Текст книги "24 (СИ)"

Автор книги: Dru M

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

– Павлик, да ты достал, – сказал Серёга то ли шутливо, то ли действительно строго, поморщившись и опрокинув в себя очередной шот. – Да они столько за день не выручают, сколько ты чаюхи пихаешь.

– И что? – возмутилась Ирочка. – Это его дело.

Ирочка работала официанткой в студенчестве, и она оскорблялась теперь каждый раз, как в Серёге просыпался ворчливый скупердяй. Сам он называл это экономией и натурой любого современного дельца. Но Серёга за жизнь проработал от силы месяц, а денег от сдачи в аренду пары зданий в центре города, перешедших ему по наследству, получал столько, что, путай пятирублевые монеты и пятитысячные купюры, в минус бы не ушел.

Паша только пожал плечами.

Ему ж не привыкать.

Ни к удивленным взглядам друзей, когда он в очередную пятницу тащил их в тот же ресторан. Ни к неодобрению Серёги, когда Паша совал по купюре каждому, кто подошел к их столику за вечер, пусть даже со стандартным вопросом: «Вам нравится ваше блюдо?»

Паша раздавал деньги чуть ли не всей официантской смене.

Чтобы, когда он передаст через третьи руки чаевые для скрипача на небольшом возвышении у бара, никто не возмущался. Никто не цедил сквозь зубы «нашел любимчика», не сверлил скрипача завистливыми взглядами.

Рома не любил и стеснялся, когда Паша заявлялся в ресторан целенаправленно и прямо – послушать его.

Поэтому приходилось выкручиваться, брать компанию, жрать опостылевшие креветки через силу, пить и делать вид, что он расслабляется после тяжелого рабочего дня.

А ведь он действительно расслаблялся.

Под Паганини, Вивальди и современные хиты, положенные на нервно-нежную скрипку. Глядя на рыжую челку, скрывавшую добрую половину лица, длинные тонкие пальцы, пускавшие смычок в легкий живописный танец по струнам.

«А меня взяли на курсы при консерватории! – воодушевленно рассказывал Рома на позапрошлой неделе, уминая за обе щеки мясные рулеты, которые Паша ему заказал, невзирая на протесты. – Правда, по квоте… – Рома опустил тогда взгляд. Недолюбливал, пусть даже нечаянно, говорить о своем сиротстве. – Но все равно здорово! Такие преподаватели классные».

«А ты послушай, когда время будет, – в прошлую пятницу сунул ему диск в наскоро состряпанной подарочной упаковке. Покраснел, отвел взгляд. – У нас ребята здорово играют».

И Паша слушал.

В машине по пути на работу, застряв в длинной пробке. Дома, когда ужинал и когда собирался мыться – распахивал дверь из спальни в ванную, не в силах нажать на паузу.

Скрипка брала за душу.

Особенно запись выступлений музыкантов консерватории, в конце которой затесался краткий отрывок Роминой игры. На нее Паша перематывал каждый раз, как невмоготу становилось терпеть дни без него.

Скучные, тянущиеся в счетах, звонках, документах и цифрах, автомобильных гудках, деловых рукопожатиях, усталых падениях лицом в подушку вечером и тяжелых пробуждениях в холодной постели по утрам.

Паша жил от пятницы до пятницы.

От одного вечера живой музыки до другого.

С самого новогоднего корпоратива, когда ему приспичило забронировать зал для гулянки с подчиненными именно в этом чертовом ресторане. Будто провидение знало наперед, подтолкнув взять визитку у промоутера на улице, набрать номер и договориться с вежливой девушкой на том конце провода о предоплате и меню.

На возвышение поднялся скромный худой мальчишка в брюках, несуразно большой для него рубашке и с грязно-красной бабочкой, безобразно гармонировавшей с его рыжими волосами. Паша тогда еще подумал, пока мальчишка доставал из чехла инструмент и поглядывал нервно в темноту зала, какая же некрасивая у него прическа – везде острижено коротко, и только длинная густая челка падала на левую сторону лица.

Хотел было подозвать официантку и спросить с высоты собственного положения, подзуживавшего голосок спеси, не нашлось ли музыканта поприличнее для уважаемых людей.

А потом мальчишка приложил смычок к струнам скрипки и начал играть.

И все вокруг Паши замерло – неожиданно, как в кино, полном низкого пошиба романтических клише. Больше не существовало разговоров, смеха, поздравлений от сотрудников, звона бокалов и слезливых тостов. Был только тощий рыжий мальчишка со скрипкой в руках и музыка, от которой внутри встрепенулось нечто давно забытое.

Вспомнились походы на концерты с мамой из далекого детства.

Припорошенные снегом улицы Москвы, мерцающие огни Маяковской и разношенные ботинки. Мокрые и неудобные, но Паше, маленькому Паше из воспоминаний, это казалось таким неважным. Он шел с концерта с мамой, держал ее за руку и прокатывался, разбегаясь, по оледенелым лужам. А мама смеялась.

И в ушах звенела та музыка.

Дерзкие и легкие мелодии, как чудо, рожденное четырьмя струнами и смычком.

У Паши ком в горле встал – вот ему тридцать пять уже, мамы, так любившей концерты, нет давно рядом, и он впервые за долгие годы услышал скрипку такой, какой запомнил ее тогда.

Новогодний корпоратив кончился, и сотрудники разошлись, подвыпившие и счастливые. А Паша остался в опустевшем зале и подозвал мальчишку, молча сунув ему купюру в руку.

– Не надо, – нахмурился тот, смутившись номинала.

– Это авансом, – брякнул Паша первое, что пришло на ум. – Я еще приду.

– В пятницу, – согласился мальчишка и вежливо, но настойчиво вернул ему купюру. – Я здесь по пятницам. Еще успеете отблагодарить.

Мальчишка улыбнулся, став чуть симпатичнее и чуть старше, чем показалось сперва. Уже позже Паша выспросил у официантов, что это Рома, круглый сирота, музицирующий за деньги на частных вызовах и здесь, в ресторане. Что ему девятнадцать, и что челкой, густой и нелепой, он прикрывает большое родимое пятно вокруг левого глаза.

«Как пятнышко у щенка, – миролюбиво и ласково сказала официантка Лида, болтушка, с которой Паша быстро вышел на доверительный разговор. – Он стесняется, глупыш, а мне кажется, Ромке бы остричь эти патлы. Видный же парень. Подумаешь, пятно».

Паша вернулся в следующую пятницу.

И с тех пор традиции не изменял.

Рома его спустя месяц подозвал в конце смены и, замявшись, пробормотал:

– Вы, Павел Аркадьевич, меня извините… Но мне неловко, что вы меня слушать приходите. Вам же кухня не нравится, вы ничего не берете, – он покраснел, совсем засмущавшись. Тряхнул неосознанно длинной челкой, и Паша впервые увидел его родимое пятно. Розоватое, вокруг левого глаза. И даже веко на два тона темнее всего лица. Но Ромку оно действительно не портило. – Среди официантов разговоры ходят…

Паша вскипел.

Собирался позвать управляющего и велеть надавать всем по шее вплоть до шефа и бармена. Но вовремя себя одернул, подумав о комфорте Ромки.

Вряд ли ему понравилось бы, заступайся кто за него вот так, через бабки и власть.

Да и не хотелось пускать распри в чужой коллектив.

– Мне нравится кухня, – сказал Паша твердо. – Не волнуйся.

В следующий раз он притащил с собой Серёгу и Ирочку и с тех пор заказывал полноценный ужин и по паре напитков. Чаевые давал всем поровну, даже Ромке, еле сдерживаясь от щедрых порывов.

«Не покупай его, как шлюху, – сердился он на себя. – Он и так… тебя не поймет».

Но Ромка понял, раскусил его сразу.

Паше до сих пор стыдно становилось за то, что не сделал по-мужски простого и решительного первого шага. Вместо этого таскался по пятницам в ресторан и слушал скрипку, пожирая себя изнутри уверениями, что ничего не получится, что волшебство между ними разрушится, скажи он обо всем прямо.

– Пора уходить, – бросил Серёга скучливо, щелкнув пальцами перед носом задумавшегося и погрязшего в мыслях Паши. – Я объелся, а нам еще завтра с женой на скалодром, да?

Он обернулся к Ирочке.

Та вздохнула и кивнула.

– Да, спать уже пора. Пока, Павлик.

Серёга и Ирочка расплатились за свою долю по карте и ушли.

Паша же остался до самого закрытия.

Со всеми официантами, уже знакомыми, чуть ли не родными, распрощался полюбовно, каждому сунул по поощрению и передал чаевых для Ромки, потому что знал – с рук на руки не возьмет.

Накинул куртку на выходе и подождал у арки, ведущей во дворы и к служебному входу ресторана.

Рома вынырнул из темноты спустя минут пять, прижимая к груди чехол со скрипкой. Улыбнулся, замер рядом, шаркнув кедом по влажному асфальту и шмыгнув носом.

Паша достал из кармана ключ от машины и замешкался.

Обычно он вел Рому ужинать. Не слушал робких протестов, не обращал внимания на вялые «в общаге поем», пытался даже без дрожи реагировать на просительные и тихие обращения по имени.

«Паша».

Когда Рома так его называл, то краснел моментально и сжимался весь, будто в ожидании удара. Пашу в такие моменты разрывало от желания прижать его к себе и не отпускать. Долго, пока не поймет, что можно и даже должно. Называть его как нравится и как удобно.

Рома сдавался.

«Никуда не денешься с подводной лодки», – подшучивал Паша и заказывал еду, не глядя на цены.

Рома ел так, что у Паши сердце сжималось – быстро, до последней крошки.

После ужина они ехали в гостиницу. Всегда одну и ту же, поближе к Роминой общаге, чтобы успел утром перед курсами заскочить за вещами и переодеться.

Запирались от всего мира, долго разговаривали, лежа лицом друг к другу. Паша рассказывал про бытовуху и работу, про поставки из Китая и нелепые случаи в офисе, над которыми Рома смеялся до слез и икоты. Рома упоенно болтал про учебу, про заказы, репетиторство с маленькими детишками и музыку.

Паша не помнил, чтобы говорил когда-то так же много и охотно не по делу, а просто потому, что хотелось поделиться. Судя по тому, как весело и с каким блеском в карих глазах трещал Ромка, он тоже испытывал острый недостаток в близкой душе.

Потом, замолчав на долгие несколько секунд, они неспешно и не сговариваясь тянулись к лампам по обе стороны от кровати и выключали свет. Всю ночь до рассвета, поднимавшегося бледной сизой кромкой над крышами домов, они занимались любовью.

Паша помнил, с чего все началось.

«Я же знаю, зачем вы сюда ходите», – сказал Ромка пару месяцев назад и улыбнулся. Мягко, сдержанно. Паша сразу понял – он не лукавил, он действительно знал.

«Почему же тогда не прогонишь, не велишь убираться подальше?» – спросил Паша хрипло, с еле теплящейся надеждой в тоне. Казалось, все.

Сейчас порвется тонкая нить понимания и волшебства.

Все рухнет, и не станет ничего.

Кроме жизни, которая теперь, вне этих пятниц, очарования музыки и рыжего тонко-звонкого Ромки, опротивела до спазмов в груди и нежелания смотреть по утрам на белые стены собственной пустой студии.

«Если б мне было надо, я бы уже договорился выступать в другом ресторане, – ответил Рома, неожиданно взглянув ему прямо в глаза, не стушевавшись. – Но я этого не делаю. По той же причине, по которой вы не спешите, как вы говорите, убираться подальше».

В голосе Ромки и его улыбке почудилась дерзость.

Того же сорта, что звучала в его музыке – искренняя, легкая, игривая.

Позже Паша узнал, что у Ромы за плечами уже был неудачный роман с мужчиной, который использовал его как отдушину от семейной жизни. О жене и детях своего ухажера Рома узнал, когда эта самая жена подловила его возле общаги и щедро прыснула перцовым баллончиком прямо в глаза.

«Это из-за того случая…» – разволновался Паша, но Рома покачал головой, слабо улыбнувшись и коснувшись в неосознанном жесте родимого пятна.

«Нет, я таким родился. Из-за него, наверное, и бросила мамка в приюте. Сильно страшненький оказался».

Ромка говорил, что обиды на того мужчину не держал.

А Паша задумывался, чаще всего по ночам, пока не забирал сон, как же ему повезло, что Рома после такого сумел ему довериться. Просто, будто почувствовав – ему не навредят.

Вспомнил Паша об этом и сейчас, стоя с Ромкой возле служебного входа.

Подошел, заправил длинную челку ему за ухо и внимательно разглядел родимое пятно в желтом свете уличного фонаря.

– Ты чего… – Рома попытался дернуть головой, занавеситься снова волосами, но Паша ему не дал.

– Красивый, – сказал он упрямо, почти зло, удержав голову Ромки за подбородок. Знал, что Роме до жути хотелось ввернуть, что красив Паша, и на него все официантки поглядывают, как на Райана Гослинга местного розлива. Но не дал Роме развернуться с привычным монологом. – Ты красивый. С пятном, без него… Поехали, а?

Он резко отступил, кивнув на машину.

– Куда? – опешил Ромка, так и оставшись стоять с заправленной за ухо челкой. Трогательно растерянный, прижимающий чехол со скрипкой к груди.

– Домой, – просто ответил Паша. Когда они уже сели в машину и пристегнулись, твердо добавил, вырулив с парковки: – К нам.

– Паш… – в голосе Ромы послышались не сомнение и испуг, но упредительная досада.

– Ты для меня не отдушина, Ром, – сказал Паша то, что зрело на подкорке последние недели. И почувствовал, что сказал правильно – с груди будто сняли груз, мешавший дышать глубоко и полно. – У меня, кроме тебя, никого нет… и не будет. Ты для меня как смысл жизни. И понимай как хочешь.

Они ехали в молчании.

Вязком, звенящем напряжением, но отчего-то приятно будоражащем.

Молча же поднимались в лифте на последний этаж и разувались в прихожей.

– Я воспользуюсь душем? – попросился Рома, улыбнувшись. Не отнекивался, как с едой или чаевыми, а принял фактическое предложение Паши почти сразу.

«Разве так бывает? – подумал Паша удивленно и радостно, ему кивнув. – Как меня занесло в тот ресторан?.. Почему я взял визитку, хотя никогда раньше не брал?.. Судьба?»

Ромка мылся, а Паша ждал его, сидя на краю широкой двуспальной кровати. И белые стены больше не казались ему холодными и отторгающими в разлитом по ним блеклом вечернем свете ламп. Во внутреннем ощущении умиротворения.

Рома вышел из душа, обмотанный большим махровым полотенцем.

Встрепанный, с зачесанными назад темными и потяжелевшими от влаги рыжими волосами, не скрывающими родимое пятно.

– Ну вот, на человека похож, – рассмеялся ласково Паша и потянул Рому на себя.

Они завалились на кровать, и ненужное полотенце слетело на пол.

Обнялись, перекатились к центру. Рома оказался вжатым спиной в матрас, а Паша – сверху, чувствуя всем телом его тепло и гулкое сердцебиение.

Ромка рассеянно встряхнул мокрой головой, но, будто опомнившись, что здесь, в пределах этой студии и рядом с Пашей, не надо прятать глаз, расслабленно замер. Криво улыбнулся и спросил:

– Ты слушал диск, да?

– Как догадался? – улыбнулся в ответ Паша. Обаянию Ромкиного веселья сложно было не подчиниться.

– У тебя когда зеркало в ванной запотело, стало видно, что несколько раз чертили по нему пальцем «Паганини. Каприс двадцать четыре», – сказал Рома, легонько двинувшись под ним, тесно прижавшись окрепшим членом к его бедру. И очень сладко выдохнул, закусив губу.

– Да, слушал. Сотни раз слушал, как ты играешь, – Паша поцеловал его, ощутив слабый привкус мятной зубной пасты, вдоволь поласкал его язык своим, прежде чем прошелся нежными прикосновениями губ вверх по его скуле к родимому пятну. – Ты мне веришь?..

– Верю, – шепнул Рома, двинувшись еще раз, притеревшись сильнее к нему жарким телом, проведя ладонями по его спине. – Ты любишь музыку.

– Нет, я не об этом, – Паша пытливо заглянул ему в глаза. – Ты веришь, что красивый?

Рома вспыхнул, отвернув голову.

И Паша не придумал ничего лучше, чем убедить его реакцией собственного тела. Взял руку Ромы и опустил на собственный крепкий стояк, шепнув:

– Ты просто не представляешь… какой ты, Ром.

– Не надо…

– Надо, – перебил его Паша, поцеловав в подбородок, в поджатые губы.

Он сместился чуть ниже и проехался членом о член Ромы, вырвав из него задушенный тихий стон. Потерся сильнее, почувствовав волну мурашек, пробежавших по телу, когда Рома подался бедрами навстречу, требуя ласки, почти умоляя.

Паша не переставал его целовать.

В шею, в макушку, когда повернул спиной к себе и, едва нащупав от застлавшего взгляд возбуждения тюбик смазки на тумбочке, выдавил немного на ладонь и провел меж худых ягодиц Ромы влажными пальцами.

Пока растягивал его, уже отвыкшего за неделю, что значит секс по несколько заходов за ночь, свободной рукой скользил по члену Ромки, заставляя его дрожать всем телом, толкаться в Пашин кулак. Расслабляться, позволяя пальцам давить на края податливого ануса сильнее.

Паша заводился от одной только подготовки, и кровь тем сильнее стучала в висках, чем чаще взвивался Ромка, когда пальцы внутри него касались простаты, когда головка его члена проезжалась грубо по плотно сомкнутым фалангам Пашиного кулака.

– П-Паша!.. – вскрикнул Рома, когда тот вынул пальцы и, приставив головку между перепачканными смазкой ягодицами, осторожно толкнулся внутрь.

Паша видел, как Ромка вцепился пальцами в простыню, как вжался потным лбом в матрас и аккуратно, будто позволяя действовать резче, приподнял бедра ему навстречу.

– Ну, – позвал Рома тихо, в противовес обычной кротости почти капризно. – Не томи…

Повторной просьбы Паша не ждал.

Придержал член у основания, передавил немножко, потому что кончить сейчас, от одного только вида покорно ждущего Ромки, раскинувшегося под ним в провокационной позе, означало лишить удовольствия обоих.

Вошел глубже, позволив себе привыкнуть к желанной тесноте, а Роме – к чувству наполненности.

И принялся толкаться, взявшись крепко за Ромины бедра, ускоряя темп.

Силясь передать, гладя его в исступлении, прижимаясь плотнее, держась в нем дольше и тем доводя обоих до стонов сквозь неплотно сомкнутые губы, как Ромка чертовски хорош.

Как важен, как нужен в этой кровати.

В этой квартире.

В Пашиной жизни.

– Пожалуйста… – скулил Рома, подмахивая ягодицами, подстраиваясь под толчки и судорожно хватаясь за руку, которой Паша ласкал его член. – Пожалуйста…

На обратной стороне век, когда Паша закрыл глаза, отдавшись во власть ведшего его наслаждения, плясали яркие пятна. Жар прилил к паху, его член в Роме увеличился, стало до безумия тесно и хорошо в нем, принимающем в себя так охотно.

Паша прижался грудью к его спине, поцеловал в загривок, шепнул на ухо честно и сбивчиво:

– Я тебя никогда не брошу. И никуда не отпущу.

Ромка замер.

Его заколотило на волне подступающего оргазма, и он, задержав дыхание, будто перед прыжком с высоты, обрызгал простыню и их руки тягучими каплями спермы.

Паша перестал сдерживаться.

Позволил себе еще несколько блаженно сильных толчков и кончил в Ромку, почувствовав, как внутри того стало жарко и влажно. Вышел, едва ощущая собственное тело от навалившейся истомы.

Рухнул рядом с улыбающимся Ромой на кровать и уставился в потолок.

Они лежали и приходили в себя очень долго.

– И я тоже, – сказал негромко Рома, когда Паша уже почти провалился в сон, ощущая себя как никогда спокойным и счастливым, готовым закрыть глаза и не бояться пустоты завтрашнего дня. Рома улыбнулся, заправив челку за ухо. – Никуда не уйду, Паш.