Текст книги "Первая любовь Балададаша"

Автор книги: Эльчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Эльчин
Первая любовь Балададаша

Эльчин

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ БАЛАДАДАША

Перевод на русский – А. Орлова

На Апшероне, прямо на берегу моря, стояло селение. Над этим селением сияло солнце и так палило, так жгло, что все попрятались по домам.

Разумеется, кроме одноэтажных и двухэтажных домов, а также дворов, огороженных деревянным частоколом или каменным забором, кроме почерневших гроздьев винограда, красных плодов граната, инжирных, тутовых деревьев, кроме палящего солнца, было еще море, и теперь мелкие волны его мягко накатывались на прибрежный песок.

В селе и в самом деле вроде никого не было, кроме Балададаша; Балададаш сидел под тутовым деревом у обочины межколхозного шоссе и как будто внимания не обращал на страшную полуденную жару; небольшая тень от дерева когда еще передвинулась с того места, где он сидел, но Балададаш не пересаживался, так и дремал на солнцепеке, так и сидел в своей трикотажной полосатой рубашке, в мятых парусиновых штанах и в сандалиях на босу ногу. Еще обязательно надо сказать, что на голове у него красовалась огромная кепка, и время от времени капли пота, выкатываясь из-под этой кепки, ползли вниз по худому лицу Балададаша.

Проехала, погромыхивая, грузовая машина с полными пивными бочками, и Балададаш открыл глаза, покрасневшие от бессонной ночи, проведенной в борьбе с комарами, посмотрел вслед машине, потом, прищурившись, глянул на солнце, на убежавшую от него тень тутового дерева, но и тут не двинулся с места. Зевнул только.

Из-за каменного забора показалась голова мальчика. Увидев Балададаша, мальчик исчез, но в ту же минуту открылась маленькая калитка в голубых дворовых воротах, и мальчик направился к Балададашу; в одной руке у него был бутерброд, в другой – деревяшка, он подошел к Балададашу, остановился, откусил от бутерброда и протянул деревяшку.

– Обстругай мне палку, да!..

Балададаш промолчал. Мальчик откусил еще кусок и произнес невнятно:

– Ну, обстругай, да!..

Снова ни звука в ответ. Продолжая жевать, мальчик опять попросил:

– Ладно, да...

Балададаш, прищурившись, поглядел на мальчика, будто видел его впервые, и сказал:

– Отстань от меня.

Мальчик наконец прожевал кусок и заговорил быстро:

– Когда Ахмедагу забирали в армию, ты разве не сказал, что будешь вместо него палки для лапты строгать?

Балададаш промолчал.

– Вчера от Ахмедаги пришло письмо, – продолжал мальчик, – спрашивает: "А Балададаш строгает тебе палочки?" И еще пишет: "Передай от меня пламенный привет Балададашу". Клянусь! Пламенный привет!

Опять Балададаш ничего не ответил. Он сунул руку в карман, достал пачку "Авроры", вытащил сигарету и заложил ее за ухо, пачку снова сунул в карман и уже теперь полез другой рукой в другой карман, достал оттуда складной нож, раскрыл, проверил на ногте остроту лезвия и сказал:

– Давай сюда.

Мальчик поспешно протянул ему деревяшку. Балададаш взял ее, оглядел со всех сторон и начал строгать.

Снова открылась калитка ворот напротив, вышла женщина и позвала мальчика, стоявшего рядом с Балададашем:

– Аганаджаф, ай, Аганаджаф!

Аганаджаф обернулся к матери:

– Чего?

– Пойди посиди с детьми, я иду на базар.

Аганаджаф посмотрел на мать, потом на Балададаша и, сунув в рот последний кусок бутерброда, сказал:

– Как кончишь, позови, я приду возьму, да?

Балададаш продолжал работу, как будто и не слышал ничего.

Аганаджаф побежал во двор. Женщина, проходя мимо Балададаша, замедлила шаги.

– Как дела, Балададаш, как мама?

– Хорошо, – ответил Балададаш, не поднимая головы.

– Когда тебе в армию?

– Осенью.

– Дай бог. Ахмедага там на курсы поступил.

Балададаш поднял голову и посмотрел на женщину.

– И я поступлю.

– Дай бог.

Женщина пошла дальше, а Балададаш занялся деревяшкой и вдруг закричал ей вслед:

– Передайте Ахмедаге мой привет, пламенный. Напишите, "желает тебе Балададаш здоровья"!

Женщина, улыбаясь, покачала головой.

– Спасибо, напишем, большое спасибо, – сказала она и исчезла за углом.

И снова было палящее солнце над безлюдным селением, и был еще Балададаш, сидящий под тутовым деревом и сосредоточенно строгавший деревяшку.

И еще было море, не так уж далеко оно сливалось с небом.

Небо чистое-чистое, море спокойное, тихое, поэтому и казалось, будто не было никогда в мире ни дождя, ни бури, ни урагана, ни вообще ничего такого.

Сначала послышался звук мотора, потом показался грузовик, проехал мимо Балададаша и затормозил шагах в двадцати.

В кузове машины было полно матрасов, одеял, деревянные табуретки, большой платяной шкаф, стол, в общем, было ясно, что кто-то переезжает.

Водитель выключил мотор, спрыгнул на землю, огляделся по сторонам и сказал:

– Да, это здесь.

Полная женщина с трудом вылезла из кабины и долго смотрела на море.

– Дай бог Мураду здоровья, – промолвила она. – В чудном месте снял он дачу.

Водитель достал из кармана ключ, отомкнул висящий на воротах большой замок и заглянул во двор. Инжирные, айвовые и гранатовые деревья затеняли маленький уютный дворик. Позади одноэтажного дома был виноградник, а рядом с ним деревянный навес, и сейчас в тени этого навеса распевало пять-шесть скворцов.

Полная женщина некоторое время стояла в дверях.

– Севиль, милая, а ведь здесь чудесно! – Женщина оглянулась и немного растерянно посмотрела на шофера. Шофер поискал вокруг глазами и сказал:

– Ничего не понимаю...

Между тем женщина обошла машину.

– Севиль! Где ты, Севиль?

– Сева-ханум! – крикнул шофер, поднялся на цыпочки и заглянул в кузов.

Балададаш, давно уже усердно стругавший деревяшку под тутовым деревом, поднял голову, глянул в сторону грузовика и снова склонился над своей работой.

Полная женщина, задыхаясь, подбежала к шоферу.

– А вдруг ребенок выпал из машины по дороге, а?

Шофер заметался, заглянул в кузов, а женщина уже кричала с надрывом:

– Севиль! Севиль!

Вдруг раздался девичий голосок:

– Что, мамочка?

Полная женщина выпучила глаза на водителя. Тот пожал плечами и на этот раз, нагнувшись, заглянул под машину.

Женщина снова крикнула:

– Севиль!

И тут с шумом распахнулась дверца большого платяного шкафа в кузове машины, и показалась стройненькая улыбающаяся девушка в белом платье, совсем незагорелая, с каштановыми волосами.

Полная женщина прижала руки к груди.

– Все твои шуточки... Сердце чуть не разорвалось, – сказала она и улыбнулась. А шофер будто только сейчас понял, что стоит под палящим солнцем, достал из кармана большой платок и вытер пот с лица.

Севиль, словно пинг-понговый шарик, перелетела через борт машины, и не сводивший с нее глаз Балададаш сразу почувствовал, что его бросило в жар. Он поднялся с места и теперь уже пересел в тень.

Севиль заглянула во двор и захлопала в ладоши:

– Ой! Какая красота! Просто прелесть!..

Полная женщина еще раз оглядела уютный дворик, где им предстояло провести лето, и еще раз улыбнулась – она была рада и за себя и за дочку.

– Ладно, давай разберем вещи, надо устраиваться.

Водитель опустил борт машины и принялся перетаскивать вещи в дом. Севиль и ее мать переносили сумки, всякую мелочь. Иногда полная женщина сердито посматривала на Балададаша, сидевшего как ни в чем не бывало под тутовым деревом. Мол, не видишь, люди приехали, вместо того чтобы помочь, отдыхаешь в тени.

Балададаш чувствовал на себе недовольные взгляды полной женщины и шофера, который работал в прилипшей к телу белой рубашке, но Балададаш был Балададашем, он никому, даже отцу своему, не позволял собой распоряжаться, предпочитая делать то, что считал нужным.

Полная женщина запыхалась, хотя ей, наверно, не так уж и вредна была эта физическая нагрузка. А Севилъ, щебеча как птичка, подбегала, хватала книжку или маленький узелок, относила в дом и снова возвращалась, Наконец шофер начал двигать в кузове старый платяной шкаф. Тут полная женщина не выдержала и сказала Балададашу:

– Эй, парень, помоги немного, не видишь, мы из сел выбиваемся?

Балададаш поднял голову, посмотрел на полную женщину и спросил:

– Это вы мне?

– Да... А кому же?

Балададаш смерил ее взглядом и произнес:

– Привезли бы с собой еще и носильщика.

Полная женщина открыла рот, шофер гневно обернулся к Балададашу, хотел что-то сказать, но в это время стоявшая в дверях Севиль прыснула, глядя на Балададаша, и шофер промолчал.

Балададаш внимательно посмотрел на Севиль из-под огромного козырька своей огромной кепки, потом, опустив на землю деревяшку, встал, сложил ножик и, отряхивая сзади парусиновые штаны, медленно направился к машине.

Севиль с веселым недоумением посмотрела на кепку, украшавшую голову Балададаша в такую жару, на сигарету за ухом и снова прыснула.

Балададаш искоса глянул на девушку и, не обращал больше на нее внимания, встал спиной к машине и поднял руки.

Водитель сначала колебался, потому что шкаф был очень большой, а парень на вид не очень сильный, но уверенность Балададаша передалась и ему, и он, кряхтя, взгромоздил шкаф Балададашу на спину.

Поддерживая шкаф руками, Балададаш устоял, однако в глазах у него потемнело, а в голове пронеслась мысль, что, если он сейчас же не выскочит из-под это груза, не видать ему ни армии, ни курсов, куда поступил Ахмедага.

Шкаф съехал со спины Балададаша и с грохотом ударился об асфальтовый тротуар.

Увидев, что Балададаш цел и невредим, Севиль громко расхохоталась, и ее смех будто пробудил ото сна полную женщину:

– Вахсей-ей!..

Балададаш посмотрел сначала на опрокинувшийся щкаф, на расколовшуюся дверцу, потом на Севиль и промолвил:

– Ничего, починим.

– Что починим, – тихо сказала мать Севиль, – что починим? Ты только посмотри, что ты натворил!

Севиль снова расхохоталась.

Шофер остолбенело глядел сверху на Балададаша, губы его беззвучно шевелились.

А Балададаш отвел глаза от шкафа, снова посмотрел Севиль и вдруг понял, что эта девушка, которую он впервые увидел всего полчаса назад, очень родной и близкий ему человек; это чувство пронзило его всего, и ему вдруг показалось, что он в море, что его обнимают ласковые морские волны, а найти второго такого человека, который, как Балададаш, чувствовал, ощущал, любил бы море, было довольно трудно. Так началась первая любовь Балададаша, и первый день этой любви завершился историей со шкафом; Балададаш сначала отряхнул сзади свои парусиновые брюки, потом как ни в чем не бывало повернулся и удалился так медленно и беспечно, как умел ходить один только Балададаш.

В этот час, кроме рыб, в море плавал только Балададаш; рыб не было видно, а голова Балададаша чернела на поверхности воды, пропадала, появлялась; Балададаш плыл так бесшумно, что спокойствие моря оставалось спокойствием и безмолвие – безмолвием.

Балададаш перевернулся на спину и увидел голубое небо, вернее, голубые глаза белолицей девушки с каштановыми волосами. Звали ее Севиль.

Эта насмешливая девушка сидела сейчас под большим инжировым деревом в своем новом дворе, но она больше не смеялась. Пропустив пальцы обеих рук сквозь каштановые волосы на затылке, она устремила свои огромные глаза в небо; она смотрела в небо и читала стихи:

Как прощались, страстно клялись

В верности любви...

Вместе тайн приобщались,

Пели соловьи...

Взял гитару на прощанье

И из струн исторг

Все признанья, обещанья,

Всей души восторг.,.

Да тоска заполонила,

Порвалась струна...

Не звала б да не манила

Дальняя страна!

Вспоминай же, ради бога,

Вспоминай меня,

Как седой туман из лога

Встанет до плетня...

Потом она раскинула руки, потянулась и только тогда увидела Балададаша, который влез на забор. Она сначала немного смутилась, а потом спросила:

– Ты тоже любишь стихи?

– А почему бы и нет?

– Много знаешь наизусть?

Балададаш кивнул.

– Да ну? – Севиль вскочила с места. Она будто не поверила ему. – Почитай хоть что-нибудь.

– А что, здесь школа, что ли?..

Конечно, Балададаш знал кое-какие стихи, но Балададаш знал и то, что ни одно из этих стихотворений недостойно Севиль, ну то есть это не те стихи, которые можно прочитать ей сейчас, в эту минуту. Балададаш знал также, что с девушкой, которая просто так, глядя в чистое небо, читает стихи, надо разговаривать тонко, ласково и очень умно, но все дело в том, что он, Балададаш, тонко и ласково и еще к тому же очень умно разговаривать не умел.

В сущности, Балададаш осознал это только сейчас, только сейчас понял, что он, закончивший школу в свои восемнадцать лет, известный мастер по строганию палочек для лапты, не способен разговаривать с девушкой тонко и ласково, вкрапливая в беседу очень умные слова. Да, конечно, Балададаш чувствовал, что девушка, находившаяся всего в десяти метрах от забора, на котором он сидит, на самом деле очень далека от его мира, но в самой глубине своей души Балададаш чувствовал также и о, что в один из дней на берегу моря, звездной летней ночью, к тому же прохладной ночью, это расстояние может сильно сократиться и даже вовсе исчезнуть, и эта красивая девушка может приласкать его, как это делают теплые морские волны, и поцеловать в губы.

И Балададаш явственно ощутил на губах этот поцелуй, вздрогнул и посмотрел на девушку виновато.

Понятно, что Севиль ничего не знала о мыслях Балададаша, она была совершенно не в курсе того, что несколько секунд назад целовала его худое, смуглое лицо. Севиль рассматривала огромную кепку на голове Балададаша, и Балададаш понял, как это плохо, что он сейчас не прочитал ей стихов.

На террасе мать Севиль готовила зеленую фасоль. Повернувшись к плите, чтобы зажечь газ, она увидела на заборе Балададаша.

– Эй, ты что там делаешь? – крикнула она. –Ты зачем туда забрался?!

Балададаш спрыгнул вниз, отряхнул свои парусит вые брюки и, загребая носками сандалий песок, побре по улице между заборами.

Мать Севиль залила фасоль сырыми яйцами и, сильно уменьшив огонь, стала натирать на терке чеснок. Внезапно со скрипом открылись деревянные ворота, Балададаш, пыхтя, внес два полных ведра воды и поставил посредине двора.

Мать Севиль удивленно смотрела на Балададаша, Балададаш тоже смотрел на нее некоторое время, а потом сказал:

– Шолларская. Вот принес вам. Пользуйтесь.

– Иди, детка, иди, – сказала полная женщина. – Никто ничего у тебя не просит, иди, пожалуйста, по своим делам...

Балададаш, у которого из-под огромной теплой кепки катились по лицу струйки пота, повернулся и хотел было уйти со двора вместе с ведрами.

Его остановил голос матери Севиль:

– Это правда шолларская вода?

Балададаш замедлил шаги и, повернув голову, сказал:

– Клянусь кепкой, шолларская, не верите?

Мать Севиль будто не расслышала:

– Что?

Балададаш поставил ведра на землю, хлопнул рукой по огромному козырьку.

– Э-э, клянусь кепкой, шолларская вода, зачем не веришь?

Вдруг Севиль выглянула из комнаты во двор.

– Как, как? – спросила она. – Клянусь кепкой?.. – И залилась, захохотала.

Балададаш не понял, над чем Севиль смеется сейчас; вообще-то ему нравилось, как она смеялась. Но при чем тут кепка? Нет, не мог он на нее сердиться.

– Ну хорошо, раз принес, давай сюда, но больше не утруждай себя, пожалуйста, – сказала полная женщина.

Балададаш втащил ведра на веранду и вылил воду в большой жестяной бак. В это время у ворот остановился красный "Москвич", просигналил. Мать Севиль засуетилась.

– Мурад приехал! Сева, Мурад приехал!

Севиль выскочила из комнаты. Мать, забыв про Балададаша, тоже спустилась во двор, вытирая мокрые руки полотенцем.

Мурад оказался высоким человеком лет тридцати с красивым приветливым лицом. Когда он вылез из машины и пошел по двору, излучая спокойную силу и уверенность, все вокруг как бы изменилось. Непонятно почему.

– Ну, что? – спросил Мурад. – Как вы тут разместились?

– Отлично, – сказала Севиль и повисла у Мурада на руке; если бы матери не было рядом, она бы повисла у него на шее.

И мать Севиль это почувствовала и промолвила растерянно:

– Очень хорошо здесь... Просто чудесно...

Мурад огляделся по сторонам и, было заметно, остался доволен всем окружающим.

– В городе такая жара, – сообщил он, – дышать невозможно.

Севиль заглянула ему в глаза.

– Ты не устал? – сказала она, сказала так, что мать снова как будто растерялась; девушка откровенно вешалась Мураду на шею.

В этот момент никто и не думал, есть на свете человек по имени Балададаш или нет, но, когда этот всеми забытый Балададаш с пустыми ведрами в руках хотел пройти мимо, Мурад спросил:

– А это кто такой?

Севиль посмотрела на Балададаша – у него из-под кепки стекали по лицу струйки пота – и рассмеялась.

– Он принес нам два ведра шолларской воды, – объяснила мать Севиль.

А Севиль все смеялась. Балададаш остановился и посмотрел на Севиль. Балададашу было все равно, что рядом с этой девушкой стоит мужчина, лицо которого нисколько не портили черные усы, и у этого мужчины есть новенький красный "Москвич", и ему может не понравиться, что Балададаш уставился на его девушку; Балададашу просто хотелось смотреть в эти внезапно ставшие такими близкими голубые глаза, смотреть на эти каштановые волосы, белое лицо. И он смотрел.

Мурад вытащил из кармана металлический рубль и протянул Балададашу.

– Держи.

Балададаш отвел глаза от каштановых волос, голубых глаз, белого лица и посмотрел на этот рубль.

В другое время, конечно, Балададаш выругался бы или запустил этой монетой в небо, в общем, сделал бы что-нибудь такое... Но дело-то было в том, что в этот момент Балададаш совсем растерялся, потому что в эту минуту рядом с ним стояла красивая девушка, которая умела, глядя в чистое небо, читать прекрасные стихи, и теперь эта девушка смотрела на металлический рубль.

Мать Севиль сказала:

– Он просто так принес, знаешь, Мурад, бесплатно.

Мурад улыбнулся.

– Ничего, пусть пойдет выпьет пива, прохладится.

Балададаш молча вышел со двора с пустыми ведрами в руках.

Сзади послышался голос Мурада:

– Не мало?

А потом эта самая голубоглазая, белолицая, с каштановыми волосами девушка снова громко рассмеялась.

Было две луны: одна в небе, а другая в море, и та луна что была в море, плясала на мелких волнах. Балададаш сидел на берегу.

На всем берегу не было никого, кроме Балададаша, который давно уже глаз не отрывал от луны в море.

Наконец Балададаш поднялся на ноги, отряхнул свои парусиновые брюки и медленно мимо скал пошел от берега к селению.

Из дома Аганаджафа слышалась громкая музыка: Гадир Рустамов пел "Сона бюльбюль", и Балададаш под эту музыку влез на каменный забор, окружающий двор Севиль, и из темноты стал смотреть на освещенную веранду.

Севиль, ее мать и Мурад сидели за хантахтой на веранде и пили чай.

– Ради бога, веди машину осторожно, – говорила мать Севиль. – Мое сердце будет рядом с тобой. И телефона тут нет, чтобы ты позвонил, когда доберешься до города.

Мурад улыбнулся:

– Да я и так осторожно езжу. Не беспокойтесь.

– А ты оставайся здесь, – сказала Севиль.

– Неудобно... – после паузы ответил Мурад.

– Скорее бы сыграть вашу свадьбу, – вздохнула мать.

Балададаш спрыгнул с забора и безмолвно, отряхнув парусиновые брюки, удалился от двора Севиль.

Снова был полдень, и снова было очень жарко. Только на берегу и в море народу было много – суббота.

Балададаш только что вышел из воды, Длинные, чуть до колен, черные трусики облепили его худые бедра.

Аганаджаф подошел к нему, ковыряя песок оструганной палочкой.

– А мы получили сегодня письмо от Ахмедаги. Он тебе привет передает. Говорит, пусть приезжает ко мне в Амурскую область. Говорит, тут на курсы поступит хорошие. А оттуда, говорит, очень даже можно в военную академию попасть. А я сегодня же ответил ему, что Балададаш хорошо строгает мне палки. А мама написала, Балададаш шлет тебе пламенный привет.

– Тебе-то что, – вдруг заговорил Балададаш. – Тебе все равно!.. – Потом растянулся на песке и, прищурившись, поглядел на солнце.

Мальчик никак не ждал от Балададаша таких слов и осторожно отвел от него глаза. Потом, показывая на красный "Москвич", едущий к берегу, сказал:

– Управляющий едет.

– Кто? – спросил Балададаш.

– Управляющий, да, – ответил Аганаджаф.

– Кто это – управляющий?

– А вон, в том красном "Москвиче".

Балададаш приподнялся на локте.

– У нас новая соседка, – продолжал мальчик. – А это ее жених. Они на лето сюда приехали, а осенью уедут. Ее мать говорит, это управляющий, да. Знаешь, сколько весит ее мать? Сама она такая красивая, а мать, наверно, сто кило весит.

Балададаш, приподнявшись на локте, смотрел на Севиль и Мурада.

Каштановые волосы Севиль рассыпались по белым плечам. Голые ноги Севиль, ее босые ступни легко касались песка. Здоровый, мускулистый Мурад бросился в воду, увлекая за собой Севиль, и они поплыли прочь от берега в открытое море.

Балададаш был в море, и в море, кроме Балададаша и Севиль, никого не было. Севиль лежала в воде на руках Балададаша. Балададаш смотрел на белое лицо Севиль, на распластавшиеся по поверхности воды каштановые пряди, на улыбающиеся и шепчущие стихи губы.

Это продолжалось долго, а потом Севиль протянула руку, и погладила его лицо, и приложила ладонь к его губам. Балададаш целовал эту ладонь, соленую от морской воды, целовал и смотрел вдаль.

Темно-голубая линия горизонта была границей этого морского счастья.

Балададаш наклонился к лежащей у него на руках Севиль и начал целовать ее длинные каштановые пряди и море.

– Кизяк есть для сада, не хочешь?

Балададаш отвел глаза от моря и посмотрел на старика, сидящего в тележке, которую привез облезлый ишак.

– Кизяк, говорю, для сада не нужен?

Балададаш удивился, откуда вдруг возник этот старик, снова посмотрел на море, но там уже не было ни Севиль, ни ее каштановых волос. Он встал, отряхнул свои парусиновые брюки и, ничего не сказав старику, ждущему ответа, удалился в сторону селения от уже пустынного берега.

А тележка, скрипя колесами, продолжала путь по сумеречному берегу Ашперона.

Было уже совсем темно, когда Балададаш залез на каменный забор и увидел ярко освещенную веранду дома Севиль. Девушка сидела одна в соломенном кресле, в руках у нее была книга.

Внезапно Севиль отвела глаза от книги, пристально посмотрела в темноту, в ту сторону, где сидел на заборе Балададаш, и сказала:

– Ты опять залез на забор?

Сердце у Балададаша оборвалось и упало на землю – тогда прежде с Балададашем такого не случалось.

– Я же знаю, ты на заборе сидишь, – сказала Се-шь. – И вчера там сидел. Думаешь, не знаю? Вот скажу Мураду, знаешь, что он с тобой сделает?

Балададаш молчал. Только лягушки квакали – к дождю, наверно. И еще кузнечики стрекотали – громко, все селение. Из дома какая-то музыка слышалась – наверно, по телевизору кино показывали, и мать смотрела.

А Севиль снова заговорила:

– Не понимаю, чего ты хочешь? Разве я тебе пара? Ты только посмотри в зеркало на свою кепку... Ой, не могу... С нее на Луну можно летать. – И Севиль захохотала.

Из комнаты выглянула мать:

– С кем это ты разговариваешь?

– Ни с кем. Сама с собой. – Севиль снова рассмеялась. – Нельзя, что ли?..

Балададаш понял, что пора спуститься на землю и уходить отсюда, и больше никогда не забираться на этот забор. Балададаш хорошо понял это, но руки и ноги его словно отнялись, в том-то и дело, что они совсем перестали его слушаться...

Севиль больше не смеялась. Крикнула зло:

– Так и будешь там торчать? Хочешь, чтобы я из-за тебя сидела в комнате, в духоте?

Севиль встала, вошла в комнату и захлопнула за собой дверь.

Балададаш еще некоторое время слушал лягушек и кузнечиков, потом наконец слез с забора.

На этот раз он забыл отряхнуть сзади свои парусиновые штаны.

До селения было далеко, и Балададаш, засунув обе руки в карманы, шагал под палящим солнцем прямо по середине шоссе.

Сзади подъехал к нему красный "Москвич", остановился, и Мурад, выглянув из окошка, сказал:

– Садись, подвезу.

Балададаш посмотрел на красный "Москвич", потом на селение вдалеке, покопался в карманах, потом подошел к машине и сел рядом с Мурадом.

Красный "Москвич" продолжал путь.

Не отрывая взгляда от дороги, Мурад спросил:

– Учишься?

Балададаш уселся поудобнее, будто в том, что он ехал легковой машине, не было ничего особенного, и ответил:

– Уже не учусь. Кончил школу.

– И не работаешь?

– Осенью в армию уезжаю. Вернусь, потом начну работатъ.

– В армию? – усмехнулся Мурад. – Сам, что ли, туда хочешь?

– Да, сам. – Балададаш так посмотрел на Мурада, что тому стало бы не по себе, не гляди он в этот момент на дорогу.

Мурад сказал:

– Тебе хорошо, парень холостой, можешь ехать хоть на край света. Гулять каждый день с новой девушкой. – Потом протянул руку, открыл ящичек в машине достал маленькую коробочку.

В коробочке лежали золотые серьги.

Мурад продолжал:

– Мне бы твои заботы. Вот к свадьбе готовиться надо. Одних подарков сколько. А ведь еще... – Он не договорил, вытащил серьги, положил их в нагрудный кармашек рубашки и протянул Балададашу пустую коробочку. – Возьми на всякий случай, красивая коробочка. А то, когда преподносишь подарок в коробочке, думают, что ты хочешь похвастать, сколько денег потратил. Цена на коробке всегда указывается.

Балададаш молча взял коробочку, а потом произнес:

– Останови здесь, я выйду.

Красный "Москвич" остановился у въезда в селение, там, где начиналась песчаная тропка, ведущая к морю. Балададаш вышел из машины, сунул руку в карман, достал три двадцатикопеечные монеты и, бросив их по одной на сиденье, сказал:

– Это за то, что подвез. Большое спасибо. – Захлопнул дверцу и, отряхивая сзади свои парусиновые штаны, зашагал к морю.

Мурад что-то кричал ему вслед, но Балададаш не оглянулся.

Он шел и шел по песчаной тропке, а потом бросил коробочку на песок и так поддал ее ногой, что коробочка взвилась на седьмое небо. Куда она упала неизвестно.

На бегу срывая с себя кепку-аэродром, полосатую трикотажную рубашку, парусиновые брюки и сандалии Балададаш помчался к морю, и вот он уже лег на воду, раскинулся на мелких волнах и посмотрел на небо; небо было голубым и огромным, и в эту минуту это огромное небо, как и море, принадлежало ему одному.

Вот так и закончилась история с первой любовью Балададаша, и эту любовную историю он вспомнил только один раз – в поезде, который вез его в Амурскую область, вспомнил и ощутил на губах вкус мокрой каштановой пряди.