Текст книги "Лунный свет (СИ)"
Автор книги: Hioshidzuka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
К дому Птицы Вигге устремляется прежде, чем Ивар успевает закончить свою речь. Разумеется, он получит от своих сестриц и братьев за это, когда вернётся, очередную взбучку, но молодому Ярвинену, если честно, плевать. Пусть думают и говорят, что угодно – зато Вигге сумеет пару часов побыть в тёплом доме, где царит покой, а вовсе не равнодушие, к которому так привыкли нивидийцы. В тихом маленьком домике травницы на окраине Тивии он сумеет найти то, чего никогда не найдёт в великолепном Биориге… И Вильгельму совершенно не жаль, что Ивар и Роальд будут на него за это сердиться. Пусть сердятся и читают нотации сколько угодно – зато Вигге увидит Птицу. А это важнее любого уважения со стороны его драгоценных родственников. Важнее любой похвалы со стороны Ивара или Ингрид, которых, между прочим, Вильгельм никогда не дождётся. Даже если будет стараться ещё больше.
Вигге хочется рассказать ей всё, что случилось на этой неделе – в прошлый раз он был у неё восемь дней назад, и этот промежуток кажется ландграфу жутко долгим. Целых восемь дней он не видел её улыбчивого лица, не слышал её мягкого грудного голоса и не лежал, закутавшись во множество одеял, обнимая её. За эти восемь дней в Нивидии много чего произошло – чего стоил только один этот Нариман, объявившийся неподалёку и перерезавший всех Зейдергов. Нойон… Кажется, это означало, что пришёл он с юго-востока. К счастью, Вильгельм уже считался достаточно взрослым, чтобы его посвятили в это дело. Впрочем, Вигге был уверен в этом, Ивар, Вигдис и Ульрика довольно долго этому противились, считая его ребёнком, зато на этот раз его союзниками выступили Роальд, Хальдор и Ингрид. Кажется, Нариман был весьма неплох в военном деле, и Зейдерги оказались не готовы к столь молниеносному штурму их крепости. Нариман победил их, перерезал всех. Он оказался опасным противником, и Вигге любопытно, почему раньше Ярвинены обращали на него мало внимания. Хотя, возможно, просто он сам ничего не знал об этом человеке.
Вигге хочется рассказать Айли обо всём, что случилось в Биориге – о том, что у малышки Деи начали резаться зубки, и она плачет целыми днями, о том, что ему было велено обучать Маргрит верховой езде и танцам, что Халльдис, Леда и Ринд – трёхлетние непоседы – настолько вывели из себя Роальда, что он посоветовал Эйдин и Ульрике не дожидаться срока, а начать их обучение хорошим манерам прямо сейчас. Вигге нужно многое ей рассказать – и о том, что по слухам в двадцати милях от Тивии появилась какая-то секта, одна из тех, которые могут создать вендиго. И о том, что его теперь берут на охоту, как взрослого. Правда, в роли летописца или мага, а вовсе не охотника, но Вигге это совершенно не расстраивает. У него мало оборотничьих форм. Куда меньше, чем у Ивара и Хальдора. И уж тем более – чем у Роальда.
Недавно выпал снег – тот самый, который Ярвинены считали летним. Рыхлый и мягкий снег, в котором можно было увязнуть. Вигге не берёт с собой лошадь – до Тивии обходным путём можно добраться совсем быстро. И лучше уж добежать самому – в деревне нет лошадей вовсе, а молодой ландграф не хочет привлекать к себе внимания. Бежать по такому снегу не слишком-то приятно – Вигге проваливается в сугробы почти по пояс, снег забивается ему в сапоги, а льда и вовсе не видно. Вильгельм знает дорогу хорошо, он может не бояться того, что угодит в какое-то озеро. Впрочем, озёра давно замёрзли. Это лишь в сказках и легендах они наполнены водой, а на деле же – большинство из них промёрзли почти насквозь. Большинство рек уже давно мертвы. Не осталось ничего с тех пор, когда они были полны рыбы. Муж Ульрики любит петь песни о том, что было до того, как огромный камень упал с неба и наступила вечная зима. Любит петь песни о солнце, которого нету уже давно. Любит петь песни о луне. Вигге слабо представляет, что такое луна – должно быть, одно из двух светил, просто чуть более слабое, чем солнце. Никто не отвечает ему на этот вопрос. Вигге думает, что это потому, что все уже давно забыли и о солнце, и о луне.
Нариман кричал, что когда-нибудь свергнет Ярвиненов и вернёт миру солнце – Вигге слышал об этом от одного из солдат, что видели нойона собственными глазами, когда тот разорял Сизый курган. Какое кощунство, думалось Вильгельму, разорять могилу стольких людей… Нариман был варваром – смелым и сильным, достойным всяческого уважения, но… Всего лишь варваром. Вигге знал, что он пришёл из тех земель, где жили кочевники. Кажется, сам Нариман и был кочевником – человеком без земли, человеком, домом которому стала походная палатка… Он перерезал Зейдергов, но вовсе не это казалось Вильгельму отвратительным – ему казалось отвратительным то, что Нариман разграбил гробницы Кургана. Нельзя оскорблять мёртвых, нельзя их тревожить, но Нариман наплевал на все законы, на благочестие и на традиции. Он показал себя варваром, которым и являлся. И Вигге не мог согласиться с Иваром в том, что нойона не следует бояться. Таких людей и нужно бояться, хотелось закричать Вильгельму на семейном совете, людей без чести и принципов, людей отчаянных, готовых пойти на всё, что угодно, людей, для которых не существует слова «нет», людей смелых, сильных и осторожных, готовых выжидать сколько угодно… Вигге знал, что Роальд назовёт его трусом, и потому промолчал. Должно быть, он действительно был трусом, но Наримана он боялся, хоть и считал человеком, который не был достоин честного поединка.
Айли бы его поняла. Даже если бы была Ярвиненом – она поняла бы, что именно он хочет сказать. И не посчитала бы разумную осторожность трусостью. Она поняла бы, что Наримана следует бояться. Или во всяком случае опасаться – такой человек добьётся всего, чего будет желать. И Ярвиненам следует быть предельно внимательными, чтобы не дать ему возможности уничтожить их. Айли не смеялась бы над ним, как рассмеялся Хальдор, которому Вигге доверил свои опасения. Чего уж говорить об Ульрике, Роальде, Иваре или Ингрид – разве мог Вигге в таком случае рассказать им о том, что он думал на самом деле?
Дорогу до Тивии Вигге знает прекрасно. Всего-то – пробежать между двумя замёрзшими озёрами, а потом через поле и лес. От одного из слуг Вильгельм слышал, что когда-то в этих озёрах можно было искупаться, однако об этом сейчас даже думать было глупо – впрочем, однажды, в незамерзающей реке, неподалёку от ярвиненского поместья, Вигге плавал, за что ему потом досталось от Вигдис. Вигге пробегает мимо огромного дерева, расколотого молнией на три части, не прикасаясь рукой – это он обычно делает на обратном пути.
Когда-то здесь был речной край. Но реки замёрзли, превратившись в обыкновенные дороги. Воды больше не было. Вигге бежит по снегу, почти увязая в нём, с трудом выбирается и снова бежит. Он надеется успеть прежде, чем Айли уже ляжет спать – обыкновенно она ложится довольно рано. Он надеется успеть прежде, чем Ивар хватится его. Он надеется, что эта вылазка, как и тысяча ей подобных, останется без внимания со стороны старших.
Не знай Вигге так хорошо эту дорогу, он и то не сумел бы заблудиться. Однако большинство людей даже не знают, что подобный путь существует – основной дорогой добираться до Тивии от Нивидии пришлось бы дней пять, не меньше. Для этого сначала понадобилось бы заехать в Меливерт, до которого ехать часов шесть или семь, а потом постепенно добираться до Тивии. Вигге уверен, что Ивар либо не знает о короткой дороге, либо считает её жутко опасной. Зачем же иначе ему делать вид, что её нет? Про себя юноша надеется лишь на то, что его старшие братья и сёстры не станут особенно искать его в ближайшие несколько часов – что может случиться с семнадцатилетнем парнем в окрестностях Биорига? До владений Наримана далеко. Он никогда не подберётся достаточно близко к Биоригу, если не будет уверен в своей победе.
В Тивии довольно шумно, но Вигге старается не обращать на это никакого внимания. Какая ему разница – шумно в Тивии или нет? В Биориге обычно было тихо, если не считать разве что споры Хальдора с кем-нибудь из дружинников. Ивар любил работать в тишине, и потому в Биориге мало поощрялись разговоры без особого повода. И, кажется, все были ему за это благодарны. Все, кроме Вильгельма, который из-за этой тишины чувствовал себя совершенно потерянным. Наверное, именно поэтому он так много времени проводит в библиотеке – какой-то дефект при строительстве обеспечил то обстоятельство, что всякий раз, как был ветер, в библиотеке это было прекрасно слышно, несмотря на толстые стены и вполне целые окна. В библиотеке есть хоть какие-то звуки, пусть это и не человеческая речь. А Вигге не может жить в совершенной тишине.
Порой Вигге хочется закричать. Как кричат маленькие капризные дети, которые не получают желаемого. Это выглядело бы просто отвратительно, Вильгельм Ярвинен прекрасно это знает, но порой ему хочется поступить именно так – закричать, заорать, завопить. Чтобы его хоть кто-нибудь услышал. Впрочем, Вигге уверен, что если он так поступит, его лишь ещё больше перестанут замечать. В таком случае будет ещё больше поводов считать его ничего нестоящим ребёнком. В таком случае его будут просто презирать, а Вигге совершенно этого не хочется.
У Птицы маленький дом. Наполовину деревянный, наполовину каменный, одноэтажный и довольно крепкий. Кажется, дом этот был построен её дедом ещё до катастрофы. Впрочем, Биориг тоже был построен до катастрофы, но Вигге никогда об этом не думал. У Птицы в доме всего две комнаты, Вильгельм не привык к такой тесноте, но это не может отменить того, как сильно ему приятно бывать здесь. Даже если бы Айли жила в хижине, Вигге всё равно любил бы приходить к ней.
Айли кутается в шаль и пьёт кипяток. Обычную воду. Не травяные или ягодные настои, какие обыкновенно пьют в Биориге. Она даже не оборачивается, когда он входит в её жилище. Она никогда не оборачивается и никогда не запирает дверей – к ней всегда можно попасть. Вигге порой кажется она такой бесстрашной. Она могла сделать многое. И делала. Она помогала людям из своей деревни, добывая для этого ингредиенты для своих снадобий. Эти снадобья использовались в качестве лекарств. И Вильгельм был уверен, что если бы не она, Тивия уже давно вымерла бы от холода и болезней.
Имя Птицы переводится с одного из восточных языков как «лунный свет». Почти так же, как переводится второе имя Ивара. Ярвинены считались детьми луны, не солнца. Должно быть, именно поэтому Нариман так злился. Пожалуй, он был из тех, кого считают детьми солнца. Как Астарны из Интариофа. Вот те уж точно были детьми солнца. Правда, Вигге за свою жизнь не видел ни одного из Астарнов. Зато Ингрид пару раз совершенно точно была вынуждена общаться с главным из них – Киндеирном, которого в Интариофе прозвали Арго Асталом, что буквально переводилось как «солнце вечное». Почему порядок слов был именно таким Вигге спрашивал, на что получил совет – скорее приказ – молчать и не задавать глупых вопросов.
Её дом обставлен довольно бедно. Даже очень бедно, если сравнивать с Биоригом. Только всё самое необходимое. Довольно грубое. И очень простое. И сколько Вигге не пытался, подарков Айли совершенно не принимает – не считая разве что книг и совсем ничтожных безделушек вроде брелков и металлических кулонов. Она любит свой безыскусно обставленный домик, в котором особой роскошью являются белоснежная – такой даже в Биориге не найти – скатерть и старенькие зелёные бархатные занавески.
Птица довольно скоро заканчивает возиться со своим снадобьем и подходит к нему. Она улыбается так тепло и открыто, как, пожалуй, может только она одна. Её пальцы осторожно касаются его волос, спускаются чуть ниже, с какой-то особой нежностью проводят по щеке. Она целует его сначала в обе щеки, а потом в губы, после чего отстраняется и жестом просит сесть за стол. Это был один из своеобразных ритуалов, связанных с Айли, к которым Вильгельм уже успел привыкнуть.
– Не думай, что я не знаю, что ты про себя называешь меня Птицей! – зачем-то говорит женщина, ставя перед ним миску с похлёбкой – сколько Вигге не пытался убедить её, что в Биориге его кормят вполне неплохо, она всё равно каждый раз, когда он приходил, заставляла его поесть.
Нельзя сказать, что её слова удивляют его – она всегда почему-то обо всём догадывалась. Айли знала обо всём, что с ним происходило. Обо всех его мыслях. Она умела гадать по руке, умела читать что-то в глазах и понимать малейшие движения его губ. Она знала обо всём на свете. Ей не нужно было даже говорить… Птица прекрасно всё понимала. Без всяких на то подсказок. Она прекрасно знала людей. И видела их насквозь. Вигге следует признаться, что поначалу это казалось ему жутко неприятным.
Должно быть, дело было в том, что она относилась к числу тех, кого Ивар называет Пророками – людьми, которым свыше дано видеть больше, чем обычному человеку. Ивар их не любил. Считал теми, от кого следовало избавляться. И, пожалуй, как Ярвинен, Вильгельм обязан был с ним согласиться, раз всё равно ничего толкового не смог бы сказать в защиту своей точки зрения. Но как человек Вигге совершенно был не согласен. Если Айли тоже Пророк, как все они могут быть плохими? Она спасла его, она была так добра, так щедра – разве может она быть плохой?
Мир был бы ужасным, если бы существовал только Биориг, каким бы прекрасным он ни был. Мир был бы ужасен, если бы были только Ярвинены и не было бы Айли. Он был бы совсем холодным, совсем равнодушным… Вселенная не должна быть однобокой. Вселенная только тогда будет чудесна, когда разнообразия в ней будет хватать на всех.
Впрочем, наверное, Ивара можно было понять – в одном из родовых преданий говорилось, что после смерти одного из Ярвиненов за пределами Нивидии весь род падёт. Вигге никогда особенно не интересовался этим пророчеством – там говорилось, что умереть должен кто-то действительно важный, а себя важным он совершенно не считал. От него ничего в роду не зависело. Разве мог он оказаться тем Ярвиненом из пророчества?..
– Откуда ты об этом знаешь? – улыбается Вигге. – Откуда ты знаешь, что я называю тебя именно так?
Айли оставляет этот вопрос без ответа. Как и миллион других, которые он ей задаёт. Это кажется ему забавным и смешным. Она всегда старалась его рассмешить – особенно тогда, когда он приходил после очередных нравоучительных речей Роальда или Ульрики. И он смеялся, и никогда ещё не возвращался в Биориг в плохом настроении.
Она присаживается на деревянную лавку рядом с ним и обнимает его. Её цветастая шаль кажется ему выцветшей по сравнению с яркими шалями Ингрид или Ульрики. Она не носит платьев – только вышитые рубашки и шерстяные юбки. Она не выглядит богато или изысканно, но при этом Вигге кажется, что самая образованная леди не смотрелась бы в своей одежде так же естественно и просто, как Птица смотрится в своей. Пожалуй, даже Ингрид не смогла бы этим похвастаться в своей безупречности.
Ему хорошо с ней. Вигге чувствует себя хорошо, сидя рядом с Птицей. Ему нравится целовать её, обнимать, прижиматься всем своим телом и чувствовать её тепло, вдыхать её запах… Ему нравится запускать пальцы в серебряные длинные пряди её волос. Вигге всё на свете отдал бы за то, чтобы быть с ней постоянно. Вигге бы всё на свете отдал, чтобы остаться рядом с Птицей…
– Я надеялась познакомить тебя с одним человеком, – говорит Айли и грустно вздыхает. – Но этому человеку стоит, наконец, научиться пунктуальности и умению держать слово – он в этом ровным счётом ничего не смыслит.
Эта грусть не укрывается от внимания Вигге. И почему-то она вызывает в нём только злость. Старшие братья и сестра сочли бы это неприемлемым – эту злость, которая рождалась в груди, стоило только подумать о том, что Айли была расстроена тем фактом, что этот человек не пришёл. Ивар рассердился на него за это, обязательно бы сказал, что этим Вигге может испортить свою репутацию. Ульрика посмотрела бы на него так строго, что он не нашёл бы ничего лучше, чем спрятаться за одну из колонн, а то и за стол…
Но Вильгельм злится и совершенно ничего не может с собой поделать. Ему кажется, что едва ли можно больше сердиться на незнакомого человека. Даже Нариман вызывал в нём меньше раздражения. Даже муж Ульрики со своими глупыми выходками. А этот человек был ему совершенно незнаком. Он даже слышал о нём впервые, а уже не мог сдержать злости – что может быть хуже? Лучше бы он чувствовал гнев в отношении Наримана – это хотя бы было бы понятно. Вигге искренне надеется на то, что Ивар никогда не узнает о том, что он думает в эти секунды. Он не знает даже имени того человека, с которым его хотели познакомить. Он ровным счётом ничего о нём не знает.
– Он дорог тебе? – старается спросить юный ландграф как можно более безучастно.
Получается не слишком хорошо. Вигге уверен, что его голос звучит так же, как у капризного ребёнка, который чувствует себя обделённым вниманием. Его голос дрожит. У него не получается той безучастности, которая выходит у Ивара. Он не умеет быть столь же хладнокровным и даже равнодушным даже тогда, когда кажется, что сердце разбивается на множество осколков. Он не может, как Ингрид, бесконечно сохранять лицо. Ему хочется побыть живым человеком, а не тем, кому запрещено даже думать о своих чувствах.
Он злится из-за того, что она кажется грустной из-за того человека. Ему отчего-то становится очень больно. Вигге кажется, будто бы на него вылили ведро воды из того озера, рядом с которым находится поместье Биориг. Вигге не может даже изобразить равнодушие достаточно правдоподобно. Это получается настолько жалко, что ему хочется стукнуть кулаком по столу, встать и убежать куда-нибудь подальше. В лес. Где его замёрзший труп найдут через пару недель. И пусть Ивар думает, что угодно, но вернуться в Биориг сейчас выше его сил.
Айли лишь грустно улыбается. Она кладёт свою руку на его запястье. Почти невесомо, но Вигге уверен, что стоит ему только дёрнуться – она удержит его. Удержит. Заставит остаться и выслушать всё, что она захочет сказать. Вильгельму остаётся только надеяться на то, что она не скажет ему, что он ей совершенно не нужен. Вигге надеется, что она не скажет этого… Она не столь беспощадна, как Ульрика.
– Да, он мне очень дорог, – твёрдо произносит Птица. – Как и ты мне очень дорог. Вы оба – совершенно очаровательные мальчики, знаешь ли…
Она ласково проводит рукой по его волосам, целует в лоб. Айли отпускает его руку и встаёт, чтобы подойти к окну, за которым видно – Вигге только сейчас это заметил, – что началась метель.
Возвращаться в Биориг пока нельзя.
