Текст книги "Сказочники (СИ)"

Автор книги: Капитан Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Утро Кунни Голдштейн начинается с тёплых булочек и всеобъемлющего страха. Страха, что в её квартиру вломятся, что ей свяжут руки, что будут пытать, что посадят в тюрьму и отнимут самое дорогое, что у неё есть.

Но она старается отбросить эти страхи и сосредоточиться на том, как их преодолеть и что сделать, чтобы преумножить своё счастье во сто крат.

За окном разгорается нежно-розовый рассвет, на небе тухнут искорки звёзд, а она уже на ногах, потому что это вдруг вошло в привычку. Пекари всегда поднимаются ни свет ни заря – а она почти жена пекаря, и чувствует свою обязанность вставать также рано. Ей не очень сложно – она помогает в пекарне по мелочи, а потом трансгрессирует в министерство. Ни к чему лишним глазам видеть её перед маггловским магазинчиком.

В этом и проблема. В этом вся проблема!

Куинни хочет, чтобы её видели перед пекарней, Куинни хочет, чтобы на улице её узнавали, чтобы заходили в Пекарню Ковальски, покупали булочки, передавая привет Миссис Ковальски, чтобы не было никаких косых взглядов и не надо было прятаться. Куинни не хочет чувствовать себя в опасности, целуя утром человека, которого любит.

Видите проблему?

Якоб вылепливает аккуратные остроконечные пирожки. Внутри – тыквенная начинка. Он готовится к Хэллоуину.

– Что это, дорогой? – мягко спрашивает она, пытаясь разглядеть знакомую зверушку в затейливой форме. Якоб аккуратно покрывает изделие шоколадной глазурью. Это – только проба, он может поменять состав или форму, в зависимости от того, понравится ли ей.

– Ведьма, – у Якоба в голове играют песенки про ведьм, и Куинни видит в кусочке текста, покрытым шоколадом и пудрой, сгорбленный силуэт и, кажется, крючковатый нос. Якоб достаёт из духовки ещё одну фигуру – такого же старика – и покрывает ему бороду сахарной пудрой. Куинни хмурится, а он повторяет про себя что-то про отравленные яблоки.

– Ведьмы не такие, – она кривит губки и обиженно ставит фигурку обратно на стол. Он поднимает глаза и немного расстроенно прижимает к себе руки.

– В маггловских сказках – такие, милая, – как можно мягче говорит он.

– Глупые у вас сказки, – она ещё сильнее хмурится. – Ну разве Ньют похож на него? – она аккуратно берёт фигурку старика с глазами-изюминками и подносит ближе к лицу.

«Мерлин так выглядит», – думает Якоб и тут же произносит это вслух, прежде чем она успевает открыть рот, чтобы возразить. А потом прикрывает. Да, возможно, и правда – Мерлин выглядит именно так. Она отстранённо ставит фигурку на место, а Якоб вырисовывает на ней шоколадом и сливками замысловатые узоры.

Куинни, конечно, не похожа на ведьму из маггловских сказок. Она даже на ведьму не похожа, – скорее, на фею. Такие мысли Якоба немного задевают её, но он ведь не знает, как выглядят феи на самом деле. Экземпляр книги Ньюта о волшебных созданиях Тина увезла с собой во Францию. Но Куинни скоро покажет ему, ткнёт прямо в нос. Не то чтобы её раздражали их различия – слушать про чужие сказки было интересно. Но она, конечно, не фея. И даже не ведьма. А он не маггл. Они – просто влюблённые люди. Которые хотят быть вместе.

«Фею сделаю из зефира», – ветерком проносится в голове Якоба. Куинни не любит зефир. Она любит ягодные пироги, в особенности – штрудели.

Куинни устала. Она читает ему вслух волшебные сказки, потому что реальность намного красочнее того, что выдумали магглы. А пирожки в виде горбатой ведьмы и седобородого волшебника всё равно расходятся лучше печенья в виде нюхлеров. Такова правда.

Горькая, как лакрица.

Куинни читает сказки самой себе, перед сном, закрывая глаза, прячась под одеялом от стен – вдруг они могут слышать? А в сказке конец счастливый. Она повторяет про себя «Фонтан феи Фортуны», напоминая, что это – просто сказка. И дело не в волшебном источнике удачи. Дело в том, что в конце волшебница выходит за маггла – а, как известно, такого не бывает.

Тина очень любила эту сказку в детстве. Сейчас ей не до сказок вовсе.

– Он двигается, – восторженно бормочет Якоб, бросая взгляд на газету. Куинни тут же быстрым движением кладёт её на стол – напечатанный на первой странице Геллерт Гриндевальд корчится от этого. Куинни расправляет газету руками, словно кусок ткани, убирая складки. Бумага комкается, потому что бумага – не шелк.

Глупое сравнение, да?

Якоб думает о том, что давно должен был привыкнуть к таким фотографиям. Куинни его не осуждает. А лицо Гриндевальда, сверлящего своим пустым взглядом со страниц газеты, действительно не вызывало никаких приятных ощущений. Или аппетита.

Якоб берёт газету, пока Куинни не видит, и думает о том, что представлял самого жуткого волшебника иначе. Жаль, что Куинни мысли только слышит, и не может увидеть картин, возникающих в его голове. Он представлял Геллерта тем седовласым старцем?

Куинни смотрит на хлебобулочного волшебника из маггловских сказок и думает о том, что уж он-то не боится ни закона, ни огласки, ни любви – ничего. Его глазки из изюма смело смотрят в будущее. А будущее таково, что Куинни откусывает ему голову. Может, он действительно похож на Гриндевальда – хотя бы немного.

Куинни устала жить в мире запретов и рамок. Она не хочет выживать, закутываясь в пальто и пряча глаза от прохожих – она хочет жить. Она хочет встать посреди площади и крикнуть «Да, мой муж маггл, но он – лучший человек на свете, он творит самую настоящую магию без палочки или волшебной крови, и я хочу любить его, и я хочу жить с ним всю свою оставшуюся жизнь!». Но если что-то подобное, что-то настолько безумное произойдёт – ему тут же сотрут память, а её отправят под суд. Такова правда.

Горькая, как лакрица.

А Куинни хочет штруделя. Они не ели его уже две недели. Ужасно, правда?

Куинни хочет переехать. Куда-нибудь, где никто не найдёт. Где можно будет счастливо заключить брак. И предлагает эту идею в тот же день. Если Тина сбежала во Францию – то почему они не могут?

Она выскребает пудру из-под ногтей руками, а затем моет их тёплой водой, лишь бы только не думать об этом мягком отказе; о том, что это неразумно; о том, что они не могут так поступить. Слишком опасно. Слишком неправильно. Запрещено.

Никто ведь не добавляет лакрицу в штрудель. Никто вообще никуда её не добавляет. Лакрица – как и правда – отвратительна, не вяжется ни с чем.

Пекарню Якоб, конечно же, не оставит. Куинни тоже. Но им никак не разорваться – невозможно усидеть на двух стульях сразу. Он так хотел открыть булочную, чтобы вдруг бросить её? Куинни и самой не хотелось расставаться с этим пропитанным запахом тёплого хлеба местом. Но поступить иначе было нельзя. Всего лишь перебраться в другую страну – Англию, например. Они знают Ньюта – он им поможет. Это ведь не сложно. Тот же язык. То же министерство. Только немного другое. И чай по утрам.

А главное – счастливый брак. Возможен. Реален. Им с Якобом нужно только решиться. Она вот уже давно готова.

Она не может уснуть третью ночь подряд, думая о том, насколько это реально, насколько эта мечта близко. Надо только сделать шаг, не побояться. У Куинни, конечно, решимости было хоть отбавляй.

В зубах застряла косточка от изюма, и она пытается достать её языком – не выходит. А решение надо принимать как можно скорее. Иначе она сгорит, иначе она сгниёт изнутри от этого терзающего чувства, иначе пудра под ногтями превратится в плесень и поглотит её полностью.

В книжном полно народу – как всегда. Она быстро листает книги в поисках нужного заклятия – оно точно есть. Ей не хочется варить амортенцию, потому что ингредиентов там – слишком много, а ещё Якоб может заметить, что она что-то варит. Нет, заклинанием – надёжнее. Его она всегда может наложить заново.

Иногда у неё стучит в голове миллионом молоточков наперебой – что ты делаешь? Что ты делаешь?

Мысли у американцев приглушённые и тухлые, только некоторые стрекочут и заливаются соловьями. Но Куинни забывает о них, и погружается в звуки собственного голоса, шепчущего заклинание. Она пишет его на кусочек пергамента мелким почерком – чтобы всегда иметь с собой, чтобы всегда была возможность обновить чары.

Обновить… Куинни трясет головой. Оно нужно ей всего лишь ненадолго. Просто чтобы Якоб мог сделать этот шаг вместе с ней, откинув страх. И она откинет страх тоже. А потом и само заклинание. Потом всё просто наладится – нужно просто найти в себе силы шагнуть к этому. Магией можно исправить всё.

В конце концов – это ради их с Якобом общего блага. Удивительно, насколько убедительно звучат эти слова. Насколько успокаивающе. Именно так. Ради их блага.

Мысли Якоба заполняются волшебной пеленой, но, к ее удивлению – так их читать гораздо легче. Появляются логические цепочки, развязываются сложные узелки – все просто и последовательно, без задумчивых складок на лбу. Всё так… легко. И никаких забот.

Куинни пакует чемоданы навстречу свободе. Навстречу переменам. Все будет хорошо, – повторяет она про себя, сжимая руку Якоба. В чемодане стучат вещицы, в голове гуляет ветер, по улицам ползет туман. Куинни иногда жалеет о том, что не может видеть чужие мысли, хотя в данном случае знать о происходящем в голове будущего мужа не хочется – дурман там слишком сильный, мысли – слишком вялые, поцелуи – слишком горячие.

Ужасное положение. Но потерпеть можно. Это ради их брака, свободы, любви, ради их блага, в конце концов. Они шагают по улицам Лондона точно по адресу, и Куинни наконец кажется, что всё наладится. Что страх испарился. И что проблем больше нет. Она делает глубокий вдох и сосредотачивается на сегодняшнем дне.

А затем всё рушится – буквально в одно мгновение. Может, в несколько. Куинни слышит мысли Ньюта ещё до того, как осознаёт, что он всё понял. Она пытается смеяться, но выходит слишком наиграно; а во рту – привкус лакрицы, под ногтями разлагается сахарная пудра. Она криво улыбается и ей кажется, что Ньюту видно застрявшую у неё между зубов косточку изюма.

Может, ему правда видно. Он снимает заклинание, несмотря на все её мольбы и пререкания – потому что он считает, что так правильно. Может, так действительно правильно – у него в голове ворох мыслей о том, что нельзя вот так подчинять себе людей, что у Якоба тоже есть своя точка зрения и право голоса. Он, конечно, прав – но больше так продолжаться не может.

Им нужно что-то делать, потому что впереди – темнота, грозящая поглотить с головой, переварить и выплюнуть побитым и никому не нужным. А Ньют смотрит на неё, как на сумасшедшую, будто не понимая, чем ей грозит нынешнее положение вещей. Будто бы не понимая, что ради общего блага нужно идти на какие-то жертвы. Нужен кто-то, кто возьмёт ситуацию в свои руки. Почему она не может этим человеком стать?

Ньют этих истин не понимает. Якоб тоже. Куинни стоит под дождём, разрываемая этим «сумасшедшая!», летящим со всех сторон, и не понимает – почему же никто из них не хочет осознать. Ничего не бывает просто так. Может, дело в том, что каждый день для неё – борьба с ворохом мыслей, чужих и своих. Может, им легче дышать.

Может, никто из них не боится, потому что худшее, что случится с Якобом – он просто забудет. Худшее, что будет с ней… о таком лучше не думать – особенно, когда по щекам течёт размазанная тушь.

– Если я трус, то ты…

Сумасшедшая.

У Куинни по щекам течёт расплавленная лакрица.

И спрятаться негде. Она пытается вспомнить детство, хоть что-то тёплое. Например, мамин голос, читающий волшебные сказки. Сказки, в которых нет такого страха, в которых нет злых волшебников с напудренной бородой, в которой у каждой проблемы есть успешное решение.

Тина сейчас в Париже. Тина – последний оплот, последняя, к кому можно обратиться. И до Тины – миллиарды километров. Куинни страшно, потому что ей снова приходится делать шаг в пустоту – только теперь не под руку с Якобом. Не под руку с сестрой. В страшном одиночестве.

Магглы рассказывают сказки о том, что Париж – город любви. Может, в чём-то они и правы. Да и не только магглы – волшебники поддерживают это. Тина пишет о том, как прекрасен этот город; здесь ей удаётся отпустить тяготящие мысли, сосредоточиться в работе и потеряться. Здесь легче дышать.

Легче жить.

Легче любить.

Куинни закрывает глаза и пытается слушать стрекочущие на французском потоки мыслей. Вернее, не слушать. Уйти от них подальше. Выдержать путь до министерства, чтобы найти Тину, чтобы найти хоть какое-то утешение – а дурацкая Франция пахнет круассанами и багетами на всю улицу. Внутри Куинни плавится лакрица, и она захлёбывается в ней, – но всё ещё пытается улыбаться.

Мысли выпадают из головы и катятся по полу, закатываются под стол, путаются у людей под ногами. Куиини пытается собрать их, но только падает на колени. Поиски Тины заводят в тупик, она даже написать ей не может – а в Министерстве о ней ни слухом ни духом. Куинни пытается собрать раскиданные по полу вещи, забывая о спрятанной в кармане пальто палочке; ей вдруг кажется, что даже магия здесь не поможет.

У неё из рук всё валится, и ей не собрать это даже магией – что уж тут говорить про трясущиеся пальцы.

Куинни кажется, что она принимает слишком много решений. Но, тем не менее, отступать нельзя – можно только идти вперёд, надеясь, что в темноте она наткнётся хоть на что-нибудь. Потому что сейчас ей не за кого схватиться.

Париж давит на неё чужими мыслями, закрывает небо тучами, не давая пробиться ни единому лучу – кажется, будто бы все здания начали рушиться, осыпаться прямо ей на голову. Бесконечный поток неозвученных слов стучит по голове, по сознанию, как тысячи маленьких камешков – и даже голоса Ньюта и Якоба, которые, кажется, ей всё же чудятся, не помогают вырваться из этого облака.

И всё вокруг гремит, шумит, сливается, и Куинни не может от этого избавиться. Избавиться от мыслей вообще сложно – чьими бы они ни были. От своих не сбежать – они галдят в голове наперебой с чужими. Чужие же не желают затыкаться, вливаясь в сознание нефильтруемым потоком. Куинни умеет их слушать, она тренировалась с детства, но сейчас…

Сейчас её сознание рушится вместе с Парижем. И никто не в силах это остановить. Куинни захлёбывается лакрицей.

И тут происходит чудо.

***

…Куинни не может читать её мысли. Это непривычно. Это страшно. И Куинни не нравится эта квартира – она какая-то слишком вычурная, торжественная и холодная, будто бы окна в ней распахнуты круглый год, а отопления не бывает никогда. Единственный звук, витающий в комнате – её собственные мысли. Она не может пробиться через барьер, выставленный женщиной напротив. Ещё одна попытка и та, кажется, заметит, как разум Куинни бьётся запертой в клетке птицей. Ещё одна попытка – и Куинни сойдёт с ума. В ней уже ничего не осталось – всё заполнено лакрицей, отчаянием. И разрывающей душу тишиной.

Куинни понимает, что надо бежать отсюда. Мадам Розье взглядом приковывает её к месту и упрекает в невежливости за любые попытки не задерживаться здесь надолго.

Остаётся только ждать. В ней больше не осталось сил на что-то другое. Хочется лишь понимания. Хочется, чтобы всё наконец стало хорошо.

Правда настолько отвратительна, что хочется содрать её с себя и выкинуть. Лучше, конечно, перекроить себя полностью, чтобы правда больше не причиняла боль – или просто изменить саму реальность, чтобы всё наконец вернулось на круги своя – или стало лучше. Любыми средствами.

Куинни старается не думать о подобном. Ей кажется, что в её голове тоже кто-то копается. Может, конечно, на неё так давит пустота – отсутствие чужих мыслей. Как когда в желудке крутит от голода.

За дверью слышатся тяжёлые шаги – даже ковёр не глушит их. Мадам Розье спешно покидает комнату, передавая гостью в руки хозяину промёрзшей квартиры. Он заходит в комнату и встречается с Куинни взглядом.

Она будто проваливается под лёд.

Когда ты катаешься на коньках по заледеневшему водоёму – ты готов, что лёд треснет под ногами. Это ожидаемо – пруд мог попросту не промёрзнуть, и этот ужасный хруст – предвестник катастрофы. Но катание тебя слишком увлекает, и ты не замечаешь, что вот-вот что-то случится. Хотя, конечно, на душе тяжело, и чувство тревоги всё нарастает.

А к падению под лёд ты всё равно не готов. В какой-то момент опора просто исчезает, и ты оказываешься в ловушке: вода со всех сторон, ледяная и обездвиживающая. И в тебе тут же просыпается фонтан энергии. Всплеск адреналина.

Первый инстинкт Куинни – выхватить палочку. Она читает слишком много газет – хотя, куда уж ей знать больше.

– Не приближайтесь, – отчаянно говорит она, хватаясь за палочку, как за края проруби. – Я знаю, кто вы.

Геллерт Гриндевальд смотрит на неё с сочувствием. По крайней мере, это то, что видит она. У неё трясутся руки – от холода, адреналина и от сковывающего страха. Кажется, её рвёт на части.

Она на дне заледеневшего озера. И тут действительно страшно. И она не видит поверхности, не видит дыры, куда провалилась – только обломки льда. Вокруг множество пузырьков воздуха – и они все стремятся от неё убежать.

– Куинни, тебе нечего бояться, – неожиданно мягко начинает он. Она пытается не слушать, сосредотачивая все свои мысли на заклинаниях, которые, если что, можно применить; мышцы напряжены, а колени всё равно трясутся – от холода. – Мы хотим помочь.

Его голос заполняет сознание. Кажется, он звучит на всех уровнях реальности – мягкий, вкрадчивый, объёмный.

– Ты ведь так далеко от дома. Далеко от всего, что ты любишь. В незнакомой стране.

Куинни не слушает – может ли он лично сказать о себе больше, чем его поступки? Этот человек – не злой волшебник из маггловских сказок. Он – гораздо хуже. И Куинни закономерно боится. Она знает, что он врёт ей каждой клеточкой своего тела – и этим добрым взглядом, и этим ворохом мыслей…

– Я бы никогда не навредил тебе.

Почему она слышит его мысли? Почему она слышит сбивчивое волнение? Почему…

– Ты не виновата, что твоя сестра– мракоборец, – мягко говорит он.

Его голос, словно ледяная вода, заполняет всё её существо. Только ей почему-то больше не холодно.

– Я хочу, чтобы ты помогла мне построить мир, где волшебники будут свободно жить и свободно любить, – он аккуратно берёт палочку из её рук. Потому что знает, что она заворожена его словами. Что они подействовали.

И потому, что он ничего не скрывает. Он не прячет глаза и не прячет мысли – хотя Куинни знает, что он на подобное способен. Нет, он – открытая книга. Не скрывает ничего – ни благих намерений, ни эмоций. И из него льётся печаль.

Свободно любить… Эти слова звенят у него в голове и эхом отдаются в её сознании.

Может, нужно просто дать ему шанс сказать. Из-подо льда ей уже не выбраться – поверхность озера застыла слишком быстро. Но она уже согрелась – ей не больно. Страшно немного. Но отступать некуда. Она цепляется за собственные воспоминания, за образы в своей голове и думает о том, почему она оказалась здесь.

Потому что нигде ей больше не рады.

Геллерт Гриндевальд не похож на злого волшебника из маггловских сказок. Может, только совсем чуть-чуть. Один глаз у него сверкает льдом, но это не пугает. Наоборот – завораживает. Он хочет того же, что и она – свободы. Чтобы было, куда идти. И чтобы никто не кричал вслед угрозы из-за желания быть собой.

Чтобы не было нужды скрываться. Чтобы можно было быть свободными.

Слова-то какие красивые. А в газетах пишут иначе – столько-то человеческих жертв. Хотя газеты любят приврать. Газетам вообще нельзя верить – люди редко печатают правду, и ещё реже то, что на самом деле думают. Газеты любят манипулировать мнениями, газеты любят печатать что-то громкое и скандальное. Газеты пишут о безжалостном террористе, путаясь в фактах.

Гриндевальд, однако, не противоречит своим мыслям.

***

…это, конечно, безумие, но тем же вечером Куинни идёт на кладбище. Слушать его выступление.

Ей кажется, что она по-настоящему запуталась. Нет, она не сумасшедшая, и прекрасно понимает: идти за террористом – идея далеко не из лучших. Но у неё всё ещё не было иного пути – как и возможности вернуться назад. У неё больше ничего не было.

Она стоит в промёрзлом склепе, одна, посреди Парижа, посреди толпы незнакомцев, шуршащих своими незатейливыми мыслями. Но они не важны. Важно только то, что он скажет.

Звуки мыслей Якоба ударяют ей в голову раньше, чем запах выпечки. А ей казалось, что он – наваждение. Ей казалось, что она его больше не увидит – но на горизонте вдруг замаячил свет. И он извиняется за свои слова, вернее, думает об извинениях – потому что Куинни перебивает его. Она тоже виновата, что сбежала. Потому что могла потерять его.

Больше она не собирается вести себя так глупо. Больше она не будет обрывать нити.

Отныне – только крепче.

Куинни умеет оценивать ситуацию здраво. Знает, что слишком долго находиться под водой опасно – можно либо захлебнуться, либо схватить переохлаждение. И ей хочется верить, что с Якобом ей подобного не грозит. А ещё хочется верить, что вместе можно преодолеть что угодно.

Разбегаться было глупым решением. Она действительно жалела, что кинулась тогда прочь, не подумав обо всём. Поодиночке всегда тяжелее, чем вместе.

Она всё возвращается и возвращается к прилипшей к щекам лакрице. Её нужно либо содрать, либо научиться с ней жить. И с последним мириться Куинни не готова.

Шум в голове усиливается, а вокруг – затихает, когда на сцену выходит сам Геллерт Гриндевальд.

Просто слушать – не преступление.

Порой выслушать человека – самое важное, что ты можешь сделать. Порой нужно просто остаться, подождать – хотя бы немного. Рассмотреть ситуацию со всех углов.

– Говорят, я ненавижу магглов, – в этот момент Геллерт находит Куинни взглядом в толпе. Она слышит крики зрителей – агрессию, злость, и пытается побороть приступ тошноты. Потому что всё это направлено в её сторону. Она сжимает руку Якоба сильнее. А Геллерт улыбается на одно жуткое мгновение (ей вдруг кажется, что он готов согласиться с ними), а затем качает головой. – Это не так.

Куинни расслабленно выдыхает.

В голове у Якоба стучит «боже, и ему кто-то верит?».

Ох уж эти сказки про светлое будущее. Ох уж эти сказки про злых магглов. Они сотрут всё с лица земли своим высокомерием, если мы не вмешаемся и не возьмём происходящее под контроль. Куинни хмурится, пытаясь избавиться от грохочущего в голове Якоба «война-война-война-война». Никто не хочет переживать подобный ужас ещё раз.

Но они все всё равно готовы сидеть, не вмешиваясь, прячась, потому что за себя и своё будущее сражаться никто не хочет. И у Куинни вдруг начинает кипеть кровь. Даже сейчас, видя перед глазами картины ужасного будущего, которое вот-вот накроет земной шар, они предпочтут забиться в свои углы. Потому что система – совершенна.

Система расстреляла несчастного Криденса в Нью-Йоркском метро. Система освистывает их с Якобом, стоит им посмотреть друг на друга. И именно система позволит случиться войне.

Куинни кажется, что она тонет в ледяной воде. Но в таком состоянии яснее видно, что всё вокруг погрязло в лакрице.

А Якобу кажется, что она сошла с ума. Снова и опять.

И он не хочет её слушать. Между тем, Геллерт Гриндевальд уверен, что слова – сильнейшее оружие.

И Куинни делает шаг вперёд. И уходит под воду, задержав дыхание.

У неё нет причин выбираться из-подо льда. Потому что на берегу стоят мракоборцы со вскинутыми вверх палочками, готовые стрелять по команде.

Лёгкие разрывает и жжёт огнём, и ноги до сих пор подкашиваются, а мысли беспорядочно скачут, и всё бьются о стены, тянутся то к одному, то к другому.

Геллерт Гриндевальд – решение. Геллерт Гриндевальд знает, что делать.

И ради их с Якобом блага Куинни должна сделать хоть что-то.

Она пройдёт сквозь огонь, только чтобы наконец достигнуть своего «долго и счастливо», которое бывает у каждой сказки.

***

Мысли больше не бьются в голове запертыми в клетке птицами. Они тихо ждут, иногда что-то чирикая, но внимательно слушая.

Геллерт Гриндевальд сидит прямо напротив. Его сознание – открытая книга. Можно листать, можно читать, можно слушать. Он – легилимент высшего разряда. То, что Куинни может с рождения, он вызубрил по книгам и оттачивал много лет. И, в отличие от неё, он знал достаточно приёмов.

И он готовится открыть клетку.

Геллерт Гриндевальд вложил ей в руки сказку. Прекрасную, волшебную, сказку о мире, где можно быть свободным. Только конца у этой сказки всё ещё не было. И им предстояло написать его. Вместе.

Ему не надо объяснять Куинни весь потенциал её способностей. Она и сама понимает, что далеко не профессионал в этом – всего лишь любитель. Ей никогда не хотелось развивать свой дар – простого чтения и без того было достаточно. Но теперь это стало важно, необходимо, до боли в кончиках пальцев.

Куинни горда, что может, наконец, сделать что-то важное. Не носить чай в МАКУСА. Не прятаться за шторами от всего мира, – а как-то его растрясти. Изменить. Перекроить.

Куинни расправляет складки на юбке – они поддаются легко, и ткань разглаживается.

– Легилименция – не просто чтение мыслей, – объясняет Гриндевальд. – Это слишком поверхностный взгляд. Мысли нельзя просто слышать. Люди мыслят образами. Проникновение в сознание – это, прежде всего, погружение в их воображение. Иными словами – мысли можно и нужно видеть.

Куинни никогда не приходилось прежде по-настоящему тренировать свой дар. Куинни никогда прежде не вверяла кому-то своё собственное сознание. И никогда не зарывалась так глубоко в чужую голову. Да и в свою собственную предпочитала не лезть.

Ходить по подкорке Гриндевальда – то же самое, что ходить по замёрзшему озеру. Только теперь лёд достаточно крепок, и Куинни не теряет ни равновесия, ни рассудка. Под ногами, под толстым слоем льда, растянулось бездонное озеро; сколько ни вглядывайся – дна не видно.

Куинни не интересно, что там. Важно, что она на самом деле видит. А видит она… почти ничего, на самом деле, только слышит: нотации, теория, и бесконечное «смотри, смотри, смотри, смотри». И она смотрит, изо всех сил открывает третий глаз, закрывая оба физических, и изо всех сил пытается вглядеться в темноту.

Гриндевальд уверен, что у неё получится.

Куинни наслаждается движением. Наслаждается полётом. Пусть выходит неуверенно, криво, рвано, и почти не отрываясь от земли – но это всё же лучше, чем в клетке, когда каждый следующий день отравлен страхом быть загнанной в клетку физическую. Каждый пойманный сознанием образ – достижение. Каждый образ – маленькая ступенька к счастливому будущему.

На пятый день у неё начинает получаться. Пусть и не очень чётко – но в голове впервые рождаются образы. Они плывут перед глазами, двоятся, иногда гаснут, но, как минимум, – существуют. И их придумала не она – она их только ловит и воспроизводит.

Это поразительно. И сознание Гриндевальда расцветает перед ней картинами. Мечется холодными огнями.

Она прикладывается лицом ко льду и смотрит куда-то глубоко, пытаясь различать стаи рыбок-мыслей, ловить отблески их чешуек. Гриндевальд улыбается – но улыбка эта мысленная. И Куинни видит себя, видит будущее, видит прошлое.

Куинни видит раскидистое дерево, прямо на берегу озера – с него облетели все листья, и лёд почти подобрался к самым корням, хотя, казалось бы, от ствола до воды – идти и идти.

А затем образы снова становятся текстом – глухим и размеренным, как стук маятника. Гриндевальд поднимается с кресла, оставляя Куинни наедине с собственными мыслями. И чем дальше он уходит, тем больше тумана в её голове. И дерева почти не видно.

***

Куинни не может уснуть.

В голове рой мыслей, спутанный клубок. И он мечется по сознанию, ударяясь о его стенки, отскакивая с гулким эхом. Мозг расслабляется, впервые за долгие часы не занятый окллюменцией и попыткой пробить брешь в стенах чужого разума. И из-за этого в сознании возникают старые новые образы и чувства, родные и не заимствованные. Свои.

Куинни пытается мурлыкать себе под нос сказки, чтобы уснуть было легче, чтобы отвлечься от сжимающего горло чувства одиночества и потерянности, но вспомнить удаётся лишь одну. И сон всё никак не идёт, даже наоборот – сбегает подальше от жутких мыслей про спрятанные под землёй проходы.

Она пытается отвлечься от мыслей о Якобе. Пытается не думать о том, что сражаться за их любовь ей приходится в одиночку. Ведь, несмотря на это, она будет продолжать. Что бы Якоб ни думал – она добьётся возможности любить. И даже страх, сидящий глубоко в подкорке, её не остановит.

Геллерт Гриндевальд учит её легилименции, чтобы она могла доносить до людей истины. Чтобы она могла показывать им, за что они сражаются.

Ради общего блага. Или, хотя бы, их собственного.

По углам огромного замка шуршат сны – прерывистыми фразами, обрывистыми картинами. Куинни может их видеть – если захочет. Ей все ещё тяжело прятаться от чужих эмоций, и все это происходит неосознанно – чужие голоса просто врываются в сознание без спроса. Но если смириться с подобным можно – и она уже давно научилась – то вот контролировать лезущие в мозг картины… Теперь, когда она может видеть, закрыть глаза попросту невозможно. И ей хочется ловить их и разглядывать, вертеть, как калейдоскоп, и видеть каждую мелочь.

Теперь Куинни может читать сны. И это безумно увлекательно, потому что сны никогда не звучат. И никто никогда их не думает. Сны – это не слова, это образы, это чувства, и это новая область – поэтому Куинни вторгается в чужое мысленное пространство, смотрит через щель, совершенно не стесняясь. Ей видно обитателей всех соседних комнат. Видно – без особых усилий.

Уроки у Гриндевальда идут ей на пользу.

Кстати, о нём.

Комнаты в Нурменгарде расположены запутанным и ужасно сложным образом. И, несмотря на прочные стены из камня и бесконечные коридоры, Куинни оказывается совсем недалеко от него – потому что сквозь ночь может видеть его сны.

Это ужасно интересно и безумно страшно. А Куинни не может себя сдержать, потому что, покинув клетку единожды, запираться в ней снова – невыносимая боль. И она делает очередной шаг, слышит грохот льда под ногами – но не тонет. Куинни парит над холодной водой, Куинни поднимает голову, избегая встречи с бездной – лишь бы её не поглотило. И Куинни смотрит только вперёд.

Она чувствует, как в лицо тёплый ветер. Чувствует, как воздух трещит от радостного напряжения. Это похоже на маленькую сказку – всё вокруг болезненно-жёлтое, и льда под ногами нет – бездна распахивается прямо перед ней.

Во сне Гриндевальд не ставит никаких защитных блоков на сознание – для этого нужна концентрация. И Куинни пользуется этой маленькой лазейкой.

Дерево всё также возвышается на берегу. А небо покрыто жёлтыми облаками. И Куинни хмурит брови, сжимается в кровати, потому что за окном бушует снегопад, а в подсознании Геллерта Гриндевальда – жаркое лето, в подсознании Гриндевальда – болезненное тепло. И набатом стучит одно имя: Альбус Дамблдор, Альбус Дамблдор, Альбус Дамблдор.