Текст книги "Сколько стоит жизнь хорошей девочки?"

Автор книги: Дмитрий Денисовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Глава 2

Пасмурным, но таким долгожданным, октябрьским утром 2008 года за спиной отбывшего наказание Марка Виленовича Багрицкого захлопнулась стальная входная дверь в кирпичной стене, окрашенной грязно-голубым цветом, контрольно-пропускного пункта исправительной колонии строгого режима № 2 в посёлке Белый Яр Томской области. Бывший зэк, по кличке Марик, оттрубивший в колонии двенадцать лет от звонка до звонка по 105-й статье Уголовного кодекса, вышел на долгожданную свободу.

Его никто не встречал, и он на попутках добрался до Томска, где купил билет на поезд до Петербурга с пересадкой в Новосибирске.

За четыре дня, проведённых в пути, он пытался привыкнуть к свободе, обилию людей и адаптироваться к новой реальности за окном стремящегося в его когда-то родной Питер поезда. Реальности, которая значительно изменилась со времени его посадки в 1996 году.

Даже под равномерный стук колёс поезда ему почему-то не спалось в первые дни свободы. Меняющиеся в вагоне шумные, иногда громко храпящие или громко чавкающие люди не сильно мешали ему. После двенадцати лет строгого режима всё это казалось ему воплощением комфорта и свободы.

Дорожных денег, полученных при освобождении, было в обрез, и он не ходил в вагон-ресторан, довольствовался недорогим съестным, изредка купленным на перронах во время остановок поезда. Пару раз его угощали пассажиры, которые сами имели опыт «похода к хозяину» и безошибочно угадывающие друг друга в людской массе.

Почти всё время пути он провёл лёжа на верхней боковой полке плацкартного вагона, глядя в окно, где мелькали осенние пейзажи, дороги, переезды, станции и мосты. Он смотрел на всё это, по чему так соскучился в колонии, и вспоминал свою короткую допосадочную жизнь.

Марк, родившийся в 75-м, вырос в ленинградской, интеллигентной семье. Учась в школе с усиленным преподаванием английского языка, он, как многие советские дети в то время, активно занимался спортом. Бокс был его страстью, занимающей практически всё свободное, и не только, время. К концу школы он успел выиграть несколько крупных турниров города и области по боксу и получил звание кандидата в мастера спорта.

Учёба давалась ему легко, и, если бы не бокс, он смог бы легко сдать школьные экзамены на золотую медаль, к чему Марк вовсе не стремился.

Не стал он поступать и в университет, куда настойчиво направляли его родители – учёные-физики.

Наступали новые времена и в начале 90-х превратиться в вечно недосыпающего студента, грызущего гранит науки, было по меньшей мере не престижно и глупо, имея боксёрскую подготовку и такой, как у него, прямой справа.

Тогда, в пронизанном насквозь криминалом Ленинграде происходило становление организованных преступных группировок. Воровские бригады сходились в непримиримой схватке со спортсменами, деловыми и этническими бандами.

Марк со многими другими молодыми боксёрами из «Трудовых резервов» примкнул к одной из бригад спортсменов. Деньги доставались легко, а тяга к бандитскому риску была у него в крови, пьяня и возбуждая. Криминальная романтика в то время захватывала таких, как он, пацанов целиком, засасывая в трясину, откуда возврата не было.

Когда во время очередной стычки с «тамбовскими» ему пришлось в первый раз голыми руками забить насмерть «синего» – расписанного наколками вора, он понял, что месть будет неизбежна. «Тамбовские» его достанут везде, где бы он ни прятался и как бы его ни прикрывала своя преступная группировка.

По совету старших Марк явился в районный военкомат и добровольно попросился в армию, к большому удивлению военкома. Тот, «подогретый» пачкой купюр, которую передали ему бригадиры, отправил Марка служить в элитную 336-ю бригаду морской пехоты Балтийского флота, где, участвуя в боевом дежурстве у берегов Анголы, он стал недосягаем никаким бандитским мстителям.

После дембеля, вернувшись домой, он узнал, что за время его службы уже успело произойти слияние воров и спортсменов. Его, как опытного сержанта-морпеха и бывшего боксёра, ожидал достойный ранг в преступной иерархии города, теперь уже переименованного в Петербург.

Он стал руководить разведкой одного из крыла «тамбовских». Два года пролетели в непрерывных разборках с пришлыми: то с этническими преступными группировками, то с московскими «солнцевскими», «коптевскими», «измайловскими» и многими другими заполонившими криминальный российский мир преступными сообществами, стремящимися прибрать к рукам лакомый кусок пирога от стремительно растущего бизнеса его родного города.

Он уже привычно нажимал на курок пистолета, когда этого требовала необходимость. Участвовал в разборках, ломал кости конкурентам, допрашивал с пристрастием, крышевал бизнес разными способами. В общем, делал всё то, что было положено среднему чину преступной организации. Обрастал криминальными связями и двигался наверх по скользкой карьерной лестнице. Единственное табу, которого он придерживался неукоснительно, – это не трогать женщин и детей, ни в каком случае.

О том, что эта преступная, карьерная лестница очень скользкая, он понял в начале 96-го. «Тамбовцы», уже начавшие легализовывать свой капитал, стали бороться за монополизацию всего топливно-энергетического рынка Петербурга.

Марк, который по указанию боссов, передал солидный чемодан с наличными из общака двум кураторам от Законодательного собрания, был арестован милицией сразу после передачи денег. Подстава была разыграна как по нотам. Кураторы заявили, что никаких денег не получали.

Эти бешеные деньги в твёрдой валюте предназначались для покупки петербургских филиалов компании «Сургутнефтегаз», и над головой Марка, помещённого в «Кресты», завис невидимый и неумолимый топор.

Полгода он тщетно пытался доказать свою правоту верхушке «тамбовских» через многочисленных курьеров и с помощью записок – «маляв», отправленных на волю. В итоге у него сложилось устойчивое мнение, что боссы, поверившие в его честность, решили всё-таки его слить в угоду интересам большого бизнеса. Подробностей ему никто не докладывал, но «тамбовские», начавшие сворачивать свою деятельность на криминальном поприще, стали перекрашиваться в легальных бизнесменов и решили пожертвовать им в надежде получить индульгенции от органов правопорядка.

Его никто не прессовал в «Крестах», но, правда, и не «грел» с воли. Марк был рад и этому положению вещей, поскольку знал, какие длинные руки у бывших собратьев по бандитскому ремеслу.

Никто не заплатил за хорошего адвоката и не дал взятку судье. Его как бы вычеркнули из списка «тамбовских». Отказали от положенных ему раньше соответствующих бандитскому рангу льгот, но и не топили специально, оставив возможность бороться за себя самостоятельно, без чьей-либо помощи.

Как итог, и то благодаря адвокату, нанятому родителями, он по суду не получил по верхней планке за доказанные эпизоды его преступной деятельности. Дали ему двенадцать лет строгого режима за два убийства, совершённых по предварительному сговору, организованных группой лиц.

Оказавшись в исправительной колонии строгого режима в Томской области, он сам выстраивал свой авторитет, не подкреплённый с воли. Вспоминать эти долгие двенадцать лет, отсиженных от звонка до звонка, Марк не хотел. Ничего он там для себя не приобрёл, кроме нескольких шрамов, переломов и двух наколотых перстней на пальцах левой руки.

Чтобы выжить, заработал авторитет, законов зоны не нарушал, сам не конфликтовал, не прогибался ни под кого и не сотрудничал с администрацией. В основном по этой, последней причине он не вышел раньше срока по амнистии или по условно-досрочному освобождению.

За это к перстню на пальце с изображением черепа в рамке, обозначающего «отрицал», живущих по принципу «жить – значит бороться», добавился сплошной чёрный перстень, говорящий об отбытом полностью сроке, без досрочного освобождения.

И вот теперь, после выхода на свободу, поезд Новосибирск – Санкт-Петербург привёз его совсем в другой город, где он в первое время не смог себя найти.

Он, в общем-то, ничего и не умел, кроме как махать кулаками, участвовать в разборках, прорабатывать криминальные операции, вышибать долги и запугивать. После отсидки к дерзости и смелости в его характере добавились терпение, проницательность и способность к глубокому анализу ситуации. Но даже со всем этим букетом он не нашёл в Питере достойного для себя занятия. Бывшие подельники, казалось бы, тепло и по-дружески принявшие его после возвращения, всё же держались от него на некой дистанции. Эти бывшие якобы друзья, превратившиеся в законопослушных бизнесменов, давали понять, что они теперь из другой касты. Марк, со своим менталитетом, сложившимся и оставшимся там, в лихих 90-х, стал не чета им. Эти люди уже были совсем с другой планеты, с круглыми суммами в банках, легальным бизнесом и детьми, учащимися за границей.

Марк сделал неосторожную попытку найти и разобраться с бывшими кураторами от Законодательного собрания, которые прибрали к рукам часть общака «тамбовских», но сделать это ему не дали.

Почувствовав его интерес к этому делу, на него вышли высокие чины из органов, которые передали ему предостережение от якобы питерского губернатора того времени, пообещав ещё один срок в местах заключения, если он не перестанет копаться в прошлом.

Опасаясь преследования, Марк уехал в тёплую Испанию, получив хорошие подъёмные от бывших подельников. Там он жил в своё удовольствие и занимался достаточно успешным игорным бизнесом. Пара открытых им казино на юге Испании позволяли ему безбедно жить и не беспокоиться о будущем.

Но всё время, проведённое за колючей проволокой и прожитое им в сытой и ленивой Испании, он не забывал о «кидалове и подставе». Он дождался окончания 15-летнего срока давности по преступлениям, которые не были доказаны судом, но которые запросто могли ещё ему вменить. Только после этого Марк осторожно стал собирать информацию, анализировать и готовиться предъявить счёт тем, кто опорочил его бандитскую репутацию и упёк его на целых двенадцать лет в колонию.

Помогала ему в этом его служба безопасности, кадры для которой он подбирал сам из числа ушедших в отставку бойцов Французского легиона. Её начальником был его друг и ближайший соратник Никита Грачёв, по кличке Боцман, бывший мичман 336-й бригады морской пехоты Балтийского флота, с которым Марк нёс боевую службу у берегов Анголы.

Боцман, отслуживший в морской пехоте больше десяти лет, так же как и Марк, не нашёл себя на родине и завербовался на службу во Французский легион. Уйдя в отставку в звании капрала, с радостью принял приглашение Марка и переехал в Испанию.

Затем Марк позаботился о создании себе новой легенды, подтверждение которой ему обошлось во внушительную сумму. По ней бывший гражданин Российской Федерации Марк Багрицкий умер от сердечного приступа в испанском городе Таррагона во время погружения с аквалангом к затопленным древним кораблям.

И вот в начале марта 2015 года, после семи лет отсутствия, Марк прилетел в родной город, где о нём уже почти никто ничего не помнил. Это его вполне устраивало. Тем более что гражданин Испании Маркос Агилар Дельгадо, приехавший в Петербург по делам бизнеса, совсем не имел желания быть узнанным как бывший бандит и уголовник по кличке Марик.

Поселился он в маленьком, но комфортном отеле в Пушкинском районе, в южной части города. Выбор был сделан в пользу удалённости от центра и полной анонимности.

С пожилыми родителями, знавшими о его тайне перерождения в Маркоса Дельгадо, он встретился только один раз, пробыв с ними недолго и передав им банковскую карту с внушительной суммой, сказал, что вынужден опять уехать. Старики не возражали, чувствуя, что они с сыном чужие люди. Они опасались и стеснялись его уголовного прошлого. Давно свыклись с тем, что их единственный сын – отрезанный ломоть. Они были благодарны ему за деньги на приличную старость, но, отдав Марку два его старых фотоальбома, вздохнули с облегчением, когда он ушёл.

Один из фотоальбомов был старый, школьный, где в чёрно-белых картинках демонстрировалась вся его беззаботная детская и юношеская жизнь. Второй, более увесистый, разукрашенный якорями и автоматами, был его дембельским альбомом, запечатлевшим другую, уже взрослую часть его жизни. Оба этих фотоальбома были бережно принесены в гостиницу. Так уж получилось, что, по сути, только эти две вещи оказались единственной связью Марка с его далёким уже прошлым.

В один из слякотных мартовских дней, сидя в уютном номере класса люкс, Марк перелистывал свой школьный альбом и вспоминал юность.

Альбом этот можно было назвать школьным лишь условно. Марк, не любивший школу и мало фотографировавшийся со своими одноклассниками, заполнил альбом почти полностью фотками с боксёрских соревнований.

Но среди довольно однообразных картинок, где он, уставший и гордый, стоял на ринге с поднятой рефери вверх рукой, натолкнулся на фотографию, заставившую сжаться от волнения сердце.

С любительской, не очень качественной чёрно-белой фотографии на него смотрела парочка влюблённых подростков, опирающихся на двухколёсный мотоцикл марки «Ява». Он, совсем ещё юный, обнимал худенькую, стройную, темноволосую девчонку.

Сколько лёт прошло с тех пор, но он в мельчайших подробностях вспомнил свою первую любовь – девочку Эку, приехавшую погостить в деревню из Москвы, куда он также приехал на каникулы, только из Ленинграда. Целый месяц они провели вместе. Гоняли вдвоем на дядькином мотоцикле. Танцевали и обнимались под «Сектор Газа». Неловко целовались на пустынном озёрном пляже. Смеясь, бежали, поливаемые проливным дождём и прятались в стогу сена, где целовались снова и снова.

Вспомнил он, как было разбито его сердце, когда отец увёз девчонку из деревни. Как он писал ей пылкие письма и пробовал звонить в течение года, вернувшись в Ленинград. Как не находил себе места от того, что не получал никаких ответных писем. Как папа Эки отвечал ему по телефону, что она уехала из Москвы и больше звонить сюда не стоит.

Вспомнил даже такой эпизод, когда он в начале девяностых, коротко подстриженный, молодой и дерзкий бандит, одетый в кожаную куртку, приехал на своей девятке цвета мокрого асфальта в Москву по делам братвы. Наглый и уверенный в себе, пришёл по её адресу и позвонил в дверь. Дверь открыл папа Эки в форме майора милиции. Смерив опытным взглядом нежданного гостя, он сказал тогда слова, которые поставили крест на чистой, юношеской, первой любви Марка:

– Слушай сюда, деловой! Как я вижу, у тебя есть две дороги. Первая – получить маслину в башку во время ваших разборок, а вторая, если повезёт, отправиться за колючку. Дочка у меня одна, и я костьми лягу, но не позволю тебе, бандитская рожа, охмурить её. Одним словом, гуляй отсюда и, если я увижу тебя или услышу о тебе хоть что-то, полетишь ты, милый друг, белым голубем к такому же Белому морю прямиком в лагеря!

И ничего не смог сделать молодой бандит Марик в этой ситуации. Не было у него методов обойти этого опытного опера, защищающего свою дочку, не найдя при этом себе лишних проблем.

Вот и пришлось не солоно хлебавши ретироваться и постараться забыть вкус её юных губ, запах её волос и блеск зелёных глаз.

Завертелся, закружился он в своей бандитской жизни. Было у него множество разных женщин. Были однодневные, но были и те, с кем отношения задерживались на месяц, другой. Жениться он не торопился, и как-то это и не сложилось до сих пор. Первая, юношеская любовь оказалась очень сильна, и Марк, не отдавая себе в этом отчёта, почему-то подсознательно сравнивал всех своих женщин с прекрасной девочкой Экой, с которой был знаком всего лишь месяц. Не находя подобия, завершал отношения и заводил новые.

Даже во время долгого срока в колонии он иногда вспоминал её, но не писал ей, помня наставление отца и прекрасно сознавая своё нынешнее положение.

Марк, вернувшись в родной Питер и увидев её фотографию в альбоме, постарался найти Эку в соцсетях. Узнав, что она одинока, решился сначала ей коротко напомнить о себе. Затем, быстро всё взвесив, сел на самолёт до Москвы и отправился на встречу с ней, положившись на извечный русский авось.

И вот он уже сидел за её кухонным столом. Смотрел в зелёные глаза повзрослевшей, но всё такой же прекрасной и желанной Эки, о которой помнил всю свою жизнь.

Глава 3

Полковник милиции в отставке, Виталий Ильич Голованов, крепкий ещё, шестидесятипятилетний мужчина, одетый в синее трико и майку, сидел на кухне и читал «Аргументы и факты». На столе стояли салаты и закуски, разложенные по глубоким тарелкам и оставшиеся после вчерашнего дня рождения жены. Заботливая хозяйка убрала их вчера в холодильник и сегодня утром поставила на стол вместо завтрака.

Виталий Ильич после утренней, умеренной зарядки схватился за привычную уже газету, исполняя свой ежедневный ритуал. Немного поковырялся вилкой в крабовом салате и придвинул к себе большую кружку с крепким душистым чаем, заваренным женой. Есть не хотелось, а вот от хорошего, марочного чая он никогда не отказывался.

Вчерашний домашний банкет прошёл скучно. Единственная дочка Катя не пришла, сославшись на занятость. На пять минут забегал её бывший муж, ныне майор полиции, но, поздравив бывшую тёщу и вручив ей букет цветов и подарок, быстро убежал якобы по оперативным делам.

Те немногочисленные вчерашние гости, которые умудрились не забыть о Машином дне рождения и сподобились прийти поздравить, были в основном её бывшие коллеги по учительскому ремеслу в школе.

Они были скучны и всё время повторялись в своих рассказах. Он называл их про себя «старыми, школьными мымрами-разведёнками», не любил их, но вынужден был терпеть, поскольку Маша периодически с ними общалась.

К сожалению, ни одного приличного, по его мнению, мужика на застолье не пришло. И он, не отказывающийся обычно от десятка рюмок «беленькой», в этот раз просидел весь вечер почти на сухую. Выпив буквально пару маленьких стопок за здоровье жены, он уткнулся в телевизор и так провёл весь званый вечер, пока гости не ушли.

Нет худа без добра, и сегодня он, в добром здравии и без похмелья, сидел на кухне и читал газету, пока Маша хлопотала на кухне, причитая о том, что он отказывается от оставшихся со вчера блюд.

За пять последних праздных лет, после ухода на пенсию каждое утро он начинал с чтения газеты. Не сказать, что содержание газет его сильно интересовало. Просто он, привыкший в предпенсионные годы начинать день с прочтения оперативных донесений, не изменял своим привычкам. Ему обязательно надо было с утра загрузить свой аналитический мозг какой-либо информацией. В последнее время, правда, в газетах, по его мнению, писали всякую чушь и белиберду. Но такова уж была сила привычки, заставляющая его с вечера покупать всю эту макулатуру.

До пенсии полковник Голованов руководил одним из московских районных отделов милиции. Это благодаря ему и таким же, как он, немногим честным ментам страна не утонула в омуте бандитского разгула в «лихие» девяностые. Взяток он не брал, миллионов на своём посту не нажил, с начальством нередко конфликтовал. Это и стало основной причиной, почему его в 2010-м по-тихому отправили на пенсию в тот самый год, когда исполняющий обязанности временного президента страны решил переименовать милицию в полицию.

Не пришедшийся к новому двору полковник Голованов не спорил, ушёл в отставку и первое время даже находил некоторые хорошие стороны в своей пенсии. Не надо было вставать посреди ночи по экстренному звонку подчинённых и сломя голову нестись в отделение или на место преступления. Не надо было чувствовать себя нашкодившим мальчишкой на ковре у грозного начальства. Не надо было выбивать финансирование для отдела и готовиться к всевозможным и глупым проверкам. В общем, много чего не надо было делать на пенсии, но по прошествии полугода он понял, что этого всего ему сейчас стало не хватать.

Привыкший к милицейскому адреналину и не перекладывающий проблем на плечи подчинённых, полковник Голованов заскучал без работы и потихоньку начал превращаться в обычного раздражённого и всем недовольного пенсионера.

Жена Маша, ушедшая из школы на пенсию почти одновременно с ним, была довольна, что Виталик сидит дома и больше не рискует своей жизнью. Она готова была мириться и с его старческим брюзжанием, и с его ежедневной критикой в свой адрес по любому поводу. Она была достаточно умной и любящей подругой бывшего милиционера и понимала, какие изменения с ним стали происходить на пенсии.

Она предполагала, что дачная жизнь может улучшить ситуацию, но загородного дома они не нажили. У них были кое-какие сбережения, которых, наверное, хватило бы на маленькую дачу, но на её частые предложения о покупке Виталик всегда отвечал одинаково:

– Всю жизнь в человеческом говне копался, а теперь ты мне предлагаешь и в коровьем продолжить?!

Кое-как он приобщился к рыбалке, куда не часто стал ездить на своём десятилетнем Форд Мондео.

Иногда компанию ему составлял бывший муж дочери, майор полиции Егор Круглов, ставший заместителем начальника его бывшего отдела по личному составу.

Егорка, пришедший в отдел ещё старшим лейтенантом, нравился ему. Полковнику Голованову пришлись по душе его холодное спокойствие в любых ситуациях, педантичность и способность к анализу.

С единственной дочкой он сам когда-то познакомил Егора и был рад их свадьбе, не обращая внимания на сетование жены по поводу отсутствия пылкой любви у молодожёнов. Её сомнения он прерывал словами:

– Сопли и слюни – это для Шекспира, а настоящая любовь – это уважение и вера друг в друга. Всякая любовь проходит, а уважение остаётся на всю жизнь.

Настоящим разочарованием для него стал развод дочери, опровергнувший его слова и подтвердивший сомнения Маши. Вроде бы и уважение друг к другу у них осталось, и гулящими они оба не были, а, поди ты, разошлись.

Маша сильно переживала, что дочь с бывшим мужем не подарили им внуков. Внутренне переживал об этом и он, не говоря ничего вслух. После развода детей он корил себя за то, что зря не лез с этим вопросом к ним. По-видимому, как ему казалось сейчас, надо было своевременно убедить их стать родителями. Но что теперь поделаешь? Брачный поезд разбился о невидимую стену, а сорокалетний возраст дочери давал уже мало шансов стать ему дедом.

Он злился на дочь и стал понимать её всё меньше и меньше, несмотря на то что когда-то они были очень близки.

Вот и сегодня утром, помня о её вчерашнем отказе прийти на день рождения мамы, Виталий Ильич, уткнувшийся в газету, продумывал способы повлиять на дочь. Будучи уверенным, что она махнула на себя рукой, он очень хотел изменить ситуацию в лучшую сторону и, чем чёрт не шутит, опять свести её с Егором.

Он знал, что майор после развода не женился и полностью ушёл в свою канцелярскую работу с кадрами в отделе полиции. Вот и надо было, по мнению Виталия Ильича, почаще отрывать детей от дел и дать им возможность встречаться.

Эх и непростой штучкой была его дочь. Своенравная, гордая и чертовски проницательная Катюша.

Все предыдущие попытки затянуть её к себе и одновременно пригласить Егора проваливались из-за её интуиции. Она находила кучу причин не приходить, догадываясь о своднических планах папы.

Виталий Ильич отложил в сторону бесполезную газету и завёл с Машей давно продуманный им разговор:

– Машунь, ты часом не знаешь, когда у Катьки отпуск положен?

– По-моему, она что-то про июнь говорила, но я не уверена. Тебе-то зачем это? У тебя поменялись планы? Мы же вроде собирались летом втроём в Юрмалу съездить. Загранпаспорта сделали, шенгенские визы открыли. Хотели навестить твоего латвийского друга Гунтиса и его жену Саниту.

Маша, успев всё убрать со стола в холодильник, занималась готовкой борща. Говяжья косточка с кусочками мяса уже булькали в кастрюле на плите. Маша говорила и одновременно ловко орудовала ножом, шинкуя капусту и нарезая морковь.

– Егору тоже в июне отпуск дают. Но в Юрмалу не получится поехать и в этот раз. Егор в Европу не выездной из-за службы в полиции. Вот думаю купить четыре путёвки в Крым. Сами у моря отдохнём, и дети отвлекутся от работы и городской суеты. Винца массандровского попьём, позагораем, поплаваем. Помнишь, как в 85-м?

– Помню, помню, хитрый жук! Долго ты эту «спецоперацию» разрабатывал? Сам-то веришь, что Катюша согласится поехать с Егором? Наверняка ведь найдёт причины отказаться.

– Что же ты думаешь, что я дурнее паровоза? Зачем мы ей будем заранее всё рассказывать? Ты поговори с ней, скажи, что втроём поедем, тебе поверит. А моё дело Егора подготовить. Он сам в Крым доберётся и к нам присоединится уже там. Глядишь, и под крымским солнышком дурь из башки у Катьки испарится!

– Виталик, прости за банальность, но разбитую чашку не склеить, к сожалению. Думаю, что из твоей затеи ничего не выйдет. Как бы чего хуже не вышло. Да и лгать Катюше не очень хочется.

– Это не ложь! Это оперативная необходимость! Ты поговори, поговори с ней. Я уверен, что Егор против не будет, но это уже моё дело. Буду ждать от тебя отмашку и начну искать приличную крымскую гостиницу.

Виталий Ильич не принимал никаких отказов жёны. Он с удовольствием опять превратился в полковника милиции, разрабатывающего хитросплетённую, многоходовую операцию. Цель которой, правда, будет не поимка опасной банды преступников, а возможность восстановления семьи дочери, которая противится этому.

На самом деле он уже говорил с Егором по этому поводу и в чём-то понимал его.

Егор, похожий, как ему казалось, на него самого, бывшего милиционера Голованова в молодости, был полностью предан своей работе. Проводил на ней всё своё свободное и не свободное время, оставляя для семьи лишь редкие моменты.

Сухарь по природе, майор Круглов был человеком рациональным, педантичным и достаточно замкнутым. Всё у него было запланировано наперёд за несколько дней, взвешено и рассчитано. Виталий Ильич считал положительными эти черты характера зятя. Был в Егоре уверен и никогда не ждал от него предательства или удара в спину.

Но этих качеств Егора явно не хватало для бывшей жены, которая, по её собственному признанию, в браке с ним превращалась «в ничего не чувствующую мраморную скульптуру».

Егор Круглов, не помнящий своих родителей и воспитавшийся в детском доме, семью ценил, по-своему берёг её и не понимал, что не устраивает его жену. Инициатором развода был не он. Пожалуй, он мог бы до глубокой старости прожить с Катериной, ничего не меняя в их отношениях, которые он считал абсолютно нормальными и обычными, как у других людей.

Он удивлялся словам Катерины, что живут они, как «чужие друг другу полулюди, полузомби», но на какие-либо изменения в семейных отношениях у него просто не хватало времени из-за своей работы и частых командировок по делам службы.

Он, казалось бы, привязался к родителям жены, как к своим родным. Своего наставника, полковника Голованова, на словах почитал за отца и прислушивался к его мнению. Но когда Катя предложила развод, молча согласился, несмотря на возражения тестя, поскольку был он человеком, старающимся избегать конфликтов. Он, конечно, Катю любил по-своему, но никогда не говорил ей про это. Слушая её многократные в последнее время признания, что она несчастна в браке, согласился и не стал тянуть с разводом.

Спокойно разошлись и разъехались. Но Егор всегда был рад любой встрече с Катей, хотя и понимал, что она его избегает. Он и не навязывался.

В последнее время Егору хотелось верить словам бывшего тестя, который говорил, что Катя, пожив одна, стала сомневаться в правильности развода. Он хотел верить в это и гнал от себя любые мысли о том, что Виталий Ильич может заблуждаться.

Вот и пару дней назад, выслушав его предложение о поездке в Крым, Егор схватился за эту идею, поверив в достижение преследуемой тестем цели. Егор подтвердил Виталию Ильичу, что обязательно выбьет у начальства отпуск на время планируемой поездки и будет ждать его команды.

Поговорив утром с женой, Виталий Ильич решил не откладывать задуманное в долгий ящик и отправиться в поход по турагентствам. Их адреса он старательно выписал себе в блокнот ещё вчера. Одевшись в серый костюм-двойку и накинув бежевый плащ, он вышел во двор.

По-весеннему яркое, апрельское солнце слепило глаза и наполняло его уверенностью в задуманном. Хорошее настроение, редкое в последнее время, придавало сил и заставляло активно действовать. Виталий Ильич завёл свою машину, припаркованную во дворе их дома, и поехал по задуманному маршруту.

Его жена, Мария Георгиевна, пожилая, седоволосая, но по-молодому стройная женщина с остатками былой строгой «педагогической» красоты, из кухонного окна проводила глазами отъезжающую со двора машину мужа.

Она не одобряла затею Виталика, зная характер их Катюши. Дочку она любила и жалела. Поняла по-женски доводы о причинах развода, которые дочь донесла до неё. Но также понимала стремление отца, который очень хотел восстановить разрушенный брак.

Егора она втайне недолюбливала, хотя внешне этого никак не показывала. Разговаривала с ним всегда тепло и дружелюбно. Не подавала вида, но её, женщину, в которой наполовину текла горячая кавказская кровь, отталкивала его вечная холодность и сухость. Переживая за дочь, она никогда не позволяла себе никаких негативных высказываний в адрес её бывшего мужа. Ни раньше, ни теперь, после их развода.

Мария Георгиевна прекрасно видела в браке детей повторение их с Виталиком многолетних семейных отношений, которые в основном держались и сохранились благодаря её великому женскому терпению.

Будучи молодой, она, конечно, расстраивалась и рыдала в подушку, когда практически одной пришлось воспитывать маленькую Катюшу. От мужа, вечно пропадающего на работе, помощи ждать не приходилось. Маша вздрагивала от каждого звонка по телефону или в дверь, страшась услышать ужасные новости о борющемся с преступниками муже. Особенно в девяностые, когда совсем не было никакой уверенности, вернётся ли вообще Виталик домой или нет.

Седины в её волосах добавили два пулевых и одно ножевое ранение опера Голованова, полученные им в стычках с московскими организованными преступными группировками.

Тревожные ожидания вердикта врачей в больницах. Необходимость иногда вместе с юной Катюшей скрываться по паре месяцев от мести бандитов. Да и другие особенности семейной жизни с честным ментом не добавили ей здоровья и красоты.

Только, в отличие от дочери, Маша всё это стерпела, в основном по трём причинам.

Первая и главная – они с Виталиком любили друг друга! Полюбили один раз и на всю жизнь. Не клялись друг другу, не повторяли об этом бесконечно и не требовали друг от друга слов подтверждения. Просто молча любили искренне и преданно.