Текст книги "Из третьей речи 'Против Филиппа'"
Автор книги: Демосфен
Жанр:
Прочая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Демосфен
Из третьей речи 'Против Филиппа'
Демосфен
Из третьей речи "Против Филиппа"
(Пер.С.И.Радцига)
Демосфен
(384-322 гг. до н. э.)
Демосфен – самый выдающийся из десяти "канонических" ораторов древней Греции. Он родился в 384 г. в Афинах; первое время был оратором-логографом (см. Лисия), но в середине IV в. до н. э., с началом македонской экспансии, он в противоположность Исократу выступает как политический оратор, представитель военной партии борьбы с Македонией; он отстаивает честь и независимость своей родины от македонской тирании. В четырех речах против македонского царя Филиппа ("Филиппиках") Демосфен призывает греков к сплочению, апеллирует к лучшему прошлому афинского народа с его свободой, возмущается продажностью современной ему демократии. После смерти Александра Македонского Демосфен поднял афинских патриотов на войну, но в 322 г., преследуемый македонцами, должен был принять яд. Сохранилось около сорока подлинных речей Демосфена. Греческая ораторская проза достигла в них вершины своего развития. Речь Демосфена поражает чрезвычайной силой, пафосом и страстностью, но в зависимости от разного содержания он умеет варьировать язык, иногда переходя к простоте Лисия или вводя мощную ритмическую периодичность. Выдающийся оратор, отстаивавший независимость своей родины, мастер прозаической речи, Демосфен пользовался огромной популярностью у последующих поколений в Риме (им восторгался Цицерон) и в Западной Европе.
(XIX речей, перевод С. И. Радцига, изд. АН СССР, М., 1954.)
ИЗ ТРЕТЬЕЙ РЕЧИ "ПРОТИВ ФИЛИППА"
(341 г. до н. э.)
(32) Но чего же еще не хватает ему (то есть Филиппу) до последней степени наглости? Да помимо того, что он разорил города, разве он не устраивает пифийские игры {Эти игры проводились каждые четыре года в Дельфах в честь Аполлона.}, общие состязания всех греков, и, когда сам не является на них, разве не присылает своих рабов руководить состязаниями в качестве агонофетов {Устроители состязаний; по отношению к царю, с точки зрения афинян, это рабы.}? Разве не завладел Пилами {Пилы – то же, что Фермопилы.} и проходами, ведущими к грекам, и не занимает эти места своими отрядами и наемниками? (33) Разве не предписывает он фессалийцам, какой порядок управления они должны у себя иметь? Разве не посылает наемников – одних в Порфм {Гавань на острове Эвбея в области Эретрии.}, чтобы изгнать эретрийскую демократию, других – в Орей {Город в северной части Эвбеи.}, чтобы поставить тираном Филистида? Но греки, хотя и видят это, все-таки терпят, и, мне кажется, они взирают на это с таким чувством, как на градовую тучу: каждый только молится, чтобы не над ним она разразилась, но ни один человек не пытается ее остановить. (34) И никто не защищается не только против тех оскорблений, которым подвергается от него вся Греция, но даже и против тех, которые терпит каждый в отдельности. Это уже последнее дело! Разве он не предпринимал похода на Амбракию и Левкаду {Амбракия – город в области Греции, Акарнанин; Левкада – город на острове Левкаде близ Акарнании.} – города, принадлежащие коринфянам? Разве не дал клятвенного обещания этолийцам передать им Навпакт {Город в Этолии (средняя Греция).}, принадлежащий ахейцам? Разве у фиванцев не отнял Эхин, разве не отправляется теперь против византийцев, своих собственных союзников? (35) Разве у нас не говорю уж об остальном – он не завладел крупнейшим нашим городом на Херсонесе, Кардией {Город в Фессалии.}? И вот, хотя мы все страдаем от такого отношения к себе, мы все еще медлим, проявляем малодушие и смотрим на соседей, полные недоверия друг к другу, а не к тому, кто всем нам наносит вред. Но если этот человек относится ко всем с такой наглостью теперь, то как вы думаете, что же он станет делать тогда, когда подчинит своей власти каждого из нас поодиночке?
(36) Что же в таком случае за причина этого? Ведь, конечно, не без основания и не без достаточной причины тогда все греки с таким воодушевлением относились к свободе, а теперь так покорно терпят рабство. Да, было тогда, было, граждане афинские, в сознании большинства нечто такое, чего теперь уже нет, – то самое, что одержало верх и над богатством персов, и вело Грецию к свободе, и не давало себя победить ни в морском, ни в сухопутном бою; а теперь это свойство утрачено, и его утрата привела в негодность все и перевернула сверху донизу весь греческий мир. (37) Что же это такое было? Да ничего хитрого и мудреного, а только то, что людей, получивших деньги с разных охотников до власти и совратителей Греции, все тогда ненавидели, и считалось тягчайшим позором быть уличенным в подкупе; виновного в этом карали величайшим наказанием, и для него не существовало ни заступничества, ни снисхождения. (38) Поэтому благоприятных условий во всяком деле, которые судьба часто дает и нерадивым против внимательных, и ничего не желающим делать против исполняющих все, что следует, нельзя было купить ни у ораторов, ни у полководцев, равно как и взаимного согласия, недоверия к тиранам и варварам и вообще ничего подобного. (39) А теперь все это распродано, словно на рынке, а в обмен привезены вместо этого такие вещи, от которых смертельно больна вся Греция. (40) Ведь что касается триер {Род военного корабля с тремя рядами гребцов.}, численности войска и денежных запасов, изобилия всяких средств и вообще всего, по чему можно судить о силе государства, то теперь у всех это есть в гораздо большем количестве и в больших размерах, чем у людей того времени. Но только все это становится ненужным, бесполезным и бесплодным по вине этих продажных людей.
[Пункты 41-45. Для доказательства отношения афинян к продажности в былые времена Демосфен цитирует надпись на медном столбе на Акрополе: "Артмий из Малой Азии карается лишением всех прав и смертью за то, что вывез золото из
Мидии в Пелопоннес".]
(46) Но не то теперь. Вы совсем не так относитесь и к подобным делам, и вообще ко всему остальному, а как? Вы сами знаете; к чему во всем обвинять одних вас? А приблизительно так же и ничуть не лучше вас относятся и все остальные греки, почему я и говорю, что настоящее положение вещей требует и большого внимания и доброго совета. Какого? Хотите, чтобы я сказал? А вы не разгневаетесь?
(47) Далее, какое странное рассуждение высказывают те люди, которые хотят успокаивать наше государство тем, что будто бы Филипп еще не так силен, как некогда были лакедемоняне; что те главенствовали повсюду над морем и сушей, царя имели своим союзником и перед ними никто не мог устоять; но что все-таки и их отразило наше государство и само не было сокрушено. Но я лично думаю, что если во всех отраслях, можно сказать, достигнуты большие успехи и теперешнее положение совершенно непохоже на прежнее, ни одна отрасль не сделала больших успехов и не развилась так сильно, как военное дело. (48) Прежде всего, тогда лакедемоняне, как я слышу, да и все остальные, в течение четырех или пяти месяцев, как раз в самую лучшую пору года, вторгнутся, бывало, опустошат страну противников своими гоплитами, то есть гражданским ополчением, и потом уходят обратно домой. Это был до такой степени старинный или, лучше сказать, такой правомерный образ действий, что даже не покупали ни у кого ничего за деньги, но это была какая-то честная и открытая война. (49) Теперь же вы, конечно, видите, что большинство дел погубили предатели и ничего не решается выступлениями на поле битвы или правильными сражениями; наоборот, вы слышите, что Филипп проходит, куда ему угодно, не с помощью войска гоплитов, но окружив себя легковооруженными конницей, стрелками, наемниками – вообще войсками такого рода. (50) Когда же с этими войсками он нападет на людей, страдающих внутренними недугами, и никто не выступит на защиту своей страны вследствие взаимного недоверия, вот тогда он установит военные машины и начнет осаду. И я не говорю уж о том, что ему совершенно безразлично, зима ли стоит в это время или лето, и он не делает изъятия ни для какой поры года и ни в какую пору не приостанавливает своих действий. (51) Все, конечно, должны знать и учитывать это обстоятельство, и потому нельзя подпускать войну в свою землю, нельзя оглядываться на простоту тогдашней войны с лакедемонянами, чтобы не ело* мать шею, дав себя сбросить с коня; но надо оберегать себя мерами предосторожности и военными приготовлениями, держа врага на возможно более далеком расстоянии от себя, следя за тем, чтобы он не двинулся из своей страны, а не ждать того, когда придется вступить с ним в борьбу, схватившись уже грудь с грудью. (52) Правда, с военной точки зрения у нас есть много естественных преимуществ, но, конечно, граждане афинские, при том лишь условии, если у нас будет желание делать то, что нужно, – именно, природные свойства его страны, которую можно свободно грабить и разорять во многих местах, да и еще тысячи других преимуществ; зато к борьбе он подготовлен лучше нас.
(53) Однако нужно не только понимать это и не только военными действиями оборонять себя от него, но надо также сознанием и всем помышлением возненавидеть ораторов, выступающих за него перед вами, имея в виду, что невозможно одолеть внешних врагов государства, пока не покараете пособников их внутри самого государства. (54) А этого, клянусь Зевсом и всеми другими богами, вы не в силах будете сделать, да и не хотите, но вы дошли до такой глупости или безумия, или чего-то такого, чего я не умею даже назвать (часто на мысль мне приходило даже опасение, не божество ли какое-нибудь преследует дела нашего государства), что ради ли перебранки, или из зависти, или ради потехи, или безразлично по какому случайному поводу, – вы велите говорить людям продажным (из которых иные и отрицать не стали бы, что они действительно таковы), и вы смеетесь, когда они кого-нибудь осыпят бранью. (55) И еще не в этом весь ужас, хотя и это само по себе ужасно. Но этим людям вы предоставили возможность даже с большей безопасностью заниматься политическими делами, чем ораторам, защищающим нас самих. Однако посмотрите, сколько гибельных последствий готовит вам это желание слушать подобных людей. Я расскажу вам дела, которые всем вам будут знакомыми.
[Перечисление фактов измены в пользу Филиппа в Олинфе, Эретрии, Орее.]
(63) "В чем же причина, – может быть, возникает у вас недоумение, почему и олинфяне, и эретрийцы, и орейцы охотнее слушали ораторов, говоривших в пользу Филиппа, чем тех, которые говорили в пользу их же самих?" – Да в том же самом, в чем и у вас: ведь люди, которые руководятся в своих речах наилучшими побуждениями, иногда даже при желании не могут сказать вам ничего приятного, потому что всю заботу им приходится обращать на спасение государства; наоборот, эти люди уже самым своим угодничеством действуют на руку Филиппу. (64) Те предлагали делать взносы, а эти говорили, что в этом нет никакой надобности; те – что надо воевать и относиться с недоверием, а эти – что надо соблюдать мир, – и так до тех пор, пока не оказались в плену. Да и во всем остальном, мне думается, дело шло таким же образом, – не стану уж рассказывать всего шаг за шагом. Одни говорили так, чтобы угождать, и старались не доставлять никакой неприятности, другие говорили то, что должно бы принести спасение, но этим навлекали на себя вражду. А многое, особенно под конец, народ допускал и не так, ради удовольствия, и не по неведению, а покоряясь необходимости, когда видел, что в целом уже все потеряно. (65) Вот этого самого, клянусь Зевсом и Аполлоном, я и боюсь, – не случилось бы и с вами, когда при тщательном подсчете всего вы придете к сознанию, что вам ничего уже нельзя поделать. И когда я вижу . людей, вовлекающих вас в это, я не робею, а чувствую стыд, так как сознательно или бессознательно они вовлекают государство в тяжелое положение. Тогда пусть никогда, граждане афинские, наше государство не дойдет до этого: умереть в десять тысяч раз лучше, чем сделать что-нибудь из лести перед Филиппом и покинуть кого-либо из ораторов, имевших в виду вашу пользу.
[Олинфийцы, эретрийцы и орейцы жестоко поплатились за доверие к друзьям
Филиппа, но им раскаиваться уже поздно.]
(70) Вот так же и с нами, граждане афинские, пока мы, еще целы и владеем величайшим государством, богатейшими средствами, прекраснейшей славой; может быть, иной человек, сидя здесь, уже хотел бы спросить: "Что нам делать?" Я, клянусь. Зевсом, расскажу об этом и даже внесу письменное предложение, так что, если вам будет угодно, вы утвердите его своим голосованием. Прежде всего надо самим обороняться и готовиться, – я имею в виду подготовку триер, денег и воинов. Ведь если даже все остальные согласятся быть рабами, нам во всяком случае нужно бороться за свободу. (71) Так вот, сначала подготовим все это у себя и притом постараемся сделать так, чтобы все это видели, и тогда обратимся с призывом ко всем остальным; будем для разъяснения дела отправлять послов во все стороны, как-то: в Пелопоннес, на Родос, на Хиос, к царю {К персидскому царю.} (ведь и его расчетам не противоречит эта задача – не дать Филиппу покорить все своей власти) – это затем, чтобы, если вам удастся убедить их, они в случае надобности были у вас соучастниками и в опасностях и в расходах, а если это не удастся, то чтобы хоть выиграть время для действий. (73) Однако если я предлагаю вам обратиться с призывом к другим, то это отнюдь не значит, чтобы мы сами могли отказываться, от принятия всех необходимых мер для собственной обороны. В самом деле, было бы нелепо, отступаясь от защиты своих собственных владений, заявлять, будто заботимся о чужом, и, пренебрегая настоящим, пугать остальных страхом за будущее. Нет, я и не предлагаю этого, но зато я настаиваю на том, что воинам в Херсонесе надо посылать деньги и исполнять все другое, чего они просят, надо самим нам готовиться и делать первыми то, что следует, а тогда уж и остальных греков созывать и собирать, осведомлять и убеждать. Это является обязанностью государства, обладающего таким значением, как ваше.
(74) Если же вы рассчитываете, что Грецию спасут или халкидяне {Жители полуострова Халкидики на северо-востоке Греции.} или мегарцы {Жители города Мегар в Мегариде, с востока примыкавшей к Аттике.}, вам же самим удастся убежать от этих хлопот, то вы неправильно так думаете: довольно будет, если сами они останутся целы – каждый в отдельности. Нет, именно вам надлежит это сделать, так как вам эту почетную задачу стяжали и оставили в наследство ваши предки ценой многих великих опасностей. (75) Если же каждый будет изыскивать средства к исполнению своего желания, но в то же время будет сидеть сложа руки и думать только о том, чтобы самому не делать ничего, тогда, во-первых, он никогда не найдет для этого дела исполнителей, так как, если бы таковые были, они уже давно бы нашлись, поскольку сами вы ничего не хотите делать, но их нигде нет; во-вторых, я боюсь, как бы со временем уже необходимость не заставила нас делать сразу все то, что мы сейчас не хотим.
(76) Итак, вот каково мое мнение: об этом я вношу и письменное предложение. И я думаю, что еще и сейчас наши дела могут поправиться, если они будут проводиться в жизнь. Впрочем, если кто-нибудь другой может предложить что-нибудь лучшее, чем мое, пусть он говорит и подает свой совет. Но ваше решение, какое вы примете, пусть послужит – да помогут все боги! нам на пользу.
