Текст книги "Тихие воды последней пристани. Книга воспоминаний"
Автор книги: Иеромонах Иов (Гумеров)
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Архимандрит Иов (Гумеров)
Тихие воды последней пристани: Книга воспоминаний
© Иов (Гумеров), архим., 2018
© Сретенский монастырь, 2018
Вместо предисловия
Чем ближе я подхожу к той черте, которая отделяет мою земную жизнь от будущей, тем чаще погружаюсь в прошлое. Желание вспомнить прожитую жизнь и записать все, что сохранила память, вызревало во мне недолго. Оно родилось как нечто естественное. Раньше я не догадывался, что это занятие может быть столь радостным и увлекательным. Объяснение этому нахожу в том, что именно сейчас, когда наступила старость, я полно вижу на всех этапах своей жизни направляющую десницу Божию. Отрадно наблюдать, как ведет Господь человека по жизни, сохраняя его и направляя на путь спасения. Как избавлял Он от гибели, как удерживал на протяжении всей жизни от выбора ложных путей.
Сейчас для меня очевидно, что Бог вел меня именно туда, куда я пришел. Он даровал мне православную христианскую веру, священство и монашество. В моей жизни действие Божественного Промысла особенно зримо и очевидно потому, что итог моей жизни (православие, священство, монашество) никак не объясним ни происхождением, ни воспитанием, ни образованием, ни профессиональными занятиями. Господь повернул течение моей жизни. От Господа направляются шаги человека; человеку же как узнать путь свой? (Притч. 20, 24). Мысль о том, что именно Господь Бог направлял меня в жизни, является не только моим внутренним убеждением. Это ясно из того факта, что в конце я пришел к тому, к чему никогда осознанно не стремился. Я никогда не ставил себе цели стать богословом, священником, монахом. Не только тогда, когда учился в школе, в университете или в аспирантуре, но и позже, в период работы научным сотрудником, я не имел таких намерений. Мысль об этом показалась бы мне тогда почти фантастичной. Планы человеческие, даже самые продуманные, несовершенны и изменчивы. Бог же творит всегда всем во благо. Много замыслов в сердце человека, но состоится только определенное Господом (Притч. 19, 21). Даже если мы сами об этом и не помышляли.
Чаще всего Господь Бог творит Свою волю через людей. Среди несчетного множества людей, которые встретились мне на жизненном пути, я прежде всего вспоминаю тех, кого послал мне Бог. Каждый из них в разные периоды жизни, даже не догадываясь о том, помогал мне идти тем путем, которым вел меня Бог. Я пишу о них с особым расположением и чувством благодарности. Без них моя жизнь была бы иной.
Представления обыденного сознания о старости крайне примитивны. В действительности каждый возраст Господь Творец наделил замечательными достоинствами. Священный писатель старческую седину называет венцом славы (см. Притч. 16, 31), имея в виду человека, который в жизни выбрал стезю правды. На старость сетуют обычно люди, которые в эту пору вступили с пустыми руками, не собрав духовных богатств. Марк Туллий Цицерон, написавший в шестьдесят два года диалог «О старости», замечает устами Катона Цензора: «Тем людям, у которых у самих нет ничего, что позволяло бы им жить хорошо и счастливо, тяжек любой возраст; но тем, кто ищет благ в самом себе, не может показаться злом нечто основанное на неизбежном законе природы, а в этом отношении на первом месте стоит старость»[2]2
О старости. О дружбе. Об обязанностях: Сб. М.: Наука, 1974. С. 8.
[Закрыть].
В старости приходит то спокойствие, какое известно человеку, совершившему нелегкий труд. Жизнь – особый труд, который возлагает на каждого Бог. Желать поменять старость на молодость – значит уподобиться царю Коринфа Сизифу, который почти уже поднял на вершину горы тяжелый камень, а он сорвался. Надо спуститься вниз и начинать все заново. Помню, в декабре 1996 года, когда я преподавал в Московской духовной академии, исполнилось пятьдесят пять лет проректору ее, профессору Михаилу Степановичу Иванову. День был будний. В перерыве между лекциями он угостил преподавателей (было нас несколько человек) какой-то выпечкой, приготовленной в нашей трапезной. Будучи проректором по учебной части, он должен был следить, чтобы у студентов не было двоек. Наверное, поэтому пошутил: «Это единственный случай, когда две двойки лучше двух пятерок». Я промолчал, но внутренне не согласился: вернуться к двадцатидвухлетнему возрасту – значит скатить поднятый на гору камень, а потом тридцать три года вновь его поднимать.
Достигнув старости, человек вступает в период постоянных болезней, которые он должен воспринимать как удел его возраста. Премудрый Творец через недуги постепенно освобождает нас от привязанностей к земной жизни. Старому человеку порой бывает физически трудно выполнять самые простые повседневные обязанности. На всех его делах лежит печать немощи. В иные дни, когда труды кажутся превосходящими силы, нередко посещает желание просить Господа Бога взять его из земной жизни. Однако человек должен побеждать это желание. Только Господь знает, кода мы готовы к переходу из времени в вечность. Бог даже великим святым определил разную меру продолжительности жизни и здоровья. Здесь человек стоит перед тайной, в которую войти не может. Преподобный Антоний Великий жил сто пять лет. До последних дней жизни он сохранял телесную крепость. А его младший современник вселенский учитель Василий Великий прожил сорок девять лет. Часто тяжело болел. «Непрерывные и сильные лихорадки так изнурили мое тело, что сам себе кажусь чем-то таким, что хуже и меня самого. После этого припадки четырехдневной лихорадки более двадцати раз повторяли свой круг. А теперь, когда, по-видимому, освободился я от лихорадок, до такого дошел изнеможения сил, что в этом не отличаюсь от паутины», – писал он о себе Мелетию в 375 году.
В старости человек имеет полноту жизненного опыта. Никакой разум, даже самый глубокий и сильный, не может восполнить его отсутствие. Символом старости является седина: Слава юношей – сила их, а украшение стариков – седина (Притч. 20, 29). Однако жизненный опыт лишь тогда является богатством, когда жизнь человека строится на истинных духовно-нравственных ценностях. В противном случае груз прожитых лет будет мешать человеку, если даже он в конце своего пути придет к Богу. Пожилые люди утрачивают способность воспринимать новое, поэтому бремя бездуховной жизни будет тянуть в прошлое.
Человек осознаёт наступившую старость не сразу. Сначала о ней свидетельствует только число лет. Римляне началом старости считали шестидесятилетний возраст. Однако внутренний настрой человека еще остается прежним. Жизнь продолжается без заметных перемен. Сохраняющаяся способность к труду и медленно слабеющая жизненная активность поддерживают в человеке иллюзии, что старость еще не наступила, что все идет своим чередом и так будет всегда. Но проходит несколько лет, и телесные немощи все более настойчиво напоминают о том, что надо внутренне измениться и жить в согласии с законами последнего периода жизни, когда с каждым годом убывают силы. Это человеку во благо: в старости постепенно отмирает интерес ко многому тому, на что в молодости напрасно растрачивались силы.
Сознаю себя немощным и грешным. На закате дней все более чувствую руку Божественного Промысла, Который вел меня через все эти годы. И может быть, некоторые события, которые мне удалось пережить, и рассказы о людях, с которыми меня свел Господь, будут интересны читателю.
Начало
Жизнь моя началась в воскресенье 25 января 1942 года. Я родился на восточной окраине нашей обширной страны в маленьком городке Челкар (с марта 2000 года – Шалкар) Актюбинской области на западе Казахстана. Шел двести восемнадцатый день страшной, разрушительной войны. Нас отделяло от линии фронта несколько тысяч километров, но война едва не унесла и мою жизнь еще в младенчестве.
В тылу люди жили впроголодь. У мамы к концу беременности была крайняя степень истощения. Когда она поступила в роддом, профессор (видимо, один из сосланных) спросил маму: «Кого будем спасать: мать или ребенка? У вас нет сил рожать». В ответ на его вопрос мама решительно сказала: «Ребенка». И, помолчав, добавила: «Бог мне поможет. Буду рожать только естественно». Это я от нее слышал в 90-е годы ушедшего столетия. Может быть, слова исповедания веры появились у нее позже, когда она делала уже заметные шаги на этом пути, но ее решимость пожертвовать собой ради ребенка не вызывает у меня никакого сомнения. Вся дальнейшая жизнь показала ее жертвенную любовь к своим детям, а ранее – к родителям.
Вопреки медицинскому заключению старого врача мама родила очень легко. Это было первое чудо в моей жизни. Когда сказали о моем рождении профессору, он был удивлен, пришел, взял меня на руки и проговорил: «Будет счастливым».
При рождении мне дали имя Шамиль. Родители не знали, что своего второго сына, меня, назвали библейским именем Самуил (еврейское произношение – Шмуэль). Сам я узнал это несколько десятилетий спустя, когда руководство Московской духовной академии неожиданно мне, с раннего младенчества носившему имя великого ветхозаветного пророка, поручило преподавать Священное Писание Ветхого Завета. Не могу не изумляться тому, что произошло без всякого моего осознанного стремления к этому.
Совершая утреннее правило, я обращаюсь как к своим небесным покровителям к трем святым: «Святый праведный отче Иове, святителю отче Афанасие и пророче Божий Самуиле, молите Бога о мне, яко аз усердно к вам прибегаю, скорым помощником и молитвенником о душе моей».
Родился я на чужбине, ни папа Абильхаир (1913–1996; родом из Башкирии), ни мама Нагима (1915–1999; из Астраханской губернии) корнями с этим краем не были связаны. Вижу в этом предзнаменование моей дальнейшей монашеской жизни: с рождения я был уже как бы пришельцем в той земле, на которой рожден. В четыре года меня увезли в Краснодар. Затем семья переехала в Самару. Потом был переезд в Уфу. И вот более сорока лет я живу в Москве, где поступил в монастырь – последнее пристанище моего земного странствия.
Благодарю Господа, что родился я в день святой мученицы Татианы († III век) на земле, благодатно освященной подвигом и кровью православных новомучеников и исповедников. Жестокие гонения претерпели не только священнослужители и миряне обширной Алма-Атинской епархии, но и множество епископов, священников, диаконов и монахов, сосланных в Казахстан. Заканчиваю свое земное странствие на улице, название которой (Лубянка) стало нарицательным. На территории Сретенского монастыря в 1930-е годы проводились расстрелы. Перед окнами моей кельи возвышается благолепный собор в честь Воскресения Христова и всех новомучеников и исповедников Церкви Русской.
Челкар
Земля, на которой я родился, уже более двухсот лет была в составе России. В сентябре 1730 года хан Абулхаир, стоявший во главе группы казахских племен и родов, объединенных в Младший жуз, отправил посольство в Уфу с посланием к императрице Анне. Он желал присоединиться к России. Императрица 19 февраля 1731 года подписала грамоту о добровольном вхождении Младшего жуза в состав Российской империи.
Край осваивался постепенно. Казахи были кочевниками. Только 19 мая 1869 года было заложено укрепление Ак-Тюбе (Белый Холм). С конца 70-х годов XIX века здесь появляются первые крестьяне-поселенцы из Рязанской, Воронежской и Тамбовской губерний. Статус города военное укрепление Ак-Тюбе официально получило 29 мая 1891 года. Тогда новообразованному городу было присвоено название Актюбинск (ныне – Актобе).
Небольшой поселок Челкар (современное название – Шалкар), в котором я родился, находится в трехстах шестидесяти трех километрах к юго-востоку от Актюбинска. В XIX веке это было казахское поселение. Между Челкаром и Иргизом проходил почтовый тракт. Через каждые тридцать – сорок километров были устроены постоялые дворы, где меняли лошадей. Положение этого местечка изменилось после того, как в начале XX века там была проложена железная дорога Оренбург-Ташкент. Челкар стал железнодорожной станцией. С 1905 по 1907 год были построены: вокзал, паровозное депо, больница, роддом, в котором я появился на свет, аптека, двухклассная школа.
С 1928 года Челкар стал городом. В нем проживало несколько тысяч человек. Состав населения сильно изменился после 1934 года: городок становится местом ссылки священнослужителей и интеллигенции.
Местность, где находится Челкар, глинистая. Равнины сменяются небольшими, высотой в двадцать-тридцать метров, холмами с пологими склонами. С востока к городу близко подступают пески пустыни Большие Барсуки. Растительность бедная. К юго-западу от города находится большое одноименное городу озеро Челкар, его береговая линия составляет 50 километров. У воды местами растет камыш, в зарослях которого в годы моего раннего детства водилось множество водоплавающей птицы. Озеро тогда было богато рыбой.
Я так подробно пишу об этом, потому что озеро кормило нашу семью в трудные годы, особенно в войну. Папа охотился на уток. У него была собака спаниель по кличке Баль. Позже я слышал от отца рассказы о ней. Если охота была удачной, папа, рассказывая маме, хвалил собаку. Услышав это, Баль приходил, садился между родителями и начинал от удовольствия вилять хвостом. Когда птица от него ускользала или он не мог ее достать в камышах, папа недовольно говорил об этом маме, вернувшись с охоты. Дремавшая на полу собака поднималась и уходила из комнаты. Мой папа был человеком инженерно-практического склада ума. Он был далек от фантазий, рассказывая о собаке. По-видимому, эти создания действительно понимают гораздо больше, чем мы привыкли думать о них.
Папа ловил озерную рыбу сетью. Тогда еще не было запрета использовать подобные снасти. Радиоцентр, в котором работал отец, был на берегу озера. Так что папа на ночь ставил сеть. Рано утром, задолго до работы, он вынимал из нее пойманную рыбу и нес домой. Много десятилетий спустя мама рассказывала, как ей приходилось быстро чистить живую рыбу, чтобы до работы успеть ее приготовить и накормить семью. Позже, когда мы, уже взрослые, собирались за столом и ели рыбу, мама всякий раз вспоминала: «Ты был совсем маленький. Сидишь, кушаешь рыбу и старательно выбираешь косточки».
Сам я не помню жизнь в Челкаре. Мы оставили этот городок, когда мне было четыре года. Я обратился к моему брату Эмилю, который старше меня на два года, помнит ли он Челкар. Брат написал мне: «Я помню, как папа катал тебя на велосипеде, как ездили на рыбалку с отцом на озеро Челкар, большое, как море. Я беспокоился, что в лодке была вода, но ты был к этому равнодушен. Играли мы с соседскими ребятами в прятки в ближайших камышах, что было небезопасно: остаток срезанного камыша мог сильно поранить ногу. Еще я помню, как мы играли с папиной охотничьей собакой».
Родители
Раньше я несколько раз собирался написать о маме очерк, чтобы запечатлеть для ее внуков и правнуков черты этой замечательной женщины. Однако постоянно откладывал, чувствуя свое бессилие.
Всякий раз, когда моя память обращается к маме, когда из прошлого встает ее образ или какое-нибудь событие, связанное с мамой, мне становится тепло и радостно.
Мама очень любила нас и не упускала случая сказать нам ласковое слово. Это была ее потребность. Она никогда не ругала нас. Уже в старости мама рассказала мне, что ей это запретила ее мать. Папу часто переводили из города в город. Когда она последний раз прощалась со своей мамой, та сказала ей: «Об одном прошу – никогда не ругай и не бей детей. Если ударишь хоть раз даже по руке, мое материнское благословение отойдет от тебя». Но мама никогда не сделала бы этого и сама: она на такое была просто не способна.
Мама жила не для себя, а для мужа и детей. Многие годы она практически не отдыхала. Отпуск брала в августе, чтобы подготовить нас к школе: шила одежду, штопала старую, часами простаивала в очередях, чтобы купить нам все необходимое: учебники, тетради, ручки, карандаши…
* * *
Мама, Нагима Хасановна (в девичестве Искендерова), родилась в 1915 году в Урде. Это город в междуречье Урала и Волги, до революции – Ханская Ставка. Он входил в состав Астраханской губернии. Земля эта принадлежала Букеевской орде. В 1826 году приглашенные русские зодчие при хане Жангире начали строить город как административный центр. Быстро растущее население было многонациональным: казахи, татары, русские и другие. В 1869 году в Ханской Ставке был освящен деревянный православный храм. В нем с 1914 года служил священник-исповедник Симеон Сенилов (1869–1920), скончавшийся в тюрьме в ожидании приговора.
Родители мамы по нравственному складу и образу жизни не были типичными мусульманами, каких мы знаем из жизни и книг. Дедушка Хасан и бабушка Зайнан, пусть и своеобразно, принимали участие в праздновании Пасхи. В городе, где они жили, было много русских. У бабушки был ящичек с землей. В нем она заранее высеивала траву. Перед Пасхой клала туда крашеные яйца. В Светлое Христово Воскресение дедушка и бабушка шли поздравлять своих православных знакомых. Не могу не вспомнить, как мама уже в старости на мои слова «Я сделаю это потом» ответила: «Дорого яичко к Христову дню».
Мама мне говорила, что одно время, когда она была девочкой, на ней была обязанность водить в церковь одну старушку. Вероятно, это была соседка. Поручить это маме могли только ее родители.
Из рассказов мамы я знаю, что мой дедушка Хасан пользовался особым уважением в городе. У него был серебряный перстень простой работы. Люди просили дать им перстень на время, когда предстояло какое-то серьезное дело. Мама сохранила его. На перстне прикреплена коробочка с крышкой, куда можно вложить краткий текст молитвы. Мама подарила его потом своей невестке – матушке Елене, а она вложила туда текст с Иисусовой молитвой.
Дедушка Хасан и бабушка Зайнан родили шестерых детей: трех сыновей и трех дочерей. Моя мама была пятым ребенком. Три сына прошли всю войну и остались живы.
Умер дедушка Хасан в Урде во время эпидемии. Кажется, это был тиф. На его похоронах было много народу. Когда у него обнаружили признаки смертоносной болезни, чтобы уберечь от заражения остальных членов семьи, в конце огорода построили для него шалаш. Он был уже лежачим, и за ним нужен был уход. Выбор пал на мою маму. Ей тогда было около семи лет. Мне трудно представить переживания моей бабушки, которой надо было решить: кто из ее детей принесет себя в жертву любви к ее умирающему отцу? Моя мама, как и любой взрослый, хорошо понимала, что в тесном общении с больным, живя с ним в одном шалаше и ухаживая за ним день и ночь, девочка не могла не заразиться. Да и сама мама вполне уже сознавала опасность, грозившую ее жизни, и представляла, что ее ожидает: в городке ежедневно умирали люди от эпидемии. Она не испугалась и не отказалась, проявила ту жертвенность, которая отличала ее всегда.
Хасан Искендеров (слева) в Первую мировую войну. 1917 г.
Мама выходила из шалаша, когда надо было взять еду, которую приносили и ставили в определенное место под навес. Она кормила отца, переодевала его, стирала одежду. Отец умер, а ее Бог сохранил. Господь ведает будущее каждого человека. Я уверен, Он уберег ее от неминуемой болезни и смерти, потому что знал: она станет христианкой, ее сын и внуки – православными священниками.
С того времени между моей мамой и ее покойным отцом установилась особая связь, благодаря которой она несколько раз смогла избежать смерти.
Забегая вперед, приведу один пример. В войну, когда мы с братом Эмилем были еще совсем маленькими, в Челкаре вспыхнула эпидемия тифа. К несчастью, у мамы в это время появилась тоже какая-то болезнь. Поднялась температура. Участковый врач потребовала, чтобы она легла в тифозный барак. Мама отказалась, сказав, что там она заразится и умрет, а малолетние дети не выживут. Так как мама решительно не соглашалась лечь в барак, то участковый врач сделала последнее предупреждение: «Если сегодня не ляжете, завтра утром приду с милиционером».
Ночью мама не могла заснуть. Утром должно было произойти непоправимое. И вот, когда она находилась в таком тревожном состоянии, в сонном видении ей явился отец и сказал: «Иди на опытную станцию. Обратись к профессору… (фамилию его мама не помнила). Он тебе поможет». Видение было настолько явственным, что мама, несмотря на ночь и на то, что идти надо было несколько километров, пошла. Это была Приаральская опытная станция Всесоюзного института растениеводства, которую организовал академик Николай Иванович Вавилов (1887–1943). Она находилась в песках пустыни Большие Барсуки в Челкарском районе. Там работало немало специалистов, высланных после 1934 года из Ленинграда. Мама нашла дом доктора, к которому послал ее отец, и, постучав, разбудила его. Он проявил доброту и внимание. Сразу же понял ситуацию. Тифа он у мамы не нашел, а определил у нее другую болезнь. Его заключение не имело силы справки, но Господь так все устроил, что даже это написанное от руки свидетельство без официальной печати спасло маму. Когда утром пришли врач с милиционером, мама протянула бумажку. Та посмотрела и сказала: «Ладно, оставайся». Мама мне не раз рассказывала эту удивительную историю, в которой так очевидно проявилось действие Божественного Промысла. Она вспоминала, что и потом несколько раз отец являлся ей во сне, когда грозила смерть, и подсказывал выход. Почему Господь посылал ей отца? Тогда она еще не была крещеной. Возможно, явление кого-либо из святых, что часто бывает в таких случаях, она еще не смогла бы воспринять. Но десница Божия явно хранила ее.
Эта история кому-то покажется невероятной. Однако невероятным нужно признать и то, что из всех шести детей Хасана одна только мама пришла к православию. Остальные даже не приблизились к христианству.
Мама застала рукоположение в диакона старшего внука Павла. Я послал ей фотографию, где он снят с нами в день рукоположения во дворе Свято-Троицкой Сергиевой лавры. Потом, когда я разговаривал с ней по телефону, она сказала: «Солидно!» Уверен, что сам я пришел к христианству благодаря тому воспитанию, которое она мне дала. Ее нравственное влияние на меня было решающим.
Дедушка Хасан умер лет за двадцать до моего рождения. С бабушкой Зайнан я прожил четыре с половиной года в Челкаре. Знаю ее больше по рассказам мамы.
Бабушка Зайнан в возрасте семидесяти лет
Бабушка происходила из духовенства. Ее приглашали в дом читать молитвы по усопшим. В отношении нравственности она была очень строгой. Ей в жизни выпали тяжелые испытания. Молодым умер муж. Три ее сына уже в начале войны были взяты на фронт. Каждый день в течение четырех лет она переживала за них.
Бабушка умерла в 1953 году в г. Пржевальске, живя в семье самой младшей своей дочери Зайтуны. Сохранилась ее фотография в старости. Прямой, открытый и безбоязненный взгляд. Плотно сжатые губы говорят о готовности молча и безропотно переносить жизненные невзгоды. На обороте фотографии надпись: 70 лет.
* * *
В Челкар мама приехала по распределению на работу в местное отделение Госбанка со своей матерью Зайнан и старшим братом Габбасом. В Челкаре она познакомилась с моим папой Абильхаиром Гумеровичем Гумеровым, который был направлен в Казахстан после окончания в Москве техникума связи. Они поженились 28 апреля 1939 года. Папа работал в радиоцентре аэропорта, который находился на окраине города.
В отличие от мамы, папа редко обнаруживал свои эмоции. Он был весьма молчалив. Если что и рассказывал, то слов употреблял немного. Самым замечательным было то, что он не гневался и не раздражался. У папы была сверхответственная работа: если бы даже на несколько минут в аэропорту перестала работать радиосвязь, то мог бы разбиться самолет. Уже в Уфе, помню, нам звонили домой, сообщая о неполадках, но папа никогда ни на кого не кричал, не выходил из себя. Мой школьный друг Роберт Байбазаров на поминках по маме вспомнил такой эпизод. Он дежурил на дальней радиостанции. Его стал одолевать сон. Он сопротивлялся как мог, но все же заснул. Поскольку из-за его сна связь с радиостанцией прекратилась и телефон не отвечал, то дело дошло до командира Уфимского авиаотряда. Папа сел в служебную машину и помчался к радиостанции. Роберт сказал, что он проснулся, услышав шум мотора. Затем он увидел в дверях моего отца. Папа, видя, что радист жив и находится у пульта, закрыл дверь и уехал. Он не только не изругал своего подчиненного в ту минуту, когда его увидел, но и позже ни разу не упрекнул ни словом.
Отец все свое время и силы отдавал работе. Ради безукоризненного выполнения своих служебных обязанностей он не жалел себя. Папа обладал хорошими способностями и обширными профессиональными знаниями. Когда за деревней Чесноковкой стали строить новый Уфимский аэродром, который мог бы принимать современные лайнеры, он, не оставляя своих обязанностей на старой работе, в течение нескольких лет трудился над созданием современной системы радиосвязи и радиолокации. Как специалист он пользовался признанием и уважением начальства и сотрудников.
Каждое лето, приезжая в Уфу, я ездил с ним на дачу. Вечером мы везли домой поспевшие овощи. Сейчас очень жалею, что мало ему помогал во время своего отпуска.
А. Г. и Н. Х. Гумеровы
В ноябре 1995 года, восьмидесяти двух лет, папа простудился. Началось воспаление легких. Он проболел три с половиной месяца. Мне не сообщали о начале его болезни. Лечили его дома. Только в двадцатых числах января 1996 года позвонил брат Эмиль и сказал, что отец находится в больнице и состояние его тяжелое. Тогда я преподавал в Московской духовной академии. Позвонил проректору профессору М. С. Иванову и попросил разрешения поехать к больному отцу.
Когда я с вокзала добрался до родительского дома, мама сказала: «Ты, сынок, меня крести». Сейчас я не способен описать ту радость, которая овладела мною. Но сразу же крестить маму я не мог, так как должен был идти к папе в больницу. К тому же у меня не было всего необходимого для совершения этого таинства. Из больницы позвонил отцу Борису Развееву и попросил привезти крестильный ящик. В середине дня он заехал к нам домой и привез его. Когда мама открыла ему дверь, он тепло обнял ее. Отец Борис искренне радовался маминому желанию. Мы мало задумываемся, как велико значение таких проявлений христианской любви. Поздно вечером, когда я вернулся из больницы от папы, мама, показывая на крестильный ящик, поставленный отцом Борисом на сервант, сказала: «Такой хороший батюшка. Обнял меня». Это и есть подлинное миссионерство: свидетельствовать о христианстве проявлениями любви к человеку, которого видишь впервые.
Было уже около девяти часов вечера. Я надел епитрахиль с поручами, крест, налил в таз воду и исполнил мое давнее великое желание. Маме было восемьдесят лет и пять месяцев. Крещение продолжалось почти час. У нее болели ноги. Она не могла долго стоять, но все исполняла охотно. На другой день она сказала, что чувствует легкость.
Мама серьезно восприняла это событие. Она никогда не снимала крест: ни дома, ни в больнице. Я прислал ей молитвослов с параллельным русским переводом. Как я потом узнал, она держала его под подушкой. Молитва ее была простая. В письме от 1 апреля 1997 года она писала мне: «Будем надеяться на Господа Бога. Поможет. День и ночь прошу о помощи».
Мама до самой пенсии работала бухгалтером. Труд этот был нелегким. Требовал полной ответственности, постоянной внимательности, скрупулезной точности. В конце жизни она мне сказала: «Сынок, я не взяла ни одной чужой копейки».
Последние двадцать лет своей жизни она писала стихи. У меня хранится толстая зеленая тетрадь. Первая страница представляет собой титульный лист. Под фамилией стоит название «Мои поздние стихи». По-видимому, и в молодости у нее были поэтические опыты. Листы тетради пронумерованы. Всего сто тридцать девять страниц. Я читаю мамины стихи и вижу ее пред собой: внимательную к жизни, добрую и очень чуткую к проявлениям человеческой отзывчивости, любви, честности. Достаточно привести названия стихотворений: «Стихи пишет сердце», «Еще раз о доброте», «Проверь себя», «Не осуждай другого», «Радость души». В стихотворении «Ищите добро» мама точно выразила свое жизненное правило (привожу начало):
Не ищите у людей зла.
Ищите, хоть крупицы,
Но всегда добра…
