Текст книги "Люби на вдохе. Стреляй на выдохе (СИ)"

Автор книги: Jean-Tarrou

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– А я Марк, – я попытался мягко высвободить руку, но Щелковский держал крепко, – для Вас можно просто Марк.

– С тем хмурым господином у нас традиция после заключения очередной сделки отыгрывать партию в шахматы.

– И что получает победитель? – спросил я.

– Удовлетворение.

– Альфы... – я фыркнул. Тем временем, мы приблизились к столу, и в меня вперился холодный взгляд голубых глаз. Ох, нашли, чем испугать, тут проблемы покруче – крышесносный аромат моей жертвы.

– Владлен, познакомьтесь, это Марк. Марк очень мило согласился помочь мне достойно завершить нашу партию.

– Омега и шахматы? – Владлен наигранно удивился.

– Альфа и стулья?

– Что, простите? – не понял мужчина.

– Это вы простите. Я подумал, что мы играем в живое/неживое, – я плюхнулся рядом с довольно улыбающимся Щелковским, задев коленом его ногу. Да что же это такое! Он, как печка ходячая.  Я попытался отодвинуться, но места за столиком не хватало.

– Вам неудобно? – спросил Щелковский. Я передернул плечами, дескать, «плевать».

Владлен, поморщившись, двинул белого слона на B-5, спасая ферзя, Щелковский съел слона конем и вежливо поинтересовался:

– Нравятся шахматы, Марк? Это коллекционные. Каждая фигура лепилась с какого-то персонажа или реального человека. Прототипом черного короля, например, стал шейх Манбани...

– Тот, который издал указ о принудительной стерилизации омег-республиканцев?

– Он здесь исключительно как гениальный военный стратег и неплохой, к слову, шахматист.

Владлен устало потер виски и переместил пешку. Щелковский подвинулся ближе к столу, задев меня плечом. Следить за игрой, находясь рядом с ним, было чем-то из разряда изысканной пытки, в голове шумело, ныли суставы, как перед гриппом, в глазах все поплыло, я не выдержал и, нагнувшись к нему, зашипел: «Какого черта тебе нужна моя помощь?! Пешка с d6 на d7, оттянешь внимание белых на проходную. Раз. Ладья с e8 на e2, усилишь давление по второй горизонтали. Два. Конь с d4 на f5. И финита ля комедия. Ты поставишь шах и мат через три хода и прекрасно знаешь это без меня». Щелковский повернулся, и наши глаза оказались в паре сантиметров друг от друга, я нервно облизнул пересохшие губы, он с задумчивым выражением на лице проследил за этим движением и спросил:

– Тебе плохо? Ты очень бледный.

– Я в порядке. Просто хочу уйти.

И, извинившись, я поднялся и поспешил к выходу. На середине комнаты меня схватили и развернули к себе.

– Хорошо, уйдешь, – Щелковский выглядел решительно, –  но сначала прощальный танец.

– Чего? – это уже ни в какие ворота! – Я не танцую.

– Странно для человека, пришедшего в клуб, – Щелковский повернул голову к сцене. – Зион, окажите услугу. Порадуйте нас той испанской, про которую Вы рассказывали.

Зион кивнул и подал знак гитаристу. Короткий проигрыш, и комнату заполнил хриплый, надрывный голос. Он пробирался к самой коже мурашками, как и Щелковский, который крепко обнял меня, горячая рука прошлась по спине.

– Расслабься, – попросил он, – я буду танцевать за двоих.

– Расслаблюсь, – согласился я, задирая голову, тщетно пытаясь вдохнуть хоть что-то помимо его душного пряного аромата. –  Только если поведу.

– Ну попробуй, – влажный смешок в шею. Неспешное движение, сладкое покачивание вперед-назад, туда-обратно – прелюдия. Какой к черту танец, то был секс, стоя и без проникновения. Вот я отступаю, а он тянет на себя, заводит мою руку себе за спину, не принуждает – уговаривает. Он отстраняется, чтобы в следующий миг прижаться еще ближе, вплотную, впритык, и я чувствую, что у него стоит, не меньше, чем у меня.

Мир вокруг обесценился. Близость тел – наше золото, и мы богаты, пока длится танец. Я могу упереться в его твердую грудь, оттеснить к стене, чужое сердце бьется в мою ладонь. Я могу провести коленом по его ноге вверх, увидеть, как расширяются зрачки, затапливая янтарную радужку. Глаза в глаза, не отрываясь, иначе мы утонем...

Это история одной любви, 

и второй такой не найти, 

она заставила меня понять,

что есть добро и что есть зло...*

Он был везде, вокруг, так близко, так остро, будто нас не разделяли даже миллиметры одежды. Разворот, и голова пошла кругом, скольжение по краю. С последними переливами струн он мягко и глубоко прогнул меня в пояснице, мы замерли, тяжело дыша, меня трясло, как в лихорадке, анус сжимался и разжимался, стремясь ухватить хоть что-нибудь, желательно большой крепкий член, между ягодиц потекла влага. И все сложилось воедино – головная боль, ломота, чувствительность... Но срок через две недели! Что за подстава! Я поднял мутный взгляд на Щелковского. Конечно, он тоже понял, почувствовал. И не только он. Альфы подобрались.

– Дотерпишь до моего дома? – голос Щелковского звучал глухо и непривычно жестко. – Это двадцать минут.

– Я в порядке, – выдавил я. Боже, как я гордился тогда этой фразой.

– Ага, конечно, – он подхватил меня за талию и буквально потащил к выходу. От коленей вверх расползалась мерзкая слабость, я еле переставлял ноги. Видимо, по задумке природы с началом течки мы должны падать на колени и вилять жопой.

Твоего ж, блять, омегу-отца! Как добрались до машины, я не помню, Щелковский вытащил меня из клуба, как раненого товарища с поля боя, пару раз отбив свободной рукой рванувших к нам альф, помог усесться сзади, а сам запрыгнул на водительское сиденье и газанул, запахло паленой резиной. Я откинулся на холодную кожу. Главное, не касаться себя, не двигаться, тело горело.

– Открой окно со своей стороны, – попросил Щелковский, он сжимал руль, я видел, как побелели костяшки, промелькнула мысль, что ему сейчас тоже не сладко. Промелькнула и пропала, вся моя выдержка уходила на то, чтобы не приспустить штаны и не насадиться на собственные пальцы, я бы засунул сразу четыре и... Блять! Проматерился я вслух.

– Марк...

– Это ты, блять, виноват! Сбил мне на хер цикл! Своими...

– Марк...

– Че ж тебе... Арх! – машину качнуло, и я задел рукой колено. – Чеееерт! Че ж тебе не игралось в ебаные шахматы одному!

– Потерпи, Марк, осталось чуть-чуть.

– Ага, я потерплю, – со злорадным смешком я начал перелезать вперед на сиденье рядом с водителем, пахом проехался по креслу и всхлипнул,  – я даже, блять, придумал, как я потерплю.

– Марк, ты чего? Ты куда полез?

– Щас, щас, – хрипло шептал я, пытаясь развернуться.

– Ты чего творишь... Марк!

– Щас вместе потерпим! – я вжикнул молнией на штанах Щелковского, его член уткнулся мне в руку. Ох! Как там кричал тот омежка: «какой большой, какой твердый»? Готов подписаться под каждым словом и добавить «какой идеальный», с его члена можно было снимать слепок и ставить в храме плодородия на мраморный алтарь. Я бы ему поклонялся.

А еще у него стоял, как обелиск на площади Повиновения.

– Марк, – Щелковский выдохнул сквозь зубы, – ну что ты задумал? Мы уже близко...

– Я задумал, – я нагнулся, с силой провел языком от толстого солоноватого корня к самому концу, – отсосать тебе, Алекс, и ты кончишь,  – подул на розовую головку, – только когда разгонишь свою крошку до двухсот.

Я посмотрел на него и жадно облизнулся. Щелковский сглотнул, перевел напряженный взгляд на мелькающее полотно дороги.

– Марк... – начал Щелковский и подавился фразой, когда я, расслабив горло, заглотнул его большой горячий член не до конца, меня хватило до половины, но бьюсь об заклад, никто не брал его глубже. Чудесная наполненность во рту напомнила о тянущей пустоте в заднице. Я взял быстрый темп, пошлые причпокивания, хрипы на выдохе – древний, как мир, саундтрек. Тяжелая ладонь опустилась мне на голову, но не чтобы надавить, а придерживая, оберегая.

– Мааарк..., я на крайней левой... Я не могу...ааах...остановиться... Че ж ты, сученыш, творишь...

С характерным чпоком я оторвался от его члена. Вскинулся вверх, всосал кожу на шее, да, горькая на вкус, как и на запах, черный кофе, мой персональный энергетик.  Я залез себе в штаны и провел ладонью между ягодиц, собирая обильную смазку. Вылизывая судорожно бьющийся на шее пульс, я начал надрачивать ему член в том же ритме, в котором секундой раньше сосал.

– Я, кажется, просил разогнаться до двухсот, – я укусил его за мочку, – а не тормозить, – большой палец аккуратно обвел влажную головку, и мой кулак, истекающий смазкой, снова задвигался, хлюпая, вверх-вниз, вверх-вниз, чаще, чаще, – и уж тем более не останавливаться. Чуешь мой запах, Алекс? Он на твоем члене, твой огромный хуй весь во мне. Я так теку, для тебя...Пожалуйста, кончи, – я шептал, как в бреду, покусывая его ухо, – кончи в мою глотку так, чтобы я захлебнулся, чтобы сперма потекла у меня изо рта, чтобы мне пришлось вылизывать тебя и сиденье. Сейчас, Алекс, я хочу. Кончи, будь хорошим альфой...

Щедро вымазанный в моей смазке, его член пах сладко, как клубника в сахаре. Я взял его слишком глубоко и закашлялся, стенки горла сокращались, выжимая из альфы оргазм, его правая нога дернулась, вдавила педаль газа, стрелка спидометра взлетела к «200», с обреченным мягким стоном Алекс начал спускать мне в рот.

Тишина, и наш теперь смешанный запах. Впервые с пубертатных времен я кончил, не прикасаясь ни к заднице, ни к члену, просто от того, что чья-то пряная струя ударилась в горло. Себе хоть не ври, Марк, не «чья-то». Машина остановилась, я упал на сиденье, вытирая рукавом сперму с подбородка, рубашка от Riony мне этого не простит, ну и хуй с ней. Мы стояли возле знакомого по слежке трехэтажного дома. Щелковский обошел машину, распахнул дверь с моей стороны и просунул голову в салон;

– Ну все, парень, – он ухмыльнулся, глаза, выгоревшие до золота, блестели, – ты попал.

Он выдернул меня из машины и потащил к дому. На крыльце я споткнулся, и Щелковский, одной рукой подхватив меня под задницу, свободной – провел электронной карточкой вдоль замка, жужжание, дверь отъехала в сторону, он легко взбежал на второй этаж и, пинком открыв дверь, бросил меня на кровать. Смирившись, я заметил, что даже покачивание на мягком матрасе, способно завести меня еще сильнее. Я мало что соображал, запах альфы полностью овладел мной. То, что в моих брюках настойчиво звонит телефон, услышал Щелковский, он склонился надо мной, опираясь на руки:

– Кому там неймется? – залез в передний карман моих джинсов, вытаскивая телефон, я нетерпеливо вильнул бедрами. – Сейчас, малыш, все будет... Тут у тебя «брат» на дисплее, я вырублю?

А я думал, ничто не может привести меня в чувства, и нате – ведро ледяной воды в жару. Под «братом» я забил номер заказчика, вернее одного из его посредников, звонить он мог только в случае непредвиденных обстоятельств.

– Я отвечу, это быстро, – голос, как у смертельно больного, я вставил беспроводной наушник в ухо и нажал на «принять». – Слушаю.

– Доброе время суток, Марк.

Я завороженно наблюдал, как Щелковский снимает с себя пиджак, откидывает в сторону, потом сдергивает галстук... Я потянулся к нему, помогая справиться с пуговицами на манжетах, провел пальцами вдоль выраженных вен на широких запястьях.

– Что случилось? – спросил я, рубашка летит на пол, и я не могу оторвать масляного взгляда от могучего разворота плеч, вспомнились индийские скульптуры в Карли.

– Все отлично, Марк, просто хотел узнать, как наше дело.

– Какого черта? Мы договорились, что я позвоню, – темные соски, блестящие от пота кубики пресса...

– Марк, у Вас все под контролем?

Щелковский стянул штаны и, поддев двумя пальцами боксеры, медленно потянул их вниз... Я громко сглотнул.

– Все под контролем.

Да, я уже видел его голым на мониторе, когда он принимал душ, да и пять минут назад я держал его член во рту. Но вот так близко и целиком, в жарком облаке собственных феромонов, полностью обнаженный, сильный, Щелковский вышибал мозг на раз, он был похож на доброго хищника. Доброго только ко мне.

– Марк, мы долго искали лучшего специалиста и, стоит признаться, были удивлены, когда лучшим назвали Вас. Без обид, но все же слабый прекрасный пол..., – Щелковский слегка подтолкнул меня, заставляя откинуться на подушки, жадно втянул носом мой запах. – Так вот. Я надеюсь, наши предрассудки останутся всего лишь предрассудками. Мы не те люди, которых стоит расстраивать.

«Мы не те люди», мы потеряли власть над собой: самец, почуявший течку, и омега, жаждущая отдаться. Мы смотрим в восторженном оцепенении, осознавая, что вот-вот сорвемся.

– Я позвоню, когда дело будет сделано, – отчеканил я и вырубил связь. – Иди ко мне.

Я притянул его за шею, впиваясь губами в плечи, ключицы, обхватывая ногами, прижимая туда, где все было мокро, туда, где он был мне так нужен.

– Какого хрена я еще одет?

– Ты долго болтал. Все в порядке?

– Нет, не в порядке, этот член, – я сжал его дубинку, которая пребывала в боевой готовности, – должен быть на двадцать сантиметров глубже.

– Он будет глубже на двадцать пять, обещаю, – он зарылся носом в мои волосы.  – Твой запах – это что-то, – ловкие пальцы расстегнули рубашку, как бы случайно задели соски, во рту у меня скопилась слюна с металлическим привкусом, я зажмурился. – Нет, открой глаза, смотри, как я ласкаю тебя, –  губы прошлись от груди вниз, кончик языка занырнул в пупок, пощекотал,  – ты думаешь, что сильный, но тебя хочется нежить и ублажать, – он наконец стянул с меня штаны и перевернул на живот, возбужденный член уткнулся в одеяло. Его язык прошелся от щиколотки к ступне, и я вздрогнул, когда он слегка прикусил мизинец. В обычной жизни ноги были моей засекреченной эрогенной зоной, я даже обтягивающие штаны не носил по этой причине. Сейчас, в течку, мне захотелось вопить, я задохнулся, когда горячий рот всосал кожу на внутренней стороне колена, и губы двинулись вверх к бедру, оставляя влажный след. Я до крови прикусил ладонь, из глаз потекли предательские слезы. Щелковский что-то почувствовал, потому что подтянулся вверх, придавив меня своим телом.

– Ну что ты, малыш, – он отнял прокушенную ладонь и начал гладить меня уверенно, везде, надавливая, порхая, касаясь лишь кончиками пальцев. –  Не терпи, – его губы выцеловывали мою шею, плечи, татуировку волка между лопаток. – Не терпи, малыш, кричи. Помнишь, ты говорил, что течешь для меня, – его каменный член лег между моих ягодиц и заскользил вверх-вниз, не проникая, а только надавливая горячей плотью на сокращающийся анус. – Ты самая мокрая, самая отвязная омежка в моей жизни. Давай, покричи, –  он покачивался на мне всем телом, как на волнах, не прекращая целовать и гладить, опуская меня на самое дно моей омежьей сущности, – покричи для меня, малыш, – он слизнул слезы с щеки.

– Не надо, – ненавидя себя за жалобные нотки, я оттопырил задницу, пытаясь прижаться к нему плотнее. – Просто трахни меня...просто выеби...

– Я буду любить тебя, – его крупные ладони начали с силой мять мои ягодицы, сжимая чувствительные половинки вокруг своего члена, я выгнулся, из горла вырвались хрипы. – Я буду сладко любить тебя по самые яица, у меня толстый бугор у корня, это чтобы ты раскрылся на полную, заглотил меня, застрял, – его зубы впиваются в мое плечо, но не прокусывают, а держат, как в капкане, и отпускают. –  Мой член постепенно войдет в тебя вот досюда, – он провел по влажной от пота ямке на пояснице.  – И я стану драть тебя самым огромным хуем в твоей жизни, а ты будешь визжать, как сука. Нам будет сладко, малыш, только не терпи, не выйдет. Со мной у тебя не получится терпеть. Хочу, чтобы ты кричал, просил...

Это бы кончилось абсолютным подчинением, окончательным растворением, если бы под Щелковским лежала любая другая омега.

– Ах ты сука, – прошипел я и ударил его локтем по чувствительной точке на боку, так что ему пришлось слегка отстраниться, как змея, я вынырнул из-под него, а потом отточенным движением, используя его же вес, опрокинул альфу на спину, выдохнув, я прыгнул на него, с размаху насаживаясь на член. Наши стоны перешли в один откровенный крик, Щелковский схватил меня за талию, приподнимая и удерживая.

– Придурок, поранишься...

– Не держи меня, – проскулил я, тщетно пытаясь преодолеть сопротивление его рук и опуститься до конца, – иначе я сломаю тебе нос, –  глаза Щелковского почернели, радужку затопили расширенные зрачки, каждый мускул на его теле подрагивал от напряжения. – Отпусти, Аааалекс, – простонал я, – мне нужно...не могу больше...Ебааать...Пожалуйста, прошу, доволен?! Сукааааа-ах...

И он отпустил, вцепился руками в железное изголовье кровати.

На моей влажной спине черный волк выл на Луну, а я выл в потолок, прыгая на каменном члене Щелковского. Я скакал на нем, как последняя блядь, делая короткие резкие движения, почти не поднимаясь, чувствуя член так глубоко, как будто он ходил поршнем в моем животе, я не мог перестать материться сквозь слезы: «Сука ты, блядь, альфа гребанная, зачем ты...ах...так...зачем ты, боже, ааааа! Бляяаааааать...» Он смотрел на меня восхищенным слегка безумным взглядом и дышал, как дышат кони, пущенные в галоп. Он был огромный, и если бы не смазка, льющаяся из меня тонкими струйками, я бы застрял и вряд ли смог двигаться. Но я скакал на нем, намертво сжав покрытые темными мягкими волосками бедра, а он бился тазом мне навстречу, и каждое столкновение вышибало крик из моей груди. Не прекращая двигаться, я упал к нему на грудь и ткнулся в губы детским поцелуем, это невинное касание стало последней каплей для нас обоих. С коротким вскриком я выплеснулся ему на живот, а Алекс рыкнул по-звериному и начал кончать, прошибая меня горячей струей до самого нутра, узел на его члене увеличивался, растягивая и так до предела раскрытый анус, распирая до боли, заставляя ловить послеоргазменные судороги всем позвоночником, я вздрагивал в сухих рыданиях и тихо стонал без перерыва на одной ноте.

Алекс гладил меня по спине, по натянутой на его член заднице, что-то шептал в ухо, успокаивая, утешая, целовал в глаза, мокрый лоб, подбородок.

– Все будет хорошо, малыш, теперь я буду рядом, Марк, это ничего...поплачь, все хорошо...

Но я, наоборот, начал затихать, вытянул ноги и рвано вздохнул, мне было так спокойно, в памяти мелькнуло забытое слово, совершенно неуместное в моей жизни – «уютно».

Я приласкал длинный шрам на его руке, потерся щекой о выпуклый след от пули, я лежал на нем и наслаждался самой болезненной, самой лучшей вязкой в моей жизни.

* «Historia de un amor», исп. здесь Zaz, автор Карлос Элета Альмаран

========== Глава 5 ==========

        Через двое суток течка кончилась, и мы смогли выбраться из постели. Я еще не понял всего ужаса происшедшего, но этот ужас затаился на задворках сознания.

Щелковский свежий, полностью одетый вошел в спальню, где я, лежа на развороченной постели, бездумно пялился в стену. Он поставил поднос с едой на прикроватную тумбочку.

– Тебе надо поесть, и я положил витамины для омег. Марк, мы не предохранялись...

– Не парься, я на таблетках.

– Я не парюсь. Ты как?

Я неопределенно помотал головой.

– Мне надо в офис, там все в тартарары летит из-за моего непредвиденного уикенда. В два у меня встреча с фармацевтами, я отделаюсь от них так быстро, как смогу. Ты будешь здесь?

Я пожал плечами.

Он поднял с пола мой телефон и позвонил себе.

– Это мой номер. Свяжемся вечером, – он наклонился и быстро чмокнул меня в висок, – постарайся отдохнуть.

Как только хлопнула входная дверь, я встал, поморщившись от покалываний в заднице, и начал собирать свою одежду с пола.

В груди у меня покачивались эфемерные весы, на одну чашу легла моя работа, которая была не просто работой, а моей жизнью, и никто не знал, скольких усилий мне стоило эту жизнь завоевать. Что бы ни говорили, это мир альф с большими членами и бет с холодными мозгами, чтобы занять их место (а не место при них), омега должен быть в два раза лучше во всем. Всегда.

На вторую чашу весов мне следовало поставить последние дни и то, что за ними скрывалось, но я не хотел принимать взвешенное решение, я боялся того, каким оно будет. Поэтому вторая чаша пустовала.

Я механически оделся и покинул дом Щелковского.

В родном убежище я принял душ, вылив на себя полбанки шампуня, бесполезно – сквозь обещанный «морской бриз» все равно пробивался запах Алекса. Стоило мне прикрыть глаза, как всплывали сцены из минувших суток.

> – И откуда ты такой взялся? – Щелковский задумчиво перебирает мои волосы, отросли ж, блин, патлы. 

– Какой «такой»?

– Злой, красивый, – пальцы скользят по щеке, пощекотав шею, спускаются к острым ключицам, – еж наизнанку, все иглы внутрь, у тебя там постоянно болит... 

Я приподнимаюсь и целую его – напористо, взатяг, грубо толкаюсь в рот языком, так чтобы альфа встрепенулся, мгновенно  перехватывая инициативу, чтобы он заткнулся и не рвал меня на куски своим обжигающим пониманием.

Выйдя из душа и откопав чистую футболку, я спустился на нулевой этаж, раньше там были морозильные камеры, а теперь хранилище оружия. Сев на корточки, я набил на синем дисплее постоянную Aпери до пятого знака и открыл сейф. В свете голубых ламп на подставке стоял мой самый привередливый питомец  – венгерская винтовка Пантера M-20. Поговорка про плохого танцора и мешающие ему яйца в снайперском деле не работает – место, погода, оружие важны для хорошего выстрела не меньше, чем талант.

Сложив Пантеру в чехол, я выкатил мотоцикл и рванул в Сити, к офису Щелковского. Он сказал, что встреча с фармацевтами назначена на два, значит, из офиса он выйдет около часа, у меня было полтора часа в запасе, чтобы добраться до места, выбрать точку и подготовиться.

Ветер завывал у подбородка там, где заканчивался шлем, я гнал на максимуме, проскакивая на красный, обгоняя по встречке, пригибаясь к земле на крутых поворотах.

Ночью отбушевал ливень, и черная лента, убегающая под колеса моего мотоцикла, поблескивала серебром, небо, взбухшее от молочной влажности, замерло низко, и в ушах звенело древнее «Call me», заглушая визг резины.

разукрась меня, мой милый,

в цвет твоей мечты... *

Я ловил себя на том, что мне плевать, доеду я или нет.

Небоскреб «Неопрома» возвышался неприступной крепостью с западной стороны площади Альберта Эдисона. Приближалось время ланча, и люди в деловых костюмах сновали по залитому солнцем газону, иногда останавливаясь возле ларьков, чтобы купить сигареты, сэндвич или кофе. С точки, которую я выбрал – крыша дома моды «Мио» – отлично просматривался центральный вход в «Неопром» и большая часть площади. Всю неделю Щелковский появлялся с главного выхода, хотя у него был отдельный выезд из гаража. Так вышло, что последнее, самое удачное покушение произошло именно в гараже и, несмотря на уверения СБ, что светиться каждый день у центральных ворот самоубийственно, Щелковский суеверно обходил офисный гараж стороной.

Я открыл чехол и собрал Пантеру за 10 секунд. Мастерство не бабло, его не пропьешь.

Стоило мне взять в руки винтовку, как все посторонние мысли остались за плотным занавесом. Рабочий настрой – то, чему снайпера учат первым делом. Усиленное сердцебиение, учащенное дыхание могут испортить выстрел, поэтому все должно быть доведено до автоматизма: я знал то, слегка истертое место на прикладе, куда прислонится моя щека, знал с точностью до миллиметра, на каком расстоянии от прицела будет мой глаз, знал, сколько времени потребуется для поправок на ветер и дальность, знал, что будет один выстрел и один труп.

Я навел прицел на вход, без пяти минут час все застыло в моих глазах: серые откормленные голуби, люди, машины. Стеклянные двери разъехались, и появился он в сопровождении телохранителей  и трех мужчин-акционеров, заговорил о чем-то с человеком на крыльце. Тем временем краем глаза я заметил нечто странное на площади, то, что можно было заметить только сверху. Люди внизу двигалась беспорядочно, сталкиваясь, огибая друг друга, притираясь, проталкиваясь, но две темные фигуры шли быстро и целенаправленно с разных сторон, они пробивали толпу, как два волнореза, образуя что-то вроде клина, который сходился на Щелковском. Азиаты, китайцы.

Китайские киллеры никогда не работают в одиночку, всегда парами, реже тройками, четверками – нет, четыре у них несчастливое число. В работе китайцы используют, так называемую, «лентяйку». «Лентяйка» – это близкострельная самоделка с «умными» пулями, хороша тем, что позволяет особо не целиться, куда бы пуля ни попала, она найдет путь к жизненно важному органу, мучительный путь, во время которого жертву корчит от разрывающего внутренности куска железа.

Ничего. Ничего, я успею первым.

Ветер под сорок градусов, скорость четыре км/ч, расстояние до цели...

Как там? «Ты больше не на моей стороне, милый...» * Блять, блять...

Дистанция более тысячи, возможен снос вправо на 0,7 угловых.

Все будет хорошо, малыш, теперь я буду рядом, Марк, это ничего, поплачь...

Глубокий выдох, звуки исчезают. Раз. Два. Три. Я нажимаю курок.

Китаец, подбирающийся слева, падает, суматоха, крики. Второй остановился, удивленно крутит головой. Ну да, снайперский выстрел из ниоткуда – это не то, что можно ожидать.

Прицел, выдох, счет на четыре, щелчок, и второй отправляется вслед за напарником в лучший мир, если, конечно, не был атеистом. Я уже не вижу, как телохранители уводят Щелковского, отступая обратно в здание. Сдернув винтовку со стойки, я бухаюсь на пол, прислонившись спиной к бетонному парапету.

В смертельном треугольнике заказчик-жертва-киллер всегда умирает хотя бы один. Это первая заповедь. Только что я исключил нас с Алексом.

–

Скоро я объясню ему, что бороться надо не с последствиями, а с причиной, а значит, не от киллеров спасаться, а убирать главного врага. Алекс возразит, что он бизнесмен, политик, да кто угодно, но не убийца, на что я отвечу: «Ну и прекрасно, одного в нашей паре более чем достаточно». Алекс пообещает улучшить охранную систему, я скептически хмыкну: «Твою охранную систему надо не улучшать, а создавать, и я займусь этим лично». Он поломается, поломается и уволит к херам всю свою СБ в полном составе. Часть киллеров, узнав, что «Ангел Смерти» теперь стоит за спиной Щелковского, поместит Алекса в черный список «не принимаемых заказов», мне же понадобится три месяца, чтобы вычислить и устранить заказчика, после чего жизнь наша устаканится, и я смогу вернуться к родному ремеслу, Щелковский, назвавший меня когда-то «ежом наизнанку», в быту окажется самым настоящим дикобразом, впрочем, я буду прощать и даже полюблю все его тараканы, потому что он так никогда и не спросит меня, зачем я в тот день пришел на крышу.

Но все это будет потом, через час, неделю, год, а пока я сижу на крыше «Мио», сжимаю в руках еще теплый приклад и медленно вдыхаю и выдыхаю.

* «Call me», испол. Blondie, пер. Дмитрий Гришаков

* вспоминает слова из песни «Historia de un amor», которая звучала во время танца.