Текст книги "Свою душу отдам тебе...(СИ)"

Автор книги: eva-satis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

====== Ты очнись... ======

…Спит ночной лес, спит, не шелохнется. Не тревожат его обитатели лесные. Замерли величественные деревья, затихли, не смея даже тихим шелестом листвы беспокоить покой Хозяина, оцепенела трава на лужках, цветы полуночные не спешат открывать свои нежные лепестки… Притаились звери, попрятались, по норам-лежбищам укрылись, птицы умолкли, не поют напевно соловьи… Тихо в лесу. Тихо…

Небо тучами укрыто, не глядят приветливо звезды, не светит месяц ясный, солнышко позабыло путь в лесной край.

Ветер тоже спит, заснул до поры, не желает просыпаться.

Лишь туман не спит… Молча стелется в ночи, плотный, густой, не пропустит ни ложбинки, ни овражка, все укроет белым покровом. Да и что день, что ночь – все едино нынче… Нету солнца красного, чтобы хмарь разогнать, землю высушить.

Спит лес. Давно спит…

…Чуть луна проглянула сквозь тучи хмурые. Оглядела опасливо лес темный. Укрылась вновь покровом облачным, от земли отворачиваясь. Но вот кто-то кликнул её, так, как давно не звал, и решилась она, раздвинула тучи, на землю глянула. Радостно засияла на небосклоне, неярким светом озаряя края подлунные, впервые за долгие годы звезды заморгали, перемигиваясь.

Разбавили чуть туман лучи лунные, вытянулись тени, зашевелились. С каждым мигом тени все гуще, все ярче… В низинах собираются, оплетают каждый кустик, под каждой веточкой таятся, каждую травинку выделяют. Оживают тени лесные. Спустя столько лет оживает лес.

Чуть вздохнув, дунул ветер, собравшись с силами. Жалобно пискнула сонная мышь, забиваясь поглубже в нору, ухнул филин лениво, не спеша на охоту…

Ясные звезды, робея, смотрят с высоты, луна с улыбкой все плотнее кутается в набегающие облака, наряжаясь в белое кружево.

Не спят больше разбуженные тени. Маются, кружатся, перешептываются, стонут и плачут. Плачут так, что душа разрывается… И всё кругом кружат, под ноги стелются, за плечи обнимают, волосы переплетают, провожают, стерегут Хозяина лесного. Но Хозяину пробудившемуся нынче проводники-обережники ни к чему… Поздно сберегать… Прошло времечко, когда ему забота надобна была. Теперь ночь-матушка его укроет, солнце-батюшка защитит… Долго он спал, спал беспробудным сном, мертвым, холодным… Не один год прошел-пролетел без него… Всё весна зацветала, но так и не цвела, не для кого… Лето дождями хмурилось, выглядывая Хозяина сердечного… Не находило. Не встречал хозяин месяцы ясные, весну в танце не кружил, лету в ушки глупости не шептал, солнышку руки не целовал, отцу ясному не поклонился… Да и нет больше Хозяина лесного, озорного и доброго… Потухли глаза зеленые, кудри золотые выцвели, пеплом осыпались… Не плачет душа, молчит сердце… Другой нынче Хозяин у леса проснулся… Другой… Не веселый, не ласковый… Как вороново крыло, темны волосы, тьма глаза застит… Холодно сердце, закрыта душа, взгляд – как нож вострый… Не повторит он ошибки зеленоглазого, не пустит к себе никого. Доверчив был Лель, за то и поплатился, сердешный… Но помнит все Хозяин новый, о чем Лель позабыл… Он его обидчиков сам накажет.

Тень скользит в лесу, ни травинка не дрогнет, не обронится роса студеная, веточка не хрустнет… Тихо ступает Хозяин, чует цель, ведает, что недолго осталось.

Пора пришла… Время вышло ждать… Теперь – пора… Незавершенное завершить, долги собрать… Долги собрать, свое вернуть… Свое, родное, кровью выпестованное, слезами выпоенное… Обманом выманенное, хитростью отобранное, мороком задурманенное…

Быстро тень летит, не остановит никто… Скоро… Совсем скоро…

Тихий смех зло в ночи звучит…

Не остереглась, горделивая, не ушла от леса, в родных краях осталась. А и надо было бы бежать далеко, за море, бежать, не оглядываясь. Понадеялась на руку свою, металл острый, яд заморский… Глупица…

Снова ночь-полночь… Не спится князю светлому. Уже которую ночь не спится. И не помнит он, когда сон его покинул… Не помнит, когда спал вволюшку в последнее времечко… Поперву маялся, пытаясь сон пугливый поймать, ворочался, ненароком будил жену молодую… А теперь лишь дождется, как она уснет, и поднимается прочь из кровати супружеской, да всю ночь колобродит-шатается. Не поймет никак князь, в чем повинен он, отчего сон спокойный покинул его, отчего мысли морочные из головы не идут… Как разгадать, отчего душа стонет, плачет, кричит от горя? Отчего невмоготу счастье мирное в хоромах княжеских?… Тянет, тянет его прочь… Сглазил кто? Так ведуны-мудрецы не раз смотрели, не нашли порчи на нем… Здоров князь, как олень молодой… Но душа грустна, разрывается… Не найти им снадобья, чтоб маету вывести, тоску зеленую прогнать…

Ведь все хорошо. Не о чем тревожиться. Жив, здоров князь. Детки веселы, жена раскрасавица… Народ любимцем божьим кличет… Да и как не кликать-то? Ведь тогда, годков десять назад, после сечи с набежниками не нашли дружинники князя на поле ратном… Долго искали, но тщетно, отчаялись, распрощались, скрепя сердце… Но чудо невероятное случилось, смилостивились боги, переплели его тающую тропу с путь-дорогой ведуньи лесной, что выходила князя, из-за грани вернула, три года душу его сторожила, не давала к предкам отойти. Как вернулся князь к людям с ведуньей, так заполошились все, забегали. Ведь схоронили его, уже годика три как отпели, к предкам отправили… Дядя его княжил, хоть и против воли своей приняв долг. Но признали живым его, из-за грани вернувшегося. С легким сердцем дядя венец княжий передал законному владельцу.

После была свадьба пышная и веселая. А разве мог князь иначе отблагодарить целительницу, кроме как не женой назвав? Да и хороша была молодушка! Косы тяжелые, брови соболиные, глаза как синь высокая, щеки как нежный мак, стан тонкий руками обхватить можно. Тут и не глянул никто, что девица безродная, такой раскрасавице только княжьей женой и быть. Она и после свадьбы страждущим не отказывала, болезным помогала, людей от хворей лечила. А каких деток подарила князю! Сын – гордость и отрада, дочурка – ягодка разлюбимая…

…Все есть у князя, о чем только мечтать можно.

Отчего же не спит-полуночничает?

Отчего же чужими до сих пор кажутся женины объятия?

Откуда знает душа, что не ту обнимает? О ком мается, кого вспомнить не может? Али все морок неясный?

Но не люба жена, ох, не люба… Руки слишком мягкие, волосы пушистые, талия слишком тонкая, бедра чересчур округлые…

Отчего же не знает того, чьи волосы как вода гладки, стан как деревце молодое, гибкое и упругое… Что за сны глупые мучают его, где он к спине сильной в ночи прижимается… Отчего помнит руки крепкие, пальцы длинные, глаза зеленые, как трава по весне…

Отчего же это все только сон… Маетный сон, беспокойный.

Уж и не спит он вовсе, гонит сон прочь… А все едино… Теперь сны наяву видит.

Жена молчит, слова против не скажет… Да видит все, все подмечает, все запоминает. И как не подметить, ежели на ложе в забытьи не Ярушкой кличешь, нет, по-иному зовешь… Еще бы помнить поутру, кем звал. Молчит Ярга, в глаза нежно смотрит, улыбается ласково, по голове, как несмышленыша, гладит… Все прощает…

Десять лет минуло… Заматерел князь, не птенец юный, двадцатую весну встретивший, что на поле том проклятом пал… Плечи раздались, поступь твердая, глаз верный, борода густа… Шрамы украшают грудь, поджар и опасен, как кот степной… Уважают его друзья, боятся враги. Да и нет уже врагов-то… Нет желающих отправиться к праотцам. Опасаются недруги того, кто из-за грани пришел. Твердят: «Хранят его боги».

Только уверен князь – не хранят… Знать его не хотят, видеть в обители своей не желают… Оттого и обходит его смерть стороной… Да только других не сторонится… С каждым годом все более обильную жатву смертушка собирает…

Светлая заря небо тронула. Вздохнул князь, в опочивальню вернулся. Скоро жена проснется. Не к чему огорчаться ей, снова в тягости. Не виновна она в его дурости.

Все пройдет, позабудется. Маета уйдет, дела тревогу вытеснят.

Прочь мысли из головы, прочь!

Но не отбросить мысли тревожные, словно шелуху непутевую…

Ведь все не так идет. Земля не родит, оскудела матушка… Весна как зима, лето – как осень слезливая… Солнце холодное, неласковое… Как на пасынков чужих, нелюбимых смотрит, разве что не отворачивает свой ясный лик еще… Пара деньков в году и насчитается ясных, солнечных… Ох, чует сердце, не за горами тот день, когда и взаправду солнце от края проклятого отвернется… Даже звери уходят… Птиц перелетных лет семь никто не видал… Еще годков пять – и совсем худо будет. Раньше-то земля жирной густой была, колосья тугие до земли склонялись, коровы тучные да красивые важно выхаживали… А теперь… Зерно у соседей закупают, скот домашний тощий да облезлый… Уже и не зарятся соседи на проклятую землю. От нападений только слава княжеская и удерживает…

Не понять князю, когда все переменилось. Все в ту сечу упирается. Перехитрила тогда ведунья Мойр-прядильщиц, жизнь его продлив… Но с каждым годом по возвращении все хуже и хуже… Неужель причиной напастей лишь жизнь его, неверно из лап смерти выхваченная?

Да разве люд в том повинен?

Только и радости у князя, что дети малые.

Но как не признать, что ежели так и дальше пойдет, то что же сыну останется… Голая земля да кости облезшие.

Не о таком наследии для сына он мечтал.

Ведуны руками разводят, не понимают, кто проклял. Да и не похоже на проклятие… Земля-матушка молчит… Лес спит, не добудиться… Хоть бы знак какой подали… Может, обидел кто ненароком? Али сам князь не угодил? Может, должок на ком? Так узнать бы, что за долг, кому отдавать, кто должен… Немедля бы расплатились. Невмоготу больше терпеть, народ стонет.

Вздохнул князь, бороду огладил. Все отдаст. Если жизнь его нужна – пусть. Он и так больше положенного отведенного прожил…

А там, глядишь, и перестанут сны зеленоглазые душу бередить… Мертвецам сны без надобности…

Ох, не удержалась я. Снова сказочка для вас, хорошие мои.

Сказка маленькая, всего три главы.

Остальные завтра будут, уж дождитесь.

====== Ты вернись... ======

Небо вновь светло, новый день занимается… Но не ясный день… Тоскливый день да пасмурный, дождливый… Снова… Хмурое небо низко висит, дышать мешает. Нет радости от такого рассвета. Как и от вчерашнего… Уж не вспомнить, когда солнце землю радовало… Позабыл отец Красно-солнышко дорожку в земли эти… А ведь когда-то на залитых солнцем лугах звучали смех и песни… Куда же все ушло…

И вновь день как день, как вчерашний день, как и месяц назад.

Идут и идут жалельщики, просят-молят о помощи, чтоб под крылышко княжеское от бед укрыться-схорониться.

Не откажешь им. Всех привечаешь. Уже скоро в палатах княжеских беженцы поселятся.

Невесел князь сидит. Худо все. Потянулся народ простой прочь с земель родных… Что проку с друзей-советников, не подмога они в делах божьих…

Да, был знак… Проснулся лес по весне… Но лучше б дальше спал. Вместе с лесом лихо пробудилось… Звери хищные, злые… Навь ночная…

Хуже быть не может…

И никак не разойдутся просители, все об одном твердят: защити, помоги, охрани, княже… Никому не откажешь… Не вина их в том, что лес да боги гневаются…

Вдруг потемнело в тереме, сгустились тени, как живые, из углов тьмой тянутся… Во дворе вскрикнул кто-то тонко, не утерпел князь, к окну метнулся. А над теремом тучи темные, ветер, и так еле заметный, затих, умолк совсем… Ночь в одночасье день светлый сменила. Народ заголосил, запричитал опасливо. Бабы-девки по домам побежали, от страха ни живы, ни мертвы.

Умолкли жалельщики, тихо за спиной князя, так тихо, что слышно, как треснул платочек шелковый в руках жены. Резко развернулся князь. И замер. Тени сплелись посреди зала, фигура человеческая из тьмы в хоромы княжеские ступила.

Челядь молчит, от страха трясется, просители по стенам хоронятся… Княгинюшка белее снега, руки в кулаки сжала, из последних сил крепится. Невольно зауважал её князь ещё больше, что не выкажет страха.

А гость молчит. Страшный гость. Темный волос, длинный да спутанный, чела не видать, будто мраком укрыт, только губы тонкой ниткой сжаты, щеки впалые, кожа как снег бела, руки тонкие, что лапы птичьи, да и сам гость – кожа да кости, ключицы-то над воротом резко выступают. Но силен гость… Сама тьма его как кошка ручная слушается…

Выдохнул князь, плечи расправил.

Ждал он гостя. Ждал. Знал, что необычный гость придет. Всем сердцем чуял… Одна надежда, что поведает гость ночной, в чем провинились они перед богами. Уж не поскупится князь, все отдаст, но вину загладит, чья бы она не была. Али он не князь?

От окна отошел, поклонился гостю в пояс.

– День добрый, гость уважаемый. Не желаешь ли отдохнуть с дороги, лицо умыть? Али отобедать с нами за одним столом?

Гость молчит, только губы скривились в усмешке колючей. Головой покачал.

– Не желаешь ли назваться, уважаемый? Или же Тороком, Безымянным кликать тебя? – осторожно поинтересовался князь. Гость лишь подбородком острым дернул, чуть кивнул через миг.

– Как пожелаешь, Торок, – кивнул князь. – Меня Радомир зовут, но, ты, я думаю, о том ведаешь? – выпрямился гость, глазами черными сверкнув, усмехнулся недобро, руки тонкие на груди сложил. Ушла тень с чела, но в глаза смотреть ему мочи нет… Словно в колодец ледяной да бездонный ухнуть… Воистину, Навь ночная… Скрепил сердце князь, продолжил вежливо: – Ждал я тебя, каждый день ждал… Знаю, что виновны мы, богов прогневали. Но уволь, не ведаю, в чем оступились. Не откажи, поведай, что привело тебя к нам?

– Долг… – прошелестел голос негромко, словно листья в лесу всколыхнулись.

– Долг? – удивился князь. – Всего-то? Но в чем он, поведай! Все отдадим, без утайки! Не со зла, поверь, задолжали тебе! Да и не ведал я, что долг на мне.

– Не ты, – мотнул головой, – она! – тонкая рука указала на жену, хоронящуюся за князем.

– Ярга? – удивился князь, невольно на неё обернувшись. И воскликнул неверяще: – Да будет тебе! Как баба может быть тебе, Торок, должна? Да она же из палат княжьих не выходит, даже лекарствует там же!

– Она, – вновь указал Торок, прищурился хищно. – Она знает, поверь, о чем долг… Она должна вернуть! – прошелестел голос спокойный, да не вяжется огонь безумный в глазах и речи ледяные. Невольно страх по спине княжеской ползет, липкий да колкий. Ох, да, знает он, кто гость его, но не прогнать прочь… Его князь ждал… Его…

Но не успел князь слово молвить, как Ярга из-за спины мужниной выступила, зашипела кошкой дикой:

– Изыди, Навь! Не твое, не отдам! Прочь, Кощей, иди костями других пугай! – да закричала пуще, рукой на гостя махнув: – Не видать тебе его как своих ушей!

– Не отдашь сама – всё едино ко мне вернется! – так же спокоен голос его, холодны речи. – Все за грань уйдут, я же рядом с ней подожду. Один раз отвел – и еще раз уведу.

– Прочь! – воскликнула Ярга. – Не бывать этому!

– Обожди! – перехватил ярящуюся жену за пояс, прижал крепко. – Как «все за грань уйдут»? Прошу, Торок, разъясни непутевому.

Но не к нему гость обратился. Словно и не слышал его:

– Время до новой луны тебе, жена князева. Верни долг, или же все за грань уйдут. И я долг сам заберу… – спокойно ответил Торок, поворачиваясь к князю спиной. Следом тени сгустились, посередь зала заклубились. Через миг тьма рассеялась, гостя с собой забрав.

…Тихо в тереме. Просители смотрят тревожно, вести невеселые принять пытаются. Челядь дыхнуть боится. Княгинюшка столбом соляным стоит, не шелохнётся…

Гневается князь. Яростно очами сверкает. Стоит, кулаки сжимает. Кабы не прибил в запале.

– Все прочь… – тихо повелел он. Не помня себя от радости, народ из терема княжьего ринулся. – Ярга, жена моя, останься.

У самой двери замерла княгиня, не посмела мужа ослушаться.

Через миг князь с женой наедине остался.

– Я слушаю, – спокойно, как змей ледяной, молвил он, подходя к окну, хмуря глядя на небо темное… Так и не вернулся день ясный, ночь-полночь стоит, хоть глаз выколи.

– О чем желает слушать мой князюшка дорогой? – залепетала княгиня, нервно пальцы переплетя.

– Долг. Ты должна? Кому и что? – всё смотрит во двор широкий, не в силах на жену взгляд перевести. – Тороку должна?

– Никому я не должна, полно тебе! – отшутилась она, да в голосе-то страх слышен, живой, нешуточный. – Ужель будешь верить нечисти поганой? Кощей проклятый соврет, недорого возьмет!

– Не нечисть это… – покачал головой, не желая ложь жены слышать. – Не по силам им погоду править! – развернулся Радомир, на Яргу смотрит. Знает она гостя. Отчего-то Кощеем его окликнула… Сама проговорилась, непутевая. Нахмурившись, продолжил выпытывать: – Так что ты должна ему? Отчего Кощеем назвала? Знаешь его? Откуда, скажи. И не лукавь, Ягуша, мне не ври.

– Я не…

– Не ври! – твердо повторил. Со вздохом молвил: – Стала ли ты слепа и не видишь, что с землей нашей творится? Будто прокляли нас, хоть и твердят старцы, что проклятия нет. Но зол на нас Даждьбог, Перун-отец и вовсе видеть не желает… Обходит нас солнышко стороной… Если твой долг тому виной – прошу, расплатись, я помогу, чем смогу… Верю, что не со зла ты оступилась.

– Я не должна! – продолжала настаивать на своём княгиня. – Я свое забрала! – рука невольно ко рту дернулась: проговорилась в запале.

– Так что же?

– Я… – замялась она, взгляд потупила. Вот только князево терпение на исходе.

– Не скажешь? – руки скрестив, над женой навис грозно. – Так я сам попробую угадать. Лес отвернулся от нас, когда я вновь княжество принял… До ранения моего все как встарь было, солнце ясно светило. Ты меня выхаживала, с тобой я к людям вышел. После мы не разлучались, ты в лес более не хаживала. Так что же, голуба моя, скажешь? Ты что-то забрала из леса, когда мы вдвоем уходили? И не вернула? – пристально за Яргой следит. Кусает та губы, в глаза смотрит жалобно, рукав нервно теребит. – А просили? – внезапно спросил Радомир, а княгиня вздрогнула, да не успела глаз отвесть. – Так просили, да? – она нехотя кивнула, на мужа не глядя. Не ждал такого князь, ой, не ждал. – Ужель тебе эта вещь столь дорога, что ты ради неё поступилась счастием людским? Ведь знаешь же, что голод кругом, земля не родит, а ты на своем сидишь? – разозлился он. – Нет в тебе жалости, нет добра! Да как ты смеешь лЕкарством прикрывать свое сердце поганое!!

– Не поганое! Не поганое! – разрыдалась Ярга, в ноги мужу упала. – Но едино не могу отдать, не проси! – всхлипнула она, головой мотнув, растрепались косы.

– Так что же это? – нахмурился князь, всем сердцем желая вырвать требуемое от жены и хозяину вернуть. Не стоит горе одной бабы голодных людских смертей.

– Не что… – едва слышно шепчет, князь нахмурился, лицо её за подбородок приподнял, бровь задрал.

– Не «что»? Как так?

– Кто…

– Кто? – опешил князь. – Ты зверушку из леса забрала? Обидела хозяина лесного? Но нет, погоди, – он нахмурился, переносицу пальцами сжал, пробормотал негромко: – Ты тогда и сумы не взяла, у меня вещей и в помине не было… Налегке мы ушли, чтоб скорее домой вернуться… Только я с тобой был… – умолк, озаренный догадкой: – Это что же… Этот кто-то – я? Но как?

– Не знаю, – шепнула Ярга, глаза отведя.

– Не ври мне! Врешь ведь! Я чую!! – вскрикнул Радомир, жену от себя отталкивая. – Ты же виновна в гибели сколького люда! Да как ты смеешь по земле ступать, а не валяться, простоволосая, посередь поля, прощения у земли-матушки вымаливая! А ты врешь!! – бушевал князь. Никогда не видала Ярга мужа любимого в таком гневе, никогда он на неё руки не поднимал. Да, знала, видела, что не люба князю, из долга замуж взял, но он ласков был с ней, детей полюбил… Ей и этой малости было довольно… Сейчас же не ударил лишь оттого, что она в тягости, дитя пожалел… Испугалась княгиня, до дрожи… А как не сдержится Радомир?

– Умер ты… – всхлипнула она, руками лицо закрыв. – Хозяин леса тебя вернул. Он выходил. Я лишь по дому помогала ему… Я тогда в лесу плутала, отчаялась выжить. Он меня приютил… Я помогала за тобой смотреть… И полюбила… – отчаянно на князя глянула, закричала, всю душу выплескивая: – Всем сердцем полюбила!!! Тебя, княже мой!! Тебя, сокол мой ясный, тебя… –потянулась к мужу, ноги его обнимает, в глаза заглядывает, всё твердит горячо: – Решила, что не должно князю быть игрушкой духа лесного! И мы ушли! Вдвоем ушли! Ты сам так решил, помнишь?

Замер князь, оглушенный воспоминаниями. Да, ушел с ней… Потому как помнил руки заботливые, голос ласковый… Решил, очнувшись и её увидев, что она его спасительница, и в благодарность обещался женой взять… А это не она выхаживала… Лишь рядом была… Обманула…

– Как умер? – глухо переспросил князь. Руки женины от себя отцепил, отошел прочь. В окно темное смотрит.

– Умер… – тихо ответила она, голову свесив. – Для мира умер… – и чуть слышно добавила: – Он тебя из-за грани вернул, я видела… Как кости вновь соединились, как плоть нарастала… Как кровью своей тебя поил… Душу надвое делил… Обряды рядил, богов молил, просил, уговаривал… Ложе с тобой делил, грел тебя в ночи…

– А ты? – не смотрит на жену, моченьки нет…

– Я… Я в щелочку глядела… Прости…

– Как простить-то тебя, дуреха… – покачал он головой, тяжело на лавку опустившись. – Теперь понятно, отчего мы в немилости у богов… Видели же, что по своей воле покинул спасителя… Отчего же он раньше не появился? Уверен, он не стал бы так долго ждать… Ярга? – глянул он пристально, а жена лишь побледнела пуще прежнего, губы закусила до крови, руки в кулаки сжала. Голову склонила, косы на грудь полную упали, руками себя обхватила. – Что ты сделала? – подскочил, вцепился в плечи ей. – Что? Говори! Не поверю, что Хозяин вдогонку не кинулся!! Не верю, что просто так отпустил!

Вздрогнула княгиня под руками мужниными, подняла глаза безумные, расхохоталась:

– Он отпустил? Да кто его спрашивать будет! – скинула руки князя, вскочила на ноги: – Зря я, что ли, все лето по лугам ползала, траву погибельную собирала? Зря в могильнике забытом меч-кладенец откопала? Зря пять телег соли тайком привезла? Ничего не зря! – хохочет Ярга. – Не спасли его чары лесные, не уберегли от яда, не сносил головы кучерявой!! Сама, сама ручками его в соль закопала!! Нет его в живых! Нет!! – довольно воскликнула она, в ладони хлопнув. – Так и не должна я никому!! Не должна!! Слышишь? – и пальцем погрозила: – А нежить ночная, Навь проклятая может убираться откуда пришла!!! И ты не должен! Живи как жил, меня люби… – прильнула к мужу. – Слышишь, сокол мой? Не должна я, и ты не должен никому… Покричит и перестанет, что силы у тати ночной? Так, пошумит и буде, а там, глядишь, и солнышко вернется… – ластилась Ярга кошкой домашней. Но отшатнулся Радомир, воскликнул, не в силах в такую подлость поверить:

– Что ты сделала? Леля убила? Ты… – вспомнил все, что сквозь сон видел, имя любимое, голос нежный, руки крепкие. – Так не сон все? – спросил себя, не веря ещё. – То не сон был… Он рядом был… А ты… Чернавка, девка на побегушках… Руку поднять осмелилась…

– Радомир, сокол мой… – руки протянула, хихикнула, косы пригладила, глянула игриво: – Ну, о чем же ты… Какой Лель? Сказки все то… Наслушался, поди, что я деткам сказывала!

– Прочь! – отбросил руки её, к окну подошел, сердце успокоить пытается. – Не тронь меня, – глухо Яргу попросил. – Поди к себе пока. Утро вечера мудренее.

Ярга встала, гневно подол отряхнула, на мужа глазами сверкнула.

– Иду уже, сокол мой… – прошипела она, дверями хлопнув.

Невесел князь сидит. Думы тяжелые голову кручинят… Дурашка Ярушка и не дурашка вовсе, обманщица коварная… Убийца…

Как же мог довериться ей? Как не признал руку чужую? Как мог позабыть его? Того, кто жизнь вернул? Кто кровь разделил? Его тоже чем опоила, змея-женушка?

– Валодар! – окрикнул дядю Радомир, решительно встав. Не о чем думать. Решено все давно. Его жизнь за жизнь Леля. Все по справедливости. А жене боги судья. Не в праве он ребенка еще и матери лишать. Разве что замуж надобно её выдать, да чтоб рука мужнина тверда была, да характер железный… Уж знает он, как хитра его Ярушка. Но о том дядя озаботится.

– Что, княже? – не замедлил откликнуться старый друг. Вот скала-человек! Уж пятый десяток разменял – а кремень мужик!

– Проследи, чтоб княгиня покоев не покидала. И к детям охрану приставь, людей надежных… Не пускай к ним никого… Ни княгиню, ни людей её, – перечислял князь. – Понял? Сам последи уж за детками, чай, не велика забота…

– О чем сказ, княже, – улыбнулся он. – Как за своими смотреть буду! – и нахмурился: – Но не рано ли ты всполошился?

– Ничего не рано… – покачал головой. – Боязно мне, кабы беды не приключилось. Ведь все слыхали, что в бедах наших княгиня повинна… За детей переживаю.

– Эх… Да… Беда… Баба-дура… Что хоть вернуть-то надо?

– Не могу молвить, не проси. Не по тебе ноша та.

– Но вернуть-то надо!

– Надо, – кивнул князь. – Я сам пойду. Не княгине же в путь-дорогу собираться…

– Ох, Радомир…

– Не кручинься, друг мой… Теперь все хорошо будет. Вернем оброк, солнце вернется! – твердо пообещал князь, хоть и не было в сердце веры в то.

Всю ночь до рассвета думал князь.

Хотя… Что тех дум-то…

И так вестимо, что вернется в лес.

Пусть Ярга Хозяина лесного убила, но и на нем вина великая… Не разобрался, не понял, с ней сам, по своей воле ушел…

Только не покинуть терем, не попрощавшись. Да и напутствия следует передать. Не вернется он, хоть и не стоит о том родным знать. А потому о них озаботиться надобно. Молод еще княжич, десяти весен нет. Наставником ему Валодар будет, это несомненно. Кто же лучше дяди подскажет, как быть-то… Но править он вдругорядь не возьмется, и так в прошлый раз рад был-радехонек передать бремя княжества. Брат младший слишком спесив и горд, не будет от него прока, не сдюжит землю поднять после голода. Сестрица старшая мудра и рассудительна… Выйдет из неё хорошая княгиня… Лишь бы муж не воспротивился. Десять лет – это не раз чихнуть, долгий срок. Да и пока еще княжич созреет для княжества, тут не десять, поболее лет-то минет.

Так и станется, решил князь. Быть его сестрице Зимушке княгиней, пока сын не подрастет.

А ему поспешить надо. До нового месяца лишь две седмицы и осталось.

осталась последняя глава.

Немного печально вышло, но ХЭ гарантирую))

А кто угадает, кто есть Лель – печеньку с барского плеча презентую!!! Корзинку печенек!

====== Ты найди меня... ======

Белкой вертелся князь, чтоб дела все успеть до срока назначенного. Времени-то нет расхолаживаться. Но сумел. Всё успел. И сестру убедить, и брата приструнить… Разве что не поведал родным, как скоро назад обернется, да и вернется ли… Не смог…

Тяжело принял люд честной волю княжескую. Роптали да негодовали, расправы немедленной над негодной княгиней, навлекшей гнев божий на землю родную, требовали. Пусть и не ведали они, что забрала княгиня из леса, но знали, что по своей воле не вернула в срок да к Хозяину лесному в немилость впала. Князю теперь самолично грехи женины замаливать да ехать долги княгини возвращать. Ну, а ежели не вернется, то править Зиме – сестре старшей, разумной.

Но смириться пришлось народу честному. Не дело это – с князем спорить. Он за землю свою идет просить, за него богов молить надобно, надеяться на встречу скорую.

Третьим днем распрощался князь с домом родным.

Крепко сына к груди прижал, напутствовал дядьку Валодара слушаться. Уже не дитя Ярослав, все понимает. Нет, не плакал сын, крепился, когда князь поведал ему, что не вернется он, да что сыну придется раньше срока означенного шалости забыть да готовиться княжение принять. А посему надлежит ему учиться прилежно и наставников слушать внимательно.

Доченьку младшую расцеловал, в сердце образ запоминая. Пожелал ей жениха любимого да семьи крепкой. Рассмеялась на то крошка-ягодка, рано ей о замужестве мечтать…

Княгиню обнял, велел сына под сердцем хранить. Не винит он её, ни в чем не винит. Кабы не Ярга – не было бы сына у Радомира, прервался бы род. Да и дочурка Ладушка – разве можно представить мир без её ясной улыбки? Нет, видят боги светлые. А младшего сына, нерожденного, повелел своим именем наречь. Все поняла Ярга. Высохли слезы. Лишь головой кивнула, отпустила его.

Налегке отправился князь, только конь верный попутчиком был. Ни к чему ему сумы тяжелые, переметные, чай, путь недалек, не до разносолов, а уж после ему и вовсе без надобности яства будут.

Навсегда покидал он землю родимую.

Вроде, слезами горючими должна душа обливаться, что навеки покидает места, с детства знакомые, едет навстречу неизвестности. Как-то примет его Хозяин лесной… Но отчего-то с каждым шагом путь все легче давался, словно не из дома, а в дом родной возвращался он. Легко на сердце, поет душа, как весной…

Доволен был Радомир. Значит, все правильно делает.

Неделя минула пути нелегкого. Уж и конь устал, а все подгоняет его Радомир. Не в силах он медлить… Сердце вперед зовет, ноги торопит…

К вечеру седьмого дня добрался князь до полянки той, с которой он с Яргой в мир выходил добрых десять лет назад.

Вот только не узнать больше места знакомого. Нет больше поляны ясной. Высохли цветы, пожухли, только прелая трава на пригорке примята. Поникли ивы, что ветви в студёном ручье купали, высохли березы-раскрасавицы. Ветер плачет-воет в раскуроченной молнией осине. А где изба крепкая? Нет её. Только пенек гнилой среди деревьев-сухостоев притаился, белеют камни печи разбитой… А за домом холм высится… Голый да покатый, лишь влажные серые булыжники блестят. Не помнит его князь… Тоскою место пропитано, болью неуёмной, кровью земля напитана, страхом затоплена… Не поляна цветущая. Могила угрюмая…

Скрепил сердце Радомир, спешился, коня по крупу хлопнул, в обратный путь отпустил.

Не время бояться. Сюда он путь держал, с дороги не свернул, не сбился. В срок успел.

Значит, пора и ответ держать. За Яргу долг отдать.

Ждут его здесь, всем сердцем чует. Знает, что ждет расплата за смерть прежнего Хозяина лесного. Пусть. Виновен он. Ничего не держит больше в мире.

– День добрый, хозяева! – окликнул Радомир негромко, опасаясь голосом громким тревожить покой ушедших. – С миром принять прошу! Каяться за ведунью неразумную пришел, простите бабу глупую. С меня возьмите, что причитается.

Молчит лес. Затих ветер. Мрачно взирают дубы глазницами-дуплами пустыми, ветви высохшие когтями ощерились. Вот только наблюдает пристально кто-то, тот взгляд цепкий да колючий Радомир всей кожей чует.

– Прошу, покажитесь, – поклонился он. – Нет мне пути назад…

Как спину распрямил Радомир – перед ним черноволосый Торок-Кощей стоит, бледный, лохматый, тощий, белая кожа на костях натянута, каждый мосол выпирает… Только глаза и светятся – единственное живое пятно на мертвом лице.

– Сам пришел? – змеится усмешка на холодных губах. – Жену пожалел?

– Что с бабы взять, – негромко ответил. – Моя жизнь ответом будет. По своей дурости за ней пошел, с меня и спрос.