Текст книги "Букашка (СИ)"

Автор книги: Грайгери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

   Утро было славное. Но не долго. С утрами такое случается чаще, чем хотелось бы, и всегда некстати.

   Васильев сразу понял, что день пропал, едва его позвали на очную ставку с любимым шефом – в хорошие дни тот являл себя офису не раньше конца обеда. Иногда это оказывался обед следующего дня... на следующей неделе. Шеф хорошо знал главную заповедь руководства и в угоду ей самозабвенно жертвовал себя рыбалке.

   Сегодня он даже не пытался улыбаться и честно сознался в полном банкротстве фирмы, влекущим роспуск всех сотрудников (как лидер алфавитного списка, Васильев первый приобщился к печальной новости). При большом желании можно, конечно, отработать положенные две недели, а то и в суд подать, но фирма была бы счастлива избежать подобной чести, потому что денег всё равно нет. «Зато я вчера вот такую рыбу поймал», – утешил шеф и даже присовокупил к делу подробности поимки, но Васильев не слушал, поглощённый воробьём за окном. Воробей постукивал по стеклу клювиком, вертел крошечной головкой и казался неуместно требовательным. Птицами Васильев не увлекался, но сегодня был особенный день.

   Шеф обиделся и сухо попрощался.

   Не его сегодня день, нет, не его, – с этой мыслью Васильев оказался на залитой солнцем улице, где и встал в глубокой растерянности, не понимая, что теперь делать и куда идти.

   Если подумать (а потом подумать еще раз), пойти можно бы и домой, но Васильев не знал, как сказать Верочке о своём новом социальном статусе. Не то, чтобы он опасался её реакции, но надо ж подобрать формулировки! Иррациональное чувство стыда мешало сосредоточиться и вместо формулировок подсовывало жалкие оправдания.

   При мысли о Верочке Васильев улыбнулся, позабыв на мгновение о случившейся напасти. За то время, что они прожили вместе, она назвала его «милым» – два раза, «брюзгой» – восемнадцать раз, «занудой» – тридцать четыре, «мерзкой скотиной» – двадцать два, «какашкой» – пятьдесят три, и еще один раз – «просто очаровашкой» с угрожающими аберрациями в голосе. Кроме того, она очень мило смотрела исподлобья, а по ночам сбрасывала одеяло на пол. И вообще – была вопиюще трогательна в своём детском эгоизме.

   Предаваясь сладостным воспоминаниям, Васильев не спеша брёл по пустым теплым улицам, пока не оказался возле универсама и самозародившегося рядом с ним рынка. Тут же было и открытое летнее кафе, привлёкшее Васильева позабытым на отшибе столиком.

   Кофе не помог – в мыслях по-прежнему царили разброд и шатание. Обнаглевшие воробьи норовили вырвать бутерброд из рук и заглянуть в пластиковый стаканчик. Душераздирающе пахло шашлыками.

   Оставив огрызок бутерброда наглым птицам, Васильев сбежал. По пути споткнулся о бордюр, больно ушиб палец и едва не растянулся на тротуаре. Группа детишек неподалёку смотрела в ожидании. Васильев притворился, что не замечает их и громко продекламировал, нарочито кося глазом:

   – Кто это пьяный упал с крыльца? Я, неудачный экспромт Творца!

   Дети с готовностью засмеялись. Дядька попался непонятный, но смешной.

   – Эй, ты, экспромт! – услышал он густой бас. – Ты что тут делаешь в рабочее время?

   Около разложенной прямо на земле полиэтиленовой плёнки с россыпями старых книг стояла, подбоченившись, тётка Лида. Никакой тёткой Васильеву она не доводилась, но называть её иначе было почему-то неудобно.

   К счастью, она не стала дожидаться объяснений по поводу неожиданной встречи, а поспешила поделиться насущным:

   – А я книжек для Ленки посмотреть решила. Вот, полюбуйся! – Она обвела широким царственным жестом рядок детских изданий, страдающих откровенной гигантоманией. – Плюнуть не во что, а выбора никакого! Ни одной приличной сказки для нормальной современной девочки!

   Продавец, к счастью, был занят, и ничего не заметил. А то бы наверняка обиделся.

   – Разве? – удивился Васильев. – Они, конечно, старые все, но для девочки такого возраста...

   – Болван! – рявкнула тётка Лида, да с таким запалом, что Васильев вознамерился возмутиться, от чистого сердца и с полным на то основанием, но не успел.

   – Это сказки не для девочек! – продолжала дама, рассыпая вокруг восклицательные знаки. – Это все сказки для мужчин! Ты заметил, что в первую очередь делает героиня, попав в незнакомый дом? А?! Генеральную уборку и роскошный обед! Покажи мне девочку, которой нужна эдакая сказка! А?!

   Она уставилась на собеседника с тем выражением, которое зачастую пробуждает к жизни генетические страхи и острую потребность внести ясность в отношения:

   – Я Верочку никогда убираться не заставлял!..

   Тётка Лида ответила не слишком лестным взглядом.

   – Ты-то?.. Оно-то конечно, с тобой и так всё ясно. Олух царя небесного... – С этими словами она повернулась и заковыляла прочь, всем своим широким тылом выражая неодобрение.

   Васильев недоумённо смотрел ей вслед. От зрелища залитой солнцем тётки Лиды Васильева внезапно осенило. Греция – вот оно! Верочка давно хотела в Грецию, где выращивают настоящие оливки, древних философов и знойных греческих парней. Пункт про парней немного смущал, но не ссылаться же на него... «В Греции всё есть, – говорила Верочка цитатой и добавляла укоризненно: – кроме меня...» У неё были необычайно выразительные паузы – она умела вкладывать смысл в пустоту...

   По прикидкам Васильева, его средств как раз хватало на небольшой скромный отдых в этой предположительно райской стране и ещё останется на месяц-полтора, в которые надо будет уместить поиски новой работы.

   В подъезд он влетел радостный и вполне довольный жизнью.

   Дом встретил хозяина неожиданной тишиной. На столе в кухне вызывающе белела бумажка, на которой неровным крупным почерком значилось, что Верочка встретила свою первую любовь, про которую думала, что всё давно прошло и погребено позапрошлогодним снегом, но оно вовсе не прошло, а наоборот даже – вспыхнуло с новой силой. Поэтому они уезжают в Грецию, а Васильев, конечно же, найдет себе другую, более достойную, причём, гораздо быстрее, чем хотелось бы.

   За окном галдела ребятня, натужно скрипели качели и весь мир полнился радостными летними красками. Васильев стоял, тщательно, в ритме сиртаки комкая в руках записку, и тупо смотрел на двор, пока в глазах не потемнело от яркого света. Когда телефонный звонок вывел его из оцепенения, записка уже обрела изысканную ажурность.

   Слабая надежда, что это Верочка звонит сказать ему, что пошутила, улетучилась, не успев разгореться. Звонила новая жена отца.

   – Болен, – уловил Васильев, с трудом сосредоточившись, – очень сильно болен. Возможно даже при смерти. Подробности не для телефонного разговора, но ты не приезжай, потому что он сказал, что видеть тебя, засранца, не желает...

   Внутри было пусто и неприятно, как в пересохшем аквариуме. Васильев подивился немного – и отчего он совершенно ничего не чувствует? Было бы логично расстроиться. Переживать вперемешку с неоправданной надеждой – или чем там положено заниматься в таких случаях?.. Против надежды Васильев не возражал – вроде бы светлое чувство, как уверяют. И отходить в лучший мир в последних рядах должна, а это, как ни крути, полезно для общества... Но на что конкретно надеяться? На то, что отец поправится и окажется, что он вовсе не говорил ничего обидного?.. Или на возвращение Верочки? Или уповать на новую работу, гораздо лучше предыдущей?.. Васильеву казалось, будто он подвис между этими вопросами и не знает, в какую сторону податься.

   И тут же понял, что очень даже чувствует, – чувствует темноту...

   Дорога до касс и покупка билета оказались какими-то смазанными, да и вряд ли они стоили того, чтобы их помнить. День тянулся и тянулся, как шланг, и наверняка был чьим-то чужим днём, попавшим сюда по ошибке в небесной канцелярии. Нельзя сказать, что с Васильевым приключились такие уж страшные катастрофы – случаются с людьми и похуже вещи, но всё ж лучше бы этот проклятый день поскорее кончился...

   Наскоро собравшись, Васильев, против обыкновения, плотно задёрнул шторы и улёгся спать. Время было детское, но желание поскорее отключиться победило. С утра – в поезд, а там – как-нибудь... Но заснуть не удалось. То ли непривычное одиночество не давало расслабиться, то ли злой день не желал отпускать его так рано. Да и шторы подвели, таки пропустив в комнату неспокойные лучики света.

   Обычно Васильеву нравилось просыпаться среди ночи и, пощурившись на солнечные блики, снова отключиться – сны после этого приходили тёплые и радужные: то зелёное Чёрное море приснится, а то бабушкины блины с черникой... Но сегодня солнце слишком беспокоило темень в его душе...

   Торопливо одевшись, Васильев выскочил из дому и запрыгнул в свою старую развалюху. Стояла глухая ночь, солнце висело над крышами, последние компании гуляющих расходились по домам. Улицы лежали пустые, располагая к тому, чтобы пронестись по ним во всю прыть отечественного автомобиля пенсионного возраста.

   Пролетая по дворам на непривычной скорости, Васильев не смог избежать столкновения. Чугунный грохот прокатился по затихшему городу, обломки и мусор разметало на несколько метров. В воздухе радостно кружились пакеты и клочья бумаги. Мусорный бак приобрёл модернизированную, более компактную форму, не лишённую определённой дизайнерской мысли.

   Объехав кучу мусора, Васильев покатил дальше. Следующий бак он задавил специально и после любовался, как мелкий хлам катится с долгой горки. Было в этом движении что-то от бесконечности вселенной. Или наоборот...

   Третий бачок оказался занят – в нём скучно ковырялся приблудный бомж. Васильев чертыхнулся и поехал дальше.

   У подножия горы солнца оказалось значительно меньше, зато отсюда отлично просматривались газовые факела. Свет был вездесущ. Снаружи...

   Руки сами направили машину по привычной дороге и вскоре Васильев оказался возле своего дачного участка, испытывая приглушенные угрызения совести за создаваемый им шум. На улице не было не души, но в каких-то из близлежащих домиков наверняка спали дачники.

   Надо было сразу сюда ехать, подумал Васильев. Теперь-то уж и ложиться смысла не имеет...

   Непонятно зачем зайдя в дом и не обнаружив в нём никаких изменений, Васильев вышел и уселся под деревом.

   Сидеть так, привалившись спиной к теплому стволу и блуждая взглядом по холмам, оказалось неожиданно приятно. Холмы, конечно, не давали ответа, почему с ним случилось всё, что случилось, но вносили некоторую стройность в хаос мыслей. Пятна света и тени неспешно ползли по траве. Охватившее Васильева лихорадочное возбуждение вроде бы немного развеялось и даже захотелось спать. Стоило об этом подумать, и желание заснуть сделалось нестерпимым. Полка в поезде начала казаться привлекательной и к моменту посадки наверняка сделается долгожданной...

   Он встал, намереваясь сесть в машину и уехать, пока окончательно не разомлел, но остановился, привлечённый неожиданным звуком – из-за забора донёсся протяжный зевок, вызвавший некий родственный отклик в его организме.

   Источником оказался Смирнов-младший, сидевший за столиком на лужайке, подперев рукой клонящуюся долу голову. Всё его существо выражало такую настойчивую потребность удалиться в мир сновидений, что Васильев не удержался и тихонько свистнул.

   Явлению соседа Смирнов-младший весьма обрадовался и даже приободрился.

   – Эксперимент ставлю! – заявил он, сияя.

   – Вот как? – поднял брови Васильев.

   – Видите? – кивнул мальчик на стоящую перед ним кастрюлю.

   Насколько смог разглядеть Васильев, в кастрюле плескалась вода, омывая застывшую в геометрическом центре посудины деревянную чурку. Чем больше он созерцал экспериментальную установку, тем больше подозревал, что отстал от жизни.

   – А в чём соль? – жалобно вопросил он.

   – Идите сюда, – предложил Смирнов-младший, хитро улыбаясь.

   Хмыкнув, Васильев открыл калитку и последовал приглашению.

   – Видите? – продолжал ухмыляться юный исследователь.

   – Нет.

   – Это потому, что он с другой стороны.

   В тот же миг из-за края чурки вынырнул таракан и устремился к другой кромке.

   – О. – Сказал Васильев.

   – Ага, – согласился Смирнов-младший.

   Свесившись с этого борта, таракан тем временем убедился, что и тут вода, и порысил дальше.

   – И какова задача? – осведомился Васильев с деловым интересом.

   – Хочу посмотреть, что он предпочтёт – сдохнуть на суше или утопиться.

   – Любопытная дилемма.

   – Вот и я так подумал. Только одно неудобство: когда он с той стороны – не видно, чем он занят. А ходить вокруг я устал.

   – Можно поставить стеклянную банку.

   Мальчик сдвинул брови, обдумывая идею, потом покачал головой.

   – Не-е, банка скользкая. Вдруг он нечаянно свалится и захлебнётся? Нужна чистота эксперимента.

   – Тоже верно, – согласился Васильев уважительно.

   Ещё более приободрившись, Смирнов-младший поинтересовался, не слышал ли любезный сосед о других подобных опытах. Васильев честно ответил, что ни о чём подобном никогда не слыхал и, да, вполне возможно, что Смирнов-младший первый начал работать в данном направлении и ему, несомненно, будут принадлежать все лавры первопроходца.

   Минут пять они наблюдали, как таракан наворачивает круги.

   – И давно ты так сидишь? – спросил Васильев.

   – С вечера, – вздохнул мальчик. – Скорей бы уж он определился...

   Припомнив всё, что слышал о живучести тараканов, Васильев сочувственно сообщил, что не удивится, если вода в кастрюле высохнет раньше.

   В очередной раз нахмурившись, юный исследователь с минуту переваривал это умозаключение, после чего спросил, не согласится ли любезный сосед иногда сменять его на дежурстве. Васильев обещал подумать и свериться со своим расписанием. Когда он уходил, Смирнов-младший, отойдя метров на десять, чтобы не потревожить подопытного случайным воздушным завихрением, самоотверженно приседал и размахивал руками, вызывая прилив кислорода к утомленному мозгу.

   Не успел Васильев сделать и нескольких шагов, как его догнал потрясающей силы отчаянный вопль. Он и сам не заметил, как перемахнул ограду, а, приземлившись и оценив обстановку, застыл в недоумении. Мальчик стоял на том же месте и лицо его выражало столь гомерическое возмущение, что в прежние времена Васильев непременно зашёлся бы от смеха, если бы не успел так испугаться.

   В доме меж тем что-то гремело и вставало на ноги. Распахнулось окно, едва не разбросав повсюду стекла.

   Помятый со сна Смирнов-старший сфокусировал на сыне шалый взгляд:

   – Что?.. Какого черта?!.. Здрасьте, сосед... Что ты орёшь, как недорезанный? До конца каникул ещё далеко!..

   Юный натуралист выпростал обвиняющим жестом руку и набрал полную грудь воздуха:

   – Подлый воробей сожрал моего таракана!!!

   Смирнов-старший успокоился и малость обмяк.

   – А, – сказал он, – подай на него в суд. – И добавил, повернувшись вглубь комнаты: – Всё в порядке, дорогая. Нашему сыну попался таракан с плохой кармой...

   Въехав в город, Васильев остановился у реки. Её богатые железом красные воды, пенящиеся охрой на перекатах, действовали успокаивающе. А шум бурлящей воды даже днём заглушал звуки города... Но на этот раз не бурные волны привлекли его внимание. На залитой ночным солнцем лужайке паслась белая лошадь, показавшаяся уставшему Васильеву выходцем из неведомой сказочной страны. Она была единственным белым пятном на траве и ее присутствие почему-то внушало уверенность, что в мире, где по ночам светит солнце и пасутся белые лошади, не может случиться ничего ужасного. Потому что во вселенной, пусть даже равнодушной, должна быть гармония.

   На самом деле, в лошади не было ничего особенного – если приглядеться, вид у неё был довольно неказистый: отвислое брюхо, вздутые путовые суставы... Красующаяся поблизости куча дерьма тоже свидетельствовала в пользу исключительно будничной природы лошади, но Васильев вдруг ощутил, что внутри его зарождается что-то хрупкое и трудноуловимое. Еще не надежда, нет... но надежда на надежду.