Текст книги "Всё, что от тебя осталось"

Автор книги: Кати Беяз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Далеко не все запертые одержимы. Так же, как и там, – он махнул головой на дверь, – найдется парочка подверженных демоническому влиянию.

– К вам приходили посетители?

– Нет, друзей почти нет, родные от меня отвернулись. Но Олежкин бес говорил со мной.

Санитар, работающий в этом крыле, некогда был переведен к нам из престижной частной клиники. Его практически уволили за жестокое избиение одного сложного пациента, но Олег смог найти связи и вернуться к работе у нас. На суде он говорил, что ночью в него вселился сам дьявол и заставил делать то, чего он сам не желал. Позже парень отказался от своих показаний и практически чудом избежал наказания. Ко всему он не выбрал другую сферу деятельности, а снова пришел к психически нездоровым. Да, этот молодой высокий мужчина не был особо отзывчивым и милым человеком, но для работы в здешних условиях выдержка, физическая сила и опыт работы с душевно больными были куда важнее харизмы. Как Станислав мог узнать такие деликатные подробности жизни Олега? Как знать, возможно, тот сам поведал ему. Тем не менее, мой интерес к разговору получил некую горючую каплю, чтоб снова разгореться.

– Почему Лукреция показала вам свое истинное обличие? Разве не разумнее было б сохранить своего демона в тайне, ее же в тот день выписывали?

– Она не знала, что я их вижу. И пройдя мимо, ее бес проявился во всей своей красе.

– Как он выглядел? – я все-таки наклонилась вперед, чтоб следить за ним в момент рассказа.

Мужчина устремил свой взгляд в правый угол комнаты, стало быть, он был вполне уверен в том, что собирается рассказать, и более того, считает увиденное правдой. Его руки спокойно лежали на животе, а ноги слегка расставлено свисали с кровати. Ни одно из движений не выдавало нервозности и напряжения, а значит, мозг вспоминал, вместо эмоционального придумывания.

– Ее глаза на миг показались больше обычного. Они были словно искусственно растянуты в разные стороны, а черные зрачки разрослись и затмили все черной пеленой. Нос втянулся внутрь и практически исчез. Кожа казалась сероватого оттенка, а рот в секунды разверзся пастью, полной искривленных зубов. Одни из них нарастали на другие, словно дикие лианы, некоторые были заострены и выдавали сходство с хищниками. Ее демонический язык извился разветвленной синей лентой прямо к моим губам, и через секунду пасть растянулась в угрожающей улыбке.

Я встала и подошла довольно близко, нарушая его личное пространство.

– Демон смог понять, что был увиден?

– Не думаю, – он закрутил отрицательно головой, чего обычно лгуны избегают, утверждая что-то. – Только лишь если…

– Что?

Я низко наклонилась и взглянула ему прямо в глаза.

Он посмотрел в мои ответно. Зрачки были нормального размера, а глазные мелкие мышцы не имели свойственного нервозности подрагивания.

– Только лишь если слышала, что я кричал так, как ненормальны.

Мы снова засмеялись.

Он говорил сейчас чистую правду. Даже тогда, когда душевно здоровые люди вокруг меня врут примерно три раза за десять минут практически любого рассказа, мой пациент действительно видел демона.

– Зачем проверять меня? Не лучше ли проверить саму Лукрецию?

Я сомкнула руки сзади и, большими шагами прогуливаясь по палате, произнесла:

– Вы знаете, что такое какодемономания?

– Мой диагноз?

Только сейчас я отметила его чувство юмора и ужимистую, но приятную улыбку.

– Нет, – я непроизвольно улыбнулась в ответ. – Но это может быть диагнозом Лукерции. Больные какодемономанией искренне верят, что в них вселился дьявол. Они реагируют на святыни, предметы христианства, угрожают от имени бесов и Люцифера, меняя голоса и мимику. Бьются в припадках, услышав чтение молитв, имитируют конвульсии и спазмы. Нередко нападают на священнослужителей, нанося себе и другим увечья.

– Но если Лукреция не будет знать о том, что вода в ее стакане святая, а к стулу снизу прикреплен серебряный святой крест?

Я опустила голову и принялась машинально копаться в своих каштановых волосах. За время моей практики в психиатрии я видела массу вещей, которые никак не входили в рамки чисто научного объяснения, и каждый раз я их туда насильно впихивала. Так поступают все психиатры, я не была исключением. В нашем нелегком деле не принято оставлять вопросы. Мы зачастую заставляем себя поверить, что все необъяснимое не что иное, как неизвестные постсиндромы уже известной нам болезни.

Мы зашли в зал заседания. Просторная и светлая комната была неприветливо затемнена. Одна из прозрачных белых занавесок в углу металась от сильных порывов ветра, знаменующих начало грозы. А круглые люстры на увесистых цепях медленно раскачивались, как только кто-то входил и давал разгуляться сквозняку. Я поздоровалась со следователем, лысоватым грузным мужчиной, и направилась к отдельному от комиссии и пациента столу. Не успев присесть, я впервые после выписки увидела Лукрецию, спокойно заходившую в зал. Ее темные тонкие волосы были аккуратно собраны на затылке, а невыразимо бледное лицо выдавало глубокие переживания.

«Что я делаю? – пронеслось в моей голове. – Она больной человек…»

По моему указанию завтрак этой девушки с утра был пересолен, а вода нечаянно разлита санитаром. Торопливо зашагав к своему месту, она потянулась дрожащей рукой к прозрачному стакану, полному живительной влаги, но не смогла до него дотронуться. В двух сантиметрах от него худая рука девушки, испещренная вздутыми венами, внезапно остановилась. Ее брови заметно опустились вниз, а из-под них тупой чернотой расползлись еле заметные тени. Она оперлась двумя руками о стол и по кругу исподлобья осмотрела всех присутствующих. Я нервно заторопилась занять свое место, изображая занятость. Лукрецию привели всего на несколько минут. Ей необходимо было ответить на простые вопросы: как она относится ко мне, как к лечащему врачу, испытывала ли она гнев и ярость после встреч со мной, и о чем мы разговаривали, когда записи на диктофон не велись. В зал зашла комиссия и опекуны девушки. Все сели.

– Садитесь, – прозвучал стальной голос главврача. Он указал выпрямленной рукой на единственно стоявшую Лукрецию.

Она потупила взгляд в стул. Ее рука автоматически поднялась к голове и принялась медленно царапать правый висок. Жест нервного напряжения, отвлечения внимания, решения второстепенной проблемы. Возможно, именно сейчас она слышит голос.

– Я не могу, – буркнула девушка.

– Почему? – с задержкой оторвав свой взгляд от бумаг, спросил главврач.

– Мое тело невыносимо болит.

– Вас что-то беспокоит? Вы хотите пройти обследование?

Я все еще не поднимала глаз, желая не выдать себя. Всего пятнадцать минут назад я прошла в этот зал и примотала скотчем к обратной стороне ее стула серебряный крест, что был изъят у Станислава, когда тот поступил к нам. Там же я нашла святую воду, которой наполнила стакан Лукреции.

Она все еще молчала, пауза затянулась. Тогда я подняла глаза, отображая на лице, что с трудом отрываюсь от ужасающих подробностей последствий ее тяжелой болезни. Она смотрела на меня в упор. Ее чайные глаза полностью растворились в нарастающей черноте. Остальные черты лица расплылись, исчезнув вовсе. И только темный, как бездна рот, растянулся в угрожающей ухмылке. Время вокруг замедлилось. И боковым зрением я видела, как тяжелые лампы замедлили свое раскачивание, а прозрачная белая штора театрально развилась, впуская в зал вместе с ветром что-то зловещее. Это видение полностью парализовало меня. Что сказать, я была отличным психиатром, но никудышным экзорцистом. Уже в следующую секунду черные дыры глаз сжались в темные блестящие точки, а лоб неимоверно вытянулся, давая возможность различить два возвышения, словно удлиненные шишки. Нос превратился в заостренный отросток, а губы вовсе растворились, обнажив ряды заостренных зубов. Меня бросило в холодный пот, и я опустила глаза в бумаги. Но следующее, что я услышала, заставило мое тело фактически дрожать.

– Надо мной здесь издеваются, – раздался ее голос. – Из ночи в ночь я терплю унижения, санитары насилуют меня, а мой лечащий врач, Мария Павловна, за этим наблюдает.

Я мигом взглянула на комиссию и ответила им немым жестом «нет». Собрание было прервано. Лукрецию сразу повели в кабинет на обследование. Я вышла из зала, ощущая невыносимую ломку всего тела.

– Почему не привели Станислава? – обратилась я к стоявшей у стены коллеге.

– Мария, он умер этой ночью.

– Что произошло? – Голова закружилась, и мне всерьез показалось – я сейчас упаду.

– Остановка сердца. Время смерти три тридцать.

Не помню как, я обнаружила себя стоящей перед его палатой. Дверь была открыта. Внутри послышался шорох, и, войдя, я буквально наткнулась на санитара Олега. Он держал в руках покрытый пятнами полосатый матрас и выглядел слегка растерянно. Мы поздоровались, и я прошла к стулу, на котором еще вчера вечером сидела, беседуя с больным. А был ли он болен? Либо же я была слишком слепа, чтоб узреть реальные причины его болезни.

– Еще вчера Станислав был жив. Он был не только моим пациентом, но и глубоко верующим христианином, – обратилась я к уходящему санитару.

– Да, очень жаль. Стас был болен не только душевно, – обернулся он в дверях.

Уголки его рта слегка подрагивали. Олег был однозначно доволен собой, стараясь всеми силами не выдать улыбку. Этой минуты вполне хватило, чтоб сосредоточиться и постараться узреть его беса. Человеческое лицо словно расплылось, уступая место прозрачному серому очертанию. Так уверенно начав, я вдруг перевела взгляд на пустую панцирную сетку кровати. Увидеть за час более трех демонов грозило мне в один прекрасный день засесть в одной из таких палат, надев серую пижаму вместо белого халата. Я закрыла рукой глаза и произнесла:

– Олег, простите меня. Слишком много смертей за последнюю неделю. Вы можете идти, я еще минуту задержусь.

Он молча вышел. В мыслях ожил образ Стаса. Белесые волосы и не по возрасту отросшая борода. Сейчас он сидел передо мной, словно святой. Вчера мне как женщине было комфортно в его окружении и как-то по-особенному спокойно.

«Если б при других обстоятельствах…» – пронеслось в голове.

Меня отстранили от врачебной практики на несколько недель. Заявление Лукреции не подтвердилось, но я, само собой, отказалась от ее дальнейшего лечения. Предположительно в ней было около пяти бесов, согласно истории ее болезни, и, прочитав невероятные рассказы по их изгнанию, я не решилась предложить столь альтернативный вариант ее опекунам. Я предпочла забыть о ней, Олеге и даже Станиславе, но если кто-нибудь когда-нибудь спросит меня, видела ли я в лицо настоящего демона, то моя физиогномика выдаст ложь, если я произнесу в ответ «нет».

Глава 3

Гленамар

«Страх за свою неповторимую шкуру обезображивает человека…»

***

Телефон с трудом включился и выдал отсутствие сети. Я нажал экстренный. Пошел вызов. Затаив дыхание, я с надеждой ожидал ответа, но долгие гудки отзывались отчаянием, длясь бесконечно один за другим. Вдруг экран погас. Погас насовсем.

– Черт, черт… Да что ж такое… Дьявол!

Кто-то схватил меня и повалил на сырую землю.

– Тишь, тишь. Тихо! Еще его нам тут не хватало, – кто-то в спешке шепнул мне в ухо.

Я попытался вырваться, но хватка усилилась, и раздалось глухое «ч-ч-ч-ч».

Где-то впереди послышался шелест сухой травы. Эти шаги звучали невыразимо странно. Мне показалось, что кто-то одел лыжи и решил прогуляться на них по лишенному снега лесу. Над туманом между размытыми стволами возвысились закрученные острые рога. Маленькая голова с глазами из черного блестящего стекла повернулась в сторону нас. Мое сердце заколотилось, а лоб прошиб холодный пот. Из его животных ноздрей вырвались струи пара, и я прекратил дышать, опасаясь, что он услышит или увидит нас. Мы замерли. Он сделал пару тяжелых шагов своими массивными копытами и повернул в противоположную сторону. Руки онемели. Я больше не пытался вырваться, и мой спаситель ослабил хватку. Затаившись еще на несколько минут, я все же не выдержал и резко повернулся назад. На меня спокойным взглядом голубых глаз смотрел немолодой мужчина. Его волосы тронула седина, а лицо выдавало сетку мимических морщин. Он был одет в охотничью толстую куртку и держал в руках клетчатый плед.

– Ты кто? – забыв о такте, выпалил я.

– Алексей! – коротко ответил он и протянул руку.

– Антон, – пожал ее я. – Ты его тоже?..

– Да, видел.

– Твой телефон?..

– Разбился в машине…

Я тяжело вздохнул.

– Кто он такой? Или точнее, что он такое?

– Я не знаю, на самом деле, – ответил мне не уступающим по глубине вздохом незнакомец.

– Одно радует, что я не сошел с ума.

Алексей встал, отряхнул колени и протянул мне свой плед:

– Я вижу, ты замерз. Можешь набросить.

Укрывшись коротким дорожным покрывальцем, я вдруг почувствовал, что продрог до костей. Это место оказалось в разы холоднее, чем я предполагал. Да и предполагал ли? Выходить из машины где-то в горах ночью никак не входило в мои планы.

– Что ты тут делаешь? – обратился я к своему новому знакомому.

– Ищу внука.

– Что случилось?

– Я забирал его на праздники. Судьба разделила нас странами, и единственный путь увидеться лежит через эти горы и пограничный пункт. Я часто здесь езжу и знаю, какие сюрпризы выдает на этой дороге погода. Мы ехали с предельно допустимой скоростью, он задремал. На перевал спустился туман. Только я подумал притормозить, как вдруг что-то огромное выбежало на дорогу. Рванув руль в сторону, я даже не понял, как нас закрутило и выбросило с трассы. Когда я очнулся, его уже не было рядом. Ни о чем не думая, я рванул за ним в лес. Я кричал, что есть мочи, но мои крики привлекли кого-то другого. Убегая и прячась, я нашел наш автомобильный плед прямо здесь, у этого дерева. Им укрывался мой внук в машине.

– Сколько ему?

– Двенадцать.

Я с досадой наклонил голову и почесал затылок:

– Ты не думал, что этот монстр мог…

– Я стараюсь об этом не думать, – подняв подбородок выше, он сжал зубы, словно сопротивлялся сильнейшей внутренней боли. – Нам надо двигаться, мы можем здесь замерзнуть. Я неплохо знаю этот перевал, часто приходится ездить. Тут в девяти километрах деревня.

– Идти? Куда? Мы просто заблудимся в этом тумане!

– Я думал, такой взрослый парень сможет отличить по деревьям север от юга. Неужели ты совсем не ориентируешься в лесу? – с укором в голосе спросил этот странный мужичок.

Отчего, собственно, я должен был уметь ориентироваться? Я никогда не бредил стать бойскаутом.

– Мой внук все знает, – продолжал Алексей, купаясь в волнах нахлынувшей гордости. – Мы частые лесные гости, и этот смышлёныш впитывает все как губка. Видишь стрелку во мху? – он повернулся и показал мне выцарапанную в зеленом мху толстую стрелку и заглавную «А» под ней. – Это он мне оставил. Мой внук идет на север.

Я растерялся. Радость от встречи с кем-то сильнее, смелее и опытнее меня на данной местности в сложившихся условиях сменилась смущением. Я не думал, что мы пойдем вглубь леса. Отходить от дороги казалось лишенной смысла затей. Надо лишь сделать крюк и вернуться к машинам, туда, где уже, наверное, работают оперативники и врачи.

– Алексей, понимаешь, тут какое дело. Мы с друзьями остановились, чтоб помочь именно тебе. Мы вызвали помощь, а затем трое из нас покинули авто. В тумане развернулась драма, – мой голос дрогнул на этом слове, – и я побежал в лес на поиски своей подруги… детства, – почем-то нелепо добавил я. – Мне хотелось бы помочь и пойти за твоим внуком, но самое разумное, что мы можем сделать, – это выйти обратно к дороге и попросить помощи у специалистов, знающих свое дело.

Он почему-то опустил глаза и выдохнул в сторону прозрачной струей пара. Я сразу заподозрил неладное.

– Что? – нерешительно спросил я. – Что такое?

Он еще минуту молчал, ворочая головой то в сторону, то под ноги. А затем, так и не взглянув мне в глаза, произнес:

– Твои друзья мертвы.

Мои уши сдавило. В следующее мгновение голова закружилась, и меня взрывной волной информации прибило к дереву. Грудь сковало спазмом. Я открыл рот от недостатка воздуха, а Алексей продолжал, глядя теперь исключительно на свой ботинок:

– На дороге нет ничего, кроме их растерзанных тел. Блондин, рыжая и девочка в шапке? Так ведь?

– А-а-а,– закричал я, глуша себя скомканным пледом.

Все рушилось. Земля уходила из-под ног. Еще час назад я уверенно шел по своей дороге жизни, не имея ни малейших подозрений, что вскоре все мои мечты растворятся в этом коварном тумане. Ничто из прежних ценностей не имело теперь значения. Все было сметено, разбито и растоптано за одну ночь. Почему? Почему я не проехал мимо? Эти двое живы, один так точно. Мои же трое друзей мертвы…

– Мне жаль говорить тебе это, – резал на живую он, – но, пройдя полкилометра от дороги и зная, что мой внук где-то впереди, я не собираюсь возвращаться туда, где сторожевой собакой бродит это существо.

Теперь меня кинуло в жар. Со злостью бросив плед в сырую землю, я вскочил на ноги и судорожно принялся рассеивать белую мглу. Она сводила меня с ума. Мне казалось еще чуть-чуть, и я покончу с собой! Выбившись из сил, я повернулся и посмотрел на своего чудовищного информатора. Он стоял, прислонившись к дереву, и спокойно смотрел на мой бессмысленный акт паники.

– Послушай, моя подруга… детства, – снова невпопад добавил я, – она из очень влиятельной семьи. Если только она еще жива, – я сделал паузу, словно взывал об этом ко всем богам сразу, – то ее отец озолотит нас. Твой внук, скорее всего, погиб, либо это вопрос времени. Ты же взрослый человек, ты должен уметь смотреть правде в глаза! Прошу, вернемся к дороге! – взмолился я. – Скоро там появится реальная помощь. Впереди только смерть, как ты не поймешь!

Надо признать, я слегка блефовал. У меня не было особого выбора, если Женя мертва. Таким образом, если я не умру от рук этого жуткого существа, то сгину в тюрьме по ложному обвинению, которое ее семья мне обеспечит. Алексей видел своими глазами монстра, и потому он мне был нужен. Жизненно необходим, словно воздух.

Но уже в следующую секунду мой спутник выпучил глаза. Его челюсть заметно выдвинулась вперед, и он сквозь зубы, будто зверь, прорычал:

– В каком бредовом сне тебе привиделось, что я променяю внука на вознаграждение. Что я пойду спасать твою шкуру вместо него? Помощь будет здесь не раньше, чем через час, а у меня нет часа. Мой внук – моя кровь и плоть. Он все, что у меня осталось. Решив тебе помочь, я просто зря потратил драгоценные минуты, – переполненным презрения голосом заявил он.

Почувствовав себя полным ничтожеством и смотря, как Алексей тяжелыми шагами отдаляется, скрываясь в тумане, я понял, что мне при любых обстоятельствах лучше сейчас последовать за ним.

Сухие ветки хрустели под ногами, звучно сообщая ему о моей немой компании. Я не умел извиняться. Любой промах я всегда старался перевернуть в свою пользу, чтобы только не произносить пресловутое «прости». Порой я набирался наглости и просто переводил разговор на другую тему. Иногда я даже мог перекрутить диалог и заставить извиниться невиновного. Сам же торжествовал, каждый раз выходя из ситуации победителем. Однако кто и когда научил меня тому, что просить прощения – значит прослыть проигравшим, признать собственное несовершенство, я не знал. Сейчас же все было иначе. Сами обстоятельства и мое поведение, полное низости и эгоизма, не давали мне возможности беззаботно сравняться с Алексеем и пошутить на тему погоды. Это самое «совершенство» камнем висело на моей груди, притягивая к земле, как червя, где мне было самое место. Я был омерзителен, и это чувство, словно кислота, разъедало изнутри. Все еще стараясь выйти сухим из воды, я прокручивал раз за разом все произнесенные слова и не находил им ни единого оправдания.

– Алексей, постой, – догнал я его, – прости!

– Ладно, проехали, – послышалось в ответ.

Тяжелый камень был мигом отрезан. Он упал и остался где-то позади в гнилой листве. Вот и все! Так просто! Я уже свободно дышу и даже могу посмотреть ему в глаза. Невероятно, но я давным-давно не чувствовал такого внутреннего облегчения, которое давало всего одно слово. Оно вовсе не уничтожало меня как личность, а, напротив, возрождало во мне человека. Почему-то здесь и сейчас признать себя оступившимся, но, по сути, неплохим человеком было в разы прекраснее, чем оставаться безупречно проворной сволочью.

– Ты еще не познал, что есть дети и внуки, оттого этот первобытный страх за их жизнь тебе не ясен, – прервал мои мысли смягчившийся голос Алексея. – С их появлением все в мире меняется. Больше не существует тебя, стоящего в центре круговорота жизни. Теперь есть только он, твой потомок, лучшая часть тебя самого. Белый незапятнанный лист бумаги, где ты записал все самое прекрасное, что знал в этой жизни. Все то, что хотел бы оставить в вечности бытия. Ты оберегаешь его от дождя жестокости, не даешь вступить в грязь лжи, осторожно обводишь вокруг луж боли. Ведь самое невыносимое для родителя – это увидеть страдания и страх в глазах своего ребенка. И чтобы мой внук никогда не познал их, я готов положить здесь свою жизнь.

По моим рукам пробежали мурашки, и я, бережно развернув скомканное покрывало, виновато укрылся им.

– Ты замечательный дед. Хотел бы я, чтобы мой был таким же, – выдохнул я под ноги, словно извиняя свое поведение неправильным воспитанием. – Я никогда не слышал от него подобных слов. Единственное, что ему хорошо удавалось, – это рассказы про войну.

– И чем тебе эти рассказы не угодили?

Такой вопрос завел меня в тупик, ведь я старался сделать Алексею приятное, никак не ожидая от него нападок.

– Вместо этих рассказов он вполне бы мог мне говорить слова заботы и любви.

– Слова заботы и любви могут звучать по-разному. Думаю, твой дед желал тебе всего самого прекрасного в жизни, что именно для него означало «жить без войны». Лишь только прошедший этот ужас может знать истинную цену миру. И пока человек помнит, что такое война, он никогда не сможет развязать ее снова.

Алексей явно намеревался поставить меня на место, и теперь любое мое высказывание оборачивалось критикой. Мне ничего не оставалось, как смириться с его настроением и немного помолчать. Но уже через минуту он заговорил сам.

– Ты боишься?

– Да, боюсь…

– Страх за свою неповторимую шкуру обезображивает человека.

«Ну вот, опять он за свое, можно было бы и в самом деле уже проехать эту тему…» – только подумал я, но он продолжал.

– Больше всего в жизни таких людей пугает неизвестность, хоть она и является неотъемлемой частью бытия.

Да что мы всё обо мне да обо мне… Меня явно начинало раздражать это копание в собственной персоне, и на этот раз я решил парировать.

– А тебе, Алексей, страшно?

– Кто был в бою, тот черта не боится, – горделиво ответил он, произнося слово черт с особой осторожностью, словно убирая из него пару букв.

«И этот туда же», – не удержался я от критики.

– Да и знаю я немного больше твоего про здешние места, поэтому страх не гонит меня в ложном направлении и не мутит разум.

Это был уже далеко не первый камень в мой огород, после которого я даже пожалел, что извинился. Признавая себя лишенным достоинства и смелости, я буквально подписал приговор к словесному распятию, которое, вполне возможно, продолжится до самой деревни. Я вдохнул холодный воздух, полный влаги, и решил поставить точку на нравоучениях.

– Прекрасно понимаю, как я звучал со стороны в тот шоковый момент, однако прошу тебя прекратить мое публичное бичевание.

– Я и не думал тебя бичевать. Это сделало за меня твое собственное самолюбие, – продолжал он в том же духе. – Представь, что твоей истерики не было вовсе, показались бы тебе мои слова обидными или уничижительными?

Он был опять прав. Но, черт возьми, не извиняться же мне перед ним еще один раз?!

В стороне послышалось шуршание листьев. Алексей нажал мне на плечо, принуждая опуститься к земле и замереть. Чуть правее раздалось тяжелое дыхание. Недалеко среди деревьев кто-то крался, вдыхая наши капли холодного пота, разносимые ночным воздухом. Поверх тумана проплыли острые кривые рога. Меня повторно бросило в пот, и я прижался к дереву.

– Постарайся даже не думать о них, – еле слышно прямо на ухо шепнул Алексей. – Они приходят на твой зов.

Просидев больше пяти минут в полной тишине, я спешно переспросил:

– Только на мой?

Он как-то странно посмотрел на меня, словно забыл, о чем был разговор, и вдруг мои щеки покраснели. Я наконец понял, что замкнул весь мир на себе совершенно напрасно.

– Ну я их уже как с прошлой осени не зову, стало быть, сейчас только ты из нас двоих этим занимаешься, – раздался полный терпения к моему эгоцентризму ответ.

Он снова резким движением коснулся своей ладонью моего носа, сигнализируя сию же секунду прекратить любые звуки. Мощные ноздри издали еще один сап где-то совсем близко, а тяжелые шаги лишь спустя несколько секунд неспешно начали отдаляться.

– Что значит зову? И кого их? – первым делом зашипел я, когда вдали все стихло.

– Господи, я думал, ты более смышленый! Тех самых, хвостатых и рогатых… Ну! Догадываешься?

– А если позвать Господа Бога, он тоже придет?

Алексей впервые с момента нашего знакомства разразился хриплым смехом:

– Нет, не думаю. Не подходящее тут место для него.

Я, окрыленный маленькой победой в демонстрации искрометного юмора, с улыбкой добавил:

– И чем же ему место не угодило?

На что мой спутник снова нахмурился и почесал затылок.

– Как-то раз я ехал здесь один, – тихим хриплым голосом начал он. – Была осень и вдоль обочины немного выше по склону я заприметил мясистые шапки боровиков. Остановив машину и собрав два больших мешка, я спустился в лес и продолжил сбор там. Чем глубже я продвигался, тем больше грибов находил, и в какой-то момент, наконец подняв голову, я наткнулся на заброшенную избу. Это был срубленный из необработанных бревен домик, огороженный по периметру частоколом. Моя находка не была бы столь примечательной, если бы не ее странный вид. Все бревна от частокола до стен сооружения были исцарапаны длинными когтями. Земля вокруг местами была вскопана, а от засохших земляных булыжников в разные стороны отходили все те же царапины, сделанные человеческой пятерней. Все выглядело так, словно из-под земли кто-то выбирался и нападал на дом. В глухом лесу много всякой живности, но я не знаю ни одного зверя, способного оставить такое. Любопытство одолело страх, и я зашел в хижину. Ее земляной пол был сырой и дурно пах. Сквозь одно-единственное окно попадало не так уж много света. Я включил встроенный в мобильный фонарик. От увиденного мои руки задрожали, и я выронил телефон на сырую землю. Тот, упав экраном вниз, простер свой яркий луч сквозь темноту. Он, тускло озарив бревенчатые стены, обнажил жуткие портреты. На меня смотрели безобразно изуродованные лица, вырезанные острым предметом по мягкой сосне. Они подобно негативам на пленке навсегда отпечатались там, покрывая избу от самой крыши до вязкой земли. Из темного угла на меня смотрел безумный старик, справа от него, оголив ряд острых зубов, хищно улыбался завсегдатый житель преисподней. По другую сторону удлиненное лицо с мертвецки закатившимися глазами. Кто-то дыхнул мне в затылок, и я почувствовал, как могильный холод пробежал по спине. Я резко обернулся, наткнувшись на бездонный взгляд из самого темного угла, который заставил мои руки похолодеть от ужаса. Не помня, как поднял свой телефон, я выбежал на улицу. Оставив все грибы у частокола, я уносил ноги как можно дальше от этого места. Однако, отбежав не так далеко, я вдруг остановился. Отдышавшись, я решил все же вернуться и сделать пару фотографий…

– Солнце вскоре садилось, – продолжал он, – но все еще бросало свои косые лучи сквозь сосны, в которых довольно быстро растворился весь мой страх. Вскоре я снова подошел к избе и, подняв перед собой телефон, увидел бордовую липкую грязь. Она тянулась странными жилами от пальца к пальцу и извергала невыносимо зловонный запах. Это была чья-то кровь. Воздушный шар терпения, наполненный гелием, оторвался в моем животе и моментально подлетел к горлу. Все это было непонятно, жутко и противоречиво, но я прошел войну, мальчик. Я проплыл свое море крови, понимаешь?

Я молчал, даже не зная, что ответить на это. Чем дальше мой спутник уводил свою историю в мистические дебри, тем больше мне хотелось найти всему логическое объяснение. Сию же секунду мой страх превратился в рассудительного скептика, нырнувшего в глубины памяти в поисках объяснений и ответов.

– Сделав фото и уже в машине записав координаты перевала, я отправился в путь, – выдержав драматическую паузу, продолжил он. – По приезде домой, я загрузил сделанные фото на компьютер и нажал кнопку поиска. На мониторе отобразилась всего одна ссылка, содержащая фотографии интересующего меня характера. Статья была сделана неким Рыцарем Ирвином – заядлым любителем реконструкционных игр. Бородатый мужчина лет сорока, застыв, глядел на меня из небольшого прямоугольника в правом верхнем углу экрана. В своей статье он вел повествование о таинственном месте, которое облюбовал себе для аскетства. Позже я узнал, что имя этой долины Гленамар.

– Так у этого места даже есть имя? – недоверчиво прошептал я. – И что оно означает?

– Переводится с кельтского как Долина Мертвых.

В моей груди снова потяжелело.

– Что ты сказал?

– Это место называется Гленамар, что означает с кельтского Долина Мертвых, – спокойно повторил для меня Алексей.

– Но почему они его так назвали? – мой голос дрогнул. И в тщетной попытке скрыть свой страх я закашлялся.

– В статье было написано следующее: «Отказавшись от новомодных гаджетов и социального общения, я построил себе избу из бревен в глубоком лесу. Пока я занимался строительством и навещал свою будущую обитель в дневное время суток, это место казалось мне настоящим пристанищем покоя и гармонии. Но однажды, задержавшись с покрытием крыши, я досидел там дотемна. До того вечера я никогда в своей жизни не страдал необъяснимыми приступами страха. Отлично ориентируясь и спокойно чувствуя себя в темноте, я вдруг стал ощущать постороннее присутствие, а вместе с ним и пристальное наблюдение со стороны. Это был не зверь, потому как я словно знал, что существо мыслит, прячась там, в темноте. Оно с неким своим интересом выслеживает меня. Лишь только успокоив свои нервы и повернувшись к предполагаемому наблюдателю лицом, я внезапно ощутил еще один взор со стороны спины. Под футболкой пробежала рябь, которая тотчас заставила меня сложить инструменты и спуститься на землю. Поляну окружал ряд сосен, между которыми в поглощающей темноте мелькали красные огоньки чьих-то любопытных глаз. Оставив все как есть, я со всех ног бросился сквозь лес к машине. Я точно слышал, что за мной кто-то бежал, а несколько из них даже поравнялись метрах в пяти по мою правую, а затем и левую руку. Наконец очутившись в машине, я взглянул в свое бледное, как лист бумаги, лицо и дал слово никогда больше сюда не возвращаться. Но вот уже через пару километров ужас сменился радостным волнением. Чувства переполняли меня, ведь я вполне мог стать одним из первых свидетелей потустороннего с реальными доказательствами, заснятыми на видео. С этими мыслями пришла идея об установлении камер наблюдения на крыше хижины.