Текст книги "Лучше воздушного шара (СИ)"

Автор книги: Илай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

 ...тогда обратились они к небу, и разверзлось небо, и было сказано им:

  «Взойдите на небо, и пусть, где вы были, настанет царство людей».

  (Воззвание к колоссам, 1247)

I

   Он шёл за ней следом, его звали Шаш.

   Старый Шаш, безумец-Шаш – он теперь только и жил, ей казалось, чтобы идти за ней, и без своей этой цели давно бы рассыпался в прах. Он шёл, смешно и страшно припадая на тонкие ноги, он – ровесник трёх веков. Говорят, что умерев, он обратится в чёрный камень: обсидианом станет его доспех и орлиные лапы, и он, словно мёртвый колосс, будет памятником себе самому. Но сейчас он шёл, и один его шаг стоил двух её.

   За его плечом качался грозный Нэн'Ашхар – клевец и молот, однажды свергший каменную львицу, стальной палач великого Орнлу.

   Шаш любил свой молот так же, как и свой бесценный щит – щит, который у него украли.

   ...Круглый рондаш был тяжёл для неё, и она волокла его за собой, тащила, привязав к себе скрученным в канат тряпьём. Щит оставлял на песке гладкую дорожку, а в золотой его глади играло яркое, совсем по-летнему жаркое солнце.

   Ей не нравилось это солнце. Оно успело согреть барханы до дрожащего марева, а Шаш всё шёл за ней, и если б чудовищный молот не гнул его к земле, если б не вязли в песке его странные птичьи ноги, он, без сомнений, уже настиг бы её.

   Её звали Мирой, она видела пятнадцать вёсен. Порой ей казалось, что их прошло куда больше, но бабушка Танар считала каждую, и не было причин ей не верить.

⁂

   Бабушка Танар измельчает в ступке сушёные травы, в доме пахнет ромашкой и тмином. Гилт-растяпа смотрит и мотает на ус. Малышка Луми не умеет молчать:

   – Что это? А это что?

   – То остроцвет, его не трогай, – объясняет Танар. – А это свист-трава: на ветру она свистит и пугает коз.

   Луми берёт резной длинный лист и дует что есть силы. Никакого свиста. Обманула бабушка Танар? А чего она тогда ухмыляется?

   Мира и Луми – сёстры. Гилт – странный парень из странного места. Ещё тем летом он приехал на повозке из «города», где большие каменные дома и где, куда ни плюнь, всюду «посвещение».

   – Просвещение, – вечно поправляет он.

   – Зануда! – вечно сердится Мира.

   Она ни разу не видела город и поначалу не верила Гилтовым байкам: что ходит он в «университет» с громадными колоннами, и что тамошний старейшина, «ректор», послал его сюда, дабы он учился. Зачем, спрашивается, нужен университет с колоннами, если учиться надо здесь?

   – Ваш край известен опытными травниками, – объясняет Гилт. – А теория, нас учат, мертва без практики.

   Вскоре Мира поняла смысл этих слов.

   Гилт-из-Университета был умён, но умён как-то однобоко. Он мог читать книги на сложном языке (и, похоже, прочёл их немало), но при этом даже не знал, что остроцвет нельзя рвать голыми руками: будут волдыри!

   Свист-траву и волчий зев он называл странными напыщенными именами. Это потому, он пояснял, что в другом месте ту же самую траву могут звать иначе, и чтобы не запутаться, для каждой выдумано по мудрёному слову. Наверное, думала Мира, это всё изобрели такие же горе-умники, как он.

   Первое время Гилта порывались задирать два рыбацких сына. В конце концов Мира не выдержала и отделала их, и с того дня взялась учить его драться. Боец на палках из Гилта выходил пропащий, но Мира здраво рассудила, что лук для него – дело вовсе безнадёжное. Она-то первую стрелу пустила в детстве, когда ей было вёсен пять, как сейчас малышке Лу.

   По вечерам Гилт любил взобраться на одну из ближних невысоких скал. Сельская равнина, почти полностью окружённая ими, лежала будто в сложенных ладонях – защищённая от красных песков с юга, отделённая длинным озером с севера.

   В свой журнал он срисовывал редкие травы, записывал что-то на учёном языке. Однажды Мира заглянула туда – и нашла на последней странице собственный портрет, только с вызывающе распущенными волосами. Рисунок ей жутко понравился, но блюдя приличия она всё же вздула Гилта на ближайшей тренировке.

   После ухаживая за ним, она отметила его редкую стойкость: субтильный с виду, он тем не менее обладал какой-то внутренней силой, разительно отличаясь этим и от рыбацких сыновей, и даже от внука старосты Илая, в которого Мира, смешно сказать, раньше считала себя влюблённой. Жажда знаний Гилта не ведала границ. Хотел ли он стать лучшим травником на земле или же просто донести до всех на свете своё просвещение, Мира не знала.

   Единственным, к чему Гилт относился без искры в глазах, было Каменное Древо.

   – Колосс, – говорил он.

   – Божество, – с придыханием шептала бабушка.

   – Хранитель наш, Эсфе́рос, – повторял староста Илай.

   Мало кто кроме старосты умел общаться с Древом. Оно возвышалось над прочими деревьями и скатами крыш и было бы первым, что заметит случайный путник, пролегай сквозь селение какие-нибудь пути.

II

   Этот ручеёк Мира навестила дважды. Вчера – случайно, теперь же нарочно высматривая и боясь проглядеть. Лишь когда из-за бархана показались рыжие от пыли кусты, она перевела дух и обернулась.

   Шаш отставал. За последний час она оторвалась почти на милю, а значит, имела несколько лишних минут. Освободившись от лямки, Мира оставила рондаш и побежала к ручью. Она продралась через жёсткие колючие ветки, сорвала с головы пустынный платок и прильнула к воде. Было трудно напиться, не подняв песчаную муть. Затем она вспомнила о фляге.

   Шустрая ящерка-землеройка шмыгнула мимо, и Мира представила, как вкусно было бы зажарить такую на огне. Пока наполялась фляга, она выводила буквы на влажном песке у ручья. Без всякого смысла – просто вспоминая уроки Гилта и думая о том, как хорошо им было, как спокойно вместе...

   Поняв, что фляга давно полна, Мира вздрогнула и поднялась. Шаш был в каких-нибудь ста шагах и, того хуже, двигался не к ней, а напрямик к золотому щиту, словно птица-сорока, манимая яркой безделицей.

   Мира выхватила короткий ивовый лук, наложила стрелу, принялась дышать глубоко и ровно. Стон тетивы пришёлся между ударами сердца.

   Стрела угодила аккурат в щель доспеха, но звук был таким, будто под панцирем, под тяжёлым забралом уже и не было плоти – лишь чёрный камень обсидиан.

   Вчерашние стрелы тратились так же. Впустую.

   Проклиная себя за надежду, Мира поспешила назад. Рондаш ждал, призывно поблескивая на полуденном солнце. Этой ночью, впервые коснувшись его, узнав его тяжесть, она подумала было, что не сдвинет столько золота с места. К счастью, она ошибалась. Теперь же, напившись, она ощутила, что способна уйти от птиценогого Шаша на милю, на две, а может, и больше.

   Когда она продолжила путь, Шаш подошёл совсем близко. Его панцирь, начищенный ветром и красным песком, – она заметила только теперь – был украшен гравюрами: сценами давних, неизвестных ей битв.

⁂

   На рисунках Гилта прелестным было всё: травы, пейзажи – а уж тем более Лу. Налюбовавшись собой, та перевернула альбомный лист. С другой его стороны виднелся тонкий набросок: тройной изогнутый ствол, увенчанный раскидистой кроной.

   – Это же... это... – Луми поджала губы, недовольная собой от забытого слова, и обратила к Гилту вопрошающие голубые глаза.

   – Эсферос, – он посмотрел вниз, на Каменное Древо.

   – Наш хранитель, – кивнула Луми.

   Гилт нахмурился, точно желая возразить, но передумал и вернулся к рисунку.

   Мира привалилась спиной к вязанке ароматного сухотравья. Она знала, чем раздосадован Гилт, но, как и он, решила смолчать и теперь разглядывала причудливое облако, заложив за голову руки и посасывая сладкий стебелёк.

   Луми не могла знать всего, что знала старшая сестра, но её чуткая натура уловила повисшее в воздухе напряжение.

   – Бабушка говорит, ты ненавидишь колоссов, – сказала она.

   Гилт отозвался не сразу.

   – Вовсе нет. Просто... – он помедлил ещё, решая, похоже, какой именно из сестёр собирается ответить.

   – Колоссы мешают его «просвещению», – вставила старшая.

   – Их время прошло, – он произнёс. – Создатель не хочет, чтобы мы уповали на вещи, которые не в силах понять. Вместо чудес он дал нам вот это.

   Гилт указал пальцем на свою голову. Луми непонимающе моргнула.

   – Сальные волосы, – подсказала сестра.

   – Колоссы и люди, я верю, однажды смогут жить рядом – но только как равные. В истории великого исхода сказано: многие колоссы сами понимали, что им пора уйти.

   В подтверждение этих слов Гилт продемонстрировал старую потрёпанную книжку. И тут же об этом пожалел.

   – Почитай немного! Ну почитай, а? – Луми хитро прищурилась: – Или я скажу бабушке Танар, чем вы двое занимались, пока думали, что меня нет.

   Мира прыснула, выплюнув пожёванный стебелёк.

   – Давай, – сказала она Гилту, нарушив недолгую тишину, – я тоже хочу послушать.

   Мира вновь рассматривала облака и потому не была уверена, что в ту короткую заминку Гилт действительно просил её одобрения как старшей сестры, – но так было бы, пожалуй, правильно, и когда он начал рассказ, она решила, что не ошиблась.

III

   Красные пески не терпят легкомысленного к себе отношения. Пустошь может выглядеть невинной, но стоит только забыться, допустить оплошность, пренебречь любым из великого множества правил – как останешься тут насовсем.

   Мира знала это, но всё равно ошиблась. Первый раз – когда решила, что измождённое тело простит ей новый отчаянный темп. Второй – стянув со вспотевшей головы бурый от пыли пустынный платок.

   Она села выпить воды и отдышаться, когда солнце, почти вечернее, но всё ещё злое, сделало ход.

   Когда-то Мира уже падала в обморок – и теперь безошибочно распознала чувство, какое приходит за два, может, три удара сердца, прежде чем сознание канет в темноту.

   Тук...

   Она успела подумать, как ей не хочется навечно остаться в этих песках. Она вспомнила о пустынном шакале, чей тощий силуэт нет-нет, да и проступал из дымки над гребнями далёких дюн. Она оглянулась: Шаш выглядел маленькой чёрной точкой.

   Тук...

   Точка, дюны, горизонт – все они вдруг накренились и разом поплыли. Мире казалось, она утопает, погружается в вязкую муть: всё глубже, темней; в мыслях лишь жажда нащупать носками твёрдую землю; затем – ничего.

   Тук...

   Последнее, что Мира успела – нашарить в кармане и сунуть в рот горсть колючих засушенных листьев.

⁂

   – Кто такие колоссы? Откуда они взялись? Этого вам не скажет ни один человек... кроме того типа, что продаёт зелья вечной жизни по склянке за пять монет.

   Одни полагают колоссов богами, другие – посланцами небес, третьи считают их всего лишь созданиями, издревле жившими на этой земле. Колоссы могут напоминать и птиц, и рыб, и животных, и всё то, что растёт на полях. Но никто из них не рыба, не птица и не дерево.

   Они не едят пищу, не спят и не плодятся. Они не стареют, их не берёт хворь, они обладают удивительной силой. Все они разумны – но разум их проявляется в абсурдных, нечеловеческих формах. Они могут быть добры, как мудрый койот Орнлу, или жестоки, как змей Сун'ла, но мотивы их доброты и их жестокости неизменно остаются загадкой.

   – Ты рассказываешь, – насупилась Лу, – а я просила почитать.

   Она подошла ближе и заглянула в книжку Гилта. Тот листал её рукой, наименее пострадавшей от какой-уже-по-счёту встречи с остроцветом.

   – Кто это? – Луми ткнула в изображение четвероногого зверя, угловатого, будто он вытесан из цельной скалы.

   – Это Целозия, каменная львица, – ответил Гилт. – Три века назад, когда Создатель велел колоссам покинуть наш мир, Целозия была первой из тех, кто воспротивился этому.

   – И началась война?

   – Началась война. Колоссы против колоссов, колоссы против людей, люди против людей...

   – Почему?

   Гилт поднял взгляд на Луми.

   – Почему люди против людей? – уточнила она.

   – Потому что многие привыкли к колоссам. Кто-то считал их богами, другие – хотели свободы от них.

   – Такие, как он?

   Луми указала на другую картинку.

   – Да... – рассеянно согласился Гилт. – Быть может, из-за таких мы и победили.

   Мире наскучило играть равнодушие и она тоже придвинулась к Гилту. Рисунок на пожелтевшей странице изображал воина в латах. Одной рукой тот держал огромный молот-клевец, другой – щит, круглый и блестящий. Но гораздо странней были его птичьи ноги.

   Сдавшись под взглядами сестёр, Гилт прочитал:

   – ...он бился с Целозией два дня и две ночи, и не мог совладать с её каменной шкурой. Тогда мудрый Орнлу дал ему Нэн'Ашхар и дал орлиные ноги, дабы вонзался он ими в землю и стоял на ней твёрдо. И поверг тогда он львицу на землю, и запылала высь над его головой смарагдовым светом в знак благосклонности небес.

   Гилт оторвался от книги и подставил лицо вечернему солнцу.

   – А дальше? – потребовала Луми.

   – История кончилось плохо, – он поморщился. – Воин тот лишился рассудка и стал убивать всех без разбора. Всех колоссов – и тех, и других. За это наказанный вечным скитанием, он всё ещё бродит по полям старых битв. А в небе над ним, очень редко, можно увидеть изумрудное пламя.

   Гилт потянулся, не выпуская книгу, и дочитал страницу на вытянутых руках:

   – ...имя его за сделанное им было предано забвению, и прозвали его Шаш, что на старом наречии значит «орёл».

IV

   Босые они бегут по полю ромашек – только Мира и Лу. Мокрая от росы трава щекочет им пальцы. В небе круглобокий и важный, полный горячего воздуха, проплывает шар. Огромный шар, просто гигантский!

   Мира смеялась, когда её укусил вдруг комарик: далекий, едва различимый укол. Что это? Боль? Какой-то пустяк!

   Но боль продолжала расти. Она наливалась и крепла и вот уж она размером с ромашку, вот она с Луми, и вдруг – больше воздушного шара! И тут же весь мир приютился на краю этой боли. Маленький мир, едва различимый.

   ...Она заорала прежде, чем открыла глаза. Принялась отхаркивать размокшие листья. Последний, прилипший, вынула дрожащей рукой. Схватила флягу, глотнула воды. Её стошнило и она снова захлебнулась криком, когда желудочный сок коснулся изъеденной остроцветом глотки.

   Минуту, а может две Мира мечтала только о том, чтобы воткнуть свой нож себе в горло. Чтобы всё прекратилось.

   В глазах ещё плясали зелёные пятна, когда, наконец, она смогла осмотреться. Шагах в двадцати стоял тощий шакал и разглядывал её с живым интересом. Она выставила руку и сложила пальцы в знак, за который как-то в детстве её высекли крапивой.

   Без сознания Мира провалялась недолго, но идти теперь стало тяжелее. Она шла, останавливалась, считала шаги, чтобы отвлечься от мыслей о боли. Полоскала рот и смотрела на низкое вечернее солнце. Ветер стих. Песчаная пыль улеглась, открыла для взора остовы мёртвых колоссов: слева и справа, и впереди. Мире казалось, они корчатся в муках. Тоже мне, боги, – усмехалась она.

   Через триста шагов её вырвало снова.

⁂

   – Воздушный шар?

   – Воздушный шар.

   Малышка Лу перевела взгляд на сестру: не состоит ли та в бесчестном сговоре с Гилтом? Но Мира, кажется, верила и в летающий шар, и в то, что нагретый от пламени воздух способен поднять человека.

   – Если кинуть в костёр луковой шелухи, – Гилт показал это жестом, – она не упадёт в огонь сразу – горячий воздух увлечёт её вверх.

   Гилт приехал только вчера: почти на месяц он возвращался в свой город, к университету и каменным домам. Луми скучала, Мира сердилась, а он теперь решил задобрить сестёр всего лишь мешочком тягучих конфет. Таких, правда, они ни разу не ели.

   – Знаете, – торжественно сказал Гилт, – мне исполнилось семнадцать.

   Мира не сразу поняла к чему он клонит. Семнадцать и семнадцать, что здесь такого? Он объяснил: люди в городе не считают возраст вёснами. Вместо этого они в точности помнят день, когда родились.

   Солнце зашло, а Мира всё думала: какая-то чушь! Важно лишь то, сколько вёсен ты прожил. Она, например, проживает пятнадцатую. Луми – шестую...

   Сестрёнка не знала, что случается с каждым в его шестую весну, когда зацветает Эсферос. Но то знали прочие, и бабушка-травница ходила хмурая и много молчала.

   Не будь Гилт собой, он давно расспросил бы о Каменном Древе – и знал, что плоды его драгоценная вещь: они гонят прочь старость и лечат болезни, что повергают в ужас врачей. Ему бы сказали: за всё своя плата. Ради чудесных плодов Эсферосу нужен источник – свежей жизни источник. Совсем ненадолго, только на день.

   Свою шестую весну Мира помнила плохо. Помнила, как лежит меж трёх изогнутых стволов, а к ней тянутся незримые нити, и что-то по ним из неё утекает. Мира тогда болела полгода, едва оклемалась. Шептались, не повезло: Эсферос взял много, не как от других. Танар говорила, берёт он тем больше, чем розовей его цвет по весне. Ветви распустятся белым – славьте богов. Розовым – время крепиться...

   Не будь собой Мира, она не решилась бы срезать у Древа ещё крепкую почку и, размяв ту в ладони, не сдержала бы вскрик, – увидев не белый, не розовый, а густой багровый цвет.

V

   Ночь была вязкой, как гречневый мёд. Облака накрыли пустыню, и звёзды пропали с небес.

   Мира шла в темноте, а ей казалось, она идёт в черноте, глухой и абсолютной. Мира прислушалась: шелест песка, слабое дуновение ветра и...

   ...чьё-то дыхание у самой спины.

   Она развернулась на звук и вонзила в темноту широкий охотничий нож. Темнота заскулила, захрипела и вскоре обмякла. Что-то тёплое потекло по рукам. Зря она тогда не убила шакала – те часто приводят друзей. Но теперь, Мира надеялась, у них и без неё будет пир.

   Она шла, глядя вверх. Облако под луной чуть тлело, как тёплые угли, уже неспособные разогнать мрак, но тусклое пятнышко в небе было единственным подтверждением: у Миры по-прежнему есть глаза.

   Она шла по луне. Идти по луне – дело хитрое, требует опыта. Новичка луна заморочит, обманет. Прикинется ущербной, когда сама растёт. А напутаешь с этим – считай, заблудился.

   Раз или два она невольно задумывалась: не может ли быть, чтобы Шаш отступил? Что, если он заблудился во тьме? От одной этой мысли ноги начинали слабеть. Он точно сбился с пути! Отдохни! А разве он не спит по ночам? Разве не так ты взяла его щит? Сделай привал!

   Опасная, вредная мысль. Когда она вернулась вновь, Мира хрипло рассмеялась и крикнула в темноту:

   – Я здесь! Слышишь? Я здесь!

   Ей никто не ответил, а она вдруг припомнила, что Шаш ходил по песку удивительно тихо. Тяжело, медленно, – да, – но при этом мягко, словно плыл, а не шёл. Так может, сейчас он прямо за ней?

   Страх вцепился в неё, и она шла, укрощая биение серца. Глядя в чёрную ночь.

⁂

   Дрогнуло пламя свечи, тень от кровати шарахнулась в угол. Тусклый свет упал на безмятежное детское лицо.

   – Луми?

   Тишина.

   – Просыпайся!

   Луми открыла глаза. Сестра стояла над ней в темноте суровая и немного пугающая.

   – Вставай, – сказала она. – Идём смотреть воздушный шар.

   Луми в изумлении протёрла глаза, поглядела в тёмное окно, затем опять – на сестру. Мира вздохнула и подняла её, усадила перед собой на кровать.

   – Надо идти.

   Не дожидаясь вопросов, она сунула ей скомканное дорожное платьице:

   – Надевай. Не шуми.

   В словах о воздушном шаре, если поразмыслить, не было неправды: полагалось выйти сейчас, чтобы к полудню добраться до места, куда раз в пять дней приезжает повозка. Гилт объяснил, где он живёт, и дал денег – немного приятно-прохладных монет. Про весенний обычай он не знал ничего и ждал гостей только к лету. Но до лета, Мира боялась, Луми не сможет дожить.

   Они прокрались мимо спящей Танар и вышли почти налегке. Всё, кроме денег и палки, Мира сложила в тайник за неприметным кустом у тропинки. Мира шла по деревне, которую знала, но всё ей теперь казалось чужим: дома, огороды, особенно – Древо. Зачем оно требует жертв? Зачем его слушают люди? Она ощущала: Эсферос был чуждым – не только деревне, но этому миру вообще. Или она не права, и в ней звучат мысли Гилта? Но плохо ли думать свободно? Гилт верил, что люди и сами смогут лечить все болезни. Илай говорил: это ересь и вздор. А Мира твёрдо считала: ни она и ни Луми Древу ничего не должны.

   Мира прислушалась: тишина вокруг была неестественной, звонкой, натянутой, словно струна. Она поняла, что их поджидают.

   К ним бросились три тёмных фигуры. Нет, уже две: одной она сходу свернула челюсть тисовой палкой. По воплю она опознала Арвая, рыбацкого сына. Второй сын, Узул, налетел на неё с черенком от лопаты: махал им азартно, но больше впустую. Ничего с того раза не понял! – не без злорадства подумала Мира. Она подсекла и сшибла Узула с ног.

   Последний из троицы, с древком копья, бился достойнее. Он нанёс пару хлёстких ударов – из тех, что подолгу не дают забыть о себе. Наконец, увернувшись от выпада, Мира успела сунуть руку в карман – и швырнула в лицо нападавшему жмень сухой, обожаемой Гилтом травы. Третий взревел, как медведь, и оставил копьё.

   Увы, драка наделала шума.

   На улицы вышла почти вся деревня, сестёр обступила толпа. Если без Луми, Мира сбежала бы даже теперь, но вместе с малышкой сбежать не могла.

   Голос старейшины прорезался сквозь гомон ржавым ножом:

   – Ты пыталась нарушить обычай...

   Мира не стала ему отвечать.

   – Вы знаете о цвете Древа? – крикнула она толпе. – Вы позволите этому случиться?!

   Стало тихо. Одни отвернулись, другие прятали глаза, словно чего-то боясь. Старосты Илая? Эсфероса? Да кто разберёт! И стоило жить среди них, считать их за братьев? – с досадой подумала Мира. Она оборвала свою мысль и сказала:

   – Я ухожу, и Луми со мной.

   Оклемавшийся Узул, злобно зыркая, подался вперёд. Илай остановил его.

   – Всё кончено, – он улыбнулся. – Луми сделала выбор.

   Мира оглянулась.

   Лу стояла в отдалении, прижималась к бабушке Танар, вышедшей в одной сорочке, и испуганно переводила взгляд с неё на старшую сестру.

   – Отдай её, и мы уйдём! – сказала Мира.

   Рука старой травницы нерешительно дёрнулась, но тут же опустилась обратно на плечо малышки.

   Мира скрипнула зубами.

   – По-прежнему думаешь, всё обойдётся?!

   Танар опустила глаза. Она обнимала ничего не понимавшую Луми и беззвучно плакала вместе с ней.

   – О небо! Глупая смиренная старуха! – прошипела Мира.

   И пропустила увесистый тычок.

   Её отволокли к тропинке, оставили в пыли. Когда она очнулась, увидела рассыпанные рядом монеты. Хватит добраться в город, где дома из камня, где каждый знает день, в который был рождён.

VI

   Восход... Порой он теплится, порою горит, иногда расцветает подобно алому маку. Сегодняшний рассвет Мира встретила с надеждой.

   Шаш преследовал её, как ей и думалось, целую ночь. Наутро же увидев его, она вдруг ощутила к нему странную, извращённую близость, словно он был её небесный хранитель. Без крыльев – и ладно!

   Песок наконец обратился сухой каменистой землёй. Щит зашелестел по ней иначе, зазвучал по-новому. Ступив на твёрдую почву, зазвучал по-другому и Шаш. Мира больше не смотрела назад – теперь она слышала тяжёлую поступь. Слышала лязг жутких орлиных когтей. Всё ближе и ближе.

   Кое-как она взобралась на пригорок – туда, где две наклонные скалы смыкались наверху в причудливую арку. От подъёма ей стало дурно, она опустилась на четвереньки – хотела ползти, но упала без сил, уже не думая ни о чём, и особенно – что будет дальше.

   Дальше был чудовищной силы рывок и жгучая боль от лопнувшей лямки. Пролетев шагов семь, она раскидалась, как тряпичная кукла. Встать бы она не смогла.

   К счастью, в том не было смысла: Шаш больше не помнил о ней. Стряхнув с щита пыль, поиграв им на солнце, он обратился взглядом вперёд – и вдруг замер.

   В нём на глазах что-то менялось: он будто стал выше, прямей; он перехватил Нэн'Ашхар, словно тот был тростинкой. Ещё мгновение Шаш глядел сквозь каменную арку, а затем прошёл под ней, и Мира могла поклясться, что красная скала стонет от каждого его шага.

⁂

   Изгнана.

   Странное слово. Мира пробует его, катает на языке. Страшно: она впервые одна. Может, не поздно вернуться? Кинуться в ноги? Просить, умолять? Может, встать на колени у Древа и стоять так дней семь, до полного цвета? Быть может тогда всё обойдётся?..

   Нет! Нельзя себе врать!

   Луми – умрёт!..

   ...а затем?

   Ей не верилось, что после Луми будет хоть какое-то «затем». Как будто Мира когда-нибудь сможет снова смотреть Гилту в глаза. Как будто она захочет одна поехать в каменный город. Да будь он проклят вместе с его домами, его колоннами и воздушным шаром!..

   Мира вспомнила ночное обещание, и в ушах её зашумело от ярости.

   – Хорошая у тебя сестра, Луми... – она процедила. – Неспособна даже перед смертью показать тебе какой-то чёртов воздушный шар!

   И она зло глянула в небо, словно желая убедиться, что никакого шара там нет.

   Шара там действительно не было. Вместо него над далёкими красными дюнами разливалось сияние. Прекрасное изумрудное сияние, о каком она и Луми слышали только однажды – от Гилта. Ей вспомнилась старая книга, рисунок на ветхой странице. Ей вспомнился Шаш, и она замерла.

   А вдруг та легенда всё же правдива? А если позвать безумца сюда? Не поймёт языка? Так она разозлит его или приманит, как угодно заставит прийти!

   Чем дольше она взвешивала свою эту мысль, тем шире был её шаг, тем легче делались ноги. Мира навестила тайник, бросила взгляд на уже не родную деревню внизу – и вышла сквозь арку из двух наклонных скал.

   Она бежала в объятия красных песков и сердце её рвалось из груди, а в небе над дюнами сияла аврора – плескалась в густой синеве, будто вымпел.

   Будто грозное знамя триумфа людей.