Текст книги "Тибетский бальзам (СИ)"

Автор книги: Drugogomira

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

– Извините, Юрий Сергеевич, – уставший голос на том конце трубки зазвучал обеспокоенно, – но у массажистки уже закончен рабочий день, половина одиннадцатого. Если это никак не может подождать до завтра, я ее, разумеется, вызову, но скорее всего, придется поднять с постели. Ксении получше?

– Нет, с постели не надо. До завтра ждет. Всего доброго.

Нет, черт возьми! Не ждет это до завтра! Завтра будет поздно!

«Пожалуй, это слишком…»

Стоя за дверью люкса приемной дочери Федотова, Юра боролся сам с собой. Чувство долга и инстинкт самосохранения схватились не на жизнь, а на смерть. Врач в нём кричал, что спину необходимо срочно растереть, иначе дело кончится плохо, душа вопила, что он сумасшедший, мазохист, каких поискать, а сердце просто гулко отстукивало в висках, заглушая вопли и разума, и нутра.

Он с ней с ума сойдет.

Уже начал.

.

.

Он слишком много нервных клеток потерял за жалкие несколько часов, невосполнимый запас! В ливень, в грозу, страшный шторм искать ее в тёмном, насквозь промокшем лесу, будучи уже сам насквозь в прямом и переносном смысле, цепенеть от сковывающего внутренности необъяснимого страха, не чувствовать холода, воды в кедах, пронизывающего ветра; потеряться во времени, вновь и вновь воспроизводить в памяти тот момент, когда последний раз видел её сворачивающей на тропу… Умирать от неизвестности. Ощущать, как сердце бьется где-то в районе горла. Молиться. Проклинать Федотова, себя и тот день, когда он согласился здесь работать.

Найти. Понять, что до сердечного приступа она его все же доведет раньше, чем он успеет покинуть эту страну, и он попадет не в резидентуру в Штатах, а в кардиологическое отделение местной больнички – пациентом. У Ксении на это еще чуть больше недели есть – такими темпами она точно справится. Может и хорошо: последнее время мысли о неизбежности отъезда приносят с собой лишь ноющую боль и ничего более.

Нести её, повредившую лодыжку на скользких камнях, на руках до самого отеля, чувствовать биение сердца через три слоя ткани, вдыхать опьяняющий сознание запах её волос, согреваться, холодной кожей ощущать горячее дыхание в районе сонной артерии, под самым ухом, в самом чувствительном, отзывчивом месте. Бог знает, о чем думать, – вовсе не о ноге. В мельчайших деталях вспоминать, что они творили в клубе полгода назад, – тогда совершенно чужие друг другу, незнакомые люди. Самому себе удивляться, как же все-таки удалось убедить ее, что он не помнит ровным счетом ни черта. Чувствовать, как от картинок из прошлого, от непрошеных фантазий бросает то в жар, то в холод, как внутри все сгорает в адском пламени. Отчаянно и абсолютно безуспешно глушить воспоминания, всплывающие из самых глубин. Вновь ощущать на губах температуру, мягкость и вкус её губ, кожей – прохладу и нежность ее пальцев, чувствовать дурманящий запах от шеи, видеть прямо перед глазами веер скрывающих взгляд густых ресниц. Гнать! Гнать всё это к чертям собачьим вон из своей головы!

Ступать по камням буквально на ощупь. Игнорировать ливень стеной – в спину, в лицо! Не видеть всполохи молний, не слышать раскаты грома где-то то высоко в поднебесье, то очень низко. Не ощущать, как одежда прилипла к телу, как волосы прилипли ко лбу, как за шиворот текут ручьи, как хлюпает в кедах. Чувствовать только её.

Чуть не прибить ее ревнивого жениха. За полчаса он готов был сделать это минимум трижды. Если бы можно было его просто прибить, чтобы решить все ее проблемы, он бы, наверное, давно уже совершил преступление. Но всё непросто.

Страшно переживать, что она все-таки свалится с простудой, и не хватало еще, чтобы с пневмонией. В пять минут организовать в ее номер имбирный чай, лимон, термос с морсом, малиновое варенье и даже джин – средство, многократно проверенное на собственной шкуре. Уповать на то, что иммунитет справится, и она не разболеется. Быть готовым, если понадобиться, на диванчике в этом номере ночевать, чтобы помочь на случай, если ночью всё же будет 40. Прекрасно понимать, что ночью сама она его не побеспокоит ни сообщением, ни тем более звонком. Метаться.

Смотреть, как покрываются румянцем ее щеки в секунду, когда она понимает, что ее маленькая ложь вскрылась. С ногой все в полном порядке – мучительных минут этой вынужденной близости могло бы и не быть, могло бы не быть пожара внутри, лишних, никому не нужных фантазий, этой пытки! Разодранного в клочья нутра тоже могло бы не быть, оцени она верно свое состояние. Нет, не до инфаркта она его доведет: в один прекрасный момент он просто вспыхнет и сгорит, как спичка. Был Юра, раз – и нет никакого Юры. Хороший был парень, помянем.

Уйти, хлопнув дверью на прощание.

Он не железный, вовсе нет.

Спустя время все же вернуться и сделать компресс, стараясь лишний раз не пересекаться взглядами, пытаясь замаскироваться, уйти на дно, ничем не выдать раздрая внутри. Не учуять запаха оставленного четырьмя часами ранее тибетского бальзама и понять, что его рекомендацией растереть спину и грудь пренебрегли. Захлебнуться от накатывающего негодования! Предложить вызвать массажиста, выйти в дверь.

А теперь…

Кто её будет растирать? Он!?

Представлять этот процесс его голова отказывалась. Он же не робот, обычный человек – с чувствами и слабостями! Ему и так за день трижды, а то и четырежды чуть сердце не разорвало. Касаться ее сейчас? Чувствовать тепло и нежность ее кожи? Эти ощущения и так на кончиках пальцев, кончики пальцев, оказывается, всё помнят… Но после всего, за день пережитого? Взывать к разуму? Считать до тысячи? Что!? Нет!

.

.

Да.

.

.

– Кхм… Ксения, – приоткрыв дверь, Юра встал на самом пороге, не решаясь войти в глубь номера. – Это опять я. Массажистка уже спит. Но если Вы думаете, что Вам удастся соскочить, то Вы глубоко заблуждаетесь. Верх снимайте, ложитесь на живот. Пойду пока вымою руки. Позовёте, как будете готовы.

***

«Что!?!? Неееееет….»

Вселенная не может так с ней поступить, это уже чересчур, это перебор, она отказывается, заявляет протест, объявляет бойкот! Ей и так на сегодня с лихвой хватило впечатлений! Она до сих пор не отошла от этой вынужденной близости, в её голове до сих пор туман, на плечах до сих пор его куртка и запах от неё витает вокруг, висит в воздухе. Она все еще мысленно утыкается носом ему в шею там, на этой тропе, и пытается успокоить беснующееся сердце, до сих пор прижимается к нему, согреваясь, несмотря на то, что на них льет как из ведра. До сих пор сгорает со стыда за поведение своего жениха и за свое вранье, до сих пор перед глазами стоит этот прищур.

Вынести сейчас его прикосновения? В тишине этого номера? Все чувствовать, умолять держать себя в руках, быть не в состоянии пошевелиться? Её же парализует, уже парализовало… Она не может, нет!

Ксения застыла в кровати, ощущая, как её начало колотить, словно от озноба. Пальцы вцепились в край одеяла, дыхание перехватило. Судорожно втянула носом воздух, впуская в легкие спасительную, жизненно необходимую дозу кислорода.

Без вариантов. Тут без вариантов, Ксюша…

Осознание, что никуда ей сейчас не деться, что она в ловушке, что все её аргументы разобьются о его суровое: «Поболеть решили?», что она будет выглядеть смешно и крайне подозрительно, убеждая его отказаться от идеи всего-навсего растереть спину, просачивалось в мозг и там оседало.

«Вот, Ксюша, ты и попала.

Не ты ли еще несколько часов назад сожалела о том, что растирать будет не он, а Ваня? Не ты ли фантазию включила? А теперь, когда до дела дошло, паникуешь так, словно…

Две минуты как-нибудь продержишься. Нанесет мазь и всё на этом.

Губу закатай!»

***

«Нанесу мазь и всё на этом. Обойдемся без массажа»

Всем весом опершись на массивную раковину, вцепившись в её край с такой силой, что побелели костяшки пальцев, Юра невидящим взглядом уставился на собственное отражение в зеркале. Всё плывет в каком-то густом, тягучем тумане. Зрачки расширились, почти полностью скрыв радужку. Такое с ним бывает в состоянии острого предвкушения: взгляд темнеет, дичает. Врач себя боится. И можно было бы всё свалить на тусклое освещение в ванной, но нет, себя он знает: ежу понятно, что эта реакция не к добру.

Стоит, всматривается в зеркало и уговаривает свое отражение держаться в границах разумного. Всё, что от него требуется – нанести разогревающий бальзам на кожу спины, поясницу, лопатки, предплечья, легко пройтись по шее, за ушами… Накрыть Ксению одеялом, приоткрыть окно, пуская в комнату свежий ночной воздух, и выйти за дверь. На все про всё – не больше трех минут. Будет смотреть в стену, на мистера белку, потолок изучать, пол, интерьер. Будет растирать с закрытыми глазами.

«Что хочешь, делай, но ты не сорвёшься!»

Всё, на что Юра надеется, что запах, ядреный запах мази будет удерживать его в этой реальности, сохранять сознание включенным. В голове вместо на здравую голову железно звучащих аргументов какая-то каша про этику, мораль, данное слово, про то, что он врач и его дело – лечить. Договор там у них с Львом какой-то, в памяти короткими вспышками всплывают обрывки их диалога. Федотов тогда к нему «свататься» пришел, убедил перед отъездом в Штаты семейным врачом месяцок поработать.

– Я надеюсь, ночевать в ее комнате мне не придется? Не хотелось бы.

– Если очень понадобится, переночуешь. Но только пальцем её тронь. Она мне хоть и приемная, но дороже родной. Найду и закопаю, даже не сомневайся. Усёк?

Нет, Федотова он не страшится. Себя – да.

В люксе тихо-тихо, так тихо, что становится еще страшнее, так тихо, что эти мысли в голове кажутся очень громкими. Сейчас как никогда он должен быть трезвым, а не пьяным ситуацией, но положение не спасает даже ледяная вода горстями в лицо.

«Ты не сорвешься…»

***

Трясущимися пальцами Ксения пытается справиться с верхней пуговицей своей шелковой пижамной рубашки. Тонкие, они не поддаются, не захватываются, выскальзывают, застревают в предназначенных для них дырочках. Раньше у нее с этой пижамой проблем не было никаких.

«Просто разотрет и уйдет…»

За девушкой, сидя столбиком на кокосовой скорлупе в своей клетке, с любопытством наблюдает сахарный поссум по кличке Мистер Дарси. Дверка всегда приоткрыта, чтобы зверек мог свободно выбираться на волю. Но сейчас ему и там хорошо. Словно чувствуя излишнее напряжение в воздухе, он юркнул внутрь, как только за врачом хлопнула дверь в ванную.

Стены кружатся, она поверить не может в то, что делает. Расстегивает пуговицы и проклинает себя за то, что не попросила его уйти, не нашлась, что возразить… Но кого она обманывает? Не смогла бы попросить, не пыталась найти аргументы, потому что, черт, хочет, чтобы он растер ей спину! Хочет вновь чувствовать прикосновение его ладоней, память о прошлом обжигает, и кожа в местах, где он касался ее полгода назад, начинает полыхать огнем.

Врач её не тронет – это ясно как день. У Юрия Сергеевича слишком высокие моральные принципы, по крайней мере, без пяти минут замужнюю девушку к измене подталкивать он уж точно не станет.

Но за себя она не ручается.

Ксении кажется, она что-то непоправимое совершит, даже почти в этом уверена. Кажется, в ней кончились все силы к сопротивлению, и она не сможет выдержать такое жестокое испытание на прочность собственной морали. Она не думает ни про Ваню, ни про отца, ни про отъезд, ни про свадьбу, до которой меньше двух недель. Всё это сейчас не имеет ни малейшего значения! От того, как перекручивает нутро, просто страшно. Он еще не вышел из ванной, а у нее уже кожа горит, всё везде горит, щеки горят, в голове пустота, под ногами нет опоры, а из легких выкачали кислород.

Прячется под одеяло, ложится на живот, запускает руки под подушку, изо всех сил сжимая ее пальцами; больно кусает губу, безуспешно пытаясь с собой совладать, привести себя в чувство.

Что будет через с ней минуту? Надолго ли её хватит? Хватит ли вообще хоть на сколько-нибудь?

Не знает.

В горле пересохло.

– Юрий Сергеевич, я готова.

***

Ксюша так и лежит, зажмурившись, вслушиваясь в приближающийся звук его шагов. Спустя несколько показавшихся вечностью мгновений чувствует вдруг, как под его весом просел матрас – Юра примостился где-то на самом краю, – как невесомо поднялся и был сдвинут в сторону поясницы край одеяла. Она должна была ощутить прохладу, но ощущает, словно ее бросили в пекло.

Пальцы аккуратно скользят за ухом, убирая гриву волос, оголяя шею, и вслед за ними Ксения невольно ведет головой. Прикосновение очень осторожно, практически эфемерно, такое нежное, будто он касается не состоящего из плоти и крови человека вовсе, а готового рассыпаться от порыва ветра одуванчика. Неосторожное движение – и нет его. Когда тебя касаются так, лишь на мгновение, но приходит ощущение, словно ты – какая-то высшая драгоценность. Ощущение, которого прежде она никогда не испытывала, и от которого замирает и срывается сердце.

Он молчит. Молча раскручивает баночку, молча наносит мазь на руки, растирая: тишину этой комнаты нарушает лишь шуршащий, шепчущий, поскрипывающий звук гуляющих друг по другу ладоней.

Вдох.

Ожидание что пытка. Сладкая. Невозможная. Пытка. Самая мучительная, самая упоительная из всех, через которые она ежедневно с ним проходит.

«Почему он молчит?»

Выдох.

***

Запах тибетского бальзама разносится на всю комнату. Язык словно к небу прирос: Юра бы хотел что-то сказать, чтобы немного разрядить обстановку, но в голове пустота пустот, он впервые не может найти слова, всё, с таким скрипом приходящее на ум, кажется ему страшной, неуместной глупостью. Острые лопатки, покатые плечи, позвонки и легчайший пушок в основании хрупкой шеи приковали к себе взгляд. Там, в ванной, Юра убеждал себя, что будет изучать интерьеры, пол, потолок, что угодно, но линии ее тела пленят, отвести глаза куда бы то не было не выходит, и картинка отпечатывается на сетчатке, оставаясь в памяти навечно.

Невероятно красивая спина, шея. Вся она – от макушки до спрятанных под одеялом кончиков пальцев.

Особенно это совершенно беззащитное место за маленькой мочкой уха. Особенно позвонки и крылья лопаток, особенно изгибы талии, особенно этот еле заметный пушок, к которому так хочется вновь прикоснуться.

Вдох.

Пауза затягивается. Кажется, терпению придет конец в тот момент, когда он дотронется до нежной кожи в основании шеи, и Юра медлит, проклиная всё на свете. Ксения лежит, обняв руками подушку, отвернувшись от него и прикрыв глаза – вполне возможно, в терпеливом ожидании, когда он уже нанесет эту мазь и оставит ее в покое. Часы на запястье левой руки показывают 22:45. В 22:48 он должен выйти из этого люкса – кровь из носа, но должен!

Выдох.

– Приступим, – хрипло бормочет врач, касаясь ладонями плеч.

***

Время стоит. Сердце колотится как сумасшедшее, не желая оставаться в этой тесной клетке, желая быть услышанным. Вдохи, выдохи так осторожны, так продолжительны и так бесшумны, словно их двоих здесь нет, словно комната пуста. Шумно выдохнуть – значит, выдать себя с головой, показать; вдохнуть полной грудью – все равно, что кричать.

Прикосновения тактичны, но оставляют на коже невидимые ожоги, от них сводит мышцы всего тела, нутро стягивается и невыносимо ноет. Руки теплые, нет, горячие, такие же горячие, как полгода назад. А может, еще горячее… Её пальцы впились в подушку и в таком положении онемели; еще чуть-чуть, и губу Ксения себе точно прокусит – невозможно спокойно лежать, изображать безразличие и кроткость, чувствуя, как скользят по коже его ладони: сильнее нажим – по плечам, ребром – вдоль позвоночника, совсем легко, фактически невесомо – по пояснице. Скользят и вновь возвращаются к лопаткам, чтобы зайти на очередной круг.

Прикрыв глаза, Юра двигается буквально на ощупь, благо, опыт позволяет это делать: если он будет смотреть на нее сейчас, если будет видеть выражение ее лица, улавливать малейшие его изменения, осознавать, насколько реально происходящее, всё покатится в тартарары. Уже катится… Несётся! Всё с безумной скоростью несётся под откос!

Самообладанию секунда за секундой приходит медленный, мучительный конец, и врач пытается собрать по крохам то, что от него еще осталось. Смешно… Там, сверху, кажется, кто-то решил над ним сегодня поглумиться, проверить, где его предел. Очень близко, уже дышит в затылок.

Глаза прикрыты, и теперь, за неимением возможности видеть, его накрывает волной тактильных ощущений, концентрирующихся на кончиках пальцев, в ладонях. Кожа – прохладная, бархатистая, упругая: просто преступление такую иметь. Мягкие, гладкие, неподатливые волосы – их время от времени приходится поправлять, потому что они не хотят лежать спокойно, норовя вновь закрыть шею. Мышцы спины напряжены. Почему? Зажимы? Он уверен, что не причиняет ей боли.

Он причиняет ей боль. Эти осторожные вдохи и выдохи лишают легкие кислорода, и они горят. Пытаться контролировать волнами проходящую по телу дрожь, не издавать звуков, готовых вот-вот сорваться с губ, из последних сил сдерживаться, чтобы не развернуться к нему резко, не притянуть к себе, схватив за воротник – да, держать себя в руках становится больно физически. Отчаяние накрывает.

Ей нужен знак, единственный знак! Пусть он словно невзначай сдвинет край одеяла, пусть спустится ниже, заденет бедра. Пусть пойдет по бокам, выше и выше, неслучайно коснется кончиками пальцев чувствительной кожи груди. Пусть наклонится чуть ближе, так, чтобы она ощутила кожей дыхание. Пусть задаст вопрос и выдаст себя голосом. Пожалуйста! Она наплюет на всё. Она же вот-вот кончится вся, сгорит.

Его движения намеренно точны: Юра не позволяет себе ни единого лишнего. Он словно определил зону, за которую не выйдет под страхом смертной казни. Пальцы стремятся туда, к сонной артерии, к мочке уха, к пушку на шее, дальше, к подмышечным впадинам, вниз вдоль ребер, к животу, под живот, по бёдрам – пальцы хотят быть смелее, наглее, сильнее, но он не может им позволить лишнего сантиметра. Все еще пытается не позволять. Они против и начинают предательски подрагивать.

Врач изучает еле видимый глазу узор постельного белья, изучает фактуру ткани, изучает, как тени от ламп падают на поверхности, рисуя на них свой собственный узор. Хочет отвлечься на шебуршание в клетке ручной белки, хоть на что-то, но все до одной мысли заняты ею. Почему она так напряжена? Почему ни звука, ни слова? Что происходит? Недовольна, что пришлось подчиниться его требованиям, с трудом выносит этот ядерный запах, или…?

Потерялся во времени, оно замерло, не идет. То ли минута прошла, то ли вечность, а он, кажется, вовсе не желает прекращать пытку над самим собой. В этом молчании ему мерещатся слова, молчание звучит слишком громко, надрывно. Её дыхание еле уловимо изменилось, став поверхностнее и словно бы чаще, шумнее. Нет, этого не может быть… Это всего лишь плод его воспаленного воображения! Пора заканчивать… Еще минуту и всё.

Воображение подкидывает картинки против её воли. Честное слово, Ксюша пытается изгнать их из головы, но они становятся лишь ярче, красочнее, реалистичнее, правдоподобнее. И она сдается.

… … …Наклоняясь к самому её уху, Юра шепчет, дыханием обжигая кожу:

– Что же Вы молчите, Ксения? Еле терпите меня?

Ладонь, уверенно двигаясь по спине от плеча к пояснице, юркает под край одеяла и, проскальзывая по белью, ложится на бедро, слегка его сжимая. Врач ждёт реакции, но ощущения остры настолько, что её парализует окончательно.

– Мммммм…

Это всё, на что она оказывается способна. Дыхание сбилось, по венам течет кипяток, язык отнялся, губы пересохли, и ожидание – невыносимо.

– Ясно всё с Вами. Хорошо…

Удовлетворенно усмехнувшись, Юра продолжает свою изощренную пытку. Рука, явно намеренно задевая кружевную ткань, выныривает назад в условно безопасную зону. Теперь он с ощутимым давлением ведет костяшками пальцев две дорожки вдоль позвоночника – от крестца к основанию шеи, и по спине во все стороны разливаются волны тепла.

– А так – хорошо?

Ответ ему не нужен, он и так его знает. Резко сбившееся с полминуты назад дыхание говорит лучше всяких слов. Ладони возвращаются на плечи и скользят по предплечьям. Твердо намереваясь освободить ее руки из плена подушки, врач легко, аккуратно тянет их в стороны, разводит и укладывает вдоль тела. Еле касаясь подушечками пальцев тонкой и очень чувствительной кожи на локтевых сгибах, рисует воздушную линию к запястьям, вкладывает её пальцы в свои; ощутимо сдавливая, медленно пропускает между фалангами от основания до самых кончиков, отпускает, и кисти тут же безвольно падают на простынь. Захватывает запястья в кольцо, в плен, сводит их за спиной, перехватывая одной рукой.

– А так?

«Делай со мной, что хочешь…»

С губ срывается еле слышный протяжный стон, она больше не в силах его сдерживать. Он с ней играется, доводит до какого-то безумия, ничего для этого не делая, ему нравится следить за реакцией ее тела, видеть её напряжение, слушать дыхание, нравится мучить. Он абсолютно никуда не торопится.

– А так?

Склонившись к основанию шеи, невесомо касается кожи горячими сухими губами, касается в самой запретной зоне – под мочкой уха, касается чуть выше, в месте, где в агонии пульсирует сердце. Она срывается и падает, падает, падает, тело пронизывают разряды тока, нутро обдает кипятком. Тело просит немедленной разрядки, но он выжидает. Ксюша бессознательно подставляет поцелуям шею, её бьет мелкой дрожью, пока он, издеваясь над ней, ведет их дорожки по позвонкам, ниже и ниже, сантиметр за сантиметром, задерживаясь между лопаток. Лопатки сводит, ноги сводит, она с усилием сжимает бедра, пытаясь погасить пожар по низу живота, и он, конечно же, это прекрасно чувствует. Ухмыляясь, отпускает запястья, продолжая свою дорожку поцелуев, мучительно медленно двигаясь к пояснице. Пальцы нырнули под живот, глубже, дальше, сжали мышцы, спустились чуть ниже, и бедра тут же ответили, приподнимаясь, освобождая путь.

Она не помнит себя: кто она, что она и зачем. Животное желание захлестывает, топит ее, уничтожает её мораль, принципы, стирает память о мечте и обязательствах. Амнезия – полная, беспощадная, жестокая – разрушила память. Нет ничего, есть только здесь и сейчас, его сильные наглые руки и сухие теплые губы, их сбившееся дыхание, голос, который слышится словно издалека, и… … …

– Ксения, Вас что, знобит?

… И отрезвляющий запах тибетского бальзама.

***

Сознание плывет, пока он, рассматривая узоры ткани и теней, невольно прислушивается к учащающемуся дыханию девушки, все явственнее чувствует под поверхностью ладоней дрожь. Понимание, что именно всё это означает, проскальзывает в голову, в мозг, опьяняет, лишая остатков рассудка. Пальцы все также не отклоняются от маршрута ни на сантиметр, но в своем воображении он их давно отпустил, разрешил им творить, что хотят, и они творили. В его воображении они уже давно исследовали абсолютно каждый миллиметр ее тела, не пропустив ничего, ни единой выемки, ни одного изгиба. В его воображении он давно пересек все возможные границы, нарушил все клятвы, пренебрег всеми запретами, которые сам наложил. … … … Перегнувшись через нее, отвернувшейся к противоположной стене, опираясь на локоть, приподнимая ее подбородок пальцами свободной руки, целует. Сначала осторожно, задавая вопрос… … … В его воображении.

… … …Она отзывается с такой готовностью, словно только этого и ждала! Реагирует так, словно желает отдать ему себя без остатка… Поворачивается к нему, обвивая шею руками, притягивая к себе, лишая равновесия, контроля и остатков разума… … … В его воображении. В его слетевшим со всяких тормозов воображении, воспаленном от передоза пришедшихся на единственный день событий воображении они друг друга терзают с таким отчаянием и такой яростью, будто решили поквитаться друг с другом за не случившееся полгода назад в клубе, будто им, наконец, представилась единственная возможность расплатиться с жизнью за всё, что она уже каждым из них совершила и еще совершит. Она кусает его в плечо… … …

Сколько времени прошло? Одурманенный моментом, врач не хочет прекращать издевательство над самим собой. Эта дрожь может означать только одно…

Сахарный поссум, выбравшись из открытой клетки, забрался на кровать, а оттуда, цепляясь своими острыми коготками за ткань рубашки, перебрался на Юрино плечо, тут же возвращая его из мира фантазий в суровую, жестокую реальность. Обнюхал мокрым, холодным носом шею, явно раздумывая, лезть ли врачу на голову или остаться на месте.

«Что ты творишь!? О чем думаешь!?»

Маленький зверек только что уберег его от ошибки, исправить которую будет невозможно. Кажется, он был всего в нескольких секундах от того, чтобы, запустив ладони под её живот, подтолкнуть ее, перевернуть, заставить открыть глаза и посмотреть на себя, найти в них подтверждение своим догадкам и сорваться в бездну…

«Спасибо, друг…»

Девушку колотило настолько ощутимо, что в какой-то момент на смену разбушевавшемуся воображению пришел липкий страх.

– Ксения, Вас что, знобит? Ксения?

– Немного…

Их вязкая тишина оборвалась. Это было первое, что Юра, наконец, услышал от нее с того самого момента, как она его позвала, сообщив, что готова. Резким движением накинув одеяло по самые плечи, врач в три шага оказался у оставленного рядом с журнальным столиком чемоданчика, в котором на самом видном месте лежал градусник.

– Давайте на всякий случай измерим температуру.

.

.

.

Как он мог принять на свой счет?

37,5.

.

.

.

Как она могла пустить его в свои фантазии, позволить ему в них творить с собой всё, что заблагорассудится? В каком бреду всё это представляла и, главное, зачем!? Зачем!? Он врач, он просто делает свою работу. Между ними ничего не может быть по определению, ведь каждому из них финал известен заранее! Только на мучения себя обрекать….

«Вот дура!»

Юра, аккуратно подцепив с плеча Мистера Дарси, опустил его на кровать и теперь с плохо скрываемым беспокойством оглядывал комнату. В себя он так и не пришел, дурман не рассеялся, его не покидало ощущение, что он до сих пор пребывает где-то в совершенно иной реальности. Какое-то наваждение… Она сводит его с ума!

«Возьми себя в руки!»

– Где у Вас хлопковые футболки лежат? Я Вам достану одну, Вы наденете и ляжете спать. Бальзам должен помочь, сбивать не будем. В шкафу, наверное?

– Да, – еле слышно прошелестела Ксюша, проклиная себя за разбуянившуюся фантазию, за то, что чуть не сорвалась: понимание, что она была в секундах от шага в пропасть, неумолимо ее настигало. Еще пара мгновений, и… Она бы перевернулась к нему сама. Нутро по-прежнему невыносимо ныло.

– Отлично.

Юра подлетел к шкафу и распахнул обе створки. Из пустого отсека справа на него «смотрело» убранное в прозрачный чехол свадебное платье. Как укор, как напоминание, зачем он в действительности здесь, как самое верное средство от похмелья.

Сев в кровати и натянув повыше одеяло, Ксюша наблюдала за тем, как врач застыл перед открытыми дверцами, стоял без движения, забыв, что хотел. Он просто врач… И просто делает свою работу… Тогда что ему до этого платья, до ее выбора? Какое ему дело? Соберет через неделю свои монатки, бросит ее здесь на произвол судьбы, уедет в свое счастливое будущее… Ваня прав: кому она, кроме него самого, нужна?

«А может все-таки есть дело?»

– Юра…

– Что? – оторвав взгляд от содержимого шкафа, врач резко повернул голову в ее сторону. Повернуть повернул, но эмоции спрятать не успел, не успел зашторить взгляд фирменным своим занавесом, загородиться от мира ширмой. Там, в его глазах, плескалась всепоглощающая боль. Синий-синий океан, наполненный болью, отчаянием и тоской.

«Не может быть…»

Секунды – и занавес упал.

– Что, Ксения? Что Вы хотели?

– Футболки слева. Вторая полка сверху.

.

.

.

23:37.

Девять.

У них осталось девять дней вдвоем.