Текст книги "Параллель"
Автор книги: Эль Бруно
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Эль Бруно
Параллель
– Не то чтобы я не люблю их, – сказала я. – Просто не хочу проблем.
– То есть, тебе не нравятся девушки, потому что ты не хочешь проблем? – уточнила она почему-то насмешливо.
– Типа того. Гипотетически понравиться мне кто-нибудь может, просто я не хочу таких отношений. Одни проблемы. С мужчинами проще, они более прямолинейны.
Это была девушка я-всё-могу-лучше-всех. Она умела красиво курить и завивать волосы. Меняла парней, как перчатки.
Я постаралась сделать вид, что меня не волнует капюшон, который я ношу, чтобы было не видно, что я не мыла свои рыжие волосы два дня. Молчала. Женя относилась к типу людей в моём окружении, которые видят во мне… единорога.
Да. Единорога.
Единорог – это такое существо редкое и восхитительное, которое надо непременно общать изо всех сил, едва ты его встретишь. Мои попытки дышать пламенем, трусливо удирать в неизвестном направлении и шипеть игнорировались.
Я молчала, давая понять, что разговор мне не интересен, кофе я допила и домой хочу.
– Жара сегодня ужасная, – пожаловалась я бесцветно, посмотрев в окно.
Она немедленно выдала мне небольшую, красочную историю о том, как ехала в метро и вся вымокла от пота. И еще, как она ненавидит пот и дешевый парфюм.
“Мы звери, – подумала я. – Мы звери с отсутствием вкуса и денег, милая, мы не в фильме. Такова реальность. Хотя мерзкие запахи я тоже терпеть не могу”.
Вслух сказала другое:
– У меня ужасный запах.
– Я ничего не чувствую.
– У тебя проблемы с обонянием, – ответила я с усмешкой.
Надо как-то сказать, что я хочу домой, потому что… мне надоело.
“В мире невероятно много людей. В каждой черепной коробке живут уникальные мозги. Каждые мозги создают свой воображаемый мир. Мы – часть сознательной мультивселенной…”
– Сегодня я выяснила, что, оказывается, неплохо умею поставить человека на место…
“Молодец, – подумала я. – …Только в этой мультивселенной прямые не пересекаются. Я не могу окунуть кого бы то ни было в свой мир. Никто не может. Каждый из нас – спутник собственной пустой планеты, населенной призраками”.
– Ты сильная, – не солгала я под конец ее истории. – Очень. Не сказать, что твоя история меня удивила.
“А я слабая. Не могла бы ты от меня отстать? Когда ты убедишься в том, что я валенок, нам обеим будет неловко, – подумала я. – Но если прикасаться друг к другу, то можно приблизить миры. Я могу коснуться тебя так, что это откроет тебе дверь ко мне. Только для этого нельзя лгать поцелуями. Если ты улыбнешься, я захлопну перед тобой дверь. Такова тайна”.
Она, улыбаясь, говорила, что вовсе она не сильная, и смутить ее довольно просто.
Не то чтобы мне интересно.
“Когда ты вырастешь, всё поймешь”, – я посмотрела в окно и на секунду оцепенела. Вообще-то, девушка за окном была не так уж красива. Совсем не красива, если на то пошло. Коротышка без всякого намека на талию, слишком широкие плечи, лицо круглое, как у матрешки, нос аккуратной картофелиной. Глаза, пожалуй, красивые, но у какой девушки они не таковы? Вот и всё.
Она говорила с вороной.
Она сидела на узком, совершенно неудобном поручне у клумбы и говорила с серо-черной, лохматой вороной, которая, игнорируя собеседницу, пила из небольшой лужи. Попьет, посмотрит на девушку одним глазом, снова попьет. Что бы она ни говорила птице, я хотела бы это слышать. Это наверняка что-то удивительное. Не глупое и не бытовое, а удивительное – в ту секунду я была уверена на сто процентов.
Ее черные, лохматые, короткие волосы, как у галчонка, открывали несколько широкую, но красивую шею. Подперев руками подбородок, она замолчала и вздохнула.
Она поразительно гармонично смотрела в окружающем пространстве. Как ветер, например.
“А и ладно”.
Не люблю таких людей, потому что завидую им. Я из пространства выделяюсь, как дыра, на месте которой должны быть запахи, цвета и звуки. Ну и что?
Женя тоже из типа людей, которым я завидую – идеальных и замечательных. Она интересная, красивая, умная, успешная, талантливая. Она из тех, кто при высоком интеллекте способен быть красивым. Из тех, кто с красотой не родился, а работал над собой для этого. Из тех, кто танковыми гусеницами ломает стереотипы. Умница, одним словом. Я не иронизирую – дела так и обстоят.
“Ты еще здесь?” – постоянно хотелось спросить мне ее.
“Что ты тут делаешь, совершенное создание?”
– Знаешь, почему сейчас модно признавать свои недостатки? – спросила я, пока мы с ней шли к метро.
– Из-за каких-то сериалов и фильмов?
– Нет. Просто осознание своих недостатков и признание их вслух ставит тебя перед фактом, что ты ничего не будешь менять. И снимаешь с тебя ответственность. Я ненавижу ответственность.
“Просто уйди и не возвращайся”.
Она слушала меня спокойно. Она всегда пыталась меня переспорить. А меня не надо было пытаться переспорить, меня надо оставить и уйти. Я не несчастная, я просто валенок.
Что непонятного?
– Почему ты спросила, нравятся ли мне девушки? – вспомнила я.
– Просто так, – ответила она.
“Действительно”.
***
Я просыпаюсь рано. Когда над Москвой встает солнце, я уже варю кофе и вполне бодро что-нибудь читаю на кухне. Снова жарко. Солнце плавит воздух, и он дрожит, собираясь закипеть.
Примерно на четырнадцатой странице книги я поняла, что молоко закончилось, и за ним надо идти. Я надела шлепанцы. Одна моя знакомая сказала, что людей, которые ходят по улице в шлепанцах, нужно расстреливать, ее очень беспокоил тот факт, что бактерии с асфальта оседают на ногах и переносятся по всему городу. Я представила себе крохотных мультяшных бактерий, которые используют мои ноги, как их общественный транспорт, и почти испытала к ним симпатию.
С той знакомой мне не очень хотелось общаться. Видимо, я сочла, что с бактериями у меня больше общего.
На семнадцатой странице я подходила к магазину. Главный герой книги Чака Паланика неожиданно сообщил нечто такое, что я развернулась и пошла не в том направлении, каком следовало бы. Так бывает, когда ты неожиданно осознаешь, что в твоём существовании нет смысла, а в голове при этом некуда девать мозги.
Пахло жасмином. Я села на качели и замерла, склонившись над книгой. Меня не отпускало понимание того, что где-то точно происходит нечто восхитительное, и мне не обязательно в этом участвовать. Я могу, например, об этом читать.
Передо мной села ворона.
Я отложила в сторону книгу, неожиданно вспомнив о вчерашней девушке, и немедленно решила, что она мне только приснилась. Видимо, так было проще смириться с разочарованием. Я ведь так и не узнаю о словах, нашептанных птице. Глупо было спрашивать ворону, что именно она узнала. Во-первых, это может быть не та ворона, что мне нужна, а совсем другая, скажем, прилетевшая из Царицыно. Во-вторых, секреты просто так не выдают. Она сказала это вороне. Значит, слова предназначались для вороньего слуха, и баста.
Я демонстративно взяла книгу и собралась читать дальше.
Множество людей проходят мимо нас каждый день, даже если мы не выходим из дома. Эта мысль наполнена космическим смыслом, если разделить ее на слова. Множество миров. Проносится мимо. Каждый день. Оставаясь неузнанными. Непонятыми. Неуслышанными.
У меня возникает ассоциация с официантом, проплывающим мимо меня с подносом самых разнообразных сладостей, которых я никогда не пробовала.
Я питаюсь людьми, поэтому держусь от них подальше.
Каждый человек всегда представлялся мне планетой. Я съедаю эту планету, снимая оболочки от атмосферы до самого ядра, пока ничего не остается, и лечу дальше. Думаю, мы все способны вот так вот есть друг друга, я не особенная. Было бы желание, каждый может примерить на себя такой тип питания, хотя я бы не рекомендовала этого делать.
Ну вот, ушла в аллегории…
Я к тому, что моя способность познания человеческой души ограниченна. Я рано или поздно доедаю до пустоты и вынуждена идти дальше. Человек со мной общается, а я его не вижу, его нет. Он, словно одинокая космическая тень среди звезд. Безумно красивая, легкая и бессмысленная.
Почему-то я не могу вспомнить, когда нечто выдрало во мне способность не_есть людей. Если бы я не ела людей, я бы с ними общалась, это логично. Может, когда-то было время, в которое я могла привязываться? Почему у меня это не получается? Я никого не люблю, мне никто не нужен, словно во мне отсутствует какая-то важная деталь, вроде штекера.
И теперь людей я могу только есть.
Вот, почему, увидев девушку-которая-говорит-с-птицами, я надолго загрузилась. Дело не в том, что говорить с птицами необычно. Я видела людей, которые думали, что они – камни (были не так далеки от истины), и ничего. Ничего интересного совершенно.
Просто в ту секунду я была уверена, что птице сказали нечто очень-очень важное.
Я запомнила облик этой девушки именно потому, как четко она вписывалась в мир. Эти ершистые, черные волосы, как взлохмаченные кусты шиповника у дороги. Ее плечи – провода вверху и парапеты. Цвета – черный, серый и зеленый – асфальт, пыль дорог, зелень травы. Наверняка, ее глаза меняют цвет. Я совершенно в этом уверена.
“Да, что б ты провалилась”, – подумала я беззлобно, вздохнула и пошла уже в магазин. На прощание я притопнула ногой на ворону. Нечего тут сидеть и глазеть, пока люди читают.
Когда я вернулась домой, мне позвонила Женя. Я посмотрела на экран телефона, вспоминая времена, когда птицы разносили письма, написанные чернилами с помощью перьев. Чтобы написать это письмо, аристократу требовалось провести несколько лет с палачом, именуемым “учитель правописания”. Дурной почерк считался делом вопиюще неприличным. Над плохим почерком потешались.
В те времена я была бы уже казнена за зеленые глаза и темно-рыжие волосы. А еще за то, что живу одна и ни с кем не общаюсь. Типичная ведьма.
Звонок меня растревожил. Не люблю телефоны.
– Я не очень тебе надоела?
Она никогда мне не надоест, но я могу повторять это сотни раз, Женя не поверит. Никогда не поверит – теперь я точно знаю. Это заставило меня смириться с такими вопросами, как с ритуалом. И сколько бы раз она ни спросила, я отвечу:
– Нет.
И она тактично ничего не скажет по этому поводу.
– Просто я почти дошла домой и по дороге купила себе мороженое…
Ее слова и сам ее голос был со вкусом лета. Я слушала.
“Перестань мне звонить”.
– Обожаю лето, можно ходить в коротком платье… – говорила она.
– Они тебе идут.
Это правда, но я не умею делать комплименты, звучат дежурно и сухо. Может, потому, что я всегда констатирую факты.
– Да, я заметила, как на меня смотрят.
“Почему ты со мной разговариваешь?”
– Прости, что не писала вчера, – сказала я. Это мне тоже приходится говорить часто. “Ты из другого мира. Тебе не надо в мой. Ты там сойдешь с ума или умрешь”.
“Я не боюсь”, – слышу ее спокойный, решительный голос.
“Я решаю за тебя”.
– Ничего страшного, – она понимает меня и почти не сердится. Сердитость еще была утром, но она ушла.
– Хочешь, я приеду завтра? – спросила я.
– Ого. Почему бы и нет. Я, вроде бы, не занята.
“Я не хочу никуда ехать”.
Вам когда-нибудь доводилось ухаживать за чайной розой? Очень красивое растение, но очень нежное. У меня роза умерла. Женя и впрямь напоминает цветок. Из меня никудышный садовод. Не люблю ответственность за других людей. Я сама абсолютно инфантильное создание.
– У меня такое чувство, что завтра что-то изменится, – произнесла она задумчиво. – Ты знаешь, как пахнет гроза?
– Примерно…
Какая-то дрожь ознобом ощущалась в воздухе. Как лихорадка.
– Мне как раз нужно будет кое-что тебе показать. Это связано с горами, – сообщила Женя.
– Причем тут горы?
– Драконы любят горы, – с удовольствием сказала она.
– Драконы? – улыбнулась я.
– Угу. Самые настоящие…
Уже тогда я тоскливо предчувствовала, что завтра увижу ее в последний раз. Сердце распухло в груди, ему было тесно, оно сильно билось.
Эта девушка с ребенком в эпицентре конституции собственной личности. Ребенка нужно любить, защищать, наставлять, дарить ему нежность. Иначе они вырастут или умрут. Но я не собиралась любить ничьих внутренних детей. Может, еще несколько лет назад… Но не сейчас.
Ее внутренний ребенок умрет или вырастет. Лишь отчасти я буду тому виной. Очередной булыжник на ее кладбище забытых и ушедших. У каждого из нас есть такое кладбище.
“Почему ты держишься? Отпусти меня”.
“Я могу, – слышу ее серьезный голос. – Запросто. Уж поверь”.
Я верю.
***
С каждой встречей я откусывала от нее понемножку, хотя Женя больше похожа на абсент. Очень вкусно и оригинально в начале, а в конце тебе плохо от подступающей горечи и безумия. Послевкусие оставляют все, но такое – только она.
Перед тем, как сесть в метро, пришлось преодолеть силу притяжения квартиры. Точнее, одиночества, которое жило в квартире. Это так же трудно, как встать зимой ранним утром из-под теплого одеяла.
Потом я нацепила на глаза солнечные очки и надела наушники. Они большие, так что издалека я напоминаю рыжего долговязого радиста.
“Ну и что, что я еду к ней, словно на работу, потому что друзьям принято видеться регулярно? Это только мои проблемы. Я, как старый скотч, который ни к кому уже не может приклеиться, потому что его часто использовали. Зато в процессе я всё равно получу удовольствие, общаясь с ней и, возможно, смогу кому-то подарить радость”.
В вагоне метро я закрыла глаза. Шум невыносимо давил на голову, люди вокруг огромными жирными мухами пожирали пространство, мне чудился треск помех – густой до безумия.
“Не смотря ни на что, живи!”
Я сделала шаг в сторону, ломая грань привычной реальности. Медленно открыла глаза. Никого в вагоне не было. И сам вагон стоял. В грязно-серой мгле спертый воздух, в котором медленно тонула пыль. Вокруг царила царственная тишина.. Из стекла на меня смотрели кости моего черепа.
“Не смотря ни на что…”
Под ногами бесшумно ползали слепые змеи. Я дышала так тихо и размеренно, словно не дышала вовсе. Кости моего черепа продолжали космически-серьезно смотреть на меня из-за стекла. На них не было желтого налета. Напротив, неожиданно некрупный череп был совершенно белым, будто его всё это время выжигало солнце.
Я чувствовала себя невероятно спокойно, потому что только теперь ощущала, что нашла свое место в мире. Глубоко под землей, в замершем вагоне метро.
Смерть скалилась мне в лицо так, словно знала наш с ней общий секрет. Я печально улыбнулась и протянула руку к стеклу…
Мир разбился грохотом. Жизнь торжествующе ворвалась в восприятие. Сбивающий с ног людской поток понесся мимо меня к выходу – больше двух десятков живых и здоровых человеческих тел. Я ощутила себя крошечным ребенком, мимо которого величественно несется стадо мамонтов. Жизнь была грязной, грохотала колесами, орала в динамиках, свистела ветром сквозняка.
Она была прекрасна.
Мне тут не место. Тяжелое тело давило на плечи, мышцы облепляли кости скелета, быстро и словно бы торопливо, неряшливо работало сердце, как вечно занятая домохозяйка.
– Покажи мне свой мир, – говорила Женя.
Я молчала.
– Или я не могу туда войти?
Я смотрела на нее, на ее маски, на ее принципы, опыт, на ее интересную и не всегда счастливую, далеко нелегкую жизнь.
“Зачем ты рвешься в могилу? Живи. Пожалуйста, живи. Подле меня тебя ничего не ждет…”
– Ты сможешь, – мягко сказала я, отводя взгляд в сторону.
“Но я же вижу, что тебе это не нужно. А даже если будет нужно, я сбегу от тебя, как бежала от всех”.
Я смотрю на череп, череп смотрит на меня, ничего интересного, ничего удивительного, у каждого свой способ поздороваться с вечностью. Некоторым для этого приходится прыгать с парашютом.
Она встретила меня у метро, но я пришла, как обычно, раньше, и пришлось подождать. Мне не в тягость, иногда я люблю ожидание. Она улыбнулась мне, словно освещая ярким светом:
– Привет!
– Привет…
– Это так странно, что ты решила приехать. Надеюсь, это не потому, что ты чувствуешь себя обязанной?
Любой ответ неверен. Чувствую обязанной – плохо. Хочу ее увидеть – тоже плохо, потому что не правдоподобно. А врать нельзя.
– Мне нравится с тобой общаться, что бы ты ни думала.
Это правда, но это не та правда, которую ей хочется слышать. Женя не допытывается.
Она собиралась показать мне горы.
– Прошлым летом я ездила домой, в Петропавловск-Камчатский. Даже не ожидала, что так обрадуюсь городу. Он такой красивый стал за несколько лет, – говорила Женя.
Я слушала, что она говорит, вспоминая скудные знания об этом городе. Мне почему-то сразу представляется море, соленая рыба, снег и туристы, а еще естествоиспытатели восемнадцатого века. Например, Менделеев стоит на корме корабля, бороду ветер сносит набок, а сам он смотрит в небо и тревожно о чём-то думает.
О чём я точно не размышляла, так это о вулкане. Я никогда не интересовалась темой гор.
– Ты знаешь, что там какой-то геолог пропал?
“Там? Где именно?”
Я посмотрела на Женю вопросительно. Мы уже подошли к ее дому. Просторный и чистый подъезд встретил нас прохладой толстых бетонных стен, я с облегчением сняла очки, с помощью которых спасалась от кислотно-ярких лучей света.
– Ну, у вулкана, – пояснила она.
“Это ты всем интересуешься, читаешь новости и всегда в курсе, а я давно отстала от жизни”. Улыбнулась:
– Ничего об этом не знаю.
– Ты что, это очень загадочный случай, я как раз хотела тебе рассказать. Ты точно оценишь.
Я точно оценю, потому что в ее глазах я – коллекционер разных Всяких Историй. Это так. Я люблю мистику, потому что мне интересно находить там зерно рациональности, которое прорастает корнями логических выводов и вытесняет мистику со всех сторон. Как раз в этом для меня и заключается чудо.
– Какой-то геолог поехал зачем-то на этот вулкан. В одиночку. И там пропал. Поисковые группы его до сих пор ищут. Вроде бы, с Питерского университета профессор, а жизнь у него закрытая. Он интересовался снегом.
– Снегом?
– Странно, да?
– Каждому свое, – пожала плечами я. – А причем тут горы?
– Ну… речь именно о вулкане. Я, в общем, фото сделала, – она добавила очень серьезно: – Только с этим фото что-то не так. То есть, оно обычное, и там ничего нет. Может, я очень впечатлительная. Я даже почему-то показать его никому не могу.
Она включила ноутбук и показала мне на весь экран фото.
Впечатлить меня нелегко, и на сей раз я действительно была не впечатлена. Знаю, что если чему-то придать огромное значение, то можно нафантазировать себе чего угодно.
Не самое эффектное фото. Чтобы его сделать, Женя вышла из машины. Неширокое шоссе уходит вдаль, но выглядит коротким и каким-то расплывающимся. Невзрачные машины виднеются вдалеке, даже марок толком не разглядеть. Серо-зеленые в сумерках деревья без обработки в фотошопе выглядят потасканными и старыми. Остановка, сложенная из кирпичей нелепо выглядывает квадратной крышей, выкрашена в синий цвет, ассоциирующийся с милицией и девяностыми.
Обычное фото.
Было бы, если бы не вулкан, который разделил реальность надвое…
Вот первая часть реальности – маленькая, не больше трети фотографии внизу, где асфальт, машины и невзрачные деревья. А дальше дорога к горизонту резко чернеет и взлетает вверх серо-голубоватым чудищем. Туман проглотил место, где заканчивается шоссе и начинается вулкан. Машины выезжали на зрителя из прозрачного ничто, дымки небытия. Внизу вулкан хмур, сер, как бог Пан. Он медленно растет вверх, пока не касается конусом самого верхнего края фото, занимая большую часть его. Он проглатывает всё, всё затмевает собой. Пан смотрит на дорогу, на машину, на каждого водителя, на само время. Он словно говорит: “Я не могу говорить, и вы не видите моих глаз, но я слежу за вами”. И от него никуда не деться. Куда бы ни прятался взгляд, ты натыкаешься или на вулкан или на его тень. Он загородил небо, он съел луну и звезды, как тот самый Фенрир из жуткого скандинавского фольклора, а теперь сидит и беззвучно воет в пустое небо, придавив широким брюхом землю.
– Пожалуй, впечатляюще, – пробормотала я.
Отвела взгляд в сторону, чтобы сбросить ощущение. Немедленно родился вполне разумный вопрос:
– Ну и что?
– Но в этом фото что-то не так, – пробормотала она убеждающе и вместе с тем смущенно. – Мне кажется?
Если я скажу, что кажется, она поверит.
– Может быть, – согласилась я, пожимая плечами. – Я не художник, так что, вероятно, это игра цветов и ракурс удачно подобран. У тебя получилось прекрасное фото.
Она выглядела разочарованной.
– Я подумала, ты заметишь тут что-то эдакое… Никому фото не показывала, только тебе.
Женя посмотрела на меня своими большими, прозрачными, светлыми глазами. Она не специально, не играет. Она не подозревает, как легко мной манипулировать.
– Ну, хорошо, – сказала я очень серьезно. – Давай я посмотрю еще раз. Я привыкла просто смотреть и всё. Если ты считаешь, что тут что-то необычное, нужно же еще и чувствовать, верно?
Она ничего не ответила и только продолжила наблюдать за мной, когда я вновь уставилась на фото.
Ну… да. Ощущение, как будто над городом стоит воплощенный бог Пан, но никто этого не подозревает. И он сейчас всех сожрет. Потому что звезды и луну он уже с неба смел.
– А можно я фото себе на телефон перенесу? – спросила я.
– Конечно, – кивнула она. – А тебе зачем?
– Возможно, ты запечатлела что-то, что уже заметило наше подсознание, а сознание пока не догнало. Они в разных режимах скорости работают. Впечатление у нас подсознательное есть, но сознание в упор не видит причину. Если я внимательно рассмотрю фото, пойму. Может, ты случайно сняла убийство или в одной из машин сидит заложник с приставленным к нему пистолетом. Кто знает.
В общем-то, если смотреть на фото в сети, то это вулкан, как вулкан. У меня эмоций не вызывает. Шишка на теле планеты. Зимние пейзажи красивые, и над городом он эффектно поднимается, но всё-таки обычный вулкан, как ни крути.
Только на фото Жени он выглядел иначе. Словно для всех остальных фотографов он прячет свое лицо. Дымит иногда потихоньку, позирует, но без огонька, а для глянца. И только на увиденном мной фото вулкан живой, как старое божество. Старое, забытое всеми, мстительное, безумное божество, воющее в небо.
Я внимательно рассматривала фото, пытаясь привыкнуть к ощущению, но оно не проходило. Нечто похожее, но совсем другого оттенка я испытываю, когда вижу картину “Мальчик и смерть”. Сколько бы ни смотрела на картину, а ощущение то же и иногда сильнее. Не проходит. Так бывает, когда художнику случайно или специально удается запечатлеть…
Истину, наверное.
Другое слово будет неправдой.
Я поймала себя на том, что уже длительное время Женя спокойно за мной наблюдает.
Еще я поняла, что, кажется, нравлюсь ей.
Я осознала это в ту самую секунду, когда подняла на нее взгляд, а она улыбнулась и спросила с детской задоринкой, свойственной ей:
– Что?
“Нужно что-то сказать”.
– Давай что-нибудь посмотрим вместе?
Она тоже мне нравилась и не нравилась одновременно. Нравилась, потому что она привлекательна. Не нравилась, потому что она имела надо мной власть. Тон ее голоса, ее взгляд, малейшее шевеление настроения до полуоттенков – задевали меня, как неосторожные пальцы барда струны лютни. Я казалась себе крохотной марионеткой в ее руках.
Это ощущение почти исчезает, когда мы переписываемся. Оно слабо, когда мы говорим по телефону. Оно терпимо в первые пятнадцать минут общения вживую. После – меня затягивает в огромную черную дыру. Чтобы освободиться, достаточно уйти. Но уйти сложно. И не то, чтобы я схожу с ума. Без нее я прекрасно существую. Я не скучаю и не думаю о ней. Но пятнадцать минут рядом, и…
Она лепит из меня другого человека, а вокруг меня – иную реальность. В этом нет ничего плохого, но это совершенно точно не я. Она не специально, как маленькая волшебница, не осознающая своей силы. Я могу сколько угодно говорить ей, что она сильно на меня влияет, однако она только плечами пожмет:
– Даже если и так, то ты не показываешь этого. Ты слишком хорошо мне сопротивляешься.
И целует меня.
“Ты издеваешься? – думаю я, обнимая ее. – Нет, правда… Я же собиралась уходить”.
Во всём этом нет ничего плохого. Совершенно. За исключением одного – всё это не я. Это словно не мои губы, не моё тело, не моя жизнь. И меня точно не должно быть подле человека, вроде Жени. Я почти ощущаю это кожей подле нее. Она слишком живая. Она слишком втянута в окружающую реальность, она плавает в ней свободно и легко.
“Отпусти меня”, – думаю я, опуская голову.
“Пожалуйста… Ты нравишься мне очень-очень. Но меня нет, понимаешь? Меня больше нет”, – я обнимаю ее крепче, и она не чувствует в этом моего отчаяния. Слава богу.
“Бежать. Бежать… бежать, бежать, бежать”, – думала я, шагая в сторону метро.
Еще одна из причин крылась в том, что, получив меня, она этим не ограничится. До тех пор, пока ей интересно, она будет исследовать меня и жизнь подле меня в самых разнообразных проявлениях. Потом она поймет, что я валенок, и я уйду, превратившись всего лишь в пыль.
Потому что я и есть мыслящая, интеллектуальная пыль.
Она видит во мне кого-то необыкновенного, но я – ничто.
– Не хочу, чтобы ты уходила, – печально промолвила она, глядя на свои руки. – У меня странное предчувствие. И такое впечатление, что всё идет не так. Скажи, я точно тебя не обидела?
Как скальпелем по сердцу. “Прекрати, я не могу на тебя долго злиться”.
– Нет, конечно. Знаешь ведь, у меня бывают периоды, когда я хочу побыть одна.
Самый понимающий на свете человек.
Такими людьми не разбрасываются. Таких ценят. Такие достойны, чтобы их любили. А мне хотелось изо всех сил оттолкнуть ее от себя и закричать:
– Беги!
А потом разрыдаться и провалиться так, чтобы и тени не осталось в чьей-либо памяти.
“Ты не понимаешь. Я не интересный человек, я…”
Я подошла к ней и осторожно погладила по щеке. Ничего не могу с собой поделать – когда я касаюсь ее, просто не способна на жестокость или небрежность. Она сокровище, с ней нельзя быть грубой.
– Всё будет хорошо.
Больше мы с ней не виделись. Переписывались и созванивались. Последний звонок ее был полон холода, улыбка носила привкус картона. Я добилась своего. Вернее, утверждать так – очень самонадеянно с моей стороны. Ее жизнь богата и на людей и на события. Я – один из факторов в ее жизни, который побудил ее что-то менять.
Больной, полный простудного жара, вечер потом стекал по спине, бездонное летнее небо казалось пожухлой скатертью, асфальт еще горячий от полуденного солнца, Москва в хмельном угаре лета проносилась мимо меня, пока я быстро-быстро шла к метро.
