Текст книги "Старая история (СИ)"

Автор книги: Габриэлла Мартин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Антонина Андерсон ждала 50 лет, пока Цин возвратится к месту её смерти. Его средства позволяли ему ждать бесконечно. Ежедневно, когда наступает прилив, он садится в лодку и плывёт к выходу из бухты. Проходит время, время года меняется, и он не теряет надежды, что море тоже меняется. Ла-Пас находится в 12000-тысячах футов над морем; повыше и почти не дышится. Там ламы, индейцы, сухие плато, бесконечные снегопады, призрачные города, орлы, а внизу, в долинах тропик, бродяги искали золото и огромных бабочек, летающих над цветами. У Шона была мечта о Ла-Пасе, столице Боливии. Он бредил этим ночами на протяжении пары лет, когда был в концлагере Торенберг, в Германии. И когда его освободили американские военные, ему казалось, что он попал в иной мир. Он стал упорно сражаться за получение боливийской визы, как настоящий мечтатель. Шон умел шить и поэтому имел профессию портного из польского города Лодзи. В его семье шили из поколения в поколение. Шон обосновался в Ла-Пасе и спустя пару лет упорного труда сумел подняться на ноги и открыл скромную мастерскую с громким названием: ≪Шон, портной Парижа≫. Заказы мгновенно пошли, и в скором времени ему необходим был помощник. Это было нелегко, ведь искусное умение владеть иглой – экзотическое индейское ремесло Анд. Много времени Шон проводил, стараясь обучить приходящих, но невозможно было сказать, что их сотрудничество приносило плоды.

Спустя пару попыток Шон забросил это и остался один среди объёмных заказов и материалов. Проблема Шона разрешилась внезапной встречей, будто была отправлена ему судьбой, благоволящей к нему с того момента, как из 300000 польских евреев он был одним из некоторых уцелевших. Мастерская Шона находилась на горе, с которой просматривался целый город, и караваны лам с рассвета до темна проходили под окнами мастерской. Правители города, стремясь сделать столицу современной, выпустили указ, который запрещал ламам появляться на улицах города, но поскольку эти животные – единственное средство передвижения по холмистым дорогам, то их вереницы, уходящие с первым рассветом из города с грузом, надолго будут простым явлением для такой южноамериканской страны. По утрам, идя в магазин, Шон пересекался с такими караванами.

Ему нравились ламы, хотя и не понимал, почему. Возможно, потому, что их не было в Германии.

20 или 30 там, которые несли груз, иногда превышающий их собственный вес, сопровождались 2-мя или 3-мя индейцами. Как-то, снова встретив их там, Шон остановился рядом и вытянул к ним ладонь, намерившись погладить. Шон ни разу не тискал кошек либо собак, хотя их в Германии было много; никогда не наслаждался щебетанием птиц по той же причине: отсидка в концлагере наклала отпечаток на отношение Шона ко всему немецкому-либо связанному с Германией. Следом за караваном прошёл оборванец с палкой в руке.

Его лицо было жёлтым, изученным и Шону показалось, что ему оно знакомо. Было в нём нечто забытое, близкое, но и ужасное, возникшее в памяти. Шона накрыло необычным волнением, пока он смотрел на индейца. Его рот без зубов, добрый кареглазый взгляд, распахнутый в мир, как две раны, которые не зажили; длинный нос, кончик загнут вниз; на лице выражение непрекращающегося упрёка, будто полу вопрос или полу обвинение – идущего около ламы, накрыли Шона, когда он уже намерился развернуться спиной к каравану.

– Манюк! – Шон окликнул индейца. – Ты что тут забыл?

Не осознав, Шон проговорил фразы на родном языке. Тип, которого Шон позвал, отскочил, словно его ужалила оса и помчался подальше от дороги, а за ним бежал Шон.

Ламы застыли на миг, вскинули морды и продолжили путь.

Повернув за угол, Шон схватил типа за плечо и вынудил тормознуть. Это был Манюк. Шон убедился в этом и по внешности, и по его лицу, на котором застыло немое выражение.

– Манюк! Это ты! – заорал Шон на родном языке.

Манюк тряхнул башкой.

– Вы ошиблись! Я не Манюк! – хрипло ответил он на том же наречии. – Моё имя Педро. Я индеец Педро. Вас я не знаю, мистер!

– А где же ты научился базарить на этом языке? – проявил интерес Шон. – В школе бедных в Ла-Пасе?

Челюсть Манюка отпала. Индеец дико посмотрел на удаляющихся животных, словно искал поддержки. Шон отпустил индейца.

– Что тебя напугало, придурок? – спросил он. – Мы оба отсидели в концлагере. Кого ты стараешься обдурить?

– Моё имя Педро, – на том же наречии пробубнил Манюк. – Я не знаком с вами.

– Чокнулся, – сказал Шон жалостливо. – Значит, теперь твоё имя Педро. А это что?

Шон взял его руку, на которой не было ни одного ногтя.

– Это индейцы лишили тебя ногтей?!

Манюк старался вырвать руку. Он скукожился, неторопливо начал отступать.

– Вы не возвратите меня обратно? – пробубнил он, задыхаясь.

– Возвратить? Куда? – переспросил Шон. – Куда я обязан тебя возвратить?

Неожиданно Манюк задёргался судорожно; бедный стал задыхаться от ужаса, лоб покрылся потом.

– Всё закончено, – будто Шон оглох, проорал ему индеец. – Всё завершилось 15 лет назад! Гитлер убит и уже в могиле!

Манюк задёргался, а рот растянулся в хитрую улыбку:

– Они постоянно твердили это, но я не верю им!

Шон глубоко вздохнул. Из-за высоты в 12000 футов дышать было трудно, и это было единственной причиной.

– Манюк, – торжественно произнёс Шон. – Ты всегда был дураком, но это уже чересчур. Очухайся! Всё завершилось, Гитлера уже нет, нет СС и газовых тюрем; это прошло. Теперь у нас своя страна, Израиль, с войсками, кораблями и правителями! Нет надобности таиться! Пошли!

Индеец засмеялся и мрачно отозвался:

– Такой номер у них не выйдет.

– Что за номер? – по лицу Шона проскользнуло удивление.

– Израиль, – заявил Манюк, – такой страны нет!

– О чём ты говоришь? Страна есть! – возмутился Шон и притопнул ботинком.– Есть! Ты что, газет не читал?

Индеец снова хохотнул.

– Тут, в Ла-Пасе, есть израильское консульство. Ты можешь получить визу и отправиться туда.

– Я не куплюсь на этот номер. Это очередная немецкая хитрость, – решительным тоном отрезал Манюк.

Кожа Шона покрылась ознобом от уверенного тона голоса индейца.

≪А вдруг он говорит правду? – промелькнуло внезапно в голове. – Немцы могут быть такими подлыми. Всех собрали в конкретном месте с документами, которые подтверждают, что ты еврей. Они садятся на корабль, доплывают до Израиля – и потом? Опять оказываются в концлагере смертников… Да, это не исключено. Манюк прав! Израиля наверняка нет. Это обман. Боже, – продолжал думать он, – неужто я чокнулся? ≫

Он обтёр потный лоб и постарался улыбнуться.

Будто издали он услышал бубнёж Манюка:

– Израиль, – ловушка, где обязаны собраться все, кто сбежал, и ликвидировать их. Немцы не идиоты и знают, как проделать такое! Они хотят всех собрать в одном месте, как в прошлый раз, и скинуть атомную взрывчатку. Я знаю это.

– Тут имеется своё еврейское правительство, – сохраняя терпение, старался втемяшить индейцу Шон. – Призедента зовут Бен-Гурион. Имеются войска, нас представляет ООН. Остальное минуло.

– Это не так, – голова Манюка убеждённо затряслась. – Я на себе изучил немецкие штучки.

Шон обнял его за плечи.

– Пойдём, – произнёс он, – будешь со мной. Пойдём к врачу…

***

Пара дней ушла на то, чтобы из непонятных воспоминаний жертвы составить немалое виденье о муках, которые он перенёс. Когда его освободили из-за некоторых разногласий между антисемитами, Манюк притаился в хребтах Анд, искренне думая, что в скором времени всё нормализуется и лишь он сам сумеет миновать внимательность гестапо. Шон так и пытался втемяшить индейцу, что теперь нет никакого гестапо; что Розенберг, Штрайхер и Гиммлер остались в далёком прошлом, а Германия теперь стала демократичной республикой, но Манюк лишь пожимал плечами и странно улыбался: старый лис не попадёт два раза в один капкан.

Исчерпав любые доводы, Шон показал другу фотки школ в Израиле и военные подразделения – счастливую молодёжь с миролюбивыми лицами, – Манюк гнусаво прочитал заупокоённую молитву по евреям, которых коварство врага заставило сойтись в одном месте, чтобы убить их, как во времена варшавского гетта.

Манюк был тупым человеком и Шон это знал. Разум бедного не был настолько выносливым, как его тело. В концлагере индейца обожал мучить помощник коменданта Айхмана, эсэсовский штурмфюрер Шульц. Никто не верил, что Манюк сумеет вырваться из рук того невредимым. Как и Шон, Манюк до войны был портным. Пусть его пальцы потеряли сноровку, индеец очень быстро освоил иголку, и мастерская ≪Портной Парижа≫ стала справляться с заказами, текущими от людей. Рабочее место Манюка находилось в мрачном углу, за плотной шторой из сатина, которая утаивала индейца от чужих глаз. На улицу Манюк выходил только после того, как стихали шаги прохожих и закрывались остальные заведения. Он всегда думал о своём и странно улыбался; глаза его странно блестели, излучая свет, который приносит горе его хозяину. Два раза индеец сбегал; первый раз он убежал на 16-ю годовщину падения рейха.

Менты Боливии возвратили его.

Второй раз индеец убежал надолго.

Вернувшись, он налакался, ходил по улице и орал:

– Со скал скоро придёт великий вождь и устроит жителям кровавую бойню.

***

Шесть месяцев спустя Манюк как-то затих: уже не таился за шторой, отвечал на вопросы заказчиков и иногда гулял по городу. Как-то утром Шон зашёл в мастерскую и до слуха донеслось невероятное: Манюк пел, усиленно работая иголкой. Когда работа заканчивалась, Манюк не уходил, а ложился спать в мастерской на перину. Его мучила бессонница, смешиваясь к ужасом; минувшее не хотело отпускать его и по утрам он выглядел измученным. Как-то Шон забыл в мастерской ключ и возвратился за ним, обнаружив, что индеец упаковывает в корзину кое-что из еды. Взяв ключ, Шон вышел, но домой не пошёл, а выждал недалеко, как его друг, крадясь, словно вор, с корзиной в руке исчез во тьме. Следующим утром Манюк выглядел довольным, будто заключил выгодное дело. Его выходы длились ежевечерно на протяжении пары недель. Шона мучил интерес, но зная скрытность своего товарища, ему не хватало смелости задавать вопросы о том, куда тот ходит и кому носит корзину с едой. Как-то вечером, закончив работу, Шон опять выжидал на улице; около 8 часов в мастерской потух огонь свечи и на пороге выхода тихо вышел Манюк с корзиной в руке. Шон, стараясь не привлекать внимания, отправился за другом; Манюк продвигался быстро около стен, изредка поворачивал голову, будто уходил от слежки. От этих предосторожностей интерес Шона усилился. Он перебегал от одного дома к следующему, останавливался около стен, и когда шаги индейца впереди стихали, нагонял его. Ночь была без луны.

Пару раз портной терял из поля зрения Манюка, но нагонял и продолжал идти за ним. Манюк завернул на улицу Революции в какой-то закуток. Шон подождал и направился за ним. Портной очутился в караванном сарае рынка Эстасьон, именно с этого места ламы, нагруженные поклажей каждый день уходили в горные хребты. Индейцы дрыхли на соломенных тюфяках чуть ли не на друг друге, в запаха навоза от животных. Ламы высовывали свои длинные шеи между поклажей и кучами сена. Находящийся проём в другом конце двора вёл в огромную мрачную аллею. Манюка видно не было, но в окне подвала одного дома еле заметно светила керосиновая лампа. Шон подкрался ближе, присел на карачки и заглянул в помещение. В комнате царил полумрак, но портной различил очертания стола и Манюка, стоящего рядом и выкладывающего из корзины продукты. На стол он вынул колбасу, пиво, буханку хлеба.

Спиной к Шону сидел какой-то тип, отдавал приказы. Манюк вынул из корзины сигары. Манюк глупо улыбался, отойдя от стола. Он выглядел ужасно: его улыбка напоминала ненормального. Тут тип за столом развернулся и кожа Шона похолодела. Он увидел штурмфюрера Шульца из торенбергского концлагеря.

≪Меня глючит≫, – мыслил Шон.

Но это было не так. Он пялился в рожу монстра. Когда война закончилась, Шульц пропал. Одни болтали, что он подох, другие – что прячется в Южной Америке. Сейчас Шон смотрел на него своими глазами. Волосы немца были короткими, челюсть была выпяченной и тяжёлой; губы хищно улыбались. Но ужаснее всего выглядел Манюк, стоявший около.

Индеец склонил голову перед немцем, как в поклонении.

≪Зачем он это делает? Этот садист лишил его ногтей, так почему он угождает ему? Чокнулся? Зачем приходит в этот подвал и кормит это чудовище? Почему не прикончит его? Не отдаст ментам? ≫

Шон впал в недоумение. То, что он увидел, не укладывалось в его голове. Он хотел вопить, звать подмогу, но смог лишь открыть рот без всякого звука и молча следил за тем, что было дальше. Манюк поклонился ниже, налил немцу кружку пива. Шон ошеломился этому; портной стоял и пялился, не шевелясь и не воспринимая то, что видит. Шон вышел из прострации тогда, когда его окликнули. Около него стоял Манюк. Двое мужчин в молчании глядели друг на друга: первый – беспомощно, – второй – с хитрющей, едва жестокой улыбочкой, с блестящим чокнутым сиянием во взгляде.

Шон спросил, не узнав свой голос:

– Этот монстр мучил тебя! Ежедневно, около двух лет! А ты таскаешь ему жратву, унижаешь себя! Лучше бы грохнул его или сдал ментам!

Манюк хитро улыбнулся и на его лице появилось не ясное торжество.

Будто из мрачного прошлого Шон услышал слова, от которых покрылся мурашками, а сердце забилось сильнее:

– Шульц пообещал вести себя со мной получше…в другой раз…