Текст книги "Дежавю (СИ)"
Автор книги: kiriko-kun
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
– Блядь, Роджерс! – было первым, что услышал Стив, свалившись прямо под ноги какому-то хмурому мужику в форме. – Что же ты такой малахольный?
Эта фраза впоследствии стала его преследовать. Стив прекрасно понимал, почему бесится полковник Рамлоу, понимал, что явно занял чьё-то место и не должен здесь быть, понимал, что не тянет ни один норматив, но отступиться не мог, не умел он этого совершенно. Даже когда противник превосходил его массой, числом и силой, всё равно упрямо выходил вперёд, сжимал покрепче кулаки и надеялся, что в этот раз ему никто не выбьет зубы. Баки ругался, мама плакала и качала головой, Стив же зализывал раны и снова бросался в бой, стоило свершиться несправедливости.
– Блядь, Роджерс! Ты мне за какие грехи-то послан! Бегом-бегом-бегом!
Стив понимал, стискивал зубы, сжимал кулаки и бежал как мог, сколько мог, стараясь не падать духом, не вестись на подначки таких же бойцов, только с нормальными физическими показателями, не дёргаться от рычания полковника. Он не знал, почему, за какие такие заслуги Эрскин выбрал именно его из сотен других добровольцев, а спрашивать, если честно, не было никакого желания. Не хотелось услышать про спор, научный эксперимент или какой другой совершенно дурацкий повод, способный подорвать и так шаткую уверенность в собственных силах, учитывая, что даже офицер Пегги Картер смотрелась намного выгоднее в плане физподготовки.
– Блядь, Роджерс! Что же ты такой тощий? Ты жрёшь вообще?
– Язык, сэр, – на автомате отозвался Стив, взваливая под насмешливыми взглядами других бойцов на спину слишком тяжёлый рюкзак, с каждым привалом становившийся всё тяжелее и тяжелее.
– Не понял? – опасно сощурившись, уточнил Рамлоу.
– Н-не выражайтесь при даме, сэр.
– А не охуел ли ты, боец? – рыкнул полковник, выронив из рук только зажженную сигарету.
Стив лишь вздернул подбородок, расправил плечи, стараясь выглядеть более внушительно, чтобы офицер Картер продолжала и дальше вот так вот смотреть, задорно сверкая глазами и старательно пряча улыбку от взбешённого полковника.
Брок Рамлоу был отдельным пунктом личного списка ужасов Стива Роджерса, наравне с постоянно обостряющейся астмой, страхом за ушедшего на войну Баки и мисс Стивенс из соседнего дома, грозившей проклясть чертовых подростков, вечно ворующих пироги с ее подоконника. И если со всем остальным Стив уже как-то сжился, смирился, разве что кроме Баки, которому нельзя было написать, только читать нескончаемые пропитанные горечью письма, то полковник умудрялся появляться неожиданно и не в самые лучшие моменты армейской жизни Стива, когда хотелось побыть одному. И нет чтобы поддержать как-то, узнать, что произошло, Рамлоу лишь обидно скалился и с садистским удовольствием проходился по мозолям слишком явно самого нелюбимого бойца из всех. Но это Стив тоже понимал. Не за что его было любить.
– Блядь, Роджерс, ты ложку тоже поднять не в состоянии, что ли? – орал он, стоило Стиву на мгновение задуматься над тарелкой с супом, представляя, что бы ответил Баки, узнав, во что влез его лучший друг.
– Блядь, Роджерс! Шевели жопой, иначе ночевать здесь и останешься! Поверь, если сдохнешь потом от воспаления лёгких, никто горевать не будет!
– Блядь, Роджерс, локтями работай, локтями! Ты же мелкий, должен юрким быть, быстрым. А на тебя же без слёз не взглянешь!
– Блядь, Роджерс, тебя подсадить может, сладенький?
К концу третьего месяца Стив даже привык немного к постоянному присутствию вездесущего полковника, перестал вздрагивать от его рыка, интуитивно втягивать голову в плечи, даже научился огрызаться в ответ, ощущая себя чуть ли не бессмертным, и вдруг уловил в желтых глазах что-то очень похожее на легкое одобрение.
– Картер, я всё понимаю, Эрскин может о себе что угодно думать, но Роджерс… он же мелкий совсем и тощий.
– Зато умный.
– Но, блядь… пардон, тощий!
– И смелый!
Стиву бы гордиться такой характеристикой, особенно из уст прекрасной Пегги, но неверие в него Рамлоу беспокоило и занимало ум почему-то намного сильнее. Стиву хотелось доказать, выслужиться, прыгнуть выше головы, чтобы знал, не смотрел на видимую предательскую немощь тела, на слабое здоровье, ведь для воина главное дух и воля к победе.
Хотя сам себя смелым Стив никогда не считал. Да и умным тоже. Матушка всегда говорила, что если бы он был умным, то никогда бы не ввязывался в драки, не искал бы правду там, где никому до неё не было дела, не лез на рожон. Но Стив банально не мог по-другому, потому и кинулся вперёд, услышав: «Граната!». Закрыл собой, надеясь, что никого не посечет осколками, не думая ни о чём.
– Что я говорила, – улыбнулась офицер Картер.
– Всё равно тощий! – сплюнул себе под ноги Рамлоу.
В тот же день остальных бойцов отправили на фронт, а Стива выбрали… он так и не понял, для чего конкретно, Эрскин только сказал, что лучшего кандидата – это Стива-то – им не сыскать, долго прочувствованно жал ему руку, хлопал по плечу. Но Стив смотрел только на хмурого курящего в отдалении Рамлоу, так и не подошедшего, единственного, не сказавшего Стиву ни единого слова поддержки.
Сидя на своей койке перед «самым ответственным днём всей его жизни», Стив смотрел на свои подрагивающие ладони и понять не мог, почему ему сейчас настолько горько. Не может же всему виной быть холодная обреченность всегда живых ярких глаз полковника, будто бы Стив если и не умер, то был чертовски близко к своему рубикону, за которым только пустота и холод.
С Рамлоу хотелось поговорить, попытаться понять такое странное к себе отношение, но полковник будто растворился в сумеречных тенях засыпающего до завтрашнего утра лагеря. И если раньше он появлялся в поле зрения Стива, стоило тому хоть немного позволить себе проявить слабину, то сегодня будто бы нарочно избегал. Это нервировало, злило и, что неожиданнее всего, обижало почти до слёз. Ведь Стиву так хотелось, чтобы им гордился именно этот жесткий, острый на язык и скорый на расправу человек.
Стив оглядел пустую казарму. Все койки, кроме его, были убраны, от чего на душе делалось особенно тоскливо. Только отбывший к себе Эрскин, конечно, попытался его воодушевить по-своему, произнёс длинную прочувствованную речь, напился, вызывая жгучую зависть, и ушёл. Стиву все равно было не по себе.
– Что, Роджерс, готовишься стать великим?
Стив вздрогнул всем телом, словно от удара током, подскочил с койки, обернулся, надеясь, что полковник не заметит излишней поспешности, не оскалится привычно, опуская, но оказалось, волновался он зря. Полковник был совершенно, кромешно пьян. Он едва стоял, опираясь плечом на дверной косяк, тянул губы в злой ухмылке и не видел вокруг абсолютно ничего.
– Полковник, вы пьяны?
– Отъебись, правдолюб проклятый, – выплюнул Рамлоу, пошатнулся, непонятно как умудряясь сохранять равновесие. – Вот что тебе, суке, стоило сдаться? Для чего ты жопу рвёшь? – он икнул, обвёл мутным взглядом пустую казарму. – Любой из них… мне наплевать, что с ними бы было, но ты, мелкий упрямый придурок, из всех них Эрскину приглянулся именно ты. Что в тебе такого, Роджерс?
Стив открыл было рот, чтобы привычно ответить какой-нибудь колкостью, но не смог, не нашлось слов, да и не знал он, почему так цеплялся за мифическую возможность послужить родине. Ему так никто и не сказал, почему служить он будет здесь, а всех непрошедших отправили туда, в самое пекло.
Рамлоу, шатаясь, добрёл до него, навис, заглядывая прямо в глаза.
– Ненавидишь меня, да? – он усмехнулся как-то чересчур неправильно, горько, дёрнул замершего Стива на себя. – Знаешь, больше всего боялся, что ты сдохнешь на марш-броске, подхватишь какую-нибудь болячку, сцепишься с одним из этих дуболомов. Следил за тобой, – взгляд Рамлоу сделался странно голодным, жарким. От него в Стиве что-то плавилось, сбивая и так кривые настройки, не дававшие по достоинству оценить офицера Картер или медсестричку Марию Штайн из лазарета, заставлявшие искать одобрения именно полковника. – Надеялся, что тебя отправят домой, Роджерс.
– Но я смог! Не отправили! – горячечно отчеканил Стив и снова увидел сожаление и горечь в глазах Рамлоу.
– Юный, самодовольный кретин, – выдохнул тот и коснулся губ Стива своими губами, вышибая воздух из лёгких, землю из-под ног и лихорадочно мечущиеся мысли из головы.
Стив кончился, погиб от одного касания жестких сухих губ, осыпался к ногам Рамлоу сверкающей пылью, не мог дышать, говорить, двигаться, боясь спугнуть то самое, о чем, оказывается, мечтал с самого первого дня, поймав на себе заинтересованный взгляд, увидев предвкушающий развлечение оскал. Потому и не было шансов ни у кого, даже у самого Стива не было возможности свернуть, поддаться слабости, боли, отказаться от предложенного непонятно чего, только бы иметь возможность вытягиваться в струнку и знать – одобряют, заметили.
Но полковник, видимо, понял его заминку по-своему. Он отстранился, мимолетно коснувшись кончиками пальцев губ Стива.
– Прости старого пьяного мудака, малыш. И не держи зла.
Стив, к своему стыду, так и не смог двинуться, не смог броситься следом, удержать, впервые испугавшись собственных чувств и того, что на них – тайные, невысказанные – ответили именно так, как мечталось тёмными ночами, когда из собеседников только письма лучшего друга.
Утром полковника нигде не было. Он не вышел проводить Стива, не ехал с ним по Бруклину к месту, где должна была решиться его судьба, не стоял в толпе высокопоставленных военных чинов, взирающих на щуплого, на вид совсем ещё мальчишку, несуразно тощего, с непропорционально большой головой, ни после, когда Стив уже был совсем не Стивом.
И снова его никуда не взяли. Пусть благодаря сыворотке профессора Эрскина Стив не только раздался в плечах, вытянулся на несколько дюймов, но и вообще стал напоминать тщательно вылепленный безумным учёным образец человека, идеального во всём, он снова остался не у дел, за бортом войны и жизни в частности.
Стив не стал счастливее и свободнее. Несмотря на отличное здоровье, феноменальную физическую форму, с него снова не сводили взгляда, водили за ручку, сдували пылинки, словно с ценного и невероятно хрупкого музейного экспоната, выставляя напоказ, дергая за ниточки, когда он должен был кланяться, махать рукой, улыбаться с плакатов, сцены, на частных вечеринках. Но самым страшным было увидеть лица солдат, бойцов, проходящих каждодневный ад, пришедших в краткий более-менее спокойный момент поглазеть на девочек из кордебалета и увидеть среди них полковника Рамлоу, разочарованного малышом из Бруклина. Но он же «смелый», а потому выходил, искал взглядом, улыбался на скабрезные шуточки солдатни и откровенные посылы.
И нет, он не спрашивал, не узнавал, где служит Рамлоу, занятый поисками Баки, не подбирал слова, чтобы Филлипс его не послал сразу, не выискивал среди толпы, хотя сердце чувствовало близость, замирало иногда, пропуская удары. И он почти был готов встретиться, когда случайно подслушанная фраза Филлипса о сто седьмом полку, полностью захваченном в плен, о похоронках, потому что некому спасать солдат, снова поменяла ориентиры.
Нет, Стив никогда не забывал Баки, он по сотне раз перечитывал отправленные ему с фронта письма, специально рвался вместе с кордебалетом поехать в качестве моральной поддержки, чтобы снова почувствовать близость самого родного человека, укрыть его собой и самому почувствовать уверенность в собственных силах, рассказать о самой невозможной любви из всех, попросить совета. Но не успел, снова опоздал на какие-то мгновения. Тогда не остановил Рамлоу, сейчас приехал всего на день позже и потерял Баки.
– Кого я должен туда послать? – рявкнул Филлипс. – Мои люди не на сцене ногами дрыгают и не красоток за жопы щиплют, они умирают за мир, за свою страну!
– Полковник, там ведь тоже ваши солдаты! – не выдержав заорал Стив.
– Знаю, – Филлипс устало понурился, сполз на стул, уронив голову на скрещенные перед собой руки. – Мальчик мой, не думай, что мне в радость выписывать эти похоронки.
Пусть Стив был упрямым и не очень-то умным, если верить Рамлоу, но вот точно смелым. Потому и согласился на предложение Пегги, на жуткую авантюру с прыжком из самолёта Старка не пойми где. Сил бояться просто не было. Он шёл сквозь лес словно на автопилоте, ведомый лишь одной целью – спасти Баки, вернуть его домой, а в остальном будь что будет. Пусть трибунал, пусть новое разочарование на лице полковника Рамлоу, если тот всё же захочет встретиться, главным сейчас была именно жизнь друга, практически сиамского близнеца. Потому что Стив мог его вытащить, потому что знал – Баки жив, чувствовал это каким-то своим чутьём, разделённой на двоих жизнью.
Он метался в темноте по заставленным непонятной техникой залам бывшего завода, вырубая всех, кто имел неосторожность встать у него на пути, звал шепотом Баки, надеясь хотя бы сейчас не опоздать, всматривался в усталые лица пленников «Гидры» и спрашивал-спрашивал-спрашивал.
– Сержант Джеймс Барнс!
– Да, помню его. Отчаянный малый, – отозвался один из пленников. – Но прости, приятель, его увели туда, откуда не возвращаются.
Стив сглотнул в один миг ставшую вязкой слюну, чувствуя, как мир выгорает, сереет, теряя краски. На плечи, казалось, тяжестью навалилась реальность, почти погребая под собой, придавливая к земле.
«Блядь, Роджерс! Сгреби яйца в кулак и ходу!» – слишком явственно рявкнул на ухо Рамлоу, впрыскивая в кровь заряд злой бодрости.
– Выбирайтесь! – крикнул Стив, перехватывая удобнее щит.
– А кто там на нашей стороне?
– Никого, только вы и я.
– А кто ты, парень?
– Я Капитан Америка, – пожав плечами, ответил Стив и сорвался с места.
***
«Ебать, ты больной, Роджерс!» – сказал бы Рамлоу и ещё много чего лестного и по сути правильного.
Но в крови у Стива снова горел огонь. Он шёл по лесу, орал песни вместе со счастливчиками, получившими право на второй день рождения, жёг вместе с ними костры, братался, не выпуская из поля зрения Баки. Теперь Стив ощущал себя правильным, полноценным существом, практически сверхчеловеком, могущественным и великим настолько, что готов был закинуть на плечо Рамлоу, если он всё-таки где-то рядом, утащить в палатку и показать всё, что мог и умел «малыш из Бруклина».
– И кто она? – дёрнув Стива на себя, шепотом поинтересовался Баки, заговорщицки оглядевшись по сторонам. – Красотка? С длинными, как у Миранды, ногами?
– Он, – признался Стив, сам удивляясь той легкости, с которой принял сам факт светлых чувств к мужчине.
– Ого. Тогда тем более интересно. И про грудь, я думаю, спрашивать будет слегка неправильно?
И познакомил, правда, не совсем так, как хотелось бы.
В лагере их встречали как героев. Даже растроганный Филлипс наскрёб в своём не сильно богатом словарном запасе парочку вдохновляющих выражений, по-отечески обнял Стива похлопал его по плечу, признавая равным, настоящим, а не выдуманной агитационной, раскрашенной яркими красками, ширмой, пока сам Стив в разномастной толпе безуспешно выискивал одни-единственные глаза.
– Ебанутый придурок! – рыкнул из темноты знакомый голос, мелькнула за палатками тень.
Стив не стал уворачиваться, принял хорошо поставленный удар, обжегший скулу яркой вспышкой боли.
– Полковник, – улыбнулся он, стараясь совсем уж по-детски не поплыть, дёрнул на себя, прижал к груди свой личный ужас, встречаясь глазами с насмешливым взглядом Баки.
– Отпусти, – глухо буркнул Рамлоу, как-то не слишком проявляя активность.
– Нет, полковник, – покачал головой Стив, прижал к себе сильнее, уткнулся носом в затылок, запоминая запах.
– Что, думаешь, раз вымахал, буду благоговеть? – рявкнул в ответ Рамлоу, снова двинул, метя в этот раз по печени. – Не буду! Ещё не хватало с тобой, долбоёбом, хуями мериться! – встряхнулся, оправляя форму, получив свободу.
– Это и есть твоя красотка? – поиграл бровями Баки, окинув взглядом хмурого Рамлоу.
– Полковник Рамлоу, – представил его Стив, облизал взглядом и, не удержавшись, коснулся пальцами небритой щеки. – Мой полковник.
– Ну что же, полковник, – Баки протянул вперёд руку. – А я Баки Барнс, ум и совесть этого чудовища.
– Брок, – представился тот, отвечая на рукопожатие и пояснил, скривившись под изумленным и немного обиженным взглядом Стива. – Раз уж я жена вождя, так и быть – зовите по имени, разрешаю.
И закрутилось.
Стива тягали на военные советы, выспрашивали, льстили, уговаривали ещё немного послужить родине, пользовались щедро отсыпанными сывороткой Эрскина дарами, затыкая Стивом дыры в таких местах, куда нормальный здравомыслящий человек и не рискнул бы сунуться, а Стив шёл. С новым щитом, в новенькой яркой форме, с людьми, которым он безоговорочно верил, за спиной, он был практически неуязвим. Баки и Брок шли следом, не отставая ни на шаг, прикрывая спину, одергивая, не давая нырнуть в войну с головой, напоминая, для чего всё это было затеяно. Днём воевали, а ночью в темноте палатки Стив отпускал себя, отбрасывал ненужные ему звания и регалии, становясь обычным по уши влюблённым человеком.
Брок не отталкивал, не бил по рукам, отчаянно отдаваясь на жестком спальнике, шептал что-то едва различимо, сам льнул к широкой груди, будто бы боясь, что завтра не наступит никогда.
Стоило им остаться наедине, занавесившись плотным пологом палатки, Брок неуловимо менялся, открываясь с совершенно других, неведомых, скорее всего, никому, сторон. Он спокойно опускался на колени, брал в рот, пропуская до горла, гнулся в спине, стонал в кулак, насаживаясь на пальцы, стискивал зубами угол спальника, пропуская в себя член Стива и задавал бешеный ритм, выдаивая его до капли. А потом молча лежал на груди Стива, не желая отпускать, не произнося ни слова, не уговаривая ни на что и ни о чем не прося, он был рядом, просто рядом.
***
– Блядь, Стив! – рявкнул Брок, на ходу перезаряжая винтовку.
Прицельно метнув щит, Стив отскочил в сторону, едва уворачиваясь от странного голубого луча.
Они громили «Гидру», выжигали ее огнём, вырезали, словно опухоль, выдирали, выкорчёвывали. Стив проходился карающим мечом по базам противника, иногда совершенно забывая о собственной человеческой уязвимости, и только Брок с Баки могли вернуть ему ощущение земли под ногами.
– Роджерс, ты охуел? – оскалился Брок, утянув его за обломок какой-то стены. – Ты бессмертный, что ли?
Стив шало улыбнулся, наклонился вперёд, лизнув сжатые в тонкую линию губы, дурея от вседозволенности и бушующего в крови адреналина. В ушах колотились барабаны. Отчаянно хотелось жить, любить, быть свободным и счастливым. Вот именно сейчас, он с кристальной ясностью осознал, что ему больше-то, по сути, ничего и не надо, только свобода, чистое небо и два самых нужных человека рядом. А слава, признание, мифическая справедливость – это так, красивая мишура для репортеров и магазинных вывесок. Он хотел лишь жить.
– Блядь! – отчаянно выдохнул Брок, дёрнул Стива вперёд, впечатывая спиной в стену, закрывая полностью собой, улыбнулся, впервые улыбнулся, но настолько неправильно, что у Стива колени ослабли от накатившего дурного предчувствия, и осыпался сизым пеплом, на мгновение вспыхнув, окутанный тем голубым сиянием, такого же цвета, что и лучи странного оружия «Гидры».
Он орал, громко, страшно кричал, сгребая пепел в горсть, прижимая его к губам, отбивался от чужих рук, не видя, не слыша никого. Его мир кончился, истончился и лопнул, оглушая, лишая всего. Сердце глухо бухнуло и остановилось, закаменело, выстужая кровь.
Стив тяжело поднялся и пошёл.
Он плохо соображал, что происходило вокруг, не видел крови на своей форме, не чувствовал жалости. Шёл, проламывая стены, сворачивая шеи, выдирая глотки. Даже на ненависть у него не осталось сил и эмоций. Стив должен был уничтожить тех, кто отобрал у него Брока.
Уже много позже, когда враги кончились и глухая ослепляющая ярость немного поутихла, когда они все как один раздавленные потерей вернулись в лагерь, он очнулся… так и не собравшись с силами, чтобы войти в их палатку, Стив сидел рядом с ней на земле и выл в шею Баки, цеплялся за его плечи, обламывая ногти, клял сам себя, несправедливость мира, Шмидта, «Гидру». Он чуть не бросился на Филлипса, услышав: «Мальчик мой, это война. Мы все что-то и кого-то теряем». Чуть не свернул шею Пегги, хотя и не помнил, что такое она сказала. Только Баки не вызывал желания убивать, только с ним Стив мог горевать без оглядки, поддаться наконец ужасу потери, оплакать. Только его слова не резали заходящееся в агонии сердце, помогая если не примириться, то немного притупить горечь и отчаяние.
– Мы отомстим, – уверенно говорил Баки. – Мы отомстим. Пусть даже от этого не станет легче.
Стив больше никого не жалел. Не видел он в приспешниках «Гидры» живых людей, перед внутренним взором раз за разом вставало лицо Брока, безграничная любовь, щедро разбавленная ужасом, в его глазах и последняя улыбка, придавая сил, желания выжечь заразу с лица земли, чтобы больше никому не было так же больно.
Миссии сменялись миссиями. Стив не спал, не ел, казалось, и не дышал вовсе. Всё его тело работало слаженным механизмом, адским устройством, главной целью которого была месть. Он с точностью вычислительной машины рассчитывал маршруты, выискивал противника, без какой-либо жалости отсекая одну голову за другой, почти дотянулся до Золы, когда измученный бесконечной гонкой организм-таки дал сбой.
Стив знал, что надо было поспать хотя бы пару часов, знал, что из-за усталости сильно потерял в реакции, но время поджимало. Внутренний голос вопил голосом Брока, уговаривал отступиться, но руки уже ощущали под пальцами биение пульса на шее Золы, его кровь и застывшие рыбьи глаза виделись повсюду. И Стив рискнул, вновь оступаясь.
В ушах всё ещё стоял крик Баки, перед лицом последняя улыбка Брока.
Стив отхлебнул из горла. Перед ним на столике полуразрушенного взрывом паба лежал люгер всего с одним патроном, да и разве нужно больше, чтобы закончить агонию, прервать свой бег в никуда?
– Стив, я сожалею.
Он и не заметил, как пришла Пегги, не слышал, как она отодвинула стул и села рядом.
– Знаешь, что забавно? – Стив криво улыбнулся, не в силах больше скрывать слёз. – Не могу ни напиться, ни застрелиться. С первым успешно справляется чертова сыворотка, а второе… а на второе не имею права, пока Шмидт жив. Хотя я уже так устал.
Смертельно устал.
Потому и не стал даже пытаться выбраться. Сел в кресло пилота, отключив передатчик, и смотрел сквозь толстое стекло, как приближалась белая корка векового льда.
«Вот и всё», – думалось ему.
Вот и всё.
Боли не было. Ничего не было, лишь пустота, чёрная непроглядная утягивающая на дно зыбь и холод, только холод.
***
По лицу пробежался солнечный лучик. Где-то за окном радостно щебетали птицы.
Стив зажмурился, потёр, закрыл ладонью глаза, перевернулся на бок. Недалёко тихо стрекотало радио. Диктор, захлебываясь от радости, голосил в микрофон, приветствуя новых победителей первенства. Казалось, ещё мгновение – и Стив услышит о чём-то оживлённо беседующих Брока и Баки, почувствует запах кофе. Но утренний лагерь звучал не так, не так пах, вообще был совершенно другим. Даже постель вместо спальника, вместо жёсткой больничной койки какая-то совершенно неправильная.
Глаза распахнулись сами собой. Стив резко сел, пошатнулся, чувствуя подкатывающую к горлу тошноту, глухо застонал, прикусывая костяшки правой руки. Он жив. Это место не было раем, адом или чистилищем, не похоже оно было и на обычный госпиталь, хоть и стены почти такие же, почти одинаковое белье, только качественнее, белее, почти похожий запах, и этот матч…
– Здравствуйте, Капитан.
Стив не слушал объяснений натянуто улыбающейся медсестры, под форменным халатом которой четко угадывалось очертание кобуры, не среагировал на людей в странном обмундировании, бросившись вперёд, проламывая какие-то чересчур тонкие стены, чтобы, выбравшись на улицу, замереть потерянным, раздавленным посреди чужого города, чужой страны, чужого мира.
***
– Я прекрасно понимаю, Капитан, – Фьюри загадочно улыбнулся. – Вы герой войны, национальное достояние, человек, которому мы обязаны буквально всем. И мы не можем бросить вас вот так наедине с новой реальностью.
Стив скосил на него глаза.
За последние три дня слишком ко многому пришлось привыкнуть, многое понять. Хоть и было слишком тяжело и страшно, хоть сердце тянуло, дергало от незаживающих ран, Стив держался, пусть и из последних сил, натянуто улыбался, благодарно кивал, забирая свои кем-то заботливо сохранённые вещи, мечтая лишь об одном – остаться уже в тишине, проверить на месте ли патрон в люгере, и пустить пулю точно в цель.
– А потому, – продолжал Фьюри, будто бы не замечая безучастного взгляда. – Я хотел бы вас познакомить с ещё одним путешественником во времени. – он остановился напротив дверей, взялся за ручку. – Вроде вы даже знакомы должны быть, воевали точно в одно время. Он вывалился посреди Национального парка восемь лет назад, орал и отстреливался. – Фьюри потянул дверь на себя.
В тишине тренажёрного зала отражаясь от светлых стен грохнул чересчур знакомый голос:
– Блядь, Роллинз! Жопой шевели.
