Текст книги "Сияние памяти (СИ)"

Автор книги: Грайгери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

 

   Моя фамилия Нельсон, и я живой покойник.

   Не знаю в точности, как я им стал – память не сохранила ни следа того события. Она вообще ничего не сохранила.

   Больничный администратор, выдающий документы о выписке, сказал:

   – Лично я считаю, вам повезло: воспоминания заставляют нас стареть. – Документы звонко шлёпнулись о стойку. – Можете начать с чистого листа... если захотите, конечно.

   Я ничего не ответил; не видел смысла. Кто побывал под облучением дестройера – тот поймёт.

   Даже штопавшие меня врачи вяло спрашивали друг друга, зачем переводить время и средства на такой неблагодарный материал – наверняка ведь вскроет вены, едва встав на ноги, и не пойти ли лучше попить чайку, всё больше пользы. Думали, никто не слышит, но я слышал: смотрел на них сверху и не мог понять, что делаю здесь, зачем остаюсь рядом с безжизненным телом на операционном столе.

   Лучше бы они бросили меня там, где нашли.

   Не знаю, воспоминания ли заставляют нас стареть. Может быть. Думаю, есть что-то ещё, иначе откуда берётся чувство пустоты, терзающее и требующее заполнения? Такое бывает, когда мир замирает в предгрозовом удушье. А грозы все нет.

   Поначалу казалось, потерянная память мучает меня, потому что в ней остались люди, которых я любил, и наверняка любившие меня, друзья, быть может... что-то важное. Что-то, ради чего стоило бороться с нескончаемой пыткой, чем можно заполнить пустоту. Потом я понял, что там не было ничего достойного сожалений: время шло, а обо мне так никто и не вспомнил, за исключением каких-то чиновников, до которых мне не было дела, высокопарно рассуждающих о героических деяниях, ещё менее интересных. Деяния, вроде, были мои, но не принадлежали мне. Да и зачем они нужны, если я сам никому не нужен.

   Все тело словно раздирала изнутри стая помойных кошек, я не мог ни сесть, ни лечь, и метался в кровати, затихая лишь тогда, когда к соседям приходили посетители. Всегда только к соседям. Не ко мне.

   – С депрессией от облучения мы поделать ничего не можем, – сказал врач на прощание. – Её надо просто пережить. Поэтому мы направим вас в реабилитационный центр. Тихое симпатичное место, тихая симпатичная планета... Будете, как новенький. – Тон звучал преувеличенно оптимистично, что характерно для терапии враньём. Я не поверил бы ему, даже если бы не знал прогноза заранее. Но «тихое симпатичное место» – вполне удобный способ выкинуть из головы пациента, не поддающегося лечению.

   С трудом пережив вокзал, я понял, что в санаторий меня ссылают не без оснований. От крикливой суеты хотелось сорвать с себя кожу, и как же, оказывается, нестерпимо трудно бороться с желанием шагнуть под ближайший гравилёт.

   К счастью, меня нигде не оставляли одного – везде сдавали с рук на руки какие-то ответственные лица другим ответственным лицам, пытающимся жалко улыбаться и хватавшим чуть что под локоть. И так до места назначения.

   Домики в санаторном посёлке находились метрах в трёхстах друг от друга, если не дальше, и риск случайно вмешаться в жизнь соседей сводился к минимуму. Хорошо. Это единственное, чего я хотел: чтобы меня оставили в покое и позволили спокойно лечь и умереть.

   Здесь нашу унылую компанию встречала девушка, слишком румяная и жизнерадостная для такой дыры. На бирке, украшавшей её карман, значилось «Лики Ней, администратор». Она показала предназначенный мне домик, удачно сочетавший простоту с комфортом. Хотя, качающийся диван на веранде – это уже лишнее.

   Я огляделся. Наверняка где-нибудь напиханы камеры. Иначе как они узнают, что пора ехать снимать труп с дерева?..

   – Вам что-то не нравится? – спросила госпожа Ней.

   – Да. Небо зелёное.

   – О, – она не нашлась, что сказать, и я наконец-то остался один.

   Не возьмусь судить, сколько времени прошло. Я ходил по холмам, сидел у озера, лежал на веранде. Дни текли как с похмелья. От тишины и чистого воздуха в голове постепенно начало проясняться. Достаточно для того, чтобы задуматься, почему до сих пор не утопился. Более близкое знакомство с озером показало, что вода холодна как армейский склад на астероиде, но живности в ней хватает. И если сразу не достанут, зрелище будет ещё более безобразное, чем от верёвки. Логичным выводом из цепочки умозаключений получалось, что я не покончил с собой из эстетических соображений.

   Размышляя над этой нелепицей, я просидел под деревом дольше обычного, даже почти перестал чувствовать задницу, когда уединение нарушил солидный господин, поселившийся, как я понял, в соседнем домике, и не нашедший ничего лучшего прогулки в мою сторону. Уверен – он отлично меня видел и наверняка знал, что я не расположен к светским беседам.

   Господин был так бодр и энергичен, что одно это привело меня в ярость. В довершение печалей, при нём была собака – лоснящийся лохматый сеттер, деловитым зигзагом рассекающий травостой. Так же деловито он обнюхал меня, чиркнул по щеке мокрым носом.

   – А вы ему понравились, – заявил незваный гость, без приглашения плюхаясь на землю рядом. Подозреваю, этой фразой все собачники заводят разговор с незнакомыми людьми. – Мигель Грау, к вашим услугам. А вы, я слышал, господин Нельсон? Очень забавно, на Древней Земле когда-то были военачальники с такими фамилиями: адмиралы Грау и Нельсон. Не слыхали, нет? Неудивительно, кому теперь интересны те дремучие времена?

   Меня больше интересовало, долго ли он намерен тут просидеть. Наверняка дольше, чем я смогу игнорировать его.

   – Моего приятеля зовут Чарли, – не унимался тёзка военачальника. – Он добрый пёс, любит гулять и не дурак покушать. Уверен, вы с ним подружитесь.

   Добрый пёс вильнул хвостом, шевельнул бровями и улёгся перед нами. С озера прилетел лёгкий ветерок, взъерошил водную гладь... Пахнуло в лицо мокрой псиной.

   Вслед за рябью над поверхностью воды показалась тёмная туча. Она то изгибалась, то вытягивалась столбом. Видно было плохо, но я знал, что это местные бабочки вновь затеяли брачные игры.

   – Красивые здесь места. Я бы даже сказал: чертовски красивые. Очень подходящие, чтобы умереть. Хотел бы я в свои последние моменты оставить в памяти нечто столь же восхитительное, – он кивнул в сторону озера и приближающегося роя. Уже можно было разглядеть тысячи трепещущих крыльев, переливающихся всеми оттенками красного.

   – Одно из тех зрелищ, от которых внутренний хор наконец умолкает и бытие так погружается в тебя, что невозможно понять – осязаешь ли ты его потому, что оно существует, или оно существует, потому что ты его осязаешь, – Грау склонился ко мне так близко, что по щеке мазнуло горячим дыханием. – Лично я уверен во втором.

   В этот момент я понял, что мой сосед очень стар. А ещё – что он законченный псих.

   С твёрдостью, с какой его однофамилец, должно быть, направлял монитор на таран, Грау продолжил:

   – Мы создаём реальность воспоминаниями. Не теми, которыми обычно полнятся головы людей: рваными и мутными, испещрёнными хаотическими обрывками мыслей. Ведь как воспринимает действительность средний человек? Мимоходом, между делом. Видит только намётки, предоставляя мозгу дорисовывать остальное, словно тому больше делать нечего... Таким воспоминаниям следует давать умереть навсегда. Ценность имеет другое воспоминание – чистое, полное жизни и тишины меж её клеток. Цельное и завершённое.

   Мне показалось, что ещё немного, и я его стукну. Только и не хватало для радости жизни – бредовых рассуждений какого-то полоумного о качествах воспоминаний. Должно быть, кто-то сболтнул старичку о моём диагнозе, вот он и перевозбудился...

   – Когда человеку удаётся поймать такое состояние, он делает живым и настоящим весь мир – вот такое оно, сияние памяти. Претуанцы называют это «поймать второй конец радуги», как будто один конец поймать плёвое дело. Чудаки, правда? Зато и помнят целую вечность, сколько её ни есть...

   – Прошу меня извинить, – я с трудом поднялся на онемевшие ноги. – Пора принимать лекарства.

   – Конечно, – легко согласился старик.

   С этой отговоркой я сбежал и весь остаток дня не выходил из дома.

   Ночью я по обыкновению лежал в темноте, глядя в потолок. Я не плакал, но иногда из глаз сами собой вытекали слёзы, будто им стало тесно внутри. Мне было плевать. Кажется, я начал дремать, когда разобрал несвойственные здешней обстановке звуки. Какое-то тихое поскрёбывание со стороны двери. Местная живность, подумал я и снова начал проваливаться в сон. Но тут к скребкам добавился тихий плач. Это было уже слишком.

   Натянув штаны и прихватив с собой тапок в качестве метательного орудия, я вышел в прихожую и отворил входную дверь. На пороге сидел давешний сеттер, и что-то в его виде вызывало очень настойчивые и столь же дурные предчувствия.

   Сеттер снова заскулил, после чего ухватился зубами за штанину и потянул меня в сторону своего домика. С тоскливым чувством, что позволяю втянуть себя в неприятную и наверняка утомительную ситуацию, я, как был – босиком и с тапком в одной руке, – побежал к коттеджу Грау.

   Однофамилец военачальника лежал в постели с довольной улыбкой на устах, словно смакуя удавшуюся пакость, и был совершенно, бессовестно мёртв.

   Так мёртв, как хотел быть я.

   Глядя на его ухмылку, я не мог избавиться от нелепого ощущения, что он украл у меня это удовольствие. Накануне он был вполне бодр и весел, ничуть не походил на умирающего. И с чего только он вздумал преставиться?.. П-падла.

   Наутро меня опять разбудили. Весьма настойчивым стуком в дверь. На пороге стояли местный полисмен, девушка-администратор и чёртова псина, которая протиснулась между косяком и моей ногой и скрылась в спальне.

   – Извините, господин Нельсон, – Лики Ней и вправду было неловко. – Мне очень жаль, что пришлось вас разбудить, но вскрылись новые детали и... в общем, надо уладить пару формальностей. Вот, возьмите, – в протянутой руке оказалась небольшая коробка. Спросонья я её невольно взял, чего делать, конечно же, не следовало. – Мистер Грау оставил распоряжение, чтобы все его вещи и документы, а так же собака, оставались у вас до тех пор, пока за ними не прилетят претуанцы.

   – А?..

   – Господин Грау имел претуанское гражданство, – сообщила девушка, словно это что-то объясняло. – Всё его имущество должно быть передано им. Собака тоже претуанская, какая-то ценная порода – вы уж присмотрите за ней, пожалуйста.

   По мне, сеттер выглядел вполне заурядным, но дело было не в этом.

   – Все это хорошо, но при чём тут я?

   – Мистер Грау оставил однозначные распоряжения.

   – Но я не хочу!.. Я его даже не знал!..

   – Но это же претуанцы, – администратор понизила голос и округлила глаза. – Вы не волнуйтесь, им уже сообщили, они прибудут в течение нескольких дней.

   – Заверьте сопроводительный документ, – полисмен сунул мне под нос планшет.

   – Тело покойного я тоже должен держать у себя до прилёта претуанцев? – прорычал я.

   – Нет, что вы. Мы понимаем ваше состояние...

   Я захлопнул дверь и прошёл в спальню с твёрдым намерением выставить четвероногую скотину прочь.

   Сеттер улёгся на пол, изогнувшись зюкой и уткнувшись носом в угол. В таком виде только на могилу класть вместо надгробия.

   – Добро пожаловать в клуб, – буркнул я и повалился на кровать.

   Следующим днём пёс всё так же лежал, ничем не интересуясь и ни на что не реагируя. Только шевелил ушами, когда я называл его имя. Подозреваю, из вежливости. Посыльный доставил для него еду, но сеттер не проявил к ней никакого интереса. Он вообще почти не шевелился. Мелькнула крамольная мысль, что мы действительно подружимся...

   Из любопытства я просмотрел содержимое коробки Грау. В ней оказался джентельменский набор много путешествующего человека: документы, заначки, коды связи на все случаи жизни. У псины тоже был свой идентификатор – на имя Чарльза Грау. Забавно.

   Настало время прогулки, которое мы оба восприняли без восторга. Выставлять пинками депрессивного пса... словно мне самого себя было мало...

   Доковыляв до обычного места, я уселся на траву. Чарли лёг там же, где и вчера. У берега над водой роились тучей огромные бабочки. Все оттенки красного. Только не было чокнутого старикана, несущего бредятину про чистоту воспоминаний.

   Я почувствовал озноб и ушёл раньше обычного.

   Сеттер плёлся, свесив хвост и голову. Ну и ладно. Лишь бы не сдох до прилёта его хозяев.

   Вечер я проводил в кресле на веранде. С исчезновением Грау все ближайшие ко мне домики пустовали. Здесь и так можно было постигать смысл одиночества, когда же темнота скрывала очертания редких построек, одиночество начинало казаться абсолютным.

   Прошаркав когтями по полу, сеттер подошёл ко мне и плюхнулся рядом. Издал протяжный стариковский вздох. Я невольно тоже вздохнул, опустил руку ему на голову. Так мы и сидели, два моральных инвалида.

   Наверно, я не заметил, как задремал. Густая тёмно-зелёная темень сменилась синей, под ноги улёгся белый, оглушительно хрустящий снег. Притоптанная дорога и по бокам сугробы во весь мой мальчишеский рост. Мы с отцом толкаем друг друга боками и плечами – кто кого, – падаем с хохотом в сугроб. Пахнущий свежестью снег забивается под воротник, холодит шею. Пёс скачет вокруг, подбадривая нас лаем. Смех. И звенящая тишина. Кажется, я счастлив.

   Я очнулся словно наэлектризованный. Синие тени в складках сугроба и весёлое лицо отца явственно стояли перед глазами. Обычно сны оставляли мне только липкие обрывки кошмаров, которые хочется выплюнуть перед тем, как почистить зубы, но этот был такой живой – казалось, стоит прикрыть глаза, и снова окажешься там, на трескучем вечернем морозе.

   Я шарахался по веранде, не находя себе места. Пёс с беспокойством наблюдал за мной, отошёл на всякий случай в сторонку.

   Ощущения были противоречивые – то ли страх, то ли надежда. Рваные и невнятные, как сказал бы Грау. Хаос мыслей прилагается.

   Неужели доктора ошиблись, и память всё же может вернуться? Или это просто случайный сон?..

   Назавтра продолжили накатывать картинки-воспоминания. Вот я иду на лыжах, собака идёт по пятам, пытаясь наступать на пятки лыж и узкие, блестящие полоски лыжни, но то и дело всё равно проваливается по самое брюхо. А вот мы барахтаемся в быстрой речке, что обнимает холодом грудную клетку. И захватывает дух.

   Я посмотрел на сеттера с новым интересом. Потрепал висячие уши. Жест показался естественным и привычным. Конечно же.

   Вывод напрашивался сам собой: в детстве у меня была такая же псина, вот и всколыхнулись некоторые чудом уцелевшие воспоминания. Наверное, и нервировал пёс с самого начала потому, что растревожил что-то внутри.

   За этими размышлениями я вяло ковырялся в тарелке, когда заметил поверх стола пару глаз, исполненных той вселенской тоски, на которую так горазды легавые при виде чужой еды.

   – Что, оголодал, сирота? – хмыкнул я.

   Собственный паёк сеттер воспринял с меньшим энтузиазмом, однако слопал его довольно быстро.

   Собравшись с духом, я набрал код клиники. Доктор с генеральским лицом выслушал мой доклад бесстрастно. Я пытался изложить первое воспоминание по возможности чётко, но не смотря на мои старания, на словах оно получалось каким-то серым и убогим.

   – Господин Нельсон, – доктор помолчал, глядя вниз, на сцепленные пальцы, потом поднял холодный взгляд. – Мне неприятно говорить вам это, но в местах, где вы выросли... никогда не бывает снега. Вам разве не давали досье?

   Я промолчал. Что тут скажешь. Остальное рассказывать не стал. Отключился. Я не сомневался, что услышал правду. Доктор внушал доверие – потому и был ко мне приставлен. Так ему и сказали: мол, на армейского ты похож, будешь внушать пациенту доверие. Гаркни на него как сержант – вдруг клиент впечатлится и не сразу в петлю полезет...

   И досье действительно давали: сборник ни о чем не говоривших имён и чисел.

   Следующие полчаса я провёл свирепо глядя на пса. Мерзавец присутствовал во всех «воспоминаниях» и наверняка имел непосредственное отношение к тому, что я их наблюдаю.

   Воспоминания были не мои. Однозначно. Это не я барахтался в речке и понарошку боролся с отцом. Может, у меня и отца-то не было...

   Должно быть, все эти воспоминания принадлежали Грау.

   Остыв, я даже припомнил, где видел одну из картинок: характерный рисунок гор, нависшая над головой планета с кольцами пыли... Этот горный силуэт показывали в новостях, когда я лежал в госпитале. Только там его заслонял похожий на грибницу лес куполов, а небо расчерчивали штреки гравилётов. На картинке «воспоминания» вместо леса куполов красовался одинокий флагшток. Сколько ж тебе было лет, господин Грау?

   Нет, не так. Сколько ж лет тебе, собачка?..

   Я медленно обошёл вокруг пса, примериваясь. Тот что-то чувствовал: вжал голову в плечи, смотрел встревоженно. Чарльз, значит, Грау, порода – претуанский Гордон... Н-да, как же. Скорее, тогда уж, претуанский биоробот.

   Ощупав собаку, я не нашёл ничего подозрительного: шерсть, кости под кожей, всё как обычно. Только слюни пускает не так часто, как мог бы. Должно быть, усовершенствованная модель.

   Мои домогательства пёс снёс с терпеливой покорностью. Так же терпеливо позволил раззявить себе пасть и заглянуть в уши (серы там, доложу я, как у вполне настоящего). Когда я задрал ему хвост, обиделся и залез под стол.

   От размышлений, что с ним делать дальше, меня отвлёк сигнал вызова. С экрана улыбалась госпожа Ней.

   – А у меня хорошая новость, – радостно прощебетала она. – Нашлись ваши родственники, и они уже на планете. Сюда посторонним проезд запрещён (режим покоя, ну вы понимаете), поэтому вам придётся доехать до районного центра, чтобы с ними встретиться. Вы рады?

   Я не знал, рад ли я. По правде говоря, я подумал, что как-то слишком много всего стало происходить. С начала той жизни, которую я помню сам, без посторонней помощи, я привык, что вокруг меня происходит... ничего не происходит.

   После завтрака пришёл служебный кар. Я забрался в него, бросил прощальный взгляд на дверь коттеджа, за окном которой маячила унылая морда. Ничего, тысячелетний биоконструкт претуанской сборки (или кто он там есть) как-нибудь просидит денёк взаперти. Не запылится.

   Я чувствовал себя обманутым и был зол. Имею право.

   Они ждали меня в парке у фонтана: улыбающаяся пара. На вид сытые и респектабельные. Обычные. Возможно, я к ним привыкну.

   – Люк Нельсон, – сказал мужчина, пожимая мне руку. – Твой кузен, – он нервничал и плохо понимал, как себя вести. – В общем, мы братья. Двоюродные. А это моя жена. Люсиль.

   Люсиль по-быстрому, явно торопясь покончить со всем этим, чмокнула меня в щёку. Я криво улыбнулся.

   – Ну, ты как, в целом? Выглядишь лучше, чем нам расписывали...

   Пожал плечами. Что я мог ему ответить? Что точно знаю, что находится на дне той бездны, которая смотрит в тебя? Не думаю, что он сможет понять.

   Ответил лаконично:

   – По-разному.

   – Ты извини, что мы раньше не приехали, – покаялся кузен. – Никак не могли вырваться.

   Я кивнул.

   – А знакомый врач нам сказал, что помочь всё равно нечем, да и не помнишь никого. Или помнишь? – он уставился на меня с пытливым беспокойством.

   – Нет, Люк. Не помню. Извини.

   – Очень жаль. Правда, очень жаль. Но ты молодец. Слышал, тебе дали орден.

   Я пожал плечами. Вроде было что-то такое, когда я валялся в полусознании.

   – А мы открыли новый филиал. Расширяемся по мере сил.

   – Поздравляю.

   Он продолжал что-то рассказывать, я внимательно слушал. Пытался проникнуться родственными чувствами – пусть я забыл события, но должны же были остаться хотя бы отголоски чувств?.. Ничего не выходило. Проклятая претуанская псина вызывала во мне больше эмоций, чем эти люди. Она хотя бы умудрилась меня разозлить, вырвав из привычной апатии. Сейчас же я не чувствовал ничего, кроме смутного ощущения неловкости и фальши. Кроме того, жутко чесались шрамы и не все из них находились в легкодоступных местах.

   Наконец, наступил момент прощанья.

   – Давай поужинаем вечером, – предложил кузен напоследок. – Возможно, у нас будут для тебя хорошие новости. Тебе понравится, – он подмигнул. – Надо только выяснить ещё пару деталей, к вечеру наверняка управлюсь. Я слышал, с твоими травмами... – он смешался. – В общем, если все пойдёт как надо, будет большое дело. Будет, чем заняться, – он ожесточённо потряс мне руку и ушёл. Его жена, так и не проронившая ни слова, семенила следом.

   Я смотрел им в спины и думал, выглядят ли они так, как должны выглядеть счастливые и любящие друг друга люди, или нет. Сам себе напомнил ребёнка, который только начинает узнавать жизнь.

   Побродив по районному центру, я с удивлением обнаружил, что здешние места пользуются туристическим спросом. Правда, центр интереса лежал в отдалении. Судя по рекламным проспектам, туриста ожидали захватывающие дух пейзажи и артефакты, оставленные древними расами. Такими древними, что даже претуанцы наверняка казались им младенцами.

   Времени до ужина оставалось много; я вернулся в тишину санатория, где не было никаких артефактов и по холмам гуляли только травмированные на голову тихие одиночки вроде вашего покорного слуги.

   Усевшись в кресло, перебрал в памяти прошедшую встречу и почувствовал укол совести. Всё, что показалось мне наигранным и лживым, могло объясняться просто обычными человеческими чувствами. Как бы я сам вёл себя с больным родственником, который ни черта не помнит? Уж наверняка не источал бы дух непринуждённости.

   Стыдно, Нельсон, сказал я себе. Обвинил невесть в чем хороших людей, безо всяких, между прочим, оснований...

   Я вздохнул. Чарли подошёл ко мне, преданно заглянул в лицо, ткнулся носом в ладони. В голове завертелось сразу: явно многое повидавшая пара уходит от меня, не оборачиваясь, держась крепко за руки. И было совершенно ясно, что они держатся за руки не потому, что больше не за что ухватится, не потому, что их свела вместе слепая случайность. А потому, что так правильно. Так и должно быть. А я сидел и смотрел им вслед, и на глаза наворачивались слёзы. Сквозь их пелену я видел свои руки, обнимающие собачью шею. Изящные, девичьи руки с длинными пальцами.

   – Ну всё, довольно, – я оттолкнул пса и вскочил. – И до прилёта своих дружков больше не смей ко мне подходить.

   Интересно, сколько хозяев он сменил? С-скотина волосатая...

   Когда я уже собирался уходить на встречу, со мной снова связались из администрации.

   – Мы получили сообщение от претуанцев, – Лики Ней помялась. – Как бы это сказать... В общем, они не прилетят. Не прилетят.

   – Что значит «не прилетят»? – опешил я. – Они же собирались забрать пса и вещи покойника.

   – Сказали, в этом отпала необходимость.

   Я не верил своим ушам.

   – А что мне делать с собакой?

   Госпожа Ней развела руками.

   – Мне передать её кому-нибудь или что?..

   – Я не знаю. – Она виновато моргнула. – Может они её как-нибудь потом заберут... ну, когда будут пролетать мимо?

   От этого оптимистичного предположения я окончательно утратил дар речи.

   – Они сказали, в вещах покойного были кредитки с кучей денег, – она сверилась с какой-то записью, – да, здесь так и написано: «куча». Можете пользоваться «кучей» по своему усмотрению. Вроде бы на содержание собаки должно вполне хватить...

   Я молча отключил связь и потрясённо сидел несколько минут.

   На улице сигналил подъехавший кар.

   Ладно. Скандал я им потом устрою. Когда вернусь и всё обдумаю. А сейчас у меня есть шанс наладить отношения со своей настоящей семьёй и обзавестись своими собственными воспоминаниями...

   С твёрдой уверенностью не упустить представившуюся возможность, я отправился на ужин.

   В ресторане царил полумрак, подсвеченный фирменной прозеленью местного заката. На пальце Люсиль мягко мерцало кольцо с новомодным светящимся алмазом.

   Люк по моей просьбе рассказывал об остальных наших родственниках, общих знакомых, о том, что знал обо мне. Увы, со времён госпиталя ничего не изменилось – его рассказ оставил меня безразличным. С таким же успехом Люк мог нести полную отсебятину, я бы всё равно не почувствовал разницы. Может быть, он и нёс. Я не знаю.

   От спиртного я отказался. Люк не слишком обиделся. Осушив пару бокалов, он крякнул и принял многозначительный вид. Я понял, что сейчас узнаю, ради чего всё затевалось.

   – Навёл я тут справки, – Люк понизил голос. – Выяснил подробности твоей истории. Тебе наверняка рассказывали в общих чертах, что с тобой приключилось? Ну вот. Чего они наверняка не рассказывали, так это того, что тебя вообще не имели права туда посылать. Объект должны были ликвидировать ещё несколько лет назад, чьи-то махинации помешали. И то, что там откуда-то гражданские оказались... наверняка не спроста. Помимо всего прочего ты спас ещё и задницы кое-кому наверху. В общем, я что хочу сказать. Можно всю эту шарашку засудить. Ты, конечно, мало что помнишь, и в деле не ориентируешься, но у меня есть связи. Дело беспроигрышное. Они должны ответить. Думали, выкинули тебя и порядок. Я считаю: пусть платят. Ну, что скажешь?

   Я смотрел в окно, где вдали виднелся горный пик. Если верить рекламным проспектам, там находились развалины храма древних. А может и не храма, а какой-нибудь обсерватории или станции по утилизации отходов – кто теперь разберёт? Вдруг нестерпимо захотелось оказаться там, в звенящей горной тишине.

   – Надо подумать.

   – Подумай, – деловито кивнул кузен. Его серьёзность почему-то начинала меня смешить.

   Искусственный синтетический алмаз на пальце Люсиль казался очень даже натуральным. Сама Люсиль по-прежнему молчала и может даже отсутствовала. Мне отчего-то было её жаль.

   – Возьми визитку, – сказал кузен. – С её помощью сможешь связаться со мной где угодно: и в филиалах и в главном офисе. Я и местную нашу гостиницу добавил...

   Я действительно думал. Как и обещал. Думал лениво и неспешно. Торопиться было некуда. Попутно просмотрел рекламные проспекты, подобранные в городе. Интересно, когда меня начали интересовать эти диковинные пейзажи с древними артефактами?

   Над храмовым пиком переливалась яркая звезда. Похожа на синтетический светящийся алмаз, подумал я.

   Смешно.

   Визитка Люка Нельсона, гладкая и прохладная, легко скользила меж пальцев. Может он и правда заботился обо мне, а вовсе не интересовался халявными деньгами. Может, действительно хотел справедливости? Может быть. Откуда мне знать.

   Я подумал о некогда родной, по всей видимости, «конторе», сбросившей меня за борт, как отработанный балласт. Почему бы и не засудить её за всё, что со мной произошло? В самом деле: почему бы и нет?

   Визитка полетела в щель утилизатора.

   Я вышел на веранду и втянул полную грудь прохладного воздуха. Воздух был пряный и немного горький.

   – Как думаешь, – мои пальцы зарылись в глянцевую иссиня-чёрную шерсть, – получится у меня поймать второй конец радуги?

   Сеттер вильнул хвостом.

   Утро выдалось славное. Бабочки водили хоровод прямо около веранды. Чарли пытался хватать их пастью, но они обтекали пса, словно поток воды.

   Я обвёл взглядом чистый горизонт, и откуда-то изнутри поднялась твёрдая уверенность, что скоро обязательно случится что-то чудесное. Да и как может быть иначе?

   Моя фамилия Грау, и я совершенно, бессовестно жив.

   Моя фамилия Нельсон, и я живой покойник.

   Не знаю в точности, как я им стал – память не сохранила ни следа того события. Она вообще ничего не сохранила.

   Больничный администратор, выдающий документы о выписке, сказал:

   – Лично я считаю, вам повезло: воспоминания заставляют нас стареть. – Документы звонко шлёпнулись о стойку. – Можете начать с чистого листа... если захотите, конечно.

   Я ничего не ответил; не видел смысла. Кто побывал под облучением дестройера – тот поймёт.

   Даже штопавшие меня врачи вяло спрашивали друг друга, зачем переводить время и средства на такой неблагодарный материал – наверняка ведь вскроет вены, едва встав на ноги, и не пойти ли лучше попить чайку, всё больше пользы. Думали, никто не слышит, но я слышал: смотрел на них сверху и не мог понять, что делаю здесь, зачем остаюсь рядом с безжизненным телом на операционном столе.

   Лучше бы они бросили меня там, где нашли.

   Не знаю, воспоминания ли заставляют нас стареть. Может быть. Думаю, есть что-то ещё, иначе откуда берётся чувство пустоты, терзающее и требующее заполнения? Такое бывает, когда мир замирает в предгрозовом удушье. А грозы все нет.

   Поначалу казалось, потерянная память мучает меня, потому что в ней остались люди, которых я любил, и наверняка любившие меня, друзья, быть может... что-то важное. Что-то, ради чего стоило бороться с нескончаемой пыткой, чем можно заполнить пустоту. Потом я понял, что там не было ничего достойного сожалений: время шло, а обо мне так никто и не вспомнил, за исключением каких-то чиновников, до которых мне не было дела, высокопарно рассуждающих о героических деяниях, ещё менее интересных. Деяния, вроде, были мои, но не принадлежали мне. Да и зачем они нужны, если я сам никому не нужен.

   Все тело словно раздирала изнутри стая помойных кошек, я не мог ни сесть, ни лечь, и метался в кровати, затихая лишь тогда, когда к соседям приходили посетители. Всегда только к соседям. Не ко мне.

   – С депрессией от облучения мы поделать ничего не можем, – сказал врач на прощание. – Её надо просто пережить. Поэтому мы направим вас в реабилитационный центр. Тихое симпатичное место, тихая симпатичная планета... Будете, как новенький. – Тон звучал преувеличенно оптимистично, что характерно для терапии враньём. Я не поверил бы ему, даже если бы не знал прогноза заранее. Но «тихое симпатичное место» – вполне удобный способ выкинуть из головы пациента, не поддающегося лечению.

   С трудом пережив вокзал, я понял, что в санаторий меня ссылают не без оснований. От крикливой суеты хотелось сорвать с себя кожу, и как же, оказывается, нестерпимо трудно бороться с желанием шагнуть под ближайший гравилёт.

   К счастью, меня нигде не оставляли одного – везде сдавали с рук на руки какие-то ответственные лица другим ответственным лицам, пытающимся жалко улыбаться и хватавшим чуть что под локоть. И так до места назначения.

   Домики в санаторном посёлке находились метрах в трёхстах друг от друга, если не дальше, и риск случайно вмешаться в жизнь соседей сводился к минимуму. Хорошо. Это единственное, чего я хотел: чтобы меня оставили в покое и позволили спокойно лечь и умереть.

   Здесь нашу унылую компанию встречала девушка, слишком румяная и жизнерадостная для такой дыры. На бирке, украшавшей её карман, значилось «Лики Ней, администратор». Она показала предназначенный мне домик, удачно сочетавший простоту с комфортом. Хотя, качающийся диван на веранде – это уже лишнее.