Текст книги "Дом сильного (СИ)"

Автор книги: Элииса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

 

   Искры от огня взлетали до небес, пламя жарко лизало дубовые колья, черный дым стелился по земле змеей. Звенел металл, ленивые голоса доносились с утеса. Осажденные уже не кричали. Может молились своим богам, может ушли ведомыми только им тропами.

   – Видишь, Девен, я говорил тебе. Крепость возьмем до рассвета. Как у младенца игрушку отобрать, честное слово.

   – Чем ты и занимаешься, да? – тот окинул взглядом кучку вояк, потянувшихся грабить уцелевшие хижины. – В строй! Или на закате свешу вас с этих же стен!

   – Я думал, будет интересней, – добродушно продолжил первый.

   – Тогда может не стоило превращать все в карательный поход? Не кажется, что можно было обойтись и без этого?

   Неподалеку в лохмотьях, грязи и саже выла над чьим-то телом старуха. Она попыталась было вскочить, броситься к ним, но загоревшаяся старая балка рухнула ей прямо на плечи.

   – Не могу назвать это теплым приемом.

   – Угомонись, Бала, ты и так перевернул тут все с ног на голову. Крепость твоя, но победителей не любят. Я бы на твоем месте еще долго остерегался шальной стрелы или ножа в умелых руках. Носи кольчугу под рубахой и не смотри на меня так. Ты мой повелитель, но это не мешает тебе быть ослом, мой царь.

   – Я до сих пор не понимаю, почему не вздернул тебя на дыбу, – светлые волосы государя слиплись от пота и крови; от уха до бороды протянулся длинный порез. Казалось, тот ни слышал ни чужих криков, ни отвратительного скрипа почти поддавшихся ворот.

   «Потому что без меня ты не поиграл бы в царька и пяти лет, олух.»

   – Может потому, что я твой друг и военачальник?

   – Скорее всего, – Бала с низким грубоватым смехом хлопнул его по плечу; Девен поморщился – старая рана все еще неслабо болела. – Приятно выбраться из душных залов, я все же воин.

   Девен громко закашлялся, благо можно было все списать на едкий дым, который нещадно жег глаза и горло. Воин? Да воевал он разве что с пухленькими служанками да с жареными кабанами, если уж на то пошло. Удачи в походах приписывают повелителям, да вот только не его это заслуга. Кричать, что крепость возьмут до рассвета – не значит воевать, а закатывать пиры до глубокой ночи – совсем не значит править. Только вот друзей не выбирают головой, а царей не выбирают и вовсе.

   Девен своего повелителя знал слишком давно. Пожалуй, еще тогда, как оба они, не зная имен, титулов, званий встревали в передряги на грязных улочках Дора, а по всему дворцу искали незадачливого царского сынка. Еще говорили, что он де «дурно влияет на особу царской крови». Какая чушь. На принца вообще никому не удавалось повлиять – что хорошо, что плохо, второго такого упрямца во всем царстве было не сыскать.

   С полной уверенностью, что все его деяния благи и мудры, он проматывал казну, трепал служанок за щечки и грезил походами, победами, не замечал ни чужого голода, ни цены, которую за все это платили прочие. Посмел бы кто поставить волю царя под сомнение. С той же широкой улыбкой, с какой Бала закатывал пиры, с той же он и отправлял на дерево с петлей на шее. Он царь, он благо, ему можно все, пока народ ему верит. А народ верил, вскормленный сказками, что только он и защитит их. Лучше глупец, считающий себя добряком, на троне, чем никого больше.

   Так считали простолюдины, так считали ближайшие советники. Девена это беспокоило, порой раздражало. С последствиями сталкивались он и его люди. Не Бала. Не друг, который похоже, как в детстве, махал деревянным мечом, мечтая о драконах, а вместо того нечаянно калечил соседского пса.

   Упрямец.

   – Не кисни, как девица на выданье, – Бала вальяжно прошелся мимо старого обгоревшего колодца; зачерпнул немного воды, жадно выпил и вытер рот и бороду тыльной стороной ладони. – Скоро закончится. Твои люди отдохнут, можно будет сесть и подумать. Я ведь понимаю...

   – Неужто? – Девен огрызнулся. – Это ведь только твой второй поход, скажешь нет?

   Бала расхохотался и скинул ведро обратно в колодец. Темная вода без всплеска сомкнулась над ним.

   – Второй, и что с того? Удача мне улыбнулась тогда, улыбнется и теперь. Гунд в тот раз брать мы не стали, ну так сегодня завершим начатое.

   А ворота все стонали, будто загнанный на утесе зверь.

   Да, год назад царь уже бывал недалеко от этих стен, крепости на старом утесе, к которой безопасный путь знали разве что орлы да кучка переметнувшихся, как всегда водится. Девен с отрядом тогда был у западной границы, когда с гонцом получил приказ, что он и его люди должны выдвигаться немедленно. К чему? С конунгом проблем никогда не было, они тихо жили в горах, в своих свисающих со скал резных дворцах, сколоченных из крепких досок. Горцев остерегались, порой лишний раз не доверяли им, когда встречали в других землях. Те не жаловали чужеземцев, но при том сами не спускались в низины и не встревали в чужие ссоры. Если кто хочет – тот явится сам. И по его почтению и сердцу будет ему ответ.

   Но почтения в тот раз крепость не дождалась. Не дождалась она и теперь, даже приняв чужую ярость и войну, как свою собственную. «Ты же хотел, чтоб у Дора был выход к перевалам через Седые горы?» – говорил Бала. – «Ну так вот он. Скоро будет наш. Твой царь все продумал.» Царь хотел мира и славы, только боги бросили на игральную доску чужое горе и страх кинжала из-за угла.

   Ворота в последний раз жалобно скрипнули и затихли. Путь был свободен.

   – Добро пожаловать в новый дом, мой друг, – государь вскинул голову и пошел первым. – Скоро даже ты привыкнешь к моим новым землям, сколько бы ни выл своими пророчествами, как сумасшедшая вдова. Разговоришься видно со здешней. Проследи кстати, чтоб она у твоих молодцов не сразу по рукам пошла, мы же не варвары.

   С губ было готово сорваться очередное злобное «Неужто?», но Девен смолчал. Сейчас не место и не время объяснять царю, что не он без повода вломился в чужой дом, и что его люди без приказа и пальцем не тронут побежденного. В них он уверен. Но смогут ли всего тридцать его лучших воинов удержать порядок в притихшей и оскалившейся крепости? Защитить их даже не от людей Балы, а от них самих, ту же хозяйку...

   Они стояли напротив большого, казавшегося слитым с горой дворца. Резная кровля на крыше казалась крылом чудн?го зверя, окна – пустыми глазницами множества глаз. Тяжелые дубовые двери в два человеческих роста были обиты железом.

   – Пусть появится хозяйка крепости! – крикнул Бала, а жители опустили головы. – Пусть выйдет и признает меня своим господином!

   – Не много ли ты требуешь от перепуганной вдовы? – негромко пробормотал Девен. – К чему этот балаган, крепость уже твоя. Она всего лишь женщина. А ты сейчас страшнее медведя, вылезшего из спячки, извини уж.

   – Дьявол она, а не бедная вдова, – перебил царь, но говорить стал потише. – Дьявол. И ухо с ней надо держать востро. Здешние еще порадуются, что освободил их от бабской власти, и что теперь это мой дом.

   Дубовые двери с глухим скрипом отворились. Воин поднял голову и понял – не его это дом, не царя, и будет ли когда – неизвестно. А в голове назойливо крутились слова стариков. «Никто не войдет в дом сильного и не расхитит вещей его, если прежде не свяжет сильного и не подчинит его.»

   По слухам, Гудрун из Гунда, вдова конунга, была тверда, как сталь, и бесстрастна, как лед. Только из глубоких глазниц настороженно тлел огонь почти орлиного взгляда. Длинные темные кудри сплетены в тяжелые косы и перевиты светло-серыми нитями. На рукавах, на шее, на платье тихонько звенели тонкие медные и серебряные цепочки. Ее нельзя было назвать юной – но она все еще была молода, нельзя было назвать прекрасной – но взгляд надолго задерживался на бледной коже, тонких запястьях, горящих из-под густых ресниц глазах, царственно прямой шее.

   Она спокойно смотрела на догорающие дома, своих людей, опустивших головы, на чужих, которых здесь никто не ждал и которых она не в силах была сейчас выгнать вон.

   – Здравствуй, красавица, зря тебя твой муж от других глаз прятал.

   Хозяйка Гунда медленно повернула голову к царю, взглянула на того с тихой злобой. С плотно сжатых бледных губ не слетело ни слова.

   – Ну же, победителей иначе встречают... – царю было плевать на взгляды и мысли; он все еще говорил шутливо, но в голосе начинал сквозить металл.

   – Госпожа Гудрун, – Девен поспешно подошел ближе и зачем-то поклонился; Гудрун обернулась к нему и еле заметно кивнула. – Я военачальник царя Балы. Ваша крепость переходит в его подчинение, но вам никто не причинит вреда, не бойтесь...

   Тонкие губы слегка скривились. Голос хозяйки оказался неожиданно низким и обволакивал слух и мысли.

   – Тебе кажется, что я боюсь, воин? Я в своем доме, среди своих людей. Вы лишь гости, пусть и незваные.

   Она убрала выбившийся из косы мелкий локон. Тихонько звякнули звенья цепочек.

   – Гостей мы не гоним, но получают они то, что мы им дадим и не больше.

   – Госпожа, – царь был спокоен, предельно спокоен. – Госпожа, ты устала и напугана. Не мы твои гости, а ты теперь наша. Потому что вреда тебе не причинят, если будешь тиха и послушна. Теперь это мой дом, не обессудь.

   – Дом там, где сердце, а у тебя, царь, давно нет одного и скоро не станет второго.

   Гудрун сощурила глаза. Не мудрено, от дыма и пепла они болели даже у воинов, но хозяйка от того еще больше стала походить на хищную птицу.

   – Говори, что хочешь, женщина. Только тебе и твоим людям ведь не стоит напоминать, почему ими целый год управляла слабосильная вдова?

   С лица хозяйки сбежала маска, в прищуренных глазах полыхнуло злое пламя.

   – Осторожнее, царь... Не любят боги тех, кто вспоминает убитых ими на их же земле.

   В народе пробежали шепотки. Девен встревоженно посмотрел на друга. Не к чему начинать новую ссору, почему он вечно не знает, когда стоит остановиться? «Мы же не варвары.» Да, куда как проще перед народом припомнить, что вдова она по его милости. Не дело тыкать палкой загнанную змею, а умеющую выжидать и подавно.

   Девен смотрел на Гудрун и понимал, что не царьку с равнин, хоть и победителю, учить ее. Она молчит, к чему ей рисковать своими и идти напролом. Одна она держала Гунд этот год, не отправив даже конунга-мужа в последний путь, потому что не в честном бою того убили. Он не был с ней добр по слухам, но был ее кровью и мыслями, хоть и не было нежности между ними.

   Тогда ей оставалась крепость и люди, быть может дети – Девен ничего не слышал о них. А теперь снесенные ворота, пепелище, чужаки на пороге и взгляды тех, кого она не смогла защитить, как ни старалась. А она все стоит и ждет, ждет, будто не все для нее потеряно.

   Глупец ты, Бала, глупец, старый друг, не принесет тебе эта победа ни славы, ни покоя, ведь можешь ты до сих пор повернуть коня и уйти.

   – Наслышан я, что горцы не учат своих женщин почтительности, – царь отвел взгляд от хозяйки и начал деловито осматривать своего коня. – Девен, прикажи своим людям увести вдову обратно.

   Девен неловко махнул рукой и пара воинов подошла к Гудрун. Та усмехнулась.

   – Неужто царь считает, что я не найду дороги в собственном доме? Или же, что смогу сбежать с этого утеса? -сухие губы снова скривились. – Надеюсь, твои люди смогут по крайней мере оценить вид из верхних окон.

   Снова звякнули цепочки, мелькнули тяжелые черные косы, легкий стук башмаков по каменным плитам.

   – Если бы это была не женщина, я бы не удивился, когда б из этих окон она твоих молодцов вышвырнула, – пробормотал Бала. – Вздорная баба, хуже кухарки, наслышан о ней... А я ведь еще хотел по-хорошему – не воюю я с женщинами.

   – Оставь ее лучше. Дай просто дожить с тем, что осталось. Обложи Гунд данью – и едем домой, пользы Дору будет в разы больше, сам знаешь.

   – Оставить ее здесь в живых и без присмотра – поднимет восстание; устроить несчастный случай – горцы нас в постелях прирежут.

   Девен смотрел на царя, а сам понимал, что единственное, что сейчас его волнует – это немного теплой воды и охапка сена.

   Не победы, не цари и не крепости, и даже не молодые вдовы.

   – И что ты предлагаешь? Я говорил, можем уйти и...

   – Я возьму ее в жены. На время останусь здесь. И ей придется смириться, если дорожит своими людьми.

   Воин обернулся. В его глазах читалось недоверие.

   – Бала, сейчас не время для твоих странных...

   – Я твой царь, – веско перебил тот. – И это мою волю ты должен слушать, если верен мне. Она станет моей женой. И крепость будет моей даже перед богами. И она согласится, если не хочет потерять остатки того, что имеет. А ты приглядишь за ней, раз ее судьба тебя так беспокоит. Держи только ухо востро – если погибнешь, то лишь из-за своей глупости.

   ***

   Девен молчал, молчали горы и время теперь тянулось, как старый мед. Царь сказал свое слово, царь решил окончательно, не ему теперь перечить, образумить он уже пытался. Не простому военачальнику советовать своему господину, а Бала, казалось, не видел сейчас перед собой друга. Против воли взять к себе ненавидящую тебя женщину – и кому это еще смертный приговор, тебе или ей, боги разве что ведают.

   Гудрун отказала раз, второй, третий. Когда коротко, когда бесстрастно, когда с хриплым смехом и жгучей злобой в глазах. Да и к чему ей уступать мулу с равнин. Будь Гудрун моложе, будь наивной, выросшей на старых сказках проходимцев – она бы уступила или выискала для себя яд или кинжал, а ущелья умеют хоронить чужие тайны. Но Гудрун не верила смутным небылицам, не нужно ей это, ведь она сама была ею. Только сказка ее была мрачна, сильна и слушать себя заставляла все время, пока последнее слово до капли не выпьешь.

   И Бала пил – захлебывался, пил, ненавидел, уже не скрывая, что будь его воля – сжег бы тут даже остатки.

   – Оставь, – говорил Девен, поднося изменившемуся другу кувшин чуть прокисшего вина. – Оставь ее, посмотри на себя, сам говорил, что не воюешь ты с женщинами.

   Бала выплескивал остатки вина в жаровню, смеялся, сжимал рукояти резного кресла, а воин отводил глаза в сторону. Проще видеть упрямца, который довольно носит маску добряка. Она подходит, так подходит и сидит, как влитая, не дай боги спадет только.

   А она все спадала и спадала, текла слой за слоем, как воск тает возле огня.

   А потом царь пошел к беднякам и старейшинам. С народом тот говорить умел. Редко кому есть дело до справедливости, совести, самому бы выжить, к чему в игры сильных лезть. Гудрун ждала. Говорила, что не одна, что явится брат с войском, что боги услышат.

   Только вот от брата ни весточки, от богов и подавно, как бы ни рвались эти скалы к небу.

   На третий день осени царь взял в жены вдову убитого конунга; ее приданным была покорность, его – защита, которую он обещал людям.

   Оба лгали. Оба молча глядели на дно кубков.

   «Следи за ней, у меня и без нее забот много, берегись только.»

   Бала пересказывал на свой лад старые сказки о том, что женщины горцев – ведьмы, превращаются на закате в птиц, а потом когтями раздирают души и выклевывают сердца. Потом смеялся и уходил, а Девен глядя на еще больше осунувшуюся бледную хозяйку почти верил в это.

   Глубоки и бездонны расселины в этих горах и далеко их вершины стремятся ввысь. Летит в сумерках над ними песня, да пойми только о чем поется, такого наречия Девен и не слышал ни в жизни. А голос у хозяйки низкий, гортанный, хриплый, точно клекот слетал с губ.

   Гудрун обернулась и воин скованно поклонился. Была королевой раньше, ей и осталась, как бы ни впали глаза на бледном лице.

   – Госпожа, я не хотел тебе мешать.

   – Оставь, – Гудрун махнула рукой и вновь повернулась к окну. – Я же знаю, что велено следить. Твой царь говорит, что не досуг самому. Но он боится, я знаю. Оттого и злоба в нем через край клокочет.

   «Твой царь» – не «муж», не «господин». Гудрун это знает, все знают, кроме царя.

   – Ты веришь в то, что я ведьма? – хозяйка была тиха и спокойна, тонкие пальцы скользили по резному узору на ставнях.

   – Нет, госпожа.

   – Я тоже, – тяжелые косы и расшитые шали заботливо скрывали синяки и царапины на шее, плечах, хрупких запястьях. – Но знаешь, так бы хотелось.

   Тусклый луч заходящего солнца скользнул по ее щеке и запутался в темных волосах.

   – Но я честна, – тихо продолжала хозяйка, будто говорила сама с собой, не с воином. – Не перед ним, перед людьми. Я отозвала брата и его войско. Взамен тот обещал не искать с ним ссоры. Не им платить за мои ошибки и тем более за его.

   Послышалась возня, тихий топот. Девен обернулся. Из-под лестницы на него смотрела пара больших испуганных глаз. Темные косы, такие же как у хозяйки, были спутаны и растрепаны. Гудрун замерла и побледнела. Повернулась к воину, но смолчала.

   Девочка тихонько шагнула назад, в темноту. Потом и вовсе скрылась за поворотом ступеней.

   – Я могу попросить тебя молчать, воин, но ты вправе не услышать меня, – проронила Гудрун неживым голосом.

   – Ты правильно поступила, госпожа, что не сказала царю о дочери. Я думал, что знаю его. Но теперь даже мне не понять, что думает он и что сделает в следующую минуту.

   Голос Девена был сухим и хриплым. Если бы не Бала, если б не его спесь, то еще долгие годы люди с равнин рассказывали бы про хозяйку-ведьму и ее чернокудрую дочь, живущих там, куда не всякая птица осмелится залетать.

   Но нет в этих горах ведьмы, и почти уже нет и хозяйки.

   – О чем была твоя песня?

   Гудрун отвернулась.

   – О песнях не рассказывают, воин, их поют и верят им. Может и твое счастье, что не понял ее.

   ***

   Через несколько дней был пир. Девен не потрудился узнать, что за повод, но похоже царю и повод был без надобности. Не свои погреба и кладовые подчищать, к чему мелочиться. Бала лениво доедал ножку ягненка. Гудрун почти ни к чему не притронулась, лишь настороженно порой оглядывалась по сторонам, точно старалась прочесть мысли каждого. Кто-то отводил взгляд, кто-то смотрел также пристально и бездумно. Девен знал причину. Не новость, что от хозяйки многие отвернулись. Спокойной жизни вряд ли дождешься, если поддерживаешь опальную госпожу.

   – Ну же, улыбнись хоть раз, радости немного смотреть на кислые лица, порадуй меня, – царь был еще трезв, но отчего-то в приподнятом настроении.

   Девен лишний раз не хотел знать причину. Не раз и не два приходил он к старому другу. Пытался, просил, толку только ни на грош. Царь остался. Не особо мудрый, вспыльчивый, но какой уж есть, бывает и хуже, не так ли? От друга осталась только тонкая тень, которая и без того таяла с каждым днем.

   – Ты меня слышала?

   – Я слышала тебя, царь, – Гудрун даже головы не повернула.

   Бала помрачнел. Девен мысленно возвел глаза к небу. Если тот не проглотит свою нелепую обиду, а вновь упрется, как бык, то прощай тихий вечер. Жизни Гудрун ничто не грозит, нет. Только вот легко казнить какого-нибудь служку за любую оплошность. Но царь не спешил. Он молча водил пальцем по тонкому краю кубка, улыбаясь тихому звуку.

   – Ну так что же, ты до сих пор отказываешься признать, что я здесь хозяин? Хотя пробыл я здесь уже несколько лун.

   – Ты только гость здесь, царь. Незваный, надолго оставшийся. Но не больше.

   – Ты еще забыла, что я твой муж, дорогуша, – Бала огрызнулся, на лице проступили багровые пятна, но через мгновение он вновь был спокоен.

   Гудрун молчала. Не надо быть мудрецом, чтоб догадаться, что именно это бесило его больше всего. Но сейчас он молчал, смотрел на кубок и криво улыбался. Блики от огня плясали на вычищенной меди.

   – Зовешь меня гостем, Гудрун...

   Та еле заметно вздрогнула. Он почти никогда не звал ее по имени, хоть этому она была благодарна судьбе. Слушать собственное имя из ненавистных уст было тяжко и мерзко.

   – Все думаешь, если не примешь, не поверишь – то все для тебя станет, как прежде... Одинокая постель, венец на челе, люди, покорные тебе, дочь, которая стала бы твоей наследницей...

   Рука хозяйки дрогнула. Уголок губ дернулся вниз, багровое пятно расползалось по вышитой скатерти, а кубок с пустым звуком покатился по полу. Девен невольно потянулся к рукояти меча и сжал на ней дрожащие пальцы. Взгляда хозяйки он не забудет еще долго, пусть и смотрела она через зал, полный людей и копоти от сальных свечей. Если бы все сплетни и сказки оказались правдой, если б правда она была ведьмой, гарпией с горных ущелий, если бы кинулась сейчас к нему в бессильной ярости – он бы не помешал ей и не остановил бы ее. Хоть и нет его вины, боги свидетели, что он молчал.

   – Как ты?..

   – Не смотри так на Девена, дорогая, расслабься, – с усмешкой перебил ее Бала. – Не думала же ты, что я приставлю только его следить за тобой. Он верен, но наивен и жалостлив, твои люди оказались куда более сговорчивыми и понятливыми. Подумать только, сколь многое в этом мире можно купить и продать, если сговориться в цене...

   Гудрун дрожащими пальцами медленно перебирала бахрому на скатерти, стараясь сдержаться. Вновь и вновь, как и каждую минуту за последние месяцы. Ради них она боролась, они же и оставили ее, как оставляют тонущую ладью во время бури.

   – Ее здесь уже нет и придумать ты ничего не успеешь, – продолжал царь, наливая себе остатки вина из кувшина. – Ее отвезут в Дор и там она и будет оставаться, пока ты не образумишься. Пойми уже, она не займет твое место. И только наши сыновья будут наследовать и моя кровь. А твое время – твоих колдунов, крикливых птах, вздорных старух – все это уйдет, поверь, будто и не было никогда. Пройдет, как нелепый сон и это будет мудро.

   – Скорее умру и предам все, что мне дорого, чем дам тебе сына, царь, никогда, запомни.

   – До чего вы, женщины, падки на громкие слова! – Бала расхохотался; Девен начал невольно пробираться ближе к столу, все также нервно сжимая рукоять, пойми зачем – его царь, его воля. – В смерти вам нет радости, нет избавления, вы же до жути боитесь ее. Не надо, дорогая, у меня как раз есть для тебя подходящий подарок.

   Он махнул рукой, двери зала распахнулись. Вошел взлохмаченный и напуганный слуга, совсем еще мальчик. В руках он нес большую корзину с крышкой. Спотыкаясь и отводя глаза, он подошел к столу и поставил ее перед Гудрун.

   – Открой ее, открой же. Ох, да не скромничай, тебе понравится, я уверен...

   Царь резко сорвал крышку с корзины, подвинул ее ближе к хозяйке. Гудрун сдавленно вскрикнула и вжалась в резное кресло.

   – Любуйся, хорош подарок, правда? Тебе под стать!

   В соломе на дне в засохшей крови лежала отрубленная голова. Глаза закрыть никто не потрудился, и они точно в душу смотрели, уже подернутые посмертной мутью. А Гудрун все не могла отвести взгляда, хотя губы уже начинали дрожать. Девен потянулся было к крышке. Надо бы закрыть, спрятать, какая разница кем он был, другом или врагом, она не заслужила видеть это. Но царь ударил кулаком по столу.

   – Оставь, пусть смотрит! Пусть любуется на своего братца.

   – Ты поклялся, поклялся перед богами, – хрипло выдавила она.

   – Боги поймут. И ты поймешь. Должна понять, что твоего ничего уже нет здесь. Ни людей, ни родной крови. Прими это и встреть меня сегодня, как покорная супруга.

   Царь встал. Гудрун не шевельнулась. По ее щеке текла одинокая слеза. Она неловко гладила спекшиеся от крови волосы, сильно закусив губу.

   Сердце воина колотилось, в ушах шумело. Но он лишь стоял, отводя взгляд. У порога Бала обернулся.

   – И да, Девен. Ты глупец и почти предатель. Помни об этом, потому что уверяю – я не забуду.

   Почти предатель. Почти. И как жаль, что «почти» не считается.

   Гудрун все продолжала беззвучно плакать.

   ***

   Ночь сменяет день, как милосердный лекарь, утешает, усыпляет, шепчет на ухо небылицы. Сумерки и тьма накрыли горы, как большим крылом укрыли от печалей. Но Девену не спалось. Да и какой сон, если все давно полетело к чертям, пойми еще, по чьей вине. Отрекся от царя, которому присягал, не защитил невинного, хотя сердце желало этого. Да и не долг ли это его? И кто теперь он – дважды предатель, безмолвный свидетель.

   Холодный воздух мягко шевелил волосы, заставлял дышать все чаще и глубже. Все как прежде. Точно все прошлые ночи слились в одну, лишь не слышно песни из соседней башни, той самой – жуткой, низкой и протяжной. Хозяйка ведь так и не сказала о чем пела, пусть хоть это останется с ней.

   Тьма совсем заволокла небо, тучи скрыли луну и только редкие точки факелов можно было различить далеко внизу. Стало душно.

   «Гроза», – подумалось Девену. – «Самое то для такой ночки...»

   Он глубоко вздохнул. Еще раз. И еще. В ночном воздухе навязчиво ощущался запах гари, жженого волоса, будто он вновь вернулся на несколько месяцев назад.

   Он закашлялся. Наспех набросил на плечи плащ, прицепил меч к поясу. Мало беды от одного коптящего факела, но проверить стоит, а сон все равно не идет. Поворот, еще один, и к чему здесь столько витых лестниц. Он раньше прочих ушел тогда с пира. Быть может кто оставил свечу, опрокинул ее, но отчего тогда повсюду копоть, а глаза нестерпимо болели и в верхних башнях?

   Девен распахнул тяжелые двери. В горле запершило и он сильно закашлялся.

   После него никто не ушел с пира. Все сидели, как и пару часов назад, только вот глаза их были закрыты – кто-то склонился над столом, кто-то над ручкой резного кресла. Остатки скатертей медленно тлели, крохотные язычки пламени то тут, то там уже лизали балки, перекидывались на потолок, шипели, трещали, шептали.

   Прислонившись к углу стола, стояла Гудрун. Что-то напевала, тихонько смеялась. Ее косы были опалены на концах. Она подняла голову и широко улыбнулась. Слишком широко.

   – Воин, ты явился! Я уж думала, будить тебя или оставить со всеми, – она обвела взглядом спящих, опрокинула коптящую свечу на стол, маленькие огоньки продолжали расползаться.

   – Ведь почему бы и не оставить тебя вместе с ними, – она склонила голову на бок и продолжала смотреть на отсветы пламени. – Ты не враг мне, верно. Но и не друг. Ты никто, молчал, значит молча все дозволял. А моя дочь...

   – Я молчал!

   Гудрун горько усмехнулась. Злоба и смех на мгновение покинули ее глаза.

   – Да, ты молчал. Все время молчал, а потому предал ты всех троих – и своего царя, и свою совесть, и мою надежду, пусть и невысказанную.

   Хозяйка вновь рассмеялась, но голос сорвался и она хрипло закашлялась.

   – Уходи, воин. Глупец ты. Здесь сегодня будут умирать живые – те, кто жил, ненавидел, предавал, кричал. Здесь живая кровь разольется, не твоя, не нужна она мне теперь, не нужна!

   Она резко выпрямилась. В два больших шага оказалась рядом с Девеном и, вцепившись трясущимися руками в его рукав, подтащила его к одному из спящих. Гудрун схватила его волосы на затылке, резко дернула и подняла его голову от стола. Глаза до сих пор были закрыты.

   – Чего как проще было подмешать всем сонного корня, да побольше. Гостям, твоему царю... Не со зла, нет. Они бы проспали день – а я получила бы день и ночь тишины и покоя, быть может весточку послала, кому угодно, чтоб хоть помнили меня, чтоб не сгинула в людской памяти. А теперь что же... Пусть полыхнет все. Пусть горит, тебе понравится, ведь с огнем вы пришли, его я и возвращаю. Смотри, как полыхают нижние башни! Они давно горят, и дойдет все до верха, до самых вершин. Видишь его? Посмотри на это лицо. Он был другом конунга, моим другом. Наливал нам обоим вина в день, когда я стала его женой – а теперь он здесь, с твоим царем и еще осмелился приходить ко мне с советом. А теперь на нее! Смотри же, смотри на ту, что отняла мою дочь, что нашептала о ней за ларчик с серебром. Продала и как за дешево продала! Ради них всех я терпела и ради дочери. Но ее мне уже не увидеть, а от них какой теперь толк? Разве я не хозяйка в доме своем? Разве не должен добрый хозяин прежде вынести сор и сжечь его, чтобы тот не мешался и не смущал его взора и мыслей? Скажи мне!..

   Она уже не смеялась, не хрипела, а кричала. И слезы текли по ее лицу, смешиваясь с гарью и копотью, прокладывали серые дорожки по впавшим щекам. Он пытался схватить ее за запястья, угомонить, но она только вырывалась, рыдала и просила ответа – знала ли сама на что?

   Дубовая дверь вновь заскрипела. По краям пламя уже начинало лизать ее. Девен обернулся и отступил назад. Гудрун охнула и на мгновение притихла. Высвободила руки, облизнула потрескавшиеся губы.

   Бала, еле держась на ногах, медленно шел к ним и тяжело дышал. Тогда он ушел первым, а потому сон не сковал его полностью. Он пытался что-то сказать, но язык не слушался его и с губ срывалось только мычание. Девен попытался оттащить хозяйку назад, но та сбросила его руку с плеча.

   – Ты! – крикнула она и быстро оказалась рядом с ним. – Опять явился! Снова, и снова, оставь меня уже, оставь!

   В ее руках мелькнул нож и через секунду она с омерзением откинула в огонь отрезанное ухо. Царь взвыл. Руки его не слушались, как бы он ни пытался зажать рану. Кровь толчками текла по лицу, шее. Запахло железом.

   Гудрун склонила голову на бок.

   – Боров, – сказала она, лениво и безразлично, как прежде. – Даже сталь о тебя марать жалко.

   Снова блеснуло лезвие. Быстро и резко. Воин поднял голову. Горло царя смеялось широкой алой улыбкой, хрипело и захлебывалось. Кровь медленно растекалась по каменному полу.

   Девен смутно помнил, что было потом.

   Как тонкие, но сильные руки, липкие от крови, вытолкнули его в боковую дверцу, узкий коридор с лестницей до самого низа, где еще не чувствовалось жара.

   Как щелкнул за ним замок, как он кричал и просил одуматься. Как смеялась в ответ Гудрун и говорила бежать, что не нужен он здесь. Как он спотыкался, спешил, как горько скрипели старые бревна и балки.

   Как уже снаружи он бросил последний взгляд на охваченный пламенем дворец, походивший на жуткого зверя. Как ему показалось, что напоследок мелькнуло среди пламени пятнышко белого платья.

   Как не выдержали опоры и с грохотом обрушилась наконец горящая кровля.

   И только потом пошел дождь.

   Долгий и тихий.

   Он шел до позднего утра и потом еще немного. А воин так и сидел под ним, не чувствуя уже ни холода, ни ожогов от пожара. Кто-то из сердобольных старичков потом нашел его на пепелище – может и правда, может и нет, вряд ли выжившим было тогда дело до уцелевшего воина, да еще и приближенного царя.

   После о Девене не было слышно ни в Доре, ни в других землях. Кто-то изредка говорил, что вроде он, а может кто-то похожий, а может и не было никого – выискал в Доре какую-то девчонку-сироту, которую держали под стражей.

   Но мало ли в Доре сирот.