадал с первым впечатлением Катарины о нем… И два провала темных глаз сверлят ее душу вибрирующими лучами злой разрушительной силы, зовут в неизведанные дали, рассказывают заманчивые истории о бездонном черном океане – как тогда, в зеркалах, прежде чем она научилась избегать расставленных отражениями ловушек.
Но сейчас она была крепко на крючке. Со страхом и постыдной покорностью она позволила (не могла не позволить!) Кощею втянуть себя в этот непонятный космос. И тогда тошнотворной, ломающей волю волной на нее накатил настоящий мрак – необъятная масса всеразъедающей кислоты. В мгновение ока тьма съела все: и горло, сжавшееся от мерзкого металлического вкуса слюны, и бестолково мечущийся разум, и рациональные доводы, и любовь, и стыд, и навязанные желания; в немыслимо холодном огне сгорело все наносное – и Катарина почувствовала себя свободной. Лишь легкая досада терзала ее – за то, что она так легко позволила жалким людишкам затянуть себя в их убогую гиперреальность, целиком сотканную из гребанных симулякров[4] да тысяч закабаляющих традиций, привычек, ритуалов. Что может быть глупее, чем озадачивать себя надуманнейшими проблемами: надевать левый ботинок именно на левую ногу, отвечать именно «пожалуйста» на «спасибо», есть суп ложкой, а не как захочется, тратить уйму сил, чтобы выглядеть, говорить и думать так, как желают другие?
Но всего этого больше нет! Тьма – это свобода. Тьма показала Катарине ее истинную сущность: костяного монстра, который умеет и должен уметь только то, что хочется ему – разрушать, пожирать, присваивать. И как же ей нравилось то, что она увидела под осыпающейся трухой прежней, поддельной своей сущности! Существо, прекрасное в своей целесообразности: и угловатые формы суставов, и длинные зубы, на которых навязла податливая плоть неразумной Пустоты, и интимно–таинственные межреберные щели, в которых клубилась темнота–мать… Она была красива, как никогда – а ведь стоило только отсечь от куска камня все лишнее.
И в ее костях струилась неиссякаемая сила. Ее будет столько, сколько нужно – зачерпывай, не скупясь! И никто уже не сможет отобрать ее новообретенную свободу. Теперь она будет счастлива всегда…
Но ее триумф был недолгим. Другой, Кощей, снова примагнитил ее взор. На мгновение – реальность или иллюзия – ей почудилась кислая нотка чужого злорадства. Разобраться она уже не успела: новая волна мрака опалила ее, и костяной монстр разлетелся невесомым пеплом, будто попав под атомный удар.
С невыразимым стыдом Катарина осознала, что тьма обвела ее вокруг пальца, как ребенка: все эти обещания свободы и силы были не более чем ловушкой глубоководного удильщика, первой чистой дозой от уличного барыги, конфеткой в руках насильника.
Катарина как социальный конструкт сгинула; рассыпалась и Катарина–монстр. Теперь в губительных кощеевых лучах горела ее глубинная суть – нечто бесформенное, неназываемое, нездешнее. И она – может быть, душа? – была источена черной порчей: пятна, дыры, струпья, лохмотья коррозии – как порталы в неделимую и единственную, будто само небытие, Тьму. Катарина сфокусировала свои чувства на этой сущности, и та заняла все ее сознание. Наверно, так почувствовал бы себя незадачливый космонавт, падающий на горизонт событий черной дыры: плоский круг угольно–черного инобытия растекается под ногами. И там нет избавления, нет смерти, там даже нет простого и понятного Ада – лишь бездонная глотка, всасывающая в себя вселенные и души. Будто скалолаз, в один роковой момент не нашедший рукой опоры, Катарина поняла, что уже не сможет остановить этого Падения. И в последний миг перед пожиранием ее парализованный разум так и не смог облечь собственный ужас хоть в какую–нибудь мысль…
–
[1] «Она подобрала себе в арсенальной комнате компактный автомат под патрон 9×21» – скорее всего, Катарина имела в виду какой–нибудь пистолет–пулемет (например, СР.2 «Вереск», по типу автоматики больше похожий на обычный автомат).
[2] «ты и находишься в небольшом пузыре обычного вакуума» – здесь: обычный означает физический.
[3] «мы называем их эсперами» – от англ. Extrasensory perception, ESP.
[4] «гиперреальность, целиком сотканную из гребанных симулякров» – здесь: симуля́кр – изображение, копия того, чего на самом деле не существует. Симулякр может касаться каких угодно вещей и смыслов, в том числе культурных и политических понятий.
Глава 3. Темница Прокси
Она пришла в себя на песчаной тропинке, которой не было до того, как путники сюда пришли, и которой не будет, когда они уйдут. Свернувшись калачиком, она даже не могла порадоваться, что все закончилось, что Тьма не получила ее в этот раз. Она и не сразу обратила внимание на нездоровый, неправильный холод, исходивший из самой сердцевины ее костей. В конце концов, это все уже и не важно, думала она, ничего уже не важно. Разогнуть бы онемевшие руки, справиться со стальным затвором автомата – да спастись единственным способом, что ей оставался. Смерть нельзя отобрать у человека – не может же и это быть неправдой?!
…И тогда рядом раздался звук. Как будто кто–то зашипел сквозь зубы, сдерживая стон боли. С трудом Катарина повернула голову. Ковальский стоял на коленях, упираясь в землю одной трясущейся рукой, а другой тер грудь под бронежилетом. Его глаза были плотно зажмурены, а черты бледного, потного лица страдальчески искривлены.
Он посмотрел на нее, но не сразу смог сфокусировать взгляд.
– Ты как? – неожиданно для самой себя спросила девушка.
– Бывало и хуже, – процедил капитан.
Он кое–как поднялся, достал из кармана брюк платок и принялся обтирать лицо.
– Ты не залеживайся, – посоветовал он. – Выпей чаю, съешь что–нибудь.
Спустя пять минут Катарина обжигалась кипятком из термоса, не сразу вспоминая, что нужно делать – то ли втягивать темную жидкость еще сильнее, то ли отплевываться. Все это время она не отводила от спутника глаз.
– За эсперов все делает Враг, – наконец, объяснил капитан. – А я не пользуюсь силой Врага – у меня собственный источник первозданной тьмы, я все делаю сам. Ученые говорят, что при протекании сквозь смертное тело пустотных энергий возникают гравитационные микроаномалии. Что–то вроде ультразвуковой кавитации[1].
Ковальский удивленно замер и улыбнулся:
– Хера́ я от Штерн умных слов нахватался! Так вот, – продолжил он, – Эти аномалии действуют на болевые рецепторы и даже могут повреждать ткани. Один придурок не верил, что мне по–настоящему больно. Я его связал, подключил к нему пустотный аккумулятор и высадил ему в лоб целый магазин из пистолета.
– Зачем? – удивилась Катарина.
– Чтобы на всю жизнь запомнил, – угрюмо бросил капитан. – Он дезинтегрировал пули, но обосрался от боли, когда всасывал энергию из аккумулятора. Просто представь, что тебя долбят электричеством, только ожогов не остается. Больше он ко мне не придирался.
– Ты говорил, что набирая первичное излучение, я становлюсь ближе к Врагу, – задала Катарина действительно волновавший ее вопрос. О самоубийстве она уже не думала – как, оказывается, полезно иногда посмотреть на чужое страдание!
– Не бойся, твое сродство с мраком не повысилось. Эхо ты тоже произвела довольно слабое. Я же не дурак подсвечивать тебя на радость Врагу!
Через некоторое время они собрались в путь. Вновь они шли рядом, но капитан чуть впереди – и вовсе даже не рядом, а каждый в своем маленьком космосе, как теперь знала девушка. Катарина совершенно не представляла, куда нужно идти, да и почему, собственно, нужно идти? Есть ли в Пустоте вообще расстояния, которые можно было бы измерить шагами?
– Мы просто должны закрыть гештальт. Бездна пустит нас в очередной мир, если мы сами поверим, что дошли до него, – объяснил капитан в ответ на ее сбивчивые вопросы. – Я же говорю, Пустота очень доверчива.
– Так кого вы держите в Тюрьме, если не секрет? – решилась спросить Катарина.
– Прокси, – коротко бросил Ковальский, вмиг погрустнев.
– Кто это, Прокси?
Капитан несколько секунд подумал и нехотя процедил:
– Тёмный ангел.
* * *
И вновь она не сразу заметила переход. Просто в какой–то момент поняла, что воздух стал холодным и совсем сухим, а сквозь опущенные ресницы пробивается тусклый свет.
Они шли по песчаному мостику, переброшенному над черной пропастью из ниоткуда в никуда, а далеко впереди из темноты проступал чуть более светлый островок, покоящийся среди вод таких спокойных и чистых, что окаймляющая остров круглая колоннада отражалась в озере совсем без искажений. Лишь через несколько минут Катарина поняла, что ошиблась: не было здесь никакого озера, просто островок был висящим среди пустоты диском, и колонны украшали его с обеих сторон.
Они ступили на шершавую каменную поверхность. С удивлением она увидела обычную тротуарную плитку – серые и красные блоки были сложены бессистемно, без малейшей попытки создать какой–нибудь узор. Катарина не могла понять, как освещается этот каменный круг. Никаких фонарей видно не было, тем не менее, диск был залит неярким, не дающим теней светом – весьма неприятным, скрадывающим грани предметов, вызывающим желание протереть глаза и проморгаться. Лишь впереди, за колоннами ярким пятном светился центр диска, будто бы в него сверху били лучи прожекторов. Только вот прожекторов не было.
Однако, о странностях и несуразностях этого места ей долго думать не довелось. Они проходили между двумя колоннами, и Катарина ощутила уже знакомые волны отупляющей дурноты и гнусный привкус во рту. Подняв взгляд на ближайшую колонну, сложенную из все той же плитки, она увидела, что на пятиметровой высоте ее венчает насаженный на штырь желейный мешок. Он был похож на те натуралистичные макеты человеческих туловищ, у которых под полупрозрачным баллистическим гелем есть имитации костей и внутренних органов, что брызгают «кровью», если их кромсать клинком или дырявить из огнестрела. Только этот макет был каким–то бракованным: белесые кости были искривлены и скручены в подобие спирали, а голова вдавлена в туловище, так что шары глаз вылезли из глазниц и торчали один из носовой щели, другой из шеи, едва ли не у затылка.
И вот этот мешок с костями без остановки вибрировал, распространяя волны мрака, крутил глазами под слоем геля, содрогался всеми своими раздавленными органами. Катарину и саму перекосило от омерзения, когда струйка красной жидкости вдруг перетекла из паха макета в его деформированную голову.
– Что это за мерзость? – слегка обернулась она к Ковальскому, не выпуская мешок из поля зрения.
– Это… Ты лучше особо не всматривайся. Это – Ретрансляторы, – неохотно ответил капитан.
Ей, впрочем, уже и не нужны были объяснения. Осязая темные волны, тошнотворным приливом бьющиеся под ее диафрагмой, чувствуя пульсирующее предвестие головной боли, несглатываемую липкость отдающей металлом слюны в горле, она и так все поняла.
Злая сила неумолимо толкает этих несчастных навстречу Тьме, к самому пределу, куда ближе, чем подвел ее Ковальский по дороге в Тюрьму. И, когда душа Ретранслятора выгорает, оставляя лишь агонизирующий комок оголенных нервов, за мгновение до Вознесения временная петля откатывает бедолагу к самому началу. Так, чтобы все можно было повторить заново. Так, чтобы он помнил, что его ждет. Так, чтобы он произвел еще больше темных волн. Так, чтобы эта пытка никогда не закончилась.
И это повторяется много раз в секунду.
Стоя под такой колонной, нельзя сказать «все будет хорошо». Самые светлые воспоминания превращаются в высохший потек рвоты на пыльном полу. Под этой колонной даже нельзя пожелать смерти. Ведь смерть – уже слишком хорошо, чтобы быть правдой.
– Зачем. Это. Они, – то ли произнесла, то ли подумала Катарина.
Ковальский взял ее под локоть и повел, обессилевшую и безвольную, прочь от Ретранслятора.
– Не очень–то жалей их. Они в полной мере заслужили личный ад, да и работа у них теперь полезная. Они собирают и переизлучают первозданную тьму. Создают аномалию в Пустоте, сквозь которую Враг не может увидеть ни это место, ни эсперов, ни Прокси. А часть их силы сдерживает саму пленницу. Враг не может увидеть свою посланницу, а та не может вырваться, – капитан горделиво обвел рукой пыточный зал. – Это – единственное место во всем мироздании, где Враг бессилен. И это – идеальная тюрьма.
– Но жить здесь невозможно, – констатировала Катарина.
– Верно. Для нас это стало большим разочарованием, – признал спутник. – Мы заплатили многими жизнями за технологию Ретрансляторов. Но с их помощью не построить убежища. Они просто производят что–то вроде турбулентности, наверное. В их подавляющем поле эспер сходит с ума за несколько дней. Потом – кататонический ступор, кома и смерть. Один из ученых был настоящим маньяком, он пробовал снять проклятие темнодушия с помощью лечебной, бляха, комы. Но доведенные до ручки эсперы возносились, едва их выносили из поля Ретранслятора.
– Эта Тюрьма довольно большая. Враг не видит такую лакуну в собственном теле? – они уже далеко отошли от колоннады, и способность мыслить возвращалась к девушке.
– Пустота постоянно подхватывает эхо и создает разнообразные аномалии. Сигнатура Тюрьмы неразличима на подобном фоне, да и меняется постоянно, – ответил капитан. – Я и сам нахожу сюда путь только по дорожным приметам.
– И среди этих аномалий вы не нашли чего–то более… щадящего? – с надеждой спросила Катарина.
– Мы много чего нашли, и многое применили при создании Тюрьмы. Небарионная материя[2], пустотные аккумуляторы. Говорят, наши коллеги из DARKA даже сделали бомбы, отрывающие от реальности куски. Но способ очистить от темного излучения хотя бы небольшую область нам пока неизвестен, – развел руками Ковальский.
Они ступили с тротуарной плитки во внутренний круг Тюрьмы, выложенный стальными листами. Те слегка пружинили под ногами, будто были уложены на слой резины. Здесь было очень светло, но Катарина не увидела ни источников света, ни бликов от них на металле.
В центре круга торчали четыре столбика; толстые железные цепи тянулись от них под шелковисто поблескивающее покрывало – очевидно, сковывая по рукам и ногам распластавшуюся под накидкой женскую фигуру.
Путники остановились в нескольких шагах от узницы.
– Стой здесь, Кэт, – попросил Ковальский. – Ни при каких обстоятельствах не подходи ближе. Даже если тебе покажется, что эта херня жрет меня, или что еще – не приближайся!
– Поняла тебя, – заверила Катарина. С какими–либо ангелами – темными или нет – ей, действительно, связываться не хотелось.
– Эй, ты! – кликнул капитан, сделав шаг к узнице.
И ангелица ответила. Будто шелковым платочком провела по затылку, по шее, дохнула теплым ветерком в ухо. Лепечущий, капризный голос, сладкий как мед. Рождающийся не в ушах, а сразу же меж ними. Бессмысленный, как… Глоссолалии, вспомнила Катарина полузабытое слово, ангельский язык[3].
Но она понимала речь Прокси – смысл рождался отдельно от голоса:
«О! Нет мне ни покоя, ни избавленья нет! За что судьба–судьбинушка карает меня юдолью сией: распята, обесчещена, томлюсь я вечность целую… И будто мало бед мне, так ты являешься ко мне: палач, насильник, мучитель! Что же, пей мою кровь, изувер! Тяни мои жилы! Давай же, насыть свою похоть неправедную, ведь беспомощна я и забыта всеми!..»
– Очень трогательно, – растроганным капитан не выглядел. – Я принес образец ассимилированной материи. От него смердит тьмой твоего подельника. Сейчас ты расскажешь мне все, что знаешь… Кэт! Покажи ей.
Катарина едва не ступила ближе, но вовремя вспомнила предупреждение капитана. Выпростав из рукава шинели руку, она закатала свитер и повернула предплечье татуировкой к Прокси.
«Что же ты, вовсе стыд потерял?! Уже и пред людьми не скрываешь наклонностей скотских твоих! Подругу привел, показать, как извиваюсь я под тобою, как утоляешь ты страсть поганую твою, безответностью упиваясь моею?! О, бедняжка Кэт! Сестрица! Беги же, беги скорее отсель, коли цепями булатными не сковал он тебя до сих пор, будто кот с мышкою играя!»
Ковальский смущенно оглянулся на спутницу и развел руками:
– Во, заклинило ее на одной теме… Впрочем, я и не ожидал, что она будет говорить добровольно.
Капитан сунул руку под плащ и вынул покрытый патиной клинок. Катарина удивленно уставилась на него. Верная дочь династии, происходящей от иммигрировавшего во времена Революции морского офицера, она не могла не узнать самый настоящий морской палаш образца 1856‑го года! Недлинный клинок с толстым обухом, массивная гарда. И в самом оружии не было ничего удивительного: оно массово выпускалось едва ли не на протяжении столетия, и девушка сама могла бы при желании раздобыть такой палаш. Но где, черт побери, Ковальский его прятал? Он же снимал плащ, складывал его – и не было при нем ничего, кроме рации, кобуры с пистолетом и складного ножа!
Капитан, тем временем, переступил с ноги на ногу, будто пловец перед прыжком в воду – и действительно прыгнул, припечатав берцами фигуру под накидкой. Потоптался, ища равновесие, и вдруг вонзил палаш прямо сквозь ткань!
От телепатического крика ангелицы Катарину согнуло пополам в сильном приступе тошноты. Еще хуже ей стало, когда закричал капитан. Тот быстро подавил крик, крепко сжав челюсти и утробно зарычав. Вены вздулись на его лице, глаза потемнели.
Что–то происходило сейчас между ними: разговор, допрос, жестокое ментальное изнасилование? Прокси, действительно, беспомощно «извивалась под ним». И выглядело это очень, очень неприятно… У ангелицы ведь была фигурка хрупкой девушки. Скованная, лежала она лицом вниз, а Кощей (вот сейчас он оправдывал свое прозвище!) топтал ее солдатскими ботинками, да жалил солдатским же клинком. Катарина видела, как Прокси круглой попкой «съела» шелковую накидку, когда в очередной раз пыталась сбросить мучителя.
Долго ли тошнота крутила внутренности Катарины, долго ли визжала ангелица да рычал насильник… тьфу… капитан. Но вот он спрыгнул с узницы, и на подгибающихся ногах отошел к Катарине. Лицо его было влажным и бледным, как тогда, в Пустоте. Но в глазах разгорался огонек радости.
– Кажется, что–то нащупал! – поделился Ковальский. – Но лучше бы тебя тут не держать зазря. Пойдем уже домой, у нас так много работы…
«Ах, скот бесстыжий! Плоть потешил и бежишь, собою доволен?! А накормить? Страдалицу, во холоде темницы прозябающую, хотя бы крошкой хлеба наградить?»
– Что?.. – глаза капитана, все еще глядящие на Катарину, вмиг сузились и потемнели.
Он повернулся к Прокси, и вдруг судорога злобы уродливо исказила его лицо. Будь ненависть материальной, Катарина получила бы ожоги – она была в этом уверена.
– Т… так ты-ы, с… сука, не нажралась еще?! – оскалился капитан и одним прыжком оказался над узницей.
Он принялся яростно топтать ту ногами и кромсать клинком. И рычал он уже вовсе не от боли. Ангелица зашлась в беззвучном визге, Катарину же скрутил новый спазм. Ретрансляторы заволновались вдали на своих штырях, и будто штормовой ветер прошелся в Бездне над головой…