Текст книги "Потерянное лето (СИ)"

Автор книги: Flake

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Он устал. Смертельно устал от бесконечных походов, от крови, в которой он едва не захлебывался все эти годы. Устал от той неуверенности, из-за которой сердце предательски сжималось в груди и билось громче, чаще, отчетливее. Устал от страха, что не сумеет дойти до конца. Устал от отравляющего солнца, несущего за собой только разрушение и новые жертвы. Он устал хоронить друзей, устал терять людей. Устал от угнетающих мыслей, поглощающих его сознание…

Все эти годы его сжигало изнутри, каждый день испепеляя в нем крупицы человечности, едва не превращая в бездушную, словно созданную для убийств, куклу. Разрушая привычный мир, вонзая острые прутья, война клеймила его тело, желая пробраться глубже, затронуть последний светлый островок души. Но за все эти годы она так и не смогла достать то сокровенное, что держало его все это время, давало силы бороться и в конце концов сломить стальные оковы. Его воспоминания, надежды и мечты – единственное, что было рядом, воодушевляя, ободряя его в самые отчаянные и безвыходные дни этой войны.

Этой чертовой войны…

Длившейся восемь долгих лет непрекращающейся битвы за ресурсы, разделившей Галактику на две части. Поставив по одну сторону баррикад людей, по другую – альф, омег и бет. И, подобно Галактике, он сам распался на две половинки – одну он похоронил вместе с погибшими друзьями, а вторую оставил еще шесть лет назад в самом надежном месте.

Сейчас, стоя на земле – не на трясущемся под ногами звездолете, а на настоящей земле – вдыхая полной грудью сладкий летний воздух, Миша постепенно свыкался с мыслью, что эта борьба за территорию наконец подошла к концу.

Он дома…

Одинадцать лет назад.

Лето постепенно вступало в свои права – ночи перестали быть прохладными, наполнившись теплым ветром, несущим с собой лишь намеки на грядущий зной. Когда тьма окутывала землю, в глубине чернеющего неба поднималась бледная луна, верная спутница вечных романтиков. Однако днем земля накалялась под не знающим пощады аномальным солнцем, отторгая брошенные в некогда плодородную почву семена. Вообще, Дженсену нравилась жара, он любил контраст холодной воды в океане и теплого песка, любил тяжелый, душный ветер. Любил, когда можно было подставить лицо под поцелуи поднимающегося ввысь солнца. Но так было раньше. Сейчас же днем на улицу нельзя было выходить надолго: настолько обжигающе-горячим являлся воздух. Но несмотря ни на что, Дженсен любил лето. Яркое, полное жизни и новых открытий – оно было идеальным временем года для молодого омеги. Работы было мало, и все свободное время можно было посвятить своему альфе, ведь так приятно было отвлекать серьезного, более взрослого партнера от важных дел.

Это лето должно было стать особенным для них. Их личное лето, время, предназначенное лишь им двоим. Время, когда их отношения приобрели свою определенность, свое начало, и они могли разделить на двоих весь скопившийся в их груди мерцающий свет.

– Обещают, что в следующем месяце дождя не будет, – задумчиво протянул Миша, прижимая к себе пышущего жаром Дженсена. – Опять…

Омега лишь что-то безразлично промычал, кладя голову альфе на плечо, устремляя взгляд на черное, усыпанное яркими бриллиантами звезд, полотно. Небо и любящие объятия интересовали его куда больше, нежели Мишины мрачные прогнозы на будущее.

Конечно, Дженсен догадывался, что грядут серьезные перемены, и каждый день только сильнее убеждал его в этом знании. Во всех новостях, во всех действиях их правительства сквозила обеспокоенность о так и не наступившем месяце дождей. Революции, как мимолетные вспышки, возникали на окраинах и тут же угасали. И в последнее время мало кто осмеливался обвинять государство в бездействии. Все понимали, что не просто так вновь начинают работать закрытые много лет назад полигоны; не ради мифических «конференций» лучшие ученые, инженеры, врачи покидают свои места. Дженсен не любил политику, беспечно взваливая все проблемы на плечи своего альфы. Только он все равно понимал, что однажды придется повзрослеть. Если месяц дождей так и не наступит, то его альфу, офицера, лучшего тактика, незаменимого для правительства, могут привлечь к решению проблемы. И если не останется никакого выхода, кроме военного захвата другой планеты…

– Джен? – по хрупким плечам омеги мягко заскользили теплые ладони, разминая напряженные мышцы. – Тебя что-то тревожит?

Ласково коснувшись губами щеки Дженсена, Миша повернул его к себе лицом, утопая в блеске ярко-зеленых глаз в темноте.

– Да… – Дженсен тяжело сглотнул. – Почему ты самый лучший?

…то Дженсен может потерять Мишу.

Миша замер, глядя на высокие дома, по форме напоминающие гигантские яйца, на что-то, похожее на деревья – высокие, тонкие и словно сделанные из железа, на причудливые водоемы, которые окружали здесь каждое двухэтажное «яйцо». Он был здесь лишь несколько раз за эти годы и ему еще не выпадала возможность спокойно, не преследуя вражеские отряды, оценить красоту этого места. Эта планета была не такой уж маленькой, в сравнении с той, родной, она лишь немного уступала ей в размерах. Тут было только три больших материка, да парочка островов, на которых можно было жить.

И еще тут была вода. Много воды вокруг, рядом. Ледники, моря и множество рек, прудов, подземных родников… Может, Мише просто казалось, что океан этой планеты больше и шире после той жуткой засухи у них дома, но зато он точно знал, что их ресурсы не закончатся в ближайшие десять тысяч лет. Привыкнуть к новой планете будет сложно, но здесь есть то, что поможет ему почувствовать себя наконец освободившимся от офицерского груза и согреет его душу.

Вдохнув полные легкие странных непривычных запахов метала, воды, природы, впитав их в себя, Миша, немного нервничая, поправил офицерскую форму. Пора снова стать тем, кем он был до того, как его забрали на эти долгие восемь лет; научиться заново любить, говорить что-то помимо приказа не отступать. Пора вспомнить, что значит не быть одиноким.

В который раз за этот день вбив в наручные часы уже заученные координаты дома, Миша чертыхнулся, как только те противно запищали. Он стоял в нескольких метрах от нужного двухэтажного светло-серого «яйца», окруженного темной, металлического цвета изгородью из вьющихся причудливых кустарников этой планеты. В отличии от других, массивных, мрачных домов, в этот хотелось войти. Миша почти чувствовал аромат свежей выпечки, который наверняка витает на кухне… Даже спустя столько лет, воспоминания об их таком домашнем коттедже за городом были ярки и живы в его памяти.

Желание снова почувствовать, вспомнить домашний уют затопило Мишу и, облизнув обвертевшиеся губы, он шагнул на мостик, ведущий к дому.

Девять лет назад.

Придерживая под руку на глазах рассыпающуюся мать, Дженсен с безразличием смотрел, как развивается по ветру прах отца. Яркое палящие солнце светило прямо в глаза, пробиваясь даже сквозь темное стекло очков, раздражая сетчатку глаз, давно не видевших естественного света – видимо, долгое нахождение в подземном бункере оставляло свой отпечаток.

Только кроме этой боли он ничего не чувствовал. Лишь дискомфорт от солнца и, быть может, немного – усталость.

Ричард Эклз, потерявший из-за этой чертовой засухи двоих детей, оседал серым пеплом на омертвевшую землю. Туда, где только три года назад возвышался тенистый величественный сад – гордость семейства Эклз. То, что могло кормить их круглый год и спасало от летнего зноя.

Как только последняя крупица потерялась в глубине широких разломин, Лора Эклз, с непонятно откуда взявшейся у едва живой женщины силой, оттолкнула от себя руку Дженсена, сверкнув помутневшими зелеными глазами. Она огляделась вокруг, будто ища поддержки у приглашенных на похороны гостей, только рядом никого не было. Большая часть друзей и родственников семейства давно была похоронена. Те же, кто остался жив, спасался от аномального зноя в доме, пока это еще помогало.

– Надеюсь, ты сдохнешь вместе со своим проклятым альфой раньше меня, – прошипела она, и покачиваясь пошла в сторону полуразрушенного деревянного домика.

С безразличием Дженсен проводил её взглядом, задаваясь вопросом – зачем же он все-таки пришел сюда?

Здесь, на поверхности, его никто не ждал, он был чужим, лишним в своей светлой одежде, пропитанной специальным спреем. Такую выдавали всем обитателям бункера, кто совершал вылазку. Он выделялся даже поведением – не было медленной, едва живой походки, затуманенного взгляда по сторонам в поисках воды. Его кожа лишь слегка приобрела другой оттенок из-за отсутствия солнца. Но на Дженсена косились недобро, стараясь не сталкиваться. Таких как он, омег при «нужных» альфах, тут презирали, считали что те просто вытащили лотерейный билет, абсолютно ничем не заслужив спасение.

В горле запершило и Дженсен сглотнул, вспоминая, что его просили вернуться в бункер, как только он почувствует жажду. Фляжки с водой редко выдавались на время коротких вылазок на поверхность в целях безопасности. Нынче вода была настоящей драгоценностью для жителей поверхности – их спасением были лишь несколько пресных водоемов, которые едва ли могли утолить жажду нуждающихся. Сейчас все подводные источники, все возможные родники, реки – все они поставляли воду только жителям бункера, как единственным, кто должен был выжить в надвигающейся катастрофе.

Прежде, чем двинуться обратно к бункеру, Дженсен последний раз обернулся и попытался вспомнить, восстановить в памяти то, каким раньше был дом. Когда их семья была большой, дружной. Любящей. Когда не было этого чертового зноя и когда правительство еще не приняло решение бросить стариков и инвалидов на верную смерть. Когда их раса не поделилась на лучших – ученых, солдат, врачей, всех тех, кто был нужен в это опасное время людей, тех, кто мог сокрыться в бункерах со своими супругами и детьми; и на простых граждан – тех, кто не мог держать в руках оружие или шприцы с бинтами. Кто не мог помочь в этой войне.

Но кроме ярости отца, презрения в глазах матери и отчуждения братьев и сестер, Дженсен не мог ничего вспомнить. Пусто. Так же пусто, как и на этом умирающем клочке земли. Его ненавидели за то, что Дженсену суждено жить дальше; вычеркнули из своей те, кто вскоре умрет. И это было бы больно, чертовски больно не закрой Дженсен свое сердце от чужих эмоций.

Он прищурился, прикидывая сколько займет обратная дорога до бункера. Хотелось уже побыстрее уйти отсюда и оказаться рядом с тем, вокруг кого был сосредоточен весь мир Дженсена, его друзья, семья. С тем, кто единственный мог пробраться сквозь барьеры омеги.

Последний раз в своей жизни взглянув на некогда родной домик, Дженсен развернулся и быстрым шагом пошел в обратном направлении.

Эта засуха уничтожила не только почву. Она выжигала человечность.

Все так непривычно. Козырек над небольшой верандочкой не увит диким виноградом; нет обшарпанной, смешной, голубой скамейки; ступеньки не скрипят под ногами, как в их старом доме; а перила, гладкие, серые и блестящие, не усеяны мелкими занозами.

«Во всем ты хорош, Миша, кроме строительства! Эй, отдай мне наждачку! Ми-и-иша!» , – звонкий смех, как миллиарды серебрянных колокольчиков, зазвучал в его голове. Яркое воспоминание стерло плохое предчувствие и, глубоко вздохнув, Миша открыл дверь дома, готовый к радостному крику, приятному аромату домашних пирогов; готовый к тому спокойствию и уюту, что наконец-то окружит его, окутает собой, и он забудет о войне.

Только его встретил холод, от которого в груди тут же неприятно заныло, словно в нее вонзилась тысяча боевых осколков. Так больно не было при ранениях, во время пыток, когда его выворачивали наизнанку, пробираясь под кожу. Ощущение было, словно в этом месте не жили постоянно, не чувствовалась здесь забота и любовь хозяина к дому.

Сейчас зверь внутри не скалился, прижимая к себе крохи сознания, напротив – оглядывался испуганно, не понимая, как его обманули, что произошло не так, где…

Не сразу Миша разобрал приглушенный гул голосов, и тут же, словно подтверждая, что это не обман слуха, из одной из комнат выглянул знакомый чернявый паренек, которого он вроде бы видел несколько месяцев назад на Звездной Базе, когда решал какие-то формальные проблемы с бумагами. После того, как его нашли после последней битвы, потерянного в открытом космосе. Парнишка как-то через чур радостно улыбался сейчас, салютуя железным стаканом, наверняка с каким-то здешним соком. Он даже вроде что-то сказал, наверное, поздравил с возвращением домой, только Миша не слышал его. Прошел дальше в дом широкими шагами, не разуваясь, не сбрасывая с плеч тяжелую жаркую куртку, и замер в дверях широкой овальной комнаты.

Там было несколько человек – женщина, которая держала в руках бокал с вином, двое мужчин на диване и один у окна. Миша заметил, как последний едва заметно повернул голову, явно уловив терпкий запах Альфы, и тут же отвернулся. В комнате сразу стало тихо – все замерли, с неверием глядя на него, будто увидели живой призрак. «В каком-то смысле, так и есть» , – с тоской усмехнулся он. Родной штаб не пощадил и его. Закопал заживо, отправив семье «похоронку». Миша понимал, что побуждения были благими – зачем кормить гражданских ложными надеждами – но от осознания того, что его считал мертвым тот, к кому он обещал вернуться, снова стало больно.

От тишины в комнате стало неуютно. После войны, когда каждую секунду взрывались снаряды и грохот взрывов заглушали только крики захлебывающихся в собственной крови альф, здесь, в безмолвии, Миша чувствовал себя чертовски некомфортно. Хотелось рассказать какую-то старую шутку, сделать глупость, вскочить, воскликнув громкое «Хэй!» . Сделать хоть что-нибудь, лишь бы на него не смотрели со странной смесью страха и немого боготворения.

Передернув плечами, Миша все-таки неловко улыбнулся:

– Рад вас всех видеть…

И видимо от него ждали чего-то подобного – Джули, уронив бокал с вином, бросилась к нему на шею, заключая в крепкие объятия. Ричард, подскочив с дивана, и оттолкнув Роба, хлопнул Мишу по плечу, а Мэтт робко стоял позади, с восторгом глядя на старшего офицера. Их голоса дрожали от сумасшедшего микса из слез и радости, от бурного коктейля эмоций и облегчения. Его ждали. Ждали, когда он вернется с войны, только… Только Миша рассчитывал, что войдя в этот дом, тут же очутится в других объятиях.

Мужчина, стоявший у окна, медленно повернулся. Его крепкие руки, сложенные на груди, широкий размах напряженных плеч, сильная накачанная грудь – всего этого не должно было быть у омеги и альфа удивленно вздохнул. Тот смотрел на Мишу уставшим, полным холодного безразличия взглядом, словно был разочарован и не слишком рад его присутствию. И скривив губы в нечто напоминающее добродушную улыбку, он произнес:

– Ты вовремя: чайник как раз вскипел…

Восемь лет назад.

Дженсен знал, что этот день наступит. Он внушал себе: так бывает, так надо, все к лучшему. И в какой-то момент ему стало казаться, что подсознание поверило и не будет так больно, так чертовски больно потерять Мишу, своего альфу.

Все осыпалось острыми осколками, когда в их комнату зашел гонец и сообщил, что Мише вверили в командование Первый отряд и приступить к своим обязанностям ему необходимо уже завтра. ПО – отряд специально обученных элитных солдат, которым вверяли едва выполнимые миссии. Такие отряды собирались крайне редко и лишь в критические моменты войны. Их наверняка поставят в первых рядах, и Мишу вместе с ними.

Тогда Дженсен спрашивал себя – почему именно его альфа? В чем он провинился?

Не хотелось верить в реальность, принимать эту боль, но всю войну не просидишь с закрытыми глазами; когда-то надо их открыть, окунуться в творящийся хаос, вдохнуть полной грудью запах отчаянья, осознавая собственное бессилие. От него в этой войне ничего не зависело – законом было запрещено присутствие омег в армии. Но в то же время их оберегали, Дженсен это осознал, когда к нему приставили несколько бет, а после он увидел ту же ситуацию и в других семьях.

И когда за Мишей пришли, перед тем, как пропасть в этой чертовой войне, скрывшись за массивными дверьми бункера, он, обхватив лицо омеги ладонями, притянул к себе и жарко зашептал на ухо:

– Мы единственные, Джен, понимаешь? Единственные… Альфы, омеги беты… Во всей вселенное только мы! Наш противник всего лишь человек, слышишь меня? – он прижал к себе всхлипывающего омегу, и Дженсен сам удивился, откуда в нем еще остались слезы. – Джен… Я вернусь, ты и заметить не успеешь. Разведчики уже нашли подходящую для нас планету, скоро мы вступим в контакт с людьми. Все будет хорошо, Джен…

«Тогда почему тебя забирают?» – так и хотелось спросить у Миши. Зачем забирают оставшихся военачальников, если идут переговоры? Только если…

– Не думай, просто не думай! – зашипел Миша, вплетя пальцы в волосы Дженсена. – Я вернусь, и мы встретимся с тобой в нашем новом доме, на новой планете. Я обещаю.

И Дженсен ничего не спрашивал – не мог вымолвить ни слова. Кивнул и порывисто прильнул к Мише на глазах пришедших за ним солдат. В голову лезли разные мысли, но он старался не думать о том, что это может быть их последняя встреча. Целуя в тот день Мишу сладко, медленно, отпечатывая на его губах самого себя, он запоминал эти ощущения, впитывал.

И когда Миша скрылся, оставив после себя только тишину утреннего бункера, Дженсен зарыл эти чувства глубоко в себе. Чтобы одинокими ночами потом вспоминать каждую деталь.

Подпитывать угасающую с каждым годом надежду.

Миша сидел между двумя бетами – Робом и Ричем, обхватывая ладонями чашку с так любимым им чаем, бросая неуверенные взгляды на Дженсена. Тот же, подобно каменному изваянию, безразлично расположился напротив Миши. Вроде и родной, его вечно улыбчивый, льнущий к своему альфе омега, но в то же время совершенно чужой, незнакомый Дженсен. Его редкие ответные взгляды были острыми, как мутное стекло разбитой бутылки: холодные, пристальные. В глазах не осталось ничего от того ярко-зеленого безумия, что когда-то вскружило Мише голову.

За эти годы Дженсен перестал быть тем мягким хрупким омегой, сейчас фигурой он больше напоминал статного альфу. Мише хотелось обнять Дженсена, еще едва он переступил порог дома; прижать его к себе и наконец-то спокойно выдохнуть, мол все кончено, он вернулся. Войны больше нет, настал конец беспокойным дням. Только оказавшись здесь, Миша, вопреки всем своим надеждам, не ощущал никакого умиротворения. Напротив, все было пропитано напряжением, которое вот-вот взорвется.

Он вновь перевел взгляд на Дженсена. Ничего не кончено и не было никакой определенности, вопреки мечтам Миши. Видимо, чтобы окончательно почувствовать себя дома, ему предстоит последний шаг. И черт его знает, что он за собой несет.

Миша победил в войне за ресурсы, но самый сложный бой ему только предстоит, тот, от которого зависела судьба его семьи.

Под конец вечера Джулиа разрыдалась. Проглатывая половину слов, она рассказывала, как они боялись до последнего. Когда стало известно, что люди захватили омег, как создали оружие против альф на основе запаха течки и смогли увеличить свои шансы на победу. Ее голос дрожал, стоило Джулии описать тот сковывающий все внутри страх, стоило дойти вести о том, что война не кончится быстро.

– А как только пришла весть о Первом отряде… – девушка обняла себя руками. – Дженсен… Он…

Железный стакан Дженсена звонко приземлился на деревянный столик. Резкий звук был подобен ясной вспышке грома в тишине неба.

– Я, пожалуй, принесу еще бутылку.

Его громкие шаги, холодный, пустой голос, бледное лицо со светлыми пятнами… Где же тот ласковый омега с мягкой поступью, ласковой, трепетной речью, золотистой кожей с персиковыми веснушками?

Медленно оглядевшись, Миша будто только сейчас смог по-настоящему оценить дом. Здесь было все необходимое для жизни, только не ощущалась та забота и тепло, которым был пропитан их прошлый коттедж, там, на той пропавшей в недрах космоса планете. Тут не ощущалась рука заботливого омеги, желающего сохранить домашний очаг. Лишь холод. Каждая деталь кричала о гнили, болезни, засевшей в сердце этого места. Дженсен, некогда внимательный, обожающий гостей и семейный уют, сейчас словно нарастил прочный панцирь. От того чувственного паренька, которым он был тогда, шесть лет назад, мало что осталось…

Вина, отчаянье и боль – коктейль, приправленный старыми терзаниями, обрушился на Мишу вместе с отрезвляющими кубиками льда реальности. Разумом он понимал, что произошло с его партнером, но душой же… Та, глупая, наивная, застрявшая в пубертатном периоде, не желала принимать действительность. Билась о грудную клетку, подскакивала к горлу, металась в теле, громко крича и тут же рыдая навзрыд.

Одержав победу над галактикой, Миша, кажется, потерпел свое самое крупное поражение.

– Что с ним? – спросил Миша пристально глядя на дверь, за которой скрылась широкая спина Дженсена.

Но ответом ему была лишь тишина. Друзья переглянулись между собой и с каждой секундой в их глазах появлялось все больше и больше неловкости. Они боялись сообщить правду. Наконец, Ричард произнес, найдя безопасное пристанище для взгляда в полупустом бокале вина. И Миша бы хотел больше не слышать никогда такого сломленного голоса друга:

– Ты не представляешь сколько раз он старался не хоронить тебя…

Три года назад.

Плотные бежевые конверты с кристально белыми листами и парой шаблонных строк, отпечатанными бездушными машинами, приходили всем в бункере как свежие газеты.

Часто, но, в отличие от тех самых газет, каждому лишь один раз. И когда кто-то получал такое письмо, то больше никогда не улыбался.

Дженсен не задумывался, хотел ли он знать, что испытывают омеги, получающие эти «похоронки». Что страшнее – знать правду или жить, не имея возможности спокойно уснуть, каждую минуту мучаясь от неизвестности? Он всегда задавался этим вопросом, провожая местного «вестника» пристальным взглядом. Из раза в раз, когда тот приходил, Дженсен подскакивал, смотрел встревоженно, как тот вручает конверты, а затем, не получив ничего, с каким-то мазохистским облегчением ощущал приятную пустоту внутри. Нет письма – нет смерти. Все просто. По крайней мере, так ему казалось.

С каждым годом здесь, в бункере, становилось все страшнее – отчаявшиеся омеги сходили с ума, не чувствуя себя полноценными, а правительство не имело привычки сообщать о том, что происходит в небе. В далеком, чужом космосе. Они держали в страхе и омег, и бет, и даже альф-детей, которых не смогли призвать. Порой Дженсену казалось, что большинство этих писем лишь жалкая подделка. Ведь конверт придет рано или поздно – кто-то умрет, а кто-то попадет в плен. Похоронки получал тут каждый второй, ведь зачем мучить семью ложными надеждами. Никому не нужен был полный бункер страдающих от неизвестности омег, порывающихся за своими альфами. Ведь те, кто потерял партнера, всегда старались утопить себя в работе – изготовлении медикоментов, пищи… А даже если случится чудо и альфа все же вернется, всегда можно будет списать на неразбериху. Или, может, Дженсену просто хотелось иметь хоть какую-то надежду.

Жизнь Дженсена превратилась в бесконечную череду дней, проносящих с собой лишь боль, все пропиталось горьким запахом отчаянья и, казалось, не выберешься отсюда. Ему было невыносимо смотреть на тех, кто уже знал, что им делать дальше, с чем жить, с какой мыслью засыпать каждую ночь. Незнание изматывало его, высасывало последние силы и неизвестно что же не позволяло ему сорваться в бездну безумия. Ведь так велик соблазн бросить все, сославшись на потерю партнера, только подтверждения этому нет. Как и нет доказательства обратного. Первый отряд – как призрак. Их словно стерли из истории, из памяти, ведь здесь так принято – молчать. Даже некогда общительные омеги перестали обсуждать друг с другом потерянных партнеров. Во время войны нет места для пустой болтовни.

Тот чертов месяц он запомнит навсегда. Дженсен не знал, какое было время года, да и ненужно было это. Тогда было слишком шумно, слишком оживленно в обычно тихом полупустом бункере, и «вестник» едва успевал вкладывать конверты в нетерпеливые руки. В руки родственников тех, кто был в Первом отряде.

Именно тогда омега нашел ответ на свой вопрос.

Дженсен понял, что не хотел.

Не хотел знать, что испытывают омеги, получившие похоронку. Зная, что за ним сейчас наблюдают все жители бункера, зная, что он для них лишь очередной несчастный, один из тысячи, Дженсен лишь крепко зажмурился, комкая жесткий конверт. Плевать было на них на всех. Откровенно плевать. И письмо открывать смысла не было. Он и так знал, что там.

Только верить не хотел.

Сердце глухо билось в груди, будто лениво, через силу, не желая больше отстукивать свой ритм; в голове, как назло, было пусто. Бах – и нет никаких больше мыслей. Только зияющая дыра, разрасталась внутри, подобно черному космосу, в котором бесследно исчез Миша. Все его мечты треснули, как пресловутая фарфоровая ваза от тонкой трещины.

Дженсен упрямо сжал челюсти и поднял подбородок, презрительно хмыкая. Он не сойдет с ума – нет-нет! – наоборот. Сейчас он впервые предельно четко и ясно видел свое будущее. Впервые за последнее время. Решение, принятое сразу после ухода Миши, взвилось свободной птицей ввысь, раскидывая в сторону свои крылья. И пусть в новой жизни он будет один. Но… Ради памяти о Мише, о тех днях, когда они были вместе, о тех днях, когда его мир не поглотила война, он останется сильным.

Дженсен резко развернулся и быстро пошел к своей комнате, яростно сминая злосчастный конверт, засунув его в карман.

К черту. Какой-то сомнительный кусок бумаги не лишит его будущего, пусть и ужасного будущего.

Когда Миша первый раз полетел в космос, он осознал, почему Дженсен так восторгался этим «чарующим мраком», «звездной сыпью», «миллионами галактик». Как и у всех юных омег, мысли Дженсена были черезчур лиричны и поэтичны. Он любил, лежа у Миши на коленях и глядя на небо, рассказывать о том, как непроглядная тьма завораживает своей бесконечностью, будто живая, находит в каждом что-то родное и зовет к себе. Тогда и Дженсену, и проникнущемуся рассуждениями своей пары Мише казалось, что открытый космос – нечто невероятное, самое красивое зрелище в мире, чье-то волшебство. Неограниченное пространство и мнимая вседозволенность.

Но война быстро лишила Мишу лирического настроя – когда ты видишь, как твой идеал рушится; как темно-фиолетовая мгла вспыхивает от ярких вспышек взрывающихся звездолетов; как багровеют серебряные звезды… Весь мираж о таинственной красоте осыпается хрупкими осколками прямо тебе под ноги. И ты начинаешь больше ценить не черноту вокруг, а лишь небо цвета индиго у тебя над головой и далекие звезды, которых больше не хочется касаться и доставать их, доказывая свою любовь, как в романах.

Сверху раздался глухой звук удара, не первый за вечер, с тех пор как Джулия, Мэтт и Рич с Робом ушли, напоследок успев еще несколько десятков раз повторить, что они безумно рады, что Миша вернулся. И было что-то в их взгляде, интонации, что заставило Мишу обернуться и посмотреть на стоящего рядом Дженсена. Он был таким родным и в то же время совершенно и незнакомым, и с каждой секундой Миша боялся все больше этой новой неизвестности.

Оторвавшись от созерцания тлеющего заката, альфа поспешил подняться наверх, в спальню. Туда, где, как ему хотелось верить, его ждут.

Дженсен стоял посреди комнаты, держа в руках большую подушку, расфокусированным взглядом глядя на упавшие с прикроватных тумб лампы, часы, книжки, на валяющийся в стороне стул. Столько холодного безразличия и напряжения было в его позе, что Миша настороженно замер. На секунду ему показалось, что в комнате стоит какой-то еще один альфа, оберегающий свою собственность.

– Извини, я отвык заправлять постель на двоих, – глухо произнес Дженсен, аккуратно обступая учиненный хаос, кидая вторую подушку к изголовью кровати. – Случайно смахнул.

Миша машинально кивнул, не вслушиваясь в слова этого нового, незнакомого Дженсена. Воин и альфа внутри него настороженно заворчали, пытаясь раскусить, узнать как можно больше о стоящем напротив омеге. По спине пробежался холодок – предвестник опасности, и, отстраненно прищурившись, Миша аккуратно спросил:

– Ты не рад меня видеть?

Простые слова прозвучали резко, холодно. Вспороли воздух, словно удар ножа, и Дженсен тут же замер, напрягаясь всем телом.

Внутри Миши пульсировало два желания – обнять омегу, прижать к себе, или отложить сложный для них обоих разговор на завтра. Восемь лет нельзя просто так вырвать из своей жизни и забыть. Это время было сложным для их семьи и изменило каждого, и чем быстрее Мише удастся узнать своего нового Дженсена, тем легче и лучше будет для них двоих. Для их будущего. Ведь завтра настанет новый день, в котором для него уже, быть может, не будет места.

Он осторожно сделал шаг вперед, боясь прикоснуться к Дженсену, просто вытянул вперед руки, ладонями кверху и посмотрел пронзительно, пытаясь поймать взгляд омеги.

– Дженсен… – взволновано прошептал Миша, неожиданно переполняемый заглушающимися ранее эмоциями, не замечая, как дрожит его голос. Не так, как должен звучать голос командира, прошедшего войну.

Наконец, Дженсен вскинул голову вверх, искажая губы в неком подобии улыбки, и смотря так пристально, словно хищник на загнанную добычу. Уже больше не отводил взгляда, глядел прямо, уверенно сверкая зеленым холодом, отчего даже у видавшего многое Миши, свело пальцы предательской дрожью.

Мишины инстинкты, отточенные за восемь лет войны, вопили о приближающейся опасности и в голове тут же пронеслась мысль о бластере, всегда находившемся у левого бедра. Только на нем сейчас не броня, а повседневная офицерская форма, и он не в открытом космосе. Он в том месте, которое, может быть, вскоре сможет называть домом. Напротив не воинственно настроенный незнакомец, а Дженсен. Не смотря ни на что, его Дженсен.

Цепляясь за эти мысли, Миша сделал еще один шаг, почти прижимаясь к груди Дженсена, опуская руки тому на бедра.

Только вместо того, что бы прильнуть к альфе, Дженсен каким-то совершенно другим, чужим, незнакомым жестом склонил голову на бок. На его лице сейчас не было ни единой точной эмоции – некий пестрый калейдоскоп, картинка которого сменялась каждую секунду. И от Миши не укрылось то, как Дженсен крепко сжал пальцы в кулак, будто готовый в любой момент нанести удар.

Казалось, что он пережил всю возможную боль в этом мире, но стоя сейчас здесь, рядом с напряженным Дженсеном, Миша понимал, что вот оно. Вот то, что разрывает сердце, что изнутри губит, удушает. Впервые за последние годы, он ощутил неуверенность. Все эти годы Дженсен был один…