Текст книги "Режиссёр"

Автор книги: Камилла Хаген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Здр…здрав…здравст…вуй…те…

– Почему юная привлекательная особа гуляет одна в столь поздний час? – продолжал диалог вкрадчивый негромкий ледяной голос. Вне всяких сомнений, он таил в себе скрытую угрозу. Маре хотелось, чтобы этот кошмар как можно скорее закончился, однако от страха и от холода она не могла пошевелиться. Ноги словно приросли к мокрому асфальту.

– К…к-ка…кое…вам…дело? – стуча зубами, попыталась огрызнуться Мара. Не вышло. Страхом было подпитано каждое её слово.

– Мне есть дело до всего, что связано с тобой, Маржана, – фигура угрожающе приблизилась на шаг к Маре. Та испуганно закричала и на шаг отступила.

– Не смейте приближаться ко мне! Кто Вы? Что Вам нужно от меня?

В страшном голосе мужчины отчётливо прозвучала снисходительная улыбка.

– Наконец-то! Я уж думал, не спросишь.

Теперь в ледяном взгляде Мары читалось скорее недоумение, чем испуг. Тем временем незнакомец продолжал:

– До чего ж вы все одинаковые и предсказуемые! Даже неинтересно. Всегда одни и те же вопросы: кто Вы? Что Вам нужно? Откуда Вы меня знаете?

Единственный, кто хоть немного смог удивить меня во всей этой истории – твой хахаль. Я-то был уверен, что он потащится за тобой аж до самого дома, а потом и вовсе напросится к тебе на чай, кофе, или что вы там обычно пьёте?… Но, признаться, он отошёл от привычных канонов. Остановил тебя посреди дороги, засосал до смерти и отпустил… Как неосмотрительно с его стороны! Впрочем, этим твой ухажёрчик оказал мне огромную услугу, освободив от лишней работы. Теперь не придётся так сильно пачкать руки. Что ж, надеюсь, мне и вовсе не придётся их пачкать. Ты же хорошая девочка, Марочка, и не допустишь этого?

В ответ на его психопатическую тираду прозвучало лишь клацание её зубов.

– Ах, бедняжка совсем намокла и окоченела, – с деланной заботой в голосе произнёс мужчина в капюшоне, медленно, но верно приближаясь к Маре, – Кажется, пора зайти внутрь, пока окончательно не простудилась. Иначе мамочка будет волноваться, не так ли?

– Вы…п-правы. Я…п…п-пой…ду, – трясясь не то от холода, не то от страха, Мара сделала один осторожный шаг в сторону дома. Она изо всех сил надеялась сбежать. В конце концов, надежда будет жить и полыхать синим пламенем внутри неё, пока она здесь, в общественном месте, где этот гад не посмеет обидеть её и уйти безнаказанным. Здесь у него нет на это права. Да у него вообще нет на это права!

Незнакомец метнулся к Маре в мгновение ока и залепил пощёчину с такой силой, что та охнула от боли, покачнулась и рухнула на асфальт.

– Маржана, ты же умная девочка, хоть и предсказуемая до ужаса. Так не будь же дурой! Не разочаровывай меня. И не заставляй выполнять лишнюю грязную работу. Или жизнь твоей драгоценной мамочки и придурочного братца тебя ни капли не волнуют?

Уже практически содрогаясь в конвульсиях, Мара усилием воли заставила себя приподняться на локтях и поднять взгляд на своего мучителя. Увы, лица его так и не было видно, а в голосе до сих пор не прозвучало ни одной знакомой нотки.

Мужской силуэт – не то угрожающе, не то покровительственно – навис над ней. Ноги всё так же были расставлены на уровне широченных плеч, а руки теперь были спрятаны в боковых карманах толстовки.

– У тебя платье задралось. Поправь, а то выглядишь, как шлюха.

Совершенно беспомощная и окончательно продрогшая девушка не знала, чему ужасаться больше – угрозе её жизни или бесконечному хамству, которое он неоднократно позволил себе в её адрес? Трясущиеся ледяные руки, как две дохлые селёдки, потянулись к задравшейся юбке и резкими, дёргаными движениями стали опускать её вниз, прикрывая костлявые коленки.

– А теперь слушай сюда, Маржана. Слушай внимательно, повторять по два раза я не люблю и не собираюсь. Сейчас ты будешь делать, что я тебе скажу. Говорить будешь, когда я тебе разрешу. Попробуешь бежать – я убью тебя. Попробуешь настучать – я убью тебя. Попробуешь сопротивляться – я убью сначала всю твою семью, включая твоего ненаглядного папочку, потом твоего хахаля, а потом тебя. Это в твоих же интересах. Всё ясно?

Жуткий скрипучий голос звучал спокойно, тягуче, вкрадчиво, однако внушал куда больше страха, чем если бы на его месте был зверский раскатистый рык или пронзительный писк.

– Всё ясно? – с нажимом повторил незнакомец, слегка пнув Мару по ногам противно хлюпающими кедами. Мара быстро и нервно закивала головой, чувствуя, как холодные капли смешиваются на её лице с горячими слезами.

– Прекрасно. Я был уверен, что мы с тобой достигнем взаимопонимания. Вставай, нам пора. У нас полно работы.

Боясь вымолвить хоть слово, Мара воспользовалась своей возможностью говорить взглядом и удивлённо-вопросительно посмотрела на мужчину. Тот раздражённо фыркнул.

– Не нервируй меня! Вставай, я сказал. И побыстрее! Скоро всё узнаешь.

На шатающихся ногах девушка встала – настолько быстро, насколько была способна. Мужчина со страшным голосом тут же схватил её за руки и нацепил на них наручники. Затем достал из заднего кармана джинсов насквозь промокшую, провонявшую сыростью чёрную тряпку и засунул ей в рот.

– За мной. И пошевеливайся. Только попробуй пикнуть – пожалеешь, что появилась на свет.

Слёзы отчаяния и бессилия всё больше обжигали заледеневшее лицо Мары. Кляп был насквозь мокрым от дождевой воды. Зубы Мары прокусывали его. С каждым укусом из тряпки вытекала холодная грязная вода и стекала по её пищеводу прямиком в желудок. Сглатывать было ужасно больно, противно. Мара шла рядом со своим мучителем, беззвучно плача, боясь даже всхлипнуть, чтобы, не дай Боже, не нарваться на очередной приступ агрессии.

Незнакомец вёл её к своему автомобилю, припаркованному неподалёку. Средненький, явно выносливый внедорожник – вероятнее всего, «джип гранд чероки» 2005 года, но в темноте под косыми струями дождя было трудно разглядеть детали, дабы убедиться в правдивости своих догадок. Его внешний вид соответствовал хозяину как никто другой – ничем не примечательный, гладкий, чёрный, с тонированными стёклами, полностью скрывающими убранство салона.

Подойдя к автомобилю, незнакомец достал ключи из кармана толстовки и разблокировал двери, а затем грубо подтолкнул к ним Мару.

– Карета подана, пани Доновска. Садитесь.

Мара неуклюже вскарабкалась на заднее сиденье джипа. Она ожидала увидеть в салоне игрушки, разбросанную одежду, инструменты, журналы, документы – словом, что-нибудь, что могло хоть как-то идентифицировать её абьюзера как личность. Раз он знает её так хорошо, может, есть вероятность, что они знакомы лично?

Увы, её аналитическим способностям оказалось негде разгуляться. Прежде всего, потому что в салоне оказалось слишком темно, чтобы что-либо разглядывать. Когда глаза Мары понемногу привыкли к темноте, она заметила лишь небольшой свёрток из крафтовой бумаги, лежавший рядом с ней. В остальном машина оставалась безликой и могла принадлежать кому угодно, при желании даже самой Маре.

Незнакомец с опаской оглянулся по сторонам, быстро, мягко и ловко, как гепард, запрыгнул на водительское сиденье, пристегнулся и со всей силы надавил на педаль газа. Автомобиль с громким визгом тронулся.

В это время в одной из квартир на Тверской не спали. Не все спали, если быть точнее. Из-за тонкой шифоновой занавески небесно-голубого цвета выглядывала взъерошенная головка. Лицо было бледным и искажённым в гримасе ужаса, наполненные слезами глаза были готовы вылезти из орбит.

Не так страшен миг, когда ты сделал всё возможное и не смог помочь. Намного страшнее, когда ты лишь наблюдаешь за неизбежным и ничего не можешь с этим поделать.

III

То был сон.

Абстрактный, чернее малевичевского квадрата. Холодный. Пустой. Безжизненный.

Если в нём и был смысл, то лишь один – максимально абстрагироваться от жизни, продемонстрировать её полную противоположность, обратную сторону. Хотя нет, противоположностью жизни можно было бы назвать смерть. Здесь же смерти не было. Здесь не было абсолютно ничего, кроме ледяной, засасывающей в небытие черноты.

Неизвестно, сколько это длилось. Час, неделю, вечность, мгновение? Никто не мог сказать этого наверняка. Зато потом гладь чёрного смердящего озера прорезала едва заметная тонкая рябь, точно от лёгкого летнего ветерка. Что-то шевельнулось. Что-то двинулось. Лёд тронулся.

Волнение тёмной пустоты становилось всё более явным, превращаясь в один неукротимый сгусток энергии, пульсирующую, полыхающую чернотой воронку… Раз! – теперь она билась в конвульсиях.

В небытие врывалась реальность. Нагло, беспардонно, грубо, со всей жаждой обладания. Она не признавала анабиоза черноты – она достала кисти и принялась замазывать всё вокруг красным. Конвульсии, судороги, скрежет, алеющее небытие… Что всё это значило?

Реальность была красной. В ней было море жизни, за которую она отчаянно боролась. Суждено ли ей было проиграть?

Мару пробудило ото сна неприятное пощипывание в носу, точно ноздри залили водкой или медицинским спиртом.

– Пора вставать, милая.

Спокойный, чуть ленивый, успокаивающий голос. Такой мог принадлежать любовнику, которому никак не удавалось проснуться после прошедшей бурной ночи. «Давай никуда сегодня не пойдём и проспим весь день», – вот что читалось между строк в этом голосе. Правда, ей пришлось признать, что вставать действительно пора. Ах, а как не хочется… Почему он действительно не предложил ей никуда сегодня не пойти и провести весь день в постели? Сейчас Мара всё на свете отдала бы за такую возможность!

Голову будто залили свинцом и запаяли насмерть – так, чтобы ни капли не пролилось. Каждый звук отдавался в ней глухим эхом. Сколько же она вчера выпила?

Странное состояние никак не желало заканчиваться, чем заставило девушку волноваться. Теперь она осознала, что и правда пришла пора вставать. Или проснуться для начала.

Крепко зажмурив глаза, отчего стала видна внутренняя сторона век, Мара осторожно открыла один глаз. Потом другой. От увиденного ей захотелось кричать, но крик застрял в горле.

Куда она попала? В «Криминальное чтиво»? «Молчание ягнят»? Нет, это не её сон! Обычно её снами были «Римские каникулы» или годаровские манекенные ленты с пейзажами Парижа, но никак не остросюжетные триллеры. Мара даже не могла понять, что из возможных вариантов хуже – наотмашь закалывать жертв охотничьим ножом и разбрызгивать кровь направо и налево, как в дешёвых пародиях на фильмы ужасов, или действовать тонко, изощрённо, с особым коварством и жестокостью Ганнибала Лектера.

Она очутилась в комнате, где нефть смешалась с кровью. Бордовые стены и чёрная мебель угнетали, пугали, заставляли желать вырваться отсюда, бежать без оглядки и никогда больше не возвращаться. На чёрных шкафах и полках лежали весьма странные и причудливые приспособления: плётки, кнуты, палочки, биты, розги, кастеты, наручники, верёвки, кляпы, бритвы… Бритвы?

Мара шумно сглотнула. Обстановка нравилась ей всё меньше. К горлу предательски подступили слёзы, но застряли там вместе с криками ужаса, отчего девушке стало совсем тяжело дышать.

Себя Мара обнаружила прикованной тяжёлыми ржавыми наручниками к огромной постели, полной чёрных шёлковых простыней и подушек. Она попробовала пошевелить рукой и тут же поморщилась от боли – наручники были надеты слишком туго. Белое летнее платье, сандалии и нижнее бельё исчезли в небытие. Вместо них на Маре был телесный костюм из странного, неведомого ей материала. Со стороны казалось, будто она вовсе лежит обнажённой, однако сама девушка чувствовала прикосновение ткани к коже. Выглядело очень своеобразно и гротескно, а ощущалось и того хуже.

У Мары зачесался нос. Пощипывание сходило на нет, но ещё давало о себе знать.

– Скоро пройдёт, – снова дал знать о себе голос.

Она вздрогнула и перевела взгляд в сторону, откуда голос и исходил. Недалеко от неё, привалившись к дверному косяку и скрестив руки на груди, стоял мужчина. Те же плечи, заслонявшие собою горизонт, мощные ноги, леденящая душу интонация… Значит, это был не сон.

Лицо мужчины по-прежнему скрывалось за капюшоном и козырьком кепки, отчего он так и оставался для Мары незнакомцем. Это было до смерти страшно. Хотя было бы ей спокойнее, будь на его месте кто-то знакомый Маре?

– Ты большая умница, Марочка. Всю дорогу вела себя как хорошая девочка, даже не пикнула ни разу. За это я хочу тебя поблагодарить.

С этими словами он неторопливо подошёл к кровати, на которой лежала Мара. Вновь вынул из кармана кляп, засунул его ей в рот. Затем присел на краешек кровати у самых ног Мары и медленно погладил их тыльной стороной ладони.

– Какие тоненькие и гладенькие, как у куклы… Ты просто куколка, Марочка. Самый ценный, самый редкий экспонат. Хорошо, что ты теперь моя.

Одним мощным рывком незнакомец сорвал с Мары странного вида телесные шорты. На удивление они повиновались его рукам и… разлетелись кусочками в разные стороны.

Мара поняла, что это была за ткань. Диафрагма была готова изогнуться, извергая рвотные порывы.

Это была кожа. Куски настоящей человеческой кожи.

Теперь Мара была полностью обнажена ниже пояса.

– М-м-м, – довольно заурчал незнакомец, наклоняясь всё ниже к её лону. Одно мгновение, и его длинный склизкий язык проник в неё.

Девушке стало до тошноты противно и страшно. Она ни секунды не желала терпеть непотребства этого садиста-извращенца. Её тело задёргалось, зашевелилось, точно рыба на суше, однако без помощи рук у неё мало что получалось. Язык соскользнул всё глубже.

– Я заставлю тебя стонать, – прохрипел он своим жутким голосом. По лицу Мары потекли робкие тёплые слезинки. Она тихонько постанывала, насколько это позволял кляп, но не от удовольствия, а от ужаса.

Внезапно мужчина поднял голову. Всех черт лица всё так же не получалось разглядеть, зато теперь Мара смогла увидеть его глаза. Чёрные, как ночь. Выразительные, внимательные, гипнотизирующие, это были глаза хищника. Хищника, который ни на секунду не сомневался в своём могуществе и властью над жертвой. Потому и не стремился демонстрировать его так явно.

Хищнические глаза заблестели из-под козырька кепки.

– Что такое, дорогая? Не нравится? Тебе не нравится моя благодарность?

Мара яростно замотала головой и снова задёргалась. Кляп оказался у неё слишком глубоко в глотке, чтобы можно было выплюнуть его без помощи рук, а пошевелить руками ей не представлялось возможным. Да и не улыбалась ей перспектива столь яростно сопротивляться в присутствии своего насильника. Того и гляди, сделает хуже…

– Ох, Марочка, прошу прощения! Возможно, это слишком мягко для тебя. Маленькие скромные девочки вроде тебя обычно любят больших, плохих и грубых мальчиков. Ты любишь плохих мальчиков, Мара?

Она изо всех сил старалась не всхлипывать и не шмыгать носом от удушающего потока слёз, однако бороться с соблазном становилось всё труднее.

Не дождавшись ни утвердительного, ни отрицательного ответа, широкоплечий незнакомец в кепке принялся расстёгивать широкий кожаный ремень. Тот с глухим стуком упал на пол. Затем он расстегнул ширинку на джинсах и приспустил их, оставшись лишь в нижнем белье. Но и его он приспустил к коленям.

Мерзость начала распирать Мару изнутри. Это было не просто неприятно – это было очень больно и тяжело психологически. В такие моменты кажется, что на свете нет ничего отвратительнее ощущения, когда пользуются твоей физической слабостью, беспомощностью и наваливаются на тебя всем телом, чтобы осквернить. Чувствуют, что ты ничего не можешь сделать, в частности оказать должного сопротивления, потому эксплуатируют тебя любыми способами. Потому что они этого хотят. Потому что ты их спровоцировала. Значит, ты виновата. Чего добивалась, то и получила. А сопротивление – это так, не больше, чем обычная женская ломка. Всем известно, что «нет» в переводе с женского означает «да, только поуламывай меня побольше»…

С каждым толчком, пригвождавшим её к кровати, Мара чувствовала, как сильно раздирает на части её лоно. Боль была безумная, нескончаемая. До сих пор на своём коротком веку ей приходилось заниматься любовью только с одним мужчиной – своим бывшим молодым человеком. Оба они были моложе, наивнее, а главное, страшно любили друг друга. Потому всё получилось неуклюже, слишком быстро, не очень приятно, но так нежно и искренне! Ведь всегда приятно, когда твоё удовольствие и твоя безопасность для кого-то превыше всего. Когда после первого в твоей жизни акта любви тебе заботливо подоткнут одеяло, а потом принесут ромашкового чаю и погладят по голове. И, конечно же, скажут главные для тебя слова. Слова, что невозможно забыть ни сейчас, ни потом – никогда.

Насильник Мары же думал лишь о своём собственном удовольствии и удовлетворении, несмотря на заверения в обратном. Его огромные потные пятёрни бессовестно блуждали по её худощавому телу, отбрасывая в разные стороны тошнотворные куски чьей-то кожи. Он со стоном вбивал кол всё глубже и глубже в неё. Кровать ходила ходуном, слегка покачиваясь в толчкообразном ритме. За короткое время Мара успела пройти все стадии принятия и в итоге пришла к смирению. Она смирилась с бессмысленностью своего жалкого слабого сопротивления, отчего её конечности повисли безвольными плетьми. Взгляд ледяных пасмурных глаз был устремлён в потолок, но льющиеся из них слёзы обжигали лицо сильнее любого пламени.

– Я хочу тебя, Мара, – простонал незнакомец, скользя слюнявыми губами по её тонкой белой шейке, груди, животу и плечам, – И так давно хотел! В один момент уже отчаялся, думал, что не заполучу тебя. На моё счастье, всё получилось. Спасибо Богу за то, что ты у меня есть! Моя Марочка, моя куколка, моя хорошая девочка… Моя, моя, моя…

Тело Мары перестало извиваться, а душа – выть и трепетать. Девушка не знала, выживет здесь или нет, но что-то внутри неё умерло прямо сейчас. После такого жить не представляется возможным. Во всяком случае, как прежде. Мара даже захотела смерти, потому что не представляла себе, в каком состоянии будет после случившегося. Ясное дело, рассказать она ни одной живой душе не сможет, отомстить тоже. Как создавать видимость жизни, скрывая внутри себя раздирающую грудную клетку боль, скорбь, крик души и обиду? Как можно кому-то доверять после этого? Мара не знала, как ответить на эти вопросы, и на всякий случай мысленно себя похоронила. Лучше умереть, решила она, чем делать вид, что жизнь продолжается. Ни черта она не продолжается. Она оборвалась в тот самый момент, когда Мара поняла, что совершенно над ней не властна, и что она не в её руках, а в мерзких загребущих лапищах этого урода, больного ублюдка, не один год следившего за ней, разрабатывавшего план её похищения и изнасилования! Она отдавала себе отчёт в том, что это ещё не всё. У него явно имелись большие планы на Мару. Неизвестно, сколько он собирался держать её здесь, взаперти, отрезанной от внешнего мира, и играться, как ему заблагорассудится. Чего он добивался? Выкупа за неё? Денег? Дома? Машины? Нет, такие люди, как этот маньяк, явно не гонятся за материальными благами. Они всегда преследуют свои извращённые цели, ставя во главу угла удовольствие и насилие. Но почему она, чёрт возьми? Почему именно она? Несмотря на миловидное лицо и бегущую впереди неё славу, Мара всё-таки была обыкновенной девушкой. Всего лишь девушкой, маленькой и худенькой, вызывающей скорее умиление или жалость, чем возбуждение. Впрочем, у всех свои странности.

Близилась кульминация. Мара слышала глухое медленное сердцебиение своего насильника, болезненно пульсирующее сквозь слой одежды – его одежды. То и дело он обдавал её своим жарким несвежим дыханием, чем заставлял её брезгливо морщиться.

Наконец толчки и постельная качка прекратились. Незнакомец издал последний – самый громкий – стон, закатил глаза и прижался к фигуре Мары максимально плотно. Экстаз достиг такого предела, что он вцепился пальцами в шёлковые простыни. Мара с ужасом осознала, что он кончил в неё.

Пока он тяжело дышал и медленно поднимался, она горько и тихо плакала – от обиды, боли и унижения. Ей нестерпимо захотелось, чтобы земля разверзлась у неё под ногами и она провалилась сквозь неё, а этот придурок полетел прямиком в чистилище.

– Это было хорошо, Марочка, – севшим голосом прошептал мужчина, продолжая насиловать Мару каждым своим словом, – Мне было очень хорошо, а тебе?

Мара не выдержала и начала громко всхлипывать. Истерика судорожно рвалась из неё наружу, а дышать по-прежнему было тяжело.

– Что такое, милая? – теперь в интонации сквозила забота, правда, деланная и насквозь фальшивая, – Слишком глубоко? М-да, пожалуй, ты права – я перестарался. Надо перезаписать…

Рот Мары издал изумлённо-испуганный визг, насколько это позволял плотный слой чёрной ткани.

– Ах да, всё время забываю тебе сказать! – незнакомец схватился за кепку и медленно, тяжело, со вздохами и стонами приподнялся с постели. – Ты только погляди!

Он неспешно подошёл к одной из полок напротив кровати. Взглянув на то, на что он показывает, Мара поняла две вещи: во-первых, то, ради чего всё это затевалось, а во-вторых, то, что она имеет дело далеко не с обычным извращенцем. Нет, извращенец ей достался далеко не обычный. Всё было намного серьёзнее.

Широкоплечий мужчина погладил покрасневшими здоровыми пальцами небольшую цифровую видеокамеру. Из-за своей черноты и размера она легко сливалась со стеной, а мигающая красная точка казалась слишком маленькой, чтобы обращать на неё внимание.

– Я – Режиссёр. – он пустился не то в монолог, не то в объяснения, не то в исповедь (похоже, что во всё сразу). – Я – творец. Я вижу то, что недоступно глазу другого, простого смертного… Замечу на улице человека и моментально начинаю представлять, в каком сюжете и в каком образе он мог бы блеснуть. Да и почему сразу человека? Это может быть кто и что угодно, будь то уличная кошка, то дохлый голубь, то мокрый помятый окурок. Главное, чтобы это было красиво. Отличие настоящего режиссёра от всех остальных именно в этом. Он видит красоту там, где другие не видят.

Мара уставилась немигающим взглядом на крошечную красную лампочку камеры, не в силах оторвать от неё глаз.

Между тем Режиссёр продолжал.

– Обидно только, что далеко не все признавали во мне истинного режиссёра. Как не признают и сейчас. Во ВГИКе ни мастер, ни однокурсники не воспринимали меня всерьёз. Они смеялись над тем, как я снимаю летящий в воздухе целлофановый пакет. Над чем тут смеяться? Разве это не красиво? Эти ублюдки, мнившие себя Тарковскими и Бергманами, были такими же, как все. Считали красивым лишь то, что принято считать красивым. Пакет, по их мнению, – убожество, ребячество. Чушь собачья! Легко снимать птичий полёт так, чтобы все восхищались. А попробуй-ка сними кружащийся на ветру пакет! Да так, чтобы передать всю его красоту, грацию, лёгкость! Посмотрим тогда, как вы запоёте!

Режиссёр распалялся всё больше и больше. На эти мгновения Мара даже забыла о том, какое чудовищное надругательство он только что над ней совершил, и в немом изумлении вся обратилась в слух. При не покидающем её страхе ей всё же стало любопытно, чем может закончиться сия пламенная речь.

– В Нью-Йоркской киношколе, конечно, к этому отнеслись благосклоннее. Пиндосы в целом ко всему относятся благосклоннее. Если в стране человек может жениться на телевизоре или на корове, что уж можно говорить о каких-то дурацких короткометражках с пакетами и дохлыми голубями, – с этими словами он горько усмехнулся. – Но признания я всё-таки не получил. Во всяком случае, на которое я рассчитывал.

Поначалу я, конечно, злился, ужасно злился. Но теперь я даже благодарен всем этим людям – даже мудакам, с которыми учился!… Они помогли мне прийти к осознанию одной важной вещи. Чтобы добиться признания, мне нужно снять нечто сверхвыдающееся, экстраординарное. Такое, что до меня не снимал никто. И вряд ли будет снимать после меня.

– А потом я встретил тебя, Марочка. – голос Режиссёра стал ласковее, и он, слегка покачиваясь, вновь двинулся в сторону Мары, – Признаться, как только я тебя увидел, то подумал, что сплю. Мол, не бывает на свете таких красивых женщин! Таких только в кино снимают! А потом, в ту же секунду, на меня снизошло озарение… Ну, конечно же! Раз таких снимают в кино, значит, я просто обязан снять тебя в своей картине. Картине, что прославит меня если не на весь мир, то точно на всю страну.

Режиссёр сел на смятую шёлковую постель у самых ног Мары. Из-под кепки блеснули страшные глаза. Мара шумно сглотнула – казалось, в них отражался сам дьявол.

– Ты ехала в метро в тот вечер – наверное, с учёбы. Одета ты была уж очень скромно, как прилежная студентка филфака, но всё же так притягательно, что я чуть не набросился на тебя прямо в вагоне. Еле сдержался! Нельзя такой красивой быть, Марочка. Нельзя. Ты одним своим существованием подвергаешь всех мужчин опасности.

Судя по твоему лицу, ты была сильно уставшей. Синяки под глазами, щёки впалые… И телефон в руке, конечно. О, преклоняюсь перед теми, кто создал социальные сети! В наш век можно ни капли не волноваться, как найти нужного тебе человека. С вероятностью 99,9% этот самый человек сам преподнесёт тебе всё на блюдечке – имя, адрес, телефон, фотографии… А тут так удачно совпало! Ты сидишь, тыча пальцем в экран, а я стою прямо за твоей хорошенькой спинкой! Мне стоило лишь наблюдать, внимательно читать и рассматривать всё, что ты листаешь, дабы ничего не упустить… Таким образом, за двадцать минут я успел узнать о тебе всё, Маржана Доновска. Но, конечно же, даже этого мне было мало.

После того, как ты сама показала мне, где и на кого учишься, узнать твоё расписание для меня не составило труда. Я начал приглядывать за тобой. Смотреть, как ты едешь на учёбу и как возвращаешься с неё, куда ходишь, чем занимаешься. Твоя семейка также не укрылась от моего зоркого режиссёрского глаза. Мамаша твоя, конечно, многовато заливает за воротник, – злобно хохотнул незнакомец. – Я бы с удовольствием снял фильм о нашем с тобой дивном свидании в твоей квартире, чем в этой залупе, но, боюсь, мамочка быстро найдёт на меня управу, да и мелкий будет против, не правда ли?

Глаза Мары потемнели от злости, а брови свелись к переносице. Ей страшно захотелось ударить этого наглеца, однако руки от тугих наручников уже онемели и перестали что-либо чувствовать.

– Я долго думал, как к тебе подступиться, Маржана. Но это не так просто, как я предполагал. Чёрт побери, рядом с тобой постоянно кто-то ошивается! То мелкий дауноватого вида братишка, то ненормальные друзья, то толпа мужиков, по каким-то смехотворным причинам решившая, что имеет на тебя право… А уж когда в твоей жизни появился этот кучерявый, я понял, что медлить больше нельзя. И решил действовать.

Как замечательно всё сложилось в этот вечер! Твой хахаль поступил очень неосмотрительно, оставив тебя одну на полпути к дому. Но в то же время он сильно упростил мне задачу, ведь мне не пришлось его устранять, чтобы не путался под ногами, да и он, сам того не подозревая, спас свою драгоценную задницу. Как чувствовал!

Сделав небольшую паузу, Режиссёр плотоядно покосился на Мару и погладил её по коленкам.

– И вот теперь ты здесь, в моих заботливых руках. На съёмочной площадке, которую я сам же и оборудовал. Дурочка, ты успела подумать, что я хочу снять тебя в порно? Глупости, это слишком просто и слишком низко для тебя! Я сделаю из тебя звезду, Маржана. Звезду мирового масштаба. Клянусь Богом, ты войдёшь в историю как первая женщина, участвовавшая в подобном без дублёра, грима и компьютерной графики! Только натуральная съёмка. Ну, и я наконец получу славу. Ту, которой заслуживаю.

Взгляд Режиссёра вновь изменился, чем заставил Мару даже не нервничать, а смертельно напугаться. В нём отразилась не просто кровожадность хищника, а кровожадность хищника, который точно знает, что его жертва никуда от него не сбежит ни при каких обстоятельствах. Это означало, что можно было не спешить и растягивать удовольствие от процесса. Похоже, этим Режиссёр и собирался заняться.

– Конечно, классика тем и хороша, что это классика, – продолжал разглагольствовать он, то превращая исповедь в лекцию, то наоборот, – Но всё же уходить в истоки немого кино я не буду. Как бы ни был прекрасен Чаплин, оставим его талант непревзойдённым. У моей главной героини будут слова. Всё-таки в столь важный и ответственный момент нужно заявить о себе, чтобы войти в историю, не правда ли?

С этими словами Режиссёр подошёл к Маре и вытащил чёрную, насквозь пропитавшуюся слюной тряпку у неё изо рта. Поначалу та не произнесла ни слова – лишь молча буравила своего насильника взглядом.

– Не хочешь ничего сказать нашим будущим зрителям, дорогая? Понимаю, что слом четвёртой стены – не самый лучший приём для их привлечения, но всё-таки картина у нас назревает феноменальная. Уникальная. Революционная! Так что мы можем позволить себе небольшую роскошь не соблюдать некоторые условности.

Мара продолжала молчать, однако её выразительный взгляд налитых кровью глаз говорил за неё всё. Режиссёр начал сердиться – тот терпеть не мог, когда что-то шло не по его плану. Он ждал как минимум пламенной тирады, слёзной мольбы отпустить – мол, она никому ничего никогда не скажет, только бы он даровал ей драгоценную свободу… Или хотя бы жалких криков о помощи, которых, конечно же, всё равно никто не услышит. Но эта девушка, как всегда, играла по своим правилам. Даже сейчас, в ситуации, когда, казалось, себе дороже было согласиться на всё, что тебе говорит человек, угрожающий твоей безопасности.

– Маржана, ты помнишь, о чём мы с тобой договаривались, перед тем как приехать сюда? Ты будешь говорить, когда я тебе скажу. Что в этом предложении осталось для тебя непонятным? Сейчас я требую, чтобы ты заговорила. Или ты язык проглотила вместе со слюной? Или говорить разучилась?

Ответом на его бессвязный поток риторических вопросов снова был взгляд. Один лишь только взгляд, который был куда красноречивее любых слов. Режиссёр вспыхнул от гнева и отвесил ей пощёчину – ещё сильнее, чем на улице под дождём.

– ТЫ БУДЕШЬ ГОВОРИТЬ ИЛИ НЕТ, СУКА???

Похоже, броню Мары всё же удалось пробить. Она заговорила. Но заговорила совсем не так, как он этого хотел. Вместо хоть сколько-нибудь внятной речи она смачно плюнула незнакомцу в лицо и, не теряя злобного достоинства в лице, полным вечной мерзлоты тоном произнесла лишь одно слово:

– Мразь.

От долгого молчания голос прозвучал более хрипло, чем обычно – точно после долгого сна. Однако интонация наводила куда больший ужас, чем лёгкая хрипотца.

Этого Режиссёр не мог ей простить. Чёртова девчонка испортила ему весь фильм, обещавший быть его лучшим творением. Он должен был превознести его до небес, создать славу не меньшую, чем у братьев Люмьер, а она!… Ничего особенно не делая, никаких усилий не прикладывая, Мара переключила всё внимание на себя. Сама того не осознавая, она подчинила его картину своим правилам игры, своему, только ей известному сценарию. Она стала звездой фильма, как того Режиссёр и хотел. Но всё же не того он хотел, не такую роль он ей прочил! Ярче всего в своей голове он представлял, как она молит его о пощаде, помиловании, как обещает сделать всё, что угодно, в обмен на свободу, исповедуется поневоле, дёргается в отчаянных попытках вырваться самостоятельно и плачет, и плачет… А он стоит над ней, улыбается, щадит, прощает всё на свете, точно священник осужденному на казнь, и соглашается на все её условия. Но потом, конечно же, поступает по-своему.