Текст книги "Семейство видящих"
Автор книги: Элла Волобуева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Элла Волобуева
Семейство видящих
ГЛАВА 1
Целый день в квартире стучали, и сверлили, и пилили. Ремонт. Обещали закончить четыре дня назад, но потребовалось больше времени. Если бы реже уходили на перекуры – не потребовалось бы. Я натянула ветровку и вышла прогуляться. Невыносимо было слушать этот грохот. Весна в этом году наступила очень резко, за одну ночь сошел снег и сильно потеплело. На улице было солнечно и оживленно.
С этого дня всё началось, примерно так я его и запомнила. Шум в квартире и бесцельная прогулка по городу. Такая же бесцельная, как моя жизнь. Я подумала так, пока шла мимо сверкающей витрины, и сама от себя прыснула. Сколько патетики. Как будто в жизни непременно должна быть какая-то цель. Раньше я в это верила, но это было так давно. Придумывала сама себе какие-то цели, планы и смысл жизни. Чтобы как-то самооправдаться. Хотелось чем-то заняться, чем-то наполнить свою жизнь. Жаждала найти ясность и как-то самоопределиться, старалась хоть как-то расцветить свою повседневность, сделать чуть интереснее и главное – осмысленнее. Проходила своего рода квесты. Пробовала, к примеру: поищу-ка я себя в творчестве – а, не удалось, сомнительные способности; ну ладно, тогда сделаю карьеру – снова мимо, как была муравьем в муравейнике, так и осталась, вымоталась только; ну, тогда создам семью – и тут поражение. Реализовать последнюю «наиважнейшую цель в жизни» оказалась, пожалуй, самым сложным. Еще и с болезненной для меня развязкой, до сих пор не отошла. Так что полный провал по каждому пункту. И ничего, выжила. Не так уж оказалось и страшно – жить бесцельной жизнью. Даже приятно, не нужно ни о чем беспокоиться, нести какие-то обязательства или из кожи вон лезть, чтобы выполнить личные и совместные планы. Вносить свой вклад. Ставить долбанные галочки в дневнике своих достижений. Вместо галочек я проставила жирные минусы напротив каждого пункта, и в тот день испытывала какую-то бесшабашную беззаботность. Правда, с примесью досады. Перестала чувствовать себя живой.
Ну так вот, я бесцельно слонялась по паркам и скверам, по бульварам и улицам, проходила по проспектам мимо витрин с образцами модной обуви, одежды и белья на манекенах с мертвыми глазами, один раз перешла через дугообразный мостик, прошла мимо кучки бездомных алкоголиков, греющихся на лавочках в городском парке, как тощие трущобные коты, с расставленными в ряд банками пива и грязными пластиковыми стаканчиками, полюбовалась на композиции из цветов на круглых клумбах, созданных садово-парковыми дизайнерами, или ландшафтными, не знаю, прошла мимо двух памятников, разукрашенных голубиным помётом, дальше продолжать? Скучно было – сил нет. Просто надо было время убить, и прогулка по весеннему городу – не худший способ. На время ремонта я взяла отпуск, чтобы присматривать за мастерами-ремонтниками, да и устала сильно от своей дурацкой однообразной работы. Одно и то же изо дня в день. Рутина. Нужно было отвлечься, переключиться. Но слушать бесконечный стук или бестолково, впустую слоняться по городу оказалось слишком унылым, я уже пожалела, что бездарно потратила отпускные дни. Уж лучше бы сидела в офисе.
На одном из пятачков, прилепившихся к городскому проспекту, скучковались уличные художники, рисующие с натуры портреты туристов. Я понаблюдала за работой нескольких портретистов, переходя от мольберта к мольберту. Поглазела на застывших перед портретистами любителей попозировать, на разношерстных зрителей, сгрудившихся за спиной художников и с видом знатоков сверяющих наброски с оригиналами, на прохожих, деловито снующих по проспекту мимо пятачка. Наконец, решилась, и присела на свободный раскладной стульчик напротив портретиста примерно моего возраста, лет тридцати, у которого не было ни желающих воспользоваться его услугами, ни зрителей, ни выставочных образцов портретов, как у остальных художников.
– Новенький, что ли? – спросила я, – мне портрет не нужен, можешь взять для выставки. Но я, конечно, заплачу. Просто забирать не стану, оставлю тебе.
– Ты не захочешь оставить, – усмехнулся он, – заберешь на память, как миленькая, из рук будешь вырывать.
Прозвучало самоуверенно. Да и сам он держался, как король в изгнании. Высокомерный взгляд, заносчивый тон, нарочитая небрежность в одежде. Несмотря на разгильдяйский вид, волосы были тщательно уложены, открывая высокий лоб. Глаза и брови были, что называется, рысьи. Он ладонями провел по листу на мольберте, взял в руки карандаш и сосредоточенно нацелился им на лист. Я застыла на раскладном стульчике, стараясь не дышать и глядя прямо перед собой. Так сидели остальные натурщики.
– Ты можешь сесть, как удобно, и расслабиться, – предложил художник, по-прежнему усмехаясь, – я тебя уже запечатал. Можешь даже вертеться и разговаривать.
– Что значит – запечатал?
– Ну, запомнил, зафиксировал в памяти.
Ясно. Я не знала, о чем еще спросить, и решила всё же не отвлекать художника разговорами. Тем более, что он увлекся портретом и почти не смотрел на меня. Я разглядывала прогуливающихся между мольбертами зрителей, заинтересованно замедляющих шаг у мольберта, напротив которого я уселась. Быстро взглянув на меня, они отводили глаза и шли к следующему художнику. Затем я принялась с интересом разглядывать других художников, быстро рисующих туристов или городских жителей с напряженно сжатыми губами или, напротив, чуть высунутыми языками. У художника, рисующего меня, лицо было расслаблено, спокойно, лишь изредка по его лицу пробегала усмешка.
Через двадцать минут работа была закончена, и я заявила, что не буду за это платить. Ни при каких обстоятельствах. Я с возмущением смотрела на лист бумаги, на котором карандашом была изображена какая-то демонесса, слегка похожая на меня. На ее лице с явными признаками безумия грозно сузились сверкающие глаза, рот презрительно и надменно скривился, обнажая верхние зубы, яростный ветер сдувал волосы назад. И, если мне не показалось, развевающиеся волосы едва прикрывали шишкообразные рожки, пробившиеся на голове.
– У меня не такое выражение лица, – с негодованием почти крикнула я.
– А я увидел такое. Подавленный гнев. Красотища. Шикарный получился портрет. Ну что, берешь?
– Или что?
– Или выставлю на продажу. Неплохие деньги выручу.
– Как бы не так, – полезла я за кошельком, – на, подавись. Безобразие какое-то.
Художник снова усмехнулся и взял деньги.
– Правда глаза колет?
– Никакой правды в этом, – приподняла я лист, – не было и нет.
– Иначе ты бы так не злилась.
– Я злюсь, потому что ты меня переврал.
– Скорее, показал изнанку. Истинное лицо.
– Ой, я не собираюсь спорить с каким-то маргиналом-неудачником, – я с возмущением схватила свою сумку и запихнула в нее лист с портретом, не заботясь, что он может смяться.
– Еще увидимся, – крикнул мне художник на прощанье.
Не увидимся, подумала я.
Ремонтники уже свалили, когда я вернулась домой. Оставили окурки на балконе и смятые бумажки от шоколадных батончиков на подоконнике. Я сложила мусор в пакет и поставила у входной двери, чтобы не забыть вынести завтра, открыла балконную дверь проветрить квартиру, уселась на диван, включила телевизор и насыпала в вазочку жаренный арахис, купленный по дороге.
Что он там нёс? Подавленный гнев? Я рассеянно перебирала в памяти события своей жизни за последние несколько лет, щелкая пультом и ловя ртом орешки. Ну да, всякое бывало. Но каждое событие – каждое! – я воспринимала с философским спокойствием. Или нет? Моя мать и бабушка умерли от аутоимунной болезни, при которой организм атаковал сам себя, убивал сам себя, и я очень боялась повторить их историю, с такой-то дурной наследственностью. Поэтому всячески заботилась о своем физическом и психическом здоровье. Раз в полгода ходила на медосмотры и проходила обследования, пристально следила за своим самочувствием, бежала к врачу, чуть что. Почти ипохондрия. И, конечно же, старалась меньше нервничать и переживать. Я верила, что все заболевания носят психосоматический характер, и спокойствие и гармония в душе существенно снизят риск свалиться от какой-нибудь болячки. Даже занималась медитациями и купила абонемент на занятия йогой. Ходила раз в неделю. Интересные там собирались девушки и женщины, вечно улыбались. Будто Хари Кришна налепила им эти улыбки на лица. Я снова вспомнила работу художника. На моем портрете улыбки не было, скорее, оскал. И откуда он это взял? Художник этот заносчивый. Чересчур живое воображение? Или есть всё же что-то во мне, что выдает беспокойство, злость и даже какое-то презрение к людям? Вдруг и другие видят меня злобной фурией? Я ломала себе над этим голову весь вечер, пока не пришла к выводу, что нужно больше информации.
Так что мы увиделись с этим художником опять. Мне нужны были разъяснения, объяснения, растолковывания. Его работа меня встревожила, выбила из колеи. Мне хотелось расспросить художника о причинах такой якобы осведомленности, такого взгляда на меня. Изнанку он увидел. И попытаться ответить себе на два вопроса: можно ли ему верить, и есть ли у меня основания для тревоги.
Но прежде я заехала на работу, чтобы договориться о досрочном прекращении отпуска и записалась к психотерапевту на следующий же день. Психотерапевт настоятельно порекомедовал мне два раза в неделю посещать психотерапевтическую группу. Он не проводил со мной никаких сеансов или бесед, не предложил лечь на кушетку, расслабиться и в подробностях рассказать свой последний сон. Или поделиться воспоминаниями детства. В фильмах показывают так, но ничего такого не было. Сильно изнуренный носатый мужчина в халате быстро проставил галочки в какой-то своей нелепой анкетке с банальными вопросами – хорошо ли я сплю, часто ли тревожусь, нет ли потери аппетита. И на основании этого тупого опросника предположил депрессию, выписал таблетки, кажется, какие-то антидепрессанты, и выдал направление на групповую психотерапию. Тяпляпщик какой-то. Но я решила всё же разок сходить, послушать, с чем приходят другие.
То, что они рассказывали в этой психотерапевтической группе – ну это было слишком откровенно. Слишком личное, я не стала бы так откровенничать даже с близкими подругами, не то что с незнакомыми людьми. Если бы у меня были близкие подруги. Всё равно, что нижнее белье перед незнакомыми людьми выворачивать.
– Может, поделишься, Яна? – окликнула меня психотерапевт, ведущая группы, – что привело тебя сюда?
– Меня сюда привело направление психотерапевта сразу же после первичного приема, – ответила я, – на мой взгляд, врач халатно подошел к своим обязанностям, и поставил предположительный диагноз наспех. Для галочки, лишь бы отделаться. Или перестраховаться. Вдруг я руки на себя наложу после обращения, не выставлять же меня ни с чем. Такой, видимо, у вас протокол. Он считает – у меня скрытая депрессия. Но я ничего такого не чувствую. Не думаю, что у меня депрессия, никакие мрачные мысли меня не посещают. Напротив, чаще мне весело. А записалась я к психотерапевту, потому что ранее случайно и крайне опрометчиво присела напротив одного уличного художника, который изобразил меня демонической женщиной, злющей фурией. При этом я не сказала ему ничего, что могло бы натолкнуть его на такой образ. Не грубила, не хамила, не скандалила. Вела себя воспитанно, как и обычно. Была приветлива. Предложила даже оставить портрет для выставки. Конечно же, я бы всё равно заплатила за работу, любой труд должен быть оплачен. Он объяснил свой рисунок тем, что видит во мне подавленный гнев.
Я замолчала.
– Продолжай, – кивала психотерапевт, как китайский болванчик.
– Я закончила. Мне больше нечего сказать.
– Кто следующий? – не стала настаивать ведущая группы, женщина, похожая на кассиршу из гипермаркета. Высветленные волосы были собраны то ли в пучок, то ли в хвостик, с лица не сходила машинальная улыбка сотрудницы сферы сервиса, из-за тугого пояса юбки на месте талии собрались складочки жира, делая ее похожей на гусеницу.
– Я, если можно, – подняла руку болезненного вида барышня лет двадцати с очень бледной кожей.
Психотерапевт повернула к ней участливое лицо с неизменной фальшивой улыбкой, и кивнула:
– Конечно, Виктория, мы с удовольствием тебя выслушаем.
Виктория нудно и монотонно рассказала свою историю про чувство вины, которое не покидает ее уже почти год. Как только проснется, весь день, перед сном, какие-то навязчивые мысли. Ее голос, набирающий громкость в процессе этой речи, вдруг сорвался. Виктория уткнула свое бледное личико в сложенные ладони и разрыдалась. Я так и не поняла, в чем она себя виноватит, но, похоже, это никого особенно и не волновало. Психотерапевт снова предложила желающим высказаться и рассказать о своих чувствах.
Следом за болезненной Викторией выговориться захотела Лидия со своей историей третьего развода. Дородная Лидия, напротив, дышала крестьянской свежестью и здоровьем. Щеки ее алели, огромная грудь вздымалась, голос был глубоким и утробным. Она переживала, что причина разводов в ней. Вернее, лишь допускала эту мысль. Потому что – в третий раз. И идти в новое уже не хочется, а зачем? Нарваться на четвертый неудачный брак? Словом, Лидия чувствовала себя в тупике. И в апатии. Потому что нет надежды, уже устала верить в светлое будущее. Одна черная полоса за другой, сколько бы Лидия не старалась устаканить свою жизнь. Навести порядок. И, если дело действительно в ней, то как с этим бороться? Менять себя? Нет, с этим Лидия не согласна. Это не с ней что-то не так, это с ними что-то не так. С бывшими мужьями. Настоящих мужчин уже что, не осталось? Лидия начала приводить примеры конфликтов из прошлой семейной жизни, призывая подтвердить, что она была права и иначе было нельзя.
Это было выше моих сил, после первых трех подробных историй Лидии в лицах я решила потихонечку улизнуть. Лидия продолжала рассказывать, и это были истории еще только ее первого брака. Если у меня и правда депрессия, то уж лучше пусть останется со мной, чем слушать всякий бред от каждого нытика из группы в четырнадцать человек, не считая меня. Они же явно клинические. Не думаю, что выслушивание чужого скулежа хоть как-то поможет. К тому же, я торопилась на работу. Сказала, что иду на обед, а прошло уже полтора часа. Я подняла руку и шепотом спросила у ведущей группы разрешение выйти на минутку, забрала ветровку, сумку и больше туда не вернулась.
Вечером после работы я направилась искать художника-портретиста, надеясь, что найду его на том же месте на пятачке. Вечерело, пятачок почти опустел, часть портретистов уже ушли, другие собирали свои мольберты. Но тот, что писал портрет с меня, так и сидел на своем стульчике, озираясь, осматривая прохожих и усмехаясь.
– Привет. Помнишь меня? – спросила я, подойдя вплотную.
Он оглядел меня с головы до ног.
– А должен?
– Ты рисовал с меня портрет неделю или полторы назад.
– Я каждый день рисую двадцать-тридцать портретов, думаешь, каждого запоминаю?
– А, неважно. Ты изобразил меня какой-то ведьмой. Сказал, что увидел во мне подавленный гнев. Я надеялась, ты подскажешь, что мне дальше с этим делать. Ну, с этим подавленным гневом, который ты во мне увидел своим третьим глазом Шивы.
– Избавляться, вероятно, – протянул он, немного подумав, – от своего гнева. Высвобождать и избавляться.
– Спасибо за очевидный совет, – с сарказмом ответила я, – очень помог. И без тебя бы догадалась, что нужно высвобождать и избавляться. Я спрашиваю – как?
Художник усмехнулся. Эта его привычка поминутно усмехаться уже начала немного выбешивать.
– Я не психолог, лишь художник. Могу написать еще один портрет со скидкой. Возьму половину стоимости. Смеркается, других желающих сегодня уже не будет. Так что присаживайся.
– Нет, спасибо. Одного портрета мне вполне хватит. Давай я лучше угощу тебя пивом. Будешь?
– Ты что, клеишь меня?
– Больно ты нужен. Поболтать хочу. По душам, но не слишком. Так, по верхушкам, о пустяках всяких.
– Ну, разве что о пустяках, – степенно согласился он. Будто величайшее одолжение сделал.
Художник собрал свой мольберт, и мы переместились в открытый бар неподалеку. Я какое-то время смотрела на розовеющий на горизонте закат. Было красиво. Душа будто распускалась от этого зрелища. Потом повернулась к художнику. Он пристально смотрел на меня, потягивая пиво и ожидая, когда я начну.
– А как давно ты начал рисовать портреты? – спросила я, – эти вот портреты с твоей интерпретацией, я имею в виду.
– Я сразу стал рисовать так, как вижу, с детства. Видеть по-другому – это у меня наследственное. Моя мать говорит, что мы – видящие, она тоже видит мир и людей немного не так, как остальные. То ли у нас искаженное восприятие, то ли у окружающих. Но я думаю, что наше видение – верное. У младшего брата тоже этот дар. Он ведет себя, как юродивый, целыми днями болтается по городу, собирает мелочь и раздает непрошенные советы людям. Такая вот семейка, – он снова криво усмехнулся.
Я аккуратно отхлебнула пиво, предварительно подув на пену.
– То, что ты говоришь, для меня – белиберда какая-то, – заявила я.
– А для меня ты – белиберда какая-то, – ответил он, усмехаясь, – хочешь помощи – будь повежливей.
Замечание было справедливым, я и правда немного вышла из себя. Но меня уже понесло. Наглость этого художника и вызывающая манера держаться любого бы вывели из себя.
– А ты можешь помочь, что ли? Чем? Еще один портретик накалякать?
– И даже не один, – успокаивающе кивнул художник, вероятно, почувствовав мою взвинченность, – могу сутками рисовать. Я – нет, помочь не могу, а вот мама моя, возможно, сможет. По крайней мере, подскажет что-нибудь. Она угадала твое появление в нашей жизни. Ты какую-то роль должна сыграть.
– А как ты понял, что именно мое появление? Ты меня даже не сразу узнал сегодня.
– Узнал, просто притворялся. Хотел немного побесить, уж прости, такая у меня привычка – бесить людей. Мама тебя очень подробно описала, я еще в первый раз узнал. И ждал, пока ты вернешься. Знал, что придешь за подробностями.
Я, задумавшись, сделал еще один глоток.
– И что дальше?
– В смысле?
– Ну, я появилась, что дальше-то будет?
– Дальше не знаю. Спросишь у мамы. Завтра приходи на ужин. В восемь.
Он залпом допил свое пиво и поднялся, собираясь уходить.
– Подожди, – окликнула я, – куда приходить-то? Я даже имени твоего не знаю.
– На обратной стороне портрета посмотри, – усмехнувшись, ответил художник.
И правда, достав портрет из нижнего ящика комода, в который я его запихнула, я обнаружила на обратной стороне: «Тимофей. Вишневая аллея, дом 8а». Я решила сходить во что бы то ни стало. Это знакомство было интригующим. Хотелось познакомиться с остальными членами странного семейства видящих, если они и правда видящие.
Дом 8а по Вишневой аллее был добротный, свежепокрашенный, с чистыми сияющими окнами и широкими ступеньками, обложенными плиткой под гранит. Перед домом был разбит небольшой садик с сезонными цветами и росло несколько жасминовых кустов.
На ступеньках сидел скрюченный в три погибели бездомный и пересчитывал мелочь. На нем была грязная мешковитая куртка и болотного цвета штаны. Давно не мытые отросшие волосы беспорядочными прядями свисали с головы.
Я остановилась, не зная, как его обойти. Бездомный поднял изможденное, но довольно привлекательное лицо, и я увидела, что он очень молод, не больше двадцати лет. Мельком взглянув на меня своими большими голубыми глазами и застенчиво улыбнувшись, он заорал в полуоткрытую дверь:
– Пришла!
Через несколько секунд дверь настежь распахнул Тимофей и поманил меня в дом.
– Проходи, не бойся. Это Стас, мой младший брат. Он абсолютно безобиден.
Стас продолжал смотреть на меня снизу вверх, улыбаясь и стеснительно отворачиваясь, стоило на него взглянуть.
– Стас, подвинься, дай даме пройти, – попросил Тимофей и предложил мне руку, – он здесь живет, с матерью, – пояснил он про Стаса.
– Я подумала – бездомный. А ты? Тоже здесь живешь? – спросила я.
– Я живу в своей студии, у фонтанов. Но часто приезжаю.
В прихожую вышла женщина лет сорока, вытирая руки о передник. Ее волосы были собраны в конский хвост, подвижное худощавое лицо казалось обаятельным и как-то сразу располагало, а подтянутая фигура явно корректировалась в фитнес-зале.
– Здравствуйте. Я – Яна, – представилась я, – меня Тимофей пригласил. Принесла вот тортик, – я передала женщине шоколадный торт, украшенный клубникой, который купила в пекарне по дороге.
– Очень приятно, – сказала женщина, радушно улыбаясь, – я мама Тимофея и Стаса, Наталья.
Я с удивлением посмотрела на Тимофея. Он выглядел лет на тридцать. Либо Наталья родила его в десять, либо…
– Да просто молодо выгляжу, – перебила мои раздумья Наталья, смеясь, – генетика плюс здоровый образ жизни и правильное питание. Проходите в гостинную, я сейчас. Тимофей, проводи гостью.
Тимофей провел меня в гостинную, Стас увязался за нами и уселся на пол у стены напротив меня, с улыбкой застенчиво отворачиваясь всякий раз, как ловил мой взгляд. Но, когда я на него не смотрела, Стас пристально разглядывал меня, как ребенок.временами в его глазах мелькал испуг. Я чувствовала его взгляд. Никто из нас не заговорил. Я осмотрела роскошно обставленную гостинную. Дорогая мебель, со вкусом подобранные предметы интерьера. Явно ценная картина в позолоченной рамке на стене. Серебрянные подсвечники, тяжелые шторы. Богатый дом.
Наталья вошла в гостинную с дымящейся тарелкой с жаренным мясом. На столе уже стояли фарфоровые тарелки с легкими овощными салатамии и тарталетками, блюдо с фруктами и пузатая бутылка вина.
– Давай, открывай, – кивнула Наталья Тимофею на вино.
Она в одну из тарелок положила мясо, по ложке каждого из салатов, несколько тарталеток и протянула наполненную тарелку Стасу. Затем поухаживала за мной и Тимофеем, и, наконец, наполнила свою тарелку. Тимофей тем временем разлил вино по бокалам. Мы сделали по глотку за знакомство и принялись за еду.
– Ну, Яна, расскажи немного о себе, – предложила Наталья, – живешь одна?
Я подцепила вилкой кусочек мяса, понюхала и отправила в рот. Прожевав и проглотив, снова сделала глоток вина и ответила:
– Да, после развода живу одна. Делаю ремонт в квартире, работаю. Но Вы, как видящая, могли бы и сами догадаться.
Наталья тихонько рассмеялась:
– Это не так работает.
Я перевела взгляд на Тимофея и, немного понаблюдав за тем, как он ест, сморщила нос и посмотрела на него с отвращением. Он ел, как свинья, жадно откусывая огромные куски мяса и ухмыляясь с набитым ртом. Я отвела взгляд.
– А Вы, расскажете о себе? – спросила я у Натальи.
– Конечно, – ответила та, – что тебя интересует?
– Тимофей сказал, что у вас есть какой-то особый дар?
– Можно и так сказать. И я, и мои сыновья видим суть людей. Нутро, если можно так выразиться. Видим раньше, чем внешнюю, физическую оболочку.
– Тимофей увидел во мне гнев. Изобразил меня безумной в период обострения. Вы тоже это видите?
– Да, вижу, – коротко ответила Наталья.
– И что же мне делать?
– Сперва попробовать традиционные методы. Психотерапия, телесная терапия. Но процесс уже запущен. Ты изменишься, можно лишь сделать этот переход более плавным и безболезненным. Мы называем это трансформацией с открытием дара.
– Я сходила на один сеанс групповой терапии, но не досидела до конца. Там одна девица ныла что-то про свою вину, другая – про третий развод. Мне не интересно это слушать, и уж совсем не хочется самой что-то рассказывать.
Тимофей доел, засунул в рот мизинец и принялся ногтем выковыривать кусочки мяса из зубов. Я демонстративно отложила вилку, аппетит совсем пропал.
– Ты переигрываешь, – со смехом прикрикнула на него Наталья.
Она посмотрела на меня:
– Мой сын обладает шутовской натурой. Тимофей прекрасно знает, что может тебя разозлить, и специально провоцирует. Старается вывести из себя. Хочет посмотреть, на что ты способна. На самом деле, Тимофей прекрасно знает этикет и умеет вести себя в обществе. Да, Тимофей?
Я перевела взгляд на Тимофея. Он вынул мизинец изо рта, промокнул губы салфеткой и сел прямо, насмешливо и добродушно глядя на меня спокойным, ясным взором.
Без шутовской ухмылочки, с расслабленным лицом, выглядел Тимофей симпатично. Светло-голубые глаза смотрели проницательно, прямой нос и высокие скулы выдавали породу, губы намекали на сладострастие, а волевой подбородок с ямочкой – на силу воли и решительность. Он был похож на аристократа, которого я как-то видела на картине в эрмитаже. Какой-то граф или князь, я не запомнила.
– Да Тимофей прикалывается просто, – подал голос Стас с пола.
Я вздрогнула, совсем забыла про Стаса. Слегка наклонившись на стуле, я через стол посмотрела на него. Стас, заметив мой взгляд, тут же улыбнулся и застенчиво отвернул лицо.
– Блаженненький, – заметила Наталья, ласково глядя на Стаса, – Виталий идет, – вдруг негромко обратилась она к Тимофею, встревожившись.
– Я его выпровожу, не волнуйся, – ответил Тимофей, поднимаясь.
В дверь громко постучали.
– А Виталий – это кто? – с любопытством спросила я.
– Сосед наш, – ответила Наталья, – мы с ним не ладим, но он всё равно упорно приходит и приходит, надоел уже.
Откуда-то вылез пушистый котик и потерся о мою ногу. Я наклонилась погладить его. Котик вскочил на мои коленки и устроился там, замурлыкав. В прихожей послышался спор.
– Да я на минуту всего, – говорил кто-то с напором. Вероятно, Виталий, который так переполошил Наталью. Она выпрямилась и настороженно прислушивалась к диалогу в прихожей.
– Сказал же, сейчас неподходящее время, – ровно и твердо отвечал Тимофей.
– У вас там что, гости?
– Да.
– И, судя по всему, не из наших.
– Нет.
– Да ладно, дай взглянуть одним глазком. Я просто поздороваюсь и уйду.
– Сходи, помоги Тимофею, – приказала Наталья Стасу.
Тот быстро поднялся и вышел в прихожую, громко крича, что они тихонечко ужинали семьей и никого не трогали, но их обеспокоили, и оторвали от вкусной еды и интересной беседы. А сами-то они проявляют деликатность, всегда проявляют. И не только деликатность, но и воспитанность, не мешают никому и никого не беспокоят, просто сидят себе тихонечко за столом, едят и беседуют о своем. За его криками возражений и убеждений Виталия слышно не было. Наконец, дверь захлопнулась, и Тимофей со Стасом, посмеиваясь, вернулись в гостинную. Наталья выдохнула с явным облегчением. Мы продолжили непринужденно болтать, но говорили на общие темы, не затрагивали интересующие меня вопросы, не говорили ни про особенные способности этой семьи, ни про мою предположительную роль в их жизни, предсказанную Натальей. Я и не спрашивала, в свое время всё узнаю, а сейчас мне хотелось просто побыть в теплом дружелюбном окружении, выпить вина, вкусно поесть, расслабиться.
– Может, разожжем камин? – спросила Наталья, когда все поели, – уютней будет кофе с шоколадным тортом пить. Да? Давайте?
Я только сейчас увидела, что справа, у самой дальней стены, и правда, был камин.
– Тимоша, займись, пожалуйста. Я пока принесу кофе и разрежу торт, – сказала Наталья.
– Я помогу, – поднялась я.
– Ну что, немного оттаяла? – спросила Наталья на кухне, осторожно перекладывая куски торта в красивое блюдо, – ты показалась мне напряженной, когда только пришла.
– Да, возможно. Тяжелый период. К тому же, мне сложно заводить новые знакомства, нужно было время пообвыкнуться. Мне у вас нравится. Спасибо, что так тепло приняли.
– Хорошо. Да не за что, ну что ты. Я рада познакомиться. Тебе надо бывать у нас чаще.
– Если не надоем.
– Нет, не думай даже. Мы рады гостям.
– Но очевидно, что не всем.
– Ты про Виталия? О, лучше держаться от него подальше, поверь мне. Он крайне опасен.
Я верила. Как ни странно, несмотря на то, что Наталья выглядела ненамного старше меня, от нее прямо-таки исходила какая-то аура мудрости, наработанной годами житейской опытности, уверенности, надежности, незыблемости.
Вечером, вернувшись домой, я подумала, что так и не получила внятный ответ ни на один из своих вопросов, которые собиралась задать. Но прекрасно провела время. Как в семье своих родителей, когда они еще были живы. И ни разу – в своей бывшей семье. Теперь уже бывшей, к счастью. Засыпая, я вспомнила, что мы не обменялись телефонами, но эта мысль не слишком меня взволновала, я знала, где найти Тимофея. Видящие мне понравились, я была бы рада видеться с ними время от времени, найду его на пятачке через пару недель.
Следующая неделя прошла без происшествий. Ремонтная бригада завершила ремонт, и я прикидывала, какую мебель докупить или заменить. Перекладывая вещи в шкафу, я наткнулась на выписанные психотерапевтом антидепрессанты. Я в тот же день, сразу после консультации, купила их в аптеке, но так и не начала прием. Высыпав горсть таблеток в ладонь, я как-то отстраненно подумала, сколько нужно таблеток для смертельной дозы. В этих мыслях не было надрыва или намерения, скорее, праздный интерес. Хотя, решись я на крайние меры, никто бы не хватился и никто бы не заплакал. Родители умерли, с мужем развелась, детей не было.
Бывший муж, Алексей, принял решение о разводе два месяца назад, в тот день, когда нам сообщили о моем бесплодии. Женщина-врач долго говорила о том, что отчиваться рано, что бывают случаи (редко, но всё же бывают), когда даже после этого диагноза женщины рожают вполне здоровых деток. К тому же, можно подумать об усыновлении. Мы молчали всю дорогу от медицинского центра до дома, а, как только приехали, Алексей сразу же начал сгребать свои вещи с полок шкафа и запихивать в чемодан.
– Без детей семья – неполноценная семья, – изрек Алексей с глубокомысленным видом.
Продолжая собирать свои вещи, он похвалил меня за хороший заработок, отметил наличие квартиры и машины. Пальцы загибал. «Но всё это не перекрывает невозможность завести детей. Ну никак не перекрывает», – повторил он, назидательно подняв свой указательный корявый палец. «Да ну как это вообще? Это ж разве семья?» – вопрошал с аханьем, запихивая шмотки в чемодан. В мой чемодан. Заверил меня, что сожалеет. Приложил руку к груди и стоял так несколько секунд, проникновенно глядя мне в глаза. Убеждал, что если бы не этот изъян, то остался бы со мной, потому что я «вполне ничего», он неспроста меня выбрал. Он бы кабы на ком не женился. Сделал несколько комплиментов по поводу моих способностей в кулинарии и ловкости в ведении хозяйства. Сокрушался. Качал головой. Затем выволок чемодан с вещами и укатил.
В тот вечер я старательно обдирала обои. Обрывала куски обойных полотен в комнате, на кухне, в прихожей. Жесткой стороной губки тёрла по остаткам обойного клея и налипшим кусочкам бумаги. Время летело незаметно, было уже за полночь, но я не могла остановиться. Отдирала плинтусы, пользуясь отверткой, как рычагом. Выкорёживала короба межкомнатных дверей, не обращая внимания на поднимающуюся строительную пыль и шум. Соседи стучали по батарее. Демонтировала линолеум. Кромсала строительным ножом на полоски, затем сворачивала в аккуратные рулончики и складывала в мусорные мешки. В прихожей скопилось уже около пятнадцати таких мешков. Я уминала их, прыгая и пружиня, с размаху присаживаясь и подскакивая. Двигала мебель. Рывком сдернула занавески вместе с карнизом. Хотелось чего-то нового, и как можно скорее. Совсем другую квартиру с совсем другим дизайном и обстановкой. Кардинально другими. Изменить что-то в жизни. Под утро я закончила и с удивлением осмотрела свои красные руки с поломанными ногтями, ссадинами и царапинами. Всё было готово для ремонта. Я за несколько раз выволокла мусор. Сходила на работу и вечером придирчиво выбирала строительные материалы и ремонтную бригаду. Читала отзывы. Сравнивала по разным критериям. Так прошел еще один вечер. На следующий день я сделала заказ на стройматериалы, связалась с ремонтниками и договорилась о встрече. Ремонт занял больше времени, чем мы обговаривали изначально, но в конце концов мои ожидания оправдались, вышло миленько. Дороговато, но миленько. И кардинально по-новому, как я и планировала.
