Текст книги "Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах"

Автор книги: Коллектив авторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Б. А. Белов[4]4
  Борис Александрович Белов – боец истребительного батальона, комсорг ЦК ВЛКСМ Металлического завода (май 1943 – сентябрь 1944), самодеятельный поэт, печатался в заводской многотиражке. Дневник публикуется в авторской редакции с незначительными сокращениями (ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 9).


[Закрыть]. Воспоминания и дневник Июнь 1941 – май 1943

«Германия нам объявила войну ‹…› Подал заявление – иду на фронт добровольцем ‹…› Со 2-го июля являюсь бойцом истребительного батальона войск НКВД ‹…› Садились на машину босые и пьяные. Били себя в грудь и клялись стать героями. ‹…› Я подполз к нему, взглянул в его потухшие глаза и стало мне невыразимо грустно и пусто ‹…› Неожиданно прозвучала четкая громкая команда на немецком языке ‹…› Около двенадцати получили приказ спускаться на лед ‹…› Впереди шла разведка и саперы, с ними связисты, затем пехотинцы ‹…›

Я лежу неподвижный, беспомощный ‹…› Прибыл в эвакогоспиталь ‹…› Вероятно, я в строй больше не вернусь. ‹…› Хлеба получаю 600 г, 30 г мяса и 50 г сахара ‹…› Сняли с учета на шесть месяцев ‹…›

В Ленинграде сложилась тяжелая атмосфера. У людей измученный вид. На лицах – печать усталости ‹…› Надо спасти Ольгу ‹…› 15-го у меня была Аня С. Война надоела до чертиков. Народ едва стоит на ногах от усталости ‹…›

Володя Егоров привез мой обед и пол-литра водки ‹…› Выпили. Хорошенько закусили и поехали в Выборгский дворец культуры, там танцевали. ‹…› С 9-го работаю на заводе им. Сталина. В цехе холодно ‹…› Вчера и сегодня веселые сводки из-под Сталинграда ‹…›

В последние дни ходят упорные слухи, что на днях будут прорывать блокаду, что приехали Ворошилов и Жуков ‹…› На заводе всеобщее ликование, люди поздравляли друг друга, плакали и целовались. Я сам с трудом сдерживал слезы. ‹…›

Итак, я комсорг ЦК ВЛКСМ завода им. Сталина ‹…› Домой прихо – жу поздно. Устаю, но много делаю полезного. День проходит плодотворно. Ребята меня любят, ликуют, радуются моему возвращению в комсомол…»

Фрагмент неотправленного письма от 21 июня 1941 года

Ивану Калашникову:

«…Время сейчас тревожное, ожидательное.

Бикфордов шнур подожжен ‹…›

То, что я писал в последнее время – все мура амурная на кислой простокваше. Ничего меня не удовлетворяет. Пока пишешь – все кажется шедевром, а остынешь, присмотришься и становишься злым на себя, как человечество в наши дни. ‹…›

Пока нечем похвастаться. Сейчас суббота, 10 часов вечера. Ходил два часа по парку. Все в цвету. Вдохновлялся природой и тоскливо смотрел на влюбленных, а пришел домой – растерялся, не знаю, что делать, и идти не к кому и ожидать некого, и пустота какая-то в комнате.

Все получается не так как надо, все навыворот. Все наоборот. Но, вероятно, скоро придется забыть о лирике. Не до нее будет. Жаркие дни не за горами. Будь счастлив. Не скучай обо мне, а главное – работай. Работа – забвение и счастье. Привет Фани. Желаю вам обрадовать всех крепким и буйным наследником. ‹…› Крепко жму руку…»

Воскресенье, 22 июня 1941 года

Солнечное утро. Южный ветер шевелит зеленые ветви. Ленинградцы выезжают в город, на дачи. Я поехал на Пороховые к Виктору Ивановичу. Застал его у мольберта. ‹…›

Он показал мне последние этюды и новый эскиз к картине «Перед грозой». ‹…› В его комнате весело, на стенах висят знакомые картины и натюрморты. ‹…› Пахнет скипидаром и красками. В распахнутые окна врывается аромат цветов. Они растут у него в палисаднике. Мы оба любим цветы. ‹…›

После обзора работ начинаем толковать об импрессионизме, его вождях и последователях. Переходим на современников. Я говорю об упадке буржуазного искусства и о младенчестве нашего, социалистического. У нас разгорается спор.

И этот момент в мастерскую с шумом вбегает младший брат Виктора и с мальчишеской запальчивостью сообщает потрясающую новость. Германия нам объявила войну. Немецкие самолеты бомбили наши города.

Нам не верится. Быстро накидываем пиджаки и выходим на улицу. У репродукторов толпятся прохожие. Слышим слова диктора, повторяющего речь Молотова. Собственным ушам нельзя не верить!

Итак, война с фашизмом началась.

Не знаю почему, но у обоих вырвался вздох облегчения. Наконец-то! Последние годы каждый из нас знал и говорил в узком кругу, что война с фашизмом неизбежна. Атмосфера накалялась, и вот наступила развязка.

В последние недели велась лихорадочная подготовка, началась мобилизация. В народе ходили антигитлеровские анекдоты. Каждый, кто слушал радио, следил за печатью, посещал лекции о международном положении, знал, что бикфордов шнур подожжен.

Поездка Гесса в Англию вызвала много толков и опасений. Лекторий был переполнен. Народ ожидал войны и был уверен, что война не будет длительной, так как наша военная мощь значительно выше германской. Я с Виктором пошел в магазин купить вина. По дороге выпили по кружке пива. Надо было обсудить создавшееся положение. Искусство неожиданно само по себе отошло на задний план.

‹…› Мы сидим за столом. Чокаемся. Пьем за нашу армию, ее вождей и наш народ. Мы твердо уверены в нашей победе и почему-то думаем, что переживем эту страшную войну[5]5
  Разве могли мы тогда знать, что пьем вместе в последний раз, что года не пройдет, как один из нас будет лежать в безвестной братской могиле, а другой станет инвалидом Отечественной войны – Примеч. автора.


[Закрыть].

Я недолго пробыл у Виктора. Надо было возвращаться домой, приступить к дневнику, к тому, что, может быть, меня дома ожидает повестка о явке в военкомат.

Прихрамывая, Виктор проводил меня до трамвая. Мы простились надолго.

Народ возвращался из пригородов. Трамвай был переполнен празднично одетой публикой. У всех возбужденные лица. На устах одно слово – «война». Это не война с Финляндией, которую Ленинград, находясь на пороге фронта, чувствовал только по затемнению, госпиталям и движению войск. Это война с Гитлером. Большая война. Война отечественная.

Проезжая по городу, заметил, что у магазинов собрались хвосты. Население начало панически запасаться продуктами.

В Лесном мимо дома проезжают машины, груженные скарбом дачников. Пропали авансы. Не до дач! Ни одного дачного сезона не успели провести ленинградцы в живописной Финляндии. Народ по-разному воспринял весть о начале войны. Одни со вздохом облегчения, другие с замиранием сердца.

* * *

Советские люди привыкли к газете и политике. Они настороженно смотрели на запад и восток. Войну с Германией ожидали. Опасались применения химии и бактериологии. Ежегодно проводились учения ПВО. Ожидали, что война с Германией станет прелюдией к большой войне с капиталистическим миром. Боялись остаться в этой войне одинокими. И вот схватка началась.

Город быстро принял воинственный вид. Пачками ловили «шпионов», задерживали подозрительных. Некоторым не повезло, и их по два или три раза окружала толпа, иногда избивали и всегда препровождали в милицию. В облавах на шпионов принимали участие все от мала до велика.

На стенах домов и заборах расклеены плакаты «За Родину!», «Родина-мать зовет!», «Смерть фашизму!», «Все как один на защиту Отечества!», «Все для фронта!», «На поддержку Красной армии могучее народное ополчение!».

И ополчение началось после исторической речи Сталина по радио от 3 июля.

В городе с первого дня было объявлено военное положение, полководцы Гражданской войны возглавили командование северо-западным, центральным и южным направлениями.

С 11 часов вечера и до 5 часов утра над городом вывешивают аэростаты. На набережных, мостах и крышах зданий установлены зенитные орудия и пулеметы. Комитет обороны издает указ за указом. Люди уходят на фронт. Цеха промышленных предприятий заметно пустеют. Даже попрощаться бывает некогда, а иным уже не с кем. Началась эвакуация. Мирные предприятия перестраиваются на военный лад: там, где делали игрушки или текстильные машины, стали делать пушки, минометы, бомбы.

Авиационную промышленность в первые дни эвакуировали в тыл. Ленинградцы с тревогой ожидают налетов на город немецкой авиации.

В те дни я записал в дневнике:

«Началась война с фашизмом, тот кто на фронте, быстро забудет, что такое покой и привыкнет к ужасам. Тот, кто останется в тылу, забудет отдых. Сны будут мятежны и непродолжительны. Это последняя война человечества. Социалистическая Россия призвана сыграть решающую роль в уничтожении войн посредством войны, войны необходимой, навязанной, справедливой. Наполеон сломал голову в России. То же самое произойдет и с Гитлером. Вечный мир воцарится на земле. Люди навсегда забудут страдания и несправедливость. Но никогда они не забудут нас, большевиков, людей мужественных, сильных, честных, самоотверженных и дальнозорких. Мы ожидали завязки, а теперь будем благополучно развязывать в свою пользу. Победа будет за нами! Вперед в бой!»

Период мирного строительства закончился. Заводы перешли на круглосуточную работу. Лозунг «Все для фронта, все для победы!» стал главным. Плакаты призывают молодежь к оружию и спрашивают: «Комсомолец, ты записался на фронт добровольцем?»

В ночь на 23-е я проснулся от выстрелов зениток. Вероятно, в город пытались прорваться неприятельские самолеты-разведчики. Ленинградцы плохо спали в первые ночи войны. По городу проезжали танки, проходила пехота.

Радио сообщало, что немецкие регулярные войска перешли границу от Балтики до Черного моря. Неприятельские бомбардировщики бомбили наши города. В Англии Черчилль заявил, что в войне произошел новый поворот и его страна поможет России в борьбе против Германии.

Сестра Катя мобилизована в Красную Армию.

Я работаю по 12–15 часов в сутки. Работаю с энтузиазмом. Очень устаю. Немецкие войска наступают. Каждое утро в цехе на политической карте Европы красные флажки отодвигаются к центру России.

У карты толпятся рабочие, недоумевают. Много разных толков. Люди жадно слушают сводки Совинформбюро, газеты расхватывают, у щитов с прессой постоянно толпится народ.

В воскресенье 29 июня приехал Самуил с Аней. Гуляли по парку. Настроение возбужденное, приподнятое. Ездили на Охту. Посетил Мишу Владимирова. Купил детям на прощание подарки. Заснялся с крестником, потом с Самуилом. Аня уехала домой. Я с Самуилом поехал к Виктору Ивановичу. Пробыл там недолго. Самуил отправился домой. Я пошел к Седовым. Беседовал с Катюней. Она была рада, что я забронирован за заводом. Предложила нам пойти в загс зарегистрироваться. Оставляли ночевать. Я от всех предложений отказался. Не до этого. На уме – война.

2 июля написал Ивану Калашникову письмо и подал заявление – иду на фронт добровольцем. Работа на ум не идет. Даже стыдно оставаться на заводе. Я молод, силен, одинок, вдобавок считаю себя поэтом. Кому же как не мне с оружием в руках отстаивать независимость Родины. Иного выбора быть не может.

Поэт я довольно сырой, чтобы стихами вдохновлять народ и воинов на подвиги. А штыком владеть дело нехитрое. Пусть в тылу остаются более ценные люди, к тому же там хватает стариков, инвалидов, многосемейных и трусов. Мое место на поле сражения. Вася Епанчин также уходит добровольцем. Мечтаем попасть в одно подразделение артиллеристами. Я каждый день захожу к нему в цех и беседую у станка. Уходит в ополчение Анатолий Муравьев, Борис Гвоздиков и другие. Производительность низкая, у всех воинственное настроение. Я на днях ухожу на фронт.

Оглядываюсь назад. Жизнь прошла пасмурно. В работе, в изучении всяческих историй, литературных опытах, спорах об искусстве и политике. В любви, личной жизни не везло. Семьи не чувствовал. Друзья попались на редкость хорошие. Редкие друзья. ‹…›

Иду на фронт с мыслью победить или умереть. Счастье человеческое будем завоевывать. Мы – русские люди. Мы уходим на поля сражений, чтобы в кровавых боях отстоять не только свою свободу и независимость, но и свободу и независимость народов порабощенной Европы. Мы живем на ради себя, а во имя грядущего общечеловеческого счастья. Пусть на наших костях и крови будет воздвигнуто коммунистическое общество. Пусть грядущее поколение не знает, что такое война, диктатура, эксплуатация. Мы умертвим ужасы и разрушим трагедии общества.

Конечно, в 26 лет с жизнью расставаться нелегко. Когда у тебя есть светлое будущее. Смертельная схватка началась. Жертв будет много. Я не имею ни искры надежды на возвращение с фронта. Жизнь моя принадлежит не мне, а обществу, которое меня сделало человеком.

Последние четыре года я чувствую себя морально ущемленным. Демобилизация из войск НКВД. Отказ в приеме на родной завод, все это мешало мне вступить в партию. Я чувствовал себя обиженным и опустошенным. Но я остался честным до конца перед Родиной, перед своим народом. В доказательство этому – мой добровольный уход на фронт. В моих жилах течет славянская мужественная кровь. Я не националист. Но я имею право гордиться великими качествами своего народа, ибо я знаю хорошо его историю, как по старым, так и по новым источникам.

Единственное, о чем я сейчас жалею, это о том, что не оставил наследника, свою плоть и кровь. Быть может, это и к лучшему. Во время войны дети теряют своих родителей. Мне будет легче на фронте – меньше забот и дум о доме. К тому же у меня остался брат по крови.

2 июля 1941 года

Лучшие сыны города уходят на фронт. Война явилась хорошей проверкой людей. Теперь нужны не слова, а действия. Валентин Копьев ушел добровольцем. Василий Ивлев взят на второй день мобилизации.

С Васей Епанчиным зашел к Якубовским. Дома их не застал. Они ушли в театр. У людей хватает мужества увлекаться искусством. Мы увидели на стене карту Европейской части СССР. На ней были наколоты флажки, обозначающие линию фронта.

Алексей Мартынов уехал с семьей в командировку.

Со 2 июля являюсь бойцом истребительного батальона войск НКВД. Работаю 9 часов, 4 часа учусь военному делу. Нахожусь на казарменном положении. Отдых пять-шесть часов в сутки.

Дни стоят знойные. По городу непрерывно движутся войска, город грохочет, как исполинская кузница. ‹…›

Заводы спешно куют оружие для фронта. В обеденный перерыв митингуют. Народы Советского Союза откликнулись на призыв вождя. Все те, кто недооценивал опасность войны или оставался равнодушным к ней, после выступления тов. Сталина ясно осознали смертельную опасность со стороны гитлеровского империализма. Люди стали особенно сплочены.

На полигоне происходят учебные стрельбы. Среди ополченцев встречаю много знакомых.

12 июля 1941 года

Ждем со дня на день выезда на боевую операцию. Наша задача – борьба с парашютными десантами. В последние восемь суток мне дома удалось быть всего один раз. Чувствую усталость, пропах потом и оброс щетиной. Получил письмо от Ивана Калашникова. Работает у себя в мастерской и ждет повестку. Узнал от Александра Иванова, что Виктор собирается эвакуироваться из Ленинграда. Об остальных друзьях пока ничего не знаю.

Скоро лицом к лицу встречусь с врагом! Увижу бой. Быть может, доживу до славных, радостных дней счастливого окончания войны. Буду надеяться.

13 июля 1941 года

Последний раз хожу по Лесному, разношу повестки родным товарищей, отправленных вчера на фронт. ‹…› С полудня на заводе делаю застежки к кобурам для комсостава. Вечером грузимся на машину. Едем в филиал музея Ленина. Прощайте, дом, родные, друзья, завод, Ленинград. Я уже воин Красной армии. Вступаю в Отечественную войну.

Первый бой

Ленинград. Середина июля. Солнце эвакуируется на запад. Нас пятнадцать добровольцев, вооруженных винтовками и гранатами. Садимся на грузовик. Бросаем прощальные взгляды на корпуса родного завода. Впервые чувствую щемящую непонятную тоску. Доведется ли вернуться домой, на завод? Увидеть вновь семью, друзей? Мы уезжаем на фронт… Через 20 минут мы уже в центре города на площади жертв революции (Марсовом поле).

Марсово поле. Как много в этих двух словах животрепещущей истории России царской и России социалистической! Летний сад. Величественное здание казарм одного из гвардейских полков. Центр имперской столицы, сердце Северной Пальмиры. Мраморный дворец, ставший после революции филиалом музея Ленина, ныне место сбора идущих на фронт ленинградских ополченцев. У здания десятки автобусов и грузовиков, они подвозят людей, оружие, продовольствие.

Волнуемся и часто курим. Изнываем от жажды. У крана с сырой водой очередь в десятки человек. Истребители сидят и лежат на газонах. Много пьяных. Поют песни. Люди возбуждены. В полночь наш батальон строится в колонну по четыре. Строем идем в Летний сад. С нами несколько девушек сандружинниц. Ложимся на траву. Сон отступает. Кое-как дремлем. В голове костры мыслей. Впереди черная неизвестность. Росистая вода освежает. Даже холодно становится. Первая ночь на земле, холостяку не так обидно, а каково женатым расставаться с теплом женского тела?!

Мы становимся бойцами. Скоро станем фронтовиками, одни смертниками, другие героями. С непривычки знобит. Приходится вставать с пыльной затхлой травы и ходить взад-вперед, чтобы согреться.

Ленинградская июльская ночь коротка. Рассвело. В небе стали заметны колонны аэростатов. Высокое чистое недосягаемое небо уже успела осквернить черная тень войны.

Летний сад загудел, словно улей. Люди ходят между мраморных статуй, задрапированных досками. Искусство спрятали от глаз войны.

Тысячи бойцов и командиров лежали и ходили по мятой траве. Командование совещалось, обсуждало, отдавало приказы. Батальоны выстраивались на поверку. Занималось солнечное утро. Аэростаты возвращались на землю после ночевки в настороженном пространстве неба.

Нам привезли обмундирование и продовольствие. Сразу стало шумно и весело. Получили венгерки, пилотки, кирзовые сапоги, белые гимнастерки, брюки, ремни и портянки, вещевые мешки. На наш батальон не хватило рубах. Гимнастерки одели на голое тело. Получили по две банки мясных консервов и одной банке сгущенного молока, сухари, сахар. Другим батальонам выдали жалование и пистолеты. В 8 часов завтракали холодными консервами. Потом опять формировались и переформировывались подразделения.

День выдался знойный. Выходили из сада за папиросами и водкой, а те, кто жил поблизости, успевал сходить проститься с семьей. Купались в грязной, вонючей Фонтанке. Один умудрился утонуть. Глупая преждевременная смерть вызвала не слезы, а смех. Люди становились бесшабашными и спокойными по отношению к чужой жизни.

Во втором часу пополудни стали грузиться на машины. Десятки грузовиков запрудили старинные аллеи Летнего сада. Мы все ходили в военной форме, но кое-кому не хватило сапог. Садились на машину босые и пьяные. Били себя в грудь и клялись стать героями. ‹…› Ехали через весь город с песнями. Ленинградцы нас тепло провожали взмахами правой руки. Особенно дети. Было трогательно и одновременно радостно за свой народ, за свой тыл. Мы на последней скорости неслись навстречу ужасам фронта. Вскоре Ленинград скрылся в дымной хмари. Все дорогое и близкое осталось далеко позади.

Небо застлало зловещими тучами. Хлынул проливной дождь. Мы быстро промокли.

Постепенно стали знакомиться ближе друг с другом. Нас трое рабочих с одного завода, ехали в одной машине. Мы болтали без умолку о минувшей жизни, стараясь не думать о будущем. Дождь прошел. Солнце вновь засверкало из-за облаков. Мы проезжали мимо незнакомых селений, полей и лесов. Пейзажи казались живописными. Тучи рассеялись, и небо после дождя стало ясным и приветливым. Деревья и травы, омытые дождем, вновь засияли свежей зеленью. На полях поспевал урожай 1941 года. Вновь стало жарко, от нашей сохнувшей одежды столбом валил пар. В небе летали птицы. Не верилось, что совсем рядом идет война.

День начал клониться к вечеру. Мы устали от тряски. Водители остановили машины для маскировки. Мы были уже в прифронтовой зоне. Здесь погуливали фашистские стервятники. У станции Веймарн на наш бронепоезд пикировал немецкий бомбардировщик. Беспорядочно чертыхались зенитки. Появились два неприятельских самолета. Мы соскочили с машин и залегли в придорожной канаве. Зенитчики повели по самолетам беспорядочный огонь. Это были первые вражеские самолеты, встреченные нами. Самолеты удалось отогнать. Мы забрались в автомашины и продолжали путь. По бокам дороги у кромки леса стояли наши артиллерия и кадровые войска. Наконец головная машина остановилась. Прозвучала команда, и бойцы попрыгали в придорожные кусты. Машины повернули назад в Ленинград. Нам приказали не курить, не расходиться и соблюдать полную тишину, так как противник близко. Мы в этом не сомневались, слыша ружейно-пулеметную стрельбу и разрывы мин. Впереди был фронт.

В лесу стало холодно. Одежда наша не успела полностью просохнуть. Комары не давали покоя. Настроение преобладало взвинченное и далеко не бодрое, особенно у тех, кто успел с утра напиться пьяным и сейчас с похмелья стучал зубами и топал ногами от холода, отмахиваясь от надоедливых комаров. Кто-то ел консервы, кто-то жевал сухари, кто-то шепотом переговаривался с соседом. Очень хотелось курить.

Кругом был лес. В этом лесу расположились тысячи бойцов и командиров. Для большинства из нас настоящая обстановка оказалась неожиданностью. Никто не мог подумать сутки назад, что нас так быстро отправят на фронт. ‹…› На лицах сосредоточенность и нервозность. С часу на час можно ожидать боевой приказ. Мы ждем его, сжимая в руках винтовки. К вечеру напряжение спадает, дает себя знать усталость.

После дождя к деревьям и кустам нельзя прикоснуться. С ветвей от ветра падают холодные брызги дождевой воды. Наступает ночь. Темное небо разрезают вспышки осветительных ракет противника. Стрельба не прекращалась. Фронт совсем рядом.

Незаметно подкрался дымный рассвет. Люди поднимались с травы и расправляли онемевшее тело, закуривали украдкой, по-мальчишески пряча папироску в кулаке. Начал моросить дождь. Мы закусили холодными консервами. С рассветом нас выстроили повзводно, поротно и побатальонно. Низко над лесом залетели фашистские стервятники. Они фотографировали нашу дислокацию так нагло, что задевали бронированным брюхом своих машин верхушки сосен. Пулеметно-оружейная стрельба усилилась. Нам объяснили боевую задачу – необходимо выбить немцев из Среднего Села, находящегося от нас в двух-трех километрах. Вооружившись винтовками, гранатами и бутылками с горючей смесью, мы двинулись вперед. Я с любопытством следил за выражением лиц бойцов. На большинстве из них заметен страх. Одни отстают, другие забегают вперед. Командиры путают команды, теряются в обстановке. Получилась путаница и неразбериха, а самолеты противника, будто издеваясь, в упор расстреливают нас из пулеметов. ‹…›

Появились первые раненые и убитые. Приступили к работе санитары и военфельдшеры. Наших самолетов не было видно. Мы видели не только фашистскую свастику на крыльях и кресты на фюзеляжах, но и лица летчиков, до того низко летали самолеты. ‹…› Мы метались из стороны в сторону. Все бросились на землю, пытаясь укрыться за пни и кочки. ‹…› По нам вели огонь из минометов, пулеметов и автоматов. Лес наполнился шумом и треском. Мучила жажда. Сердце билось учащенно. От перенапряжения кружилась голова. Мысли путались и сбивались. ‹…›

Солнце пряталось за тучи. Утро было серым и дымным. В полдень ожидалась жара. Мы вели беспорядочный огонь. Я успел израсходовать около сотни патронов. Над головой свистели пули и жужжали мины.

С большими потерями выбили противника из села. Немцев в селе было немного. С полсотни человек. Раненых они унесли с собой, убитых мы нашли всего три или четыре человека. Нашему капитану оторвало снарядом обе ноги.

Полдень. Изнываем от жары. Пить из колодцев нам запретили во избежание отравления. Нашлись смельчаки, которые попробовали воду и нашли ее пригодной для питья. Тогда сотни уставших, изнывающих от жажды бойцов окружили колодец.

Подходили с флягами, кружками, банками, котелками и даже пилотками. Запомнилась такая картина: на фоне пылающих домов у высоких колодцев стоят, сидят и лежат измученные трехчасовым боем бойцы, жадно пьют воду кто из чего, курят, стоя оправляются. ‹…› Из сарая тащат связки колбасы, охапки буханок хлеба, консервов, делят, ругаются, прячут по карманам, едят с жадностью, другие остаются голодными.

Настроение от первой встречи с врагом осталось неприятное. Визг мин, свист пуль, стоны раненых, их мольбы дать глоток воды, помочь, пристрелить, чтобы избавить от мук, а в результате пустая деревня с четырьмя трупами немцев. И все же в целом настроение бодрое, боевое.

Начался артобстрел. Снаряды рвутся в десятке метров. Началась паника. При каждом выстреле инстинктивно прижимаясь к земле, выходим из села. И чем чаще и ближе ложились снаряды, тем быстрее двигались бойцы, пока наконец не побежали. Опять жертвы. Многие бежали во весь рост, выдавая себя и других торжествующему врагу, у которого при виде этого поднималось настроение. Я шел рядом с командиром взвода по направлению к опушке леса. По пути подобрали раненого в бедро. Ранение показалось тяжелым. Боец мучился, страдал. Наконец заговорила наша батарея, но быстро смолкла, подавленная немецкими снарядами.

Мы вошли в лес. В глаза бросились в беспорядке оставленные боеприпасы, продовольствие, амуниция и даже оружие. Хозяина не было. Полный хаос и безотчетность, никакой организованности и дисциплины. Санитары носили раненых в наспех раскинутые палатки, где им оказывали первую помощь до отправки в тыл. От холода зуб на зуб не попадал. Пошел проливной дождь. Мы промокли до костей, а главное, оружие стало сырым. Костры разводить было нельзя, чтобы не выдать себя противнику, который великолепно знал наше расположение. Дождь продолжал лить. Одежда стала тяжелой и липкой, промокли остатки табака, спички и бумага.

Смеркалось. Бойцы бродили группами и в одиночку в поисках своих подразделений. Задержали двух шпионов, переодетых в нашу форму. Отвели их в штаб. А сколько их расхаживало среди нас и разговаривало с нами?! Я не боялся так пуль и снарядов, как предательства и шпионажа. Гитлер позаботился наводнить нашу землю слизняками. Изредка над нами пролетали немецкие разведчики и штурмовики. Мы открывали по ним групповой винтовочный огонь. Они отвечали пулеметными очередями, после чего раздавались крики и стоны раненых. Около меня несколько человек остались лежать неподвижно, убитые и раненые.

Когда замолчал дождь и небо прояснилось, мы услышали со стороны Ленинграда шум моторов, а затем увидели на шоссе несколько танков и среди них КВ. За танками двигалась артиллерия и пехота на грузовиках. Мы стали выходить к шоссе. ‹…›

Около танка КВ шел сам Клим Ворошилов. Вид у него был бравый, воинственный и в то же время простой и притягивающий. Он шел легкой властной походкой. Одет он был в защитный плащ без знаков отличия. Из-под фуражки белели виски. Позади него волочилась легковая машина. В ней сидел военный с четырьмя ромбами.

– С восемью десятками мерзавцев не можете справиться?! Отставить «ура»!

Мы стали выстраиваться в боевые порядки. Всех обуял энтузиазм предстоящей битвы. Забыли усталость и пережитый страх. Первый маршал вдохновлял нас на сражение. Его слова прозвучали как воинственный клич. Мы проверили оружие, пополнили боеприпасы, вышли на дорогу. Но вскоре пришлось отступить в придорожную канаву. Мы шли по воде и грязи, а по дороге помчались вперед танки. Впереди завязался бой. Наша артиллерия била по немецкой. Завязалась дуэль артиллеристов. В звонком прохладном воздухе зарокотали моторы. Появилась наша авиация. Разгорелся воздушный бой. Слышались разрывы бомб. Небо после дождя сделалось удивительно живописным. Умирать стало весело и красиво. Земля, омытая дождем, и нарядное небо загудели, задрожали от разрывов снарядов. Воздух заполнился трескотней автоматов, пулеметов, винтовочными выстрелами, шипением мин, которые хором пели над нами. Пахло порохом и гарью. Мы быстро шли, пригибаясь к земле, иногда падая и плотно к ней прижимаясь. Противник обстреливал дорогу.

Танки проскочили село. Стали попадаться убитые. Особенно запомнились два мертвых немца. Один из них, запрокинув голову и оскалив зубы, лежал с открытыми глазами. Волосы курчавились белыми кольцами. Лицо было черное, как от удара молнии. Растопыренные ноги были изуродованы и окровавлены. От них шел пар. Второй лежал лицом вниз, раскинув руки и ноги. Одна рука была оголена по плечо. Кисти не было. Из-под живота вытекла струя крови. Она запеклась и почернела.

Эти трупы лежали на нашем пути. Приходилось переступать через них, обойти их было нельзя, иначе выдашь себя противнику. По селу метался огонь. Горели дома и угодья крестьян. Мычали перепуганные не доеные коровы. Визжали уцелевшие свиньи, кудахтали суматошные куры, и заливисто, злобно где-то лаяла надоедливая дворняга. Жителей видно не было. Только раненые и убитые бойцы обеих армий попадались навстречу. Кстати, ни одного раненого немца я не видел. Встречались только убитые. По-видимому, их успевали забирать. Теряя людей, мы продолжали под обстрелом идти вперед. Кончилось большое село, миновали поле, на опушке леса перед атакой короткий привал. По нам бьют из пулемета. Меня мучило нетерпение встречи с немцами. Я весь горел от волнения. Вошли в сумрак леса. ‹…› Рассыпались цепью. Повсюду свистели пули. Раненые встречались на каждом шагу. Санитары не успевали управляться. Им охотно помогали бойцы: только бы задержаться, не идти вперед. Я это понял не сразу. Нас поливали пулями, как из гигантской лейки. По нашим спинам били «кукушки». Мы отвечали слабым винтовочным огнем. Брали силой, то есть количеством людей.

Иногда подолгу задерживались на одном месте. Потери с нашей стороны были велики. Я успел расстрелять половину патронов, то есть немного больше сотни, а видел только двух убитых мною немцев – одну «кукушку», за которой минут двадцать охотился, и одного автоматчика. Оба были моложе меня.

От волнения спирало дыхание. В горле все пересохло. Нашла жажда. Чувствовалась нечеловеческая усталость. То и дело приходилось, спасаясь от осколков, мин и пулеметных очередей, зарываться с головой в замшелые кочки. Лес был полон треска и порохового дыма. Начинало темнеть, в лесу это особенно сказывалось. Со мной было человек двенадцать, половина из них из одного со мной батальона. Один был инженер с моего завода. Как сейчас вижу его измученный вид, потное усталое лицо с лохмами волос, торчащими из-под пилотки, и запотевшие очки. С наступлением темноты он почти ничего не видел. Очки то и дело сползали на нос. Его, как и меня, мучала жажда. Он стрелял наугад, и вид у него был растерянного интеллигента.

У меня заедало затвор, приходилось заряжать по одному патрону. Ствол [винтовки] накалился. Патроны подходили к концу, брали у раненых и убитых. Я набил не только подсумок, но и карманы. Противогаз был давно мною брошен по примеру товарищей. Крики «Ура!» и «За Родину! За Сталина!» давно смолкли. В лесу было сумрачно и страшно. В одном месте мы прорвались вперед и вклинились в немецкую оборону. Нас было всего человек двадцать. С винтовками наперевес мы бросились в атаку, стреляя на ходу и задыхаясь от бега. Но нас скоро отбросили огнем пулеметов. Пули сыпались градом. Почти половину бойцов потеряли. Командир был убит. Стонали раненые. У одного был перебит позвоночник, у другого ранение оказалось еще более мучительным – в живот. Они хватали нас за ноги и умоляли их пристрелить. Никогда не забуду ни их стонов, ни их взглядов. Они ползли по окровавленному мху, в темноте под пулями. Мы двое остались лежать в канаве между своими и противником. Позиция удобная, но головы не поднять, тотчас ляжешь как подкошенный. Мы передохнули, вытерли со лба пот рукавами гимнастерок. Мучительно хотелось пить, жажда томила несколько часов, несмотря на то что в лесу было прохладно. Мы усердно разгребали замшелую землю жадными пальцами, но тщетно. Воды не было. Знойное лето глубоко высушило даже лесную почву, а место было высокое. Дождевая вода ушла в болота и низины.