Текст книги "My only sunshine (СИ)"
Автор книги: Дарт Снейпер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Гарри смотрит на него несколько секунд. Такой прекрасный, такой солнечный Гарри, заслуживающий много большего, чем кто-то вроде Северуса Снейпа. И целует сам – вдумчиво, медленно, изучая. И его ладони ползут по лопаткам, содранным об стену, но Северус готов вытерпеть любую боль ради осторожного прикосновения чужих губ.
Уже дома, в своей комнате, он вгоняет шприц в вену, и пьяное яростное рычание бушующего за дверью отца размывается, отходит на периферию сознания, а на смену ему приходит воспоминание губ – мягких и чуть шероховатых, горячих и сухих…
И он ломано, неловко, выкручивая руку в запястье, двигает пальцами по члену, и кончает в кулак, и жизнь одновременно так прекрасна и так ужасна, что он давится всхлипами, кусая уголок подушки, до самого утра.
*
Ему кажется, он может всё.
Только был бы рядом Гарри, Гарри, Гарри… Гарри, который исподволь протягивает руку, переплетая их пальцы. И можно умереть прямо здесь и сейчас от тёплой гладкости этой смуглой ладони.
– Останешься у меня на ночь? – мягко спрашивает его Поттер, и они засыпают вместе, прижавшись друг к другу, и Северусу не хочется думать о том, в какой ярости будет его отец, если узнает, что сын не ночевал дома. Пускай. Даже если увидит засосы… следы губ – не чужих, на этот раз нет. Следы губ Гарри. Вдоль по шее, там, где их можно спрятать волосами. Алые, багровые, синеватые метки.
Северус хотел бы сохранить их навсегда.
Этой ночью ему спится легко и приятно. Проснувшись раньше Гарри, он поправляет сбившиеся рукава, пряча стыдные отметины, и вжимается губами в чуть колющуюся щёку с хрипловатым:
– Доброе утро.
– Доброе утро, Северус, – сонно улыбается Гарри. И нет слов прекраснее.
*
– Как думаешь, мальчик, это больно? – отец усмехается, сжимая его запястье так, что остаются синяки, и прижимает его ладонь к столешнице. Во второй руке ублюдка – перочинный нож. А улыбка у него больная. Сумасшедшая совершенно. Он говорит:
– Люблю эту игру.
Он говорит:
– Правда, не всегда попадаю в цель.
Он говорит:
– Может, попробуем?
Он говорит:
– Ты же храбрый мальчик?
И играет ножом, тыкая лезвием между пальцев Северуса, и сердце в груди бьётся испуганной птицей, и он пытается вырвать руку из железной хватки отца, а отец хохочет, забавляется…
Промахивается.
Промахивается ещё.
Промахивается в третий раз.
Нож входит неглубоко – крови немного, но она всё равно заливает костяшки. Северус позорно, жалко всхлипывает; ему страшно, ему так страшно, господи…
– Пожалуйста… пожалуйста, – выходит на выдохе, лицо искривляет некрасивая гримаса отчаяния и боли, Северус неловко дёргает рукой, но делает лишь хуже для себя – сорвавшееся с пореза лезвие чертит длинную алую полосу по пальцу, почти добираясь до ногтя.
– Слабак, – презрительно бросает ему отец и отталкивает, позволяя упасть на пол. И Северус баюкает окровавленную ладонь, свернувшись калачиком, и мама опускается рядом с ним, обнимая его, а потом отшатывается – значит, её ударили. И он заслоняет её собой, отталкивает, встречает новый удар отца за неё. И проваливается в никуда.
*
Всё тело болит. Промокший бинт липнет к тыльной стороне ладони. Он драит пол, шипя сквозь зубы, потому что от давления на ладонь порезы вновь начинают кровоточить.
В туалете его зажимает бородатый мужик, Северус отбивается, впервые так остро и так отчаянно ощущая отвращение, несостоявшийся любовник пыхтит, выкручивая ему руки, и спасает Северуса одно – задравшиеся рукава.
– Так ты нарик, что ли? – мужик кривит рожу, сплёвывает на пол и уходит. Северус не может заставить себя встать ещё добрых десять минут – сидит, прижав руки к груди, дышит через раз, и ему мучительно хочется, чтобы в кармане у него нашлась ещё одна доза, и его ломает, и кости внутри все выкручивает, и голова кружится. С трудом, пошатываясь, дрожа, он поднимается на ноги, добирается до раковины и почти всем весом обрушивается на неё, старую, со сколотым краем. Смотрит на себя – синяки под глазами, болезненный румянец, запекшиеся губы, – целую вечность подряд смотрит, и ему дурно.
В отражении – там, за спиной – мелькает рыжий росчерк, Снейп, испуганный внезапной догадкой, рывком разворачивается. И встречается взглядом с глазами Рональда Уизли.
И Уизли растягивает губы в усмешке. И молча, не говоря ни слова, уходит.
Северус давится паникой до тех пор, пока у него не остаётся на неё сил.
*
Гарри сегодня зовёт его к себе. Звонит на старенький мобильник, который Северусу с трудом удаётся скрывать от отца, просит выйти на улицу через полчаса. Он не заслуживает позорных мурашек, пробежавшихся по спине Северуса, и того отчаяния, которое накрывает от звука его голоса, тоже не заслуживает. Он…
– Сейчас буду, – мёртвым голосом отвечает Северус. И надеется. Наивно, глупо, искренне надеется, что всё хорошо. Что ничего не случилось. Что эта их встреча ничем не отличается от других, тех, которые были наполнены смехом, глухой нежностью, поцелуями. И солнцем, о господи, что он будет делать без солнца?
Гарри встречает его на перекрёстке. Кивает в сторону, делает шаг:
– Пройдёмся?
Он не пытается взять его за руку, но у Северуса так озябли пальцы, что он даже рад этому обстоятельству. Рад, пока Гарри не произносит:
– Сегодня мне позвонил Рон.
Необоснованное, но отчётливое предчувствие беды щекочет Северусу нервы. Он непонимающе смотрит на Гарри, сердце колотится где-то в рёбрах, и ему кажется, что он вот-вот провалится в глубокую яму, из которой не выбраться.
– Он сказал, что видел, как тебя… в туалете, – Гарри явно с трудом произносит эти слова, смотрит внимательно, будто ищет правды, хватает Северуса за плечи. Вглядывается в его глаза почти отчаянно, сжимает пальцы почти нежно. – Это так?
И в глазах его столько надежды, столько слепой, безрассудной решимости поверить в любую ложь, которую Северус может скормить ему…
– Да, – выдыхает Северус и закрывает глаза, ожидая удара.
Его не бьют. Его просто отпускают. И это самое страшное чувство на земле. Медленно, очень медленно пропадает тепло от близости чужого тела. А потом слышны шаги. Неловкие, скованные, будто человеку очень не хочется идти, но он заставляет себя.
И эти шаги всё дальше.
Гарри Поттер уходит прочь, не сказав ему ни слова, а Северус стоит, зажмурившись, посреди улицы, и ему холоднохолоднохолодно, будто он промерзает изнутри, будто плотной прослойкой льда покрываются все его органы.
Так и должно было быть. Так должно было быть с самого начала – Гарри Поттер не мог не знать вечно. Он бы всё равно выяснил, неважно, каким способом. Северус знал это давно: но терять Гарри вот так, сейчас… Нет!
Он бежит, задыхаясь и глотая вздохи, он хватает Гарри за руку, разворачивает к себе, частит:
– Послушай, послушай! Ничего не было, ты должен выслушать меня, ты…
Гарри кидает взгляд на его перебинтованную ладонь. Чему-то ухмыляется. И раньше, чем Северус успевает среагировать, задирает рукава толстовки. Выставляет на обозрение следы – старые и новые, угнездившиеся в сгибах локтей и выше, чётко повторяющие дорожки вен.
– Хочешь рассказать мне? – от этого тихого голоса мороз по коже. Чужие пальцы, не нежные и не тёплые, скользят по остаткам уколов. – Об этом? Или… – ладонь безошибочно ложится на синяк – один из самых крупных, – об этом?
У Гарри в глазах – разочарование преданного. Он вырывает руку. Горько выдыхает:
– Я думал, мы друг другу… а, неважно.
Он сутулится, когда бредёт прочь. Он больше не освещает – его будто сожрала тьма, которой перепачкан Северус.
Северус падает на колени прямо посреди улицы. Закрывает лицо руками. И плачет навзрыд, пока не начинается дождь и не приходится подниматься и идти домой.
– Милый, всё в порядке? – мама гладит его пальцы, смотрит с беспокойством и тревогой. Из горла Северуса прорывается булькающий звук – короткое, глухое рыдание, которое не удаётся задавить в себе полностью. Он не помнит, почему идёт с ней, почему позволяет усадить себя на кровать, почему обнимает её…
Он только помнит, что рассказывает – рассказывает ей, самой дорогой и близкой на свете, про то, чем он стал. Про то, сколько он с собой сделал. Про то, что он лю…
Она молчит. Только глаза у неё блестят тревожно и горько, будто она знает что-то, чего не знает Северус, но рука её, запутавшаяся в его волосах, не дрожит и не исчезает – она гладит его, как маленького, будто ей совершенно неважно, что её сын…
Что её сын упал.
*
Его утро начинается с рёва отца. Тяжёлое тело полновесно обрушивается на хлипкую дверь, и та скрипит, готовая сорваться с петель. Северус подскакивает, растерянный, перепуганный, отец воет за завесой дерева:
– Вылезай оттуда, ты, пидор!
Что-то говорит мама. Не слышно из-за шума в ушах. Она не могла… Она бы не сделала… Она бы не подписала собственному сыну смертный приговор. Она же…
Сердце бухает в горле. Северус накрывает дверную ручку рукой – и тут же отдёргивает пальцы. Нет, нет. Он отсюда не выйдет. Он… оннеможет.
Мама. Мама, мама, мама!
Когда отец выламывает дверь, Северус по-прежнему стоит прямо перед ней. Первый удар – в челюсть – он принимает молча, пускай и падает, ублюдок наваливается на него всем весом, давит, душит, потное раскрасневшееся лицо, полное презрения, замирает прямо над его, отец плюёт с отвращением, подтёк слюны скользит вниз по щеке, и Северус брыкается, стремясь скинуть с себя тяжёлое тело, но ничего не удаётся – это лишь злит отца сильнее, и он рычит Снейпу в самые губы:
– Нравится подставлять задницу мужикам, а, шлюха? Нравится?
И вдруг шепчет почти интимно:
– Подставишь мне?
Северус дёргается, его мутит, ком тошноты подкатывает к горлу, а отец смеётся, отец хохочет, отцу смешно, будто не выдумать лучшей шутки… Его веселье обрывается так же внезапно, как началось, и острое холодное лезвие упирается Северусу в кадык. Он вздрагивает от секундной боли лёгкого пореза. Отец улыбается. Отец спрашивает:
– Как думаешь, сколько я об этом мечтал?
Он режет мастерски, почти влюблённо, рисует полосы на коже сына, играет с кровью, ныряет кончиком ножа глубже, расковыривая рану, Северус мало что соображает от боли и страха, только одно – этот ублюдок сейчас уверен в собственной победе. Только бы…
Только бы нож этот перехватить…
– Как думаешь, что скажут люди, если узнают, что сын Тобиаса Снейпа – шлюха? – почти нежно спрашивает отец. Режет вдоль ключиц. У-лы-ба-ет-ся. – Как думаешь, что они подумают о нашей семье?
Северус не может говорить – нож застыл на горле, там, где голосовые связки, он может только сжимать пересохшие губы.
Зрачок топит радужку.
Дышать нечем.
– Я так ненавижу Поттера, – мягко говорит отец и гладит Северуса по щеке лезвием; Северуса передёргивает. – О, как я ненавижу Поттера… А ты спутался с его щенком… Неужели мне назло? – лезвие лижет подбородок. – Неужели чтобы досадить мне? Неверная тактика, мальчик…
Он говорит хрипло, точно голос у него сел, и от этого ещё страшнее – до дрожи в кончиках пальцев. Северус сглатывает.
– Тобиас! – мама осторожно касается плеча отца. – Тобиас, не нужно, что ты делаешь, Тоби…
– Заткнись, сука! – рычит отец, отталкивая её от себя, мама вздрагивает, инстинктивно закрывает голову руками, смотрит на Северуса отчаянно и виновато.
Северус так её ненавидит.
Боже, он даже не знал, что способен её ненавидеть.
Почему, мама?
– Смотри на меня! – отец впивается в его подбородок пальцами, больно сжимает. – Смотри на меня, пока я тебя воспитываю.
Он режет, колет, гладит, играет, ему хорошо – в его руках нож, тощему подростку нечего ему противопоставить, только бы он отвлёкся, только бы…
– Куда его засунуть, мальчик? – весело спрашивает отец. – Может быть, в твой грязный рот? – заскорузлые пальцы проходятся по линии губы, и Северуса передёргивает от отвращения. Отец скалится:
– Нет? Не хочешь? Так, может, в твою растраханную задницу?
И ведёт вниз по животу до бедра алую полоску, точно демонстрирует, как именно он собирается это делать. Северуса тошнит, кажется, его сейчас вырвет, он едва не теряет сознание, ему плохо и страшно, он…
Он закрывает глаза.
Когда он был маленьким, закрывая их, он представлял, что мира вокруг не существует. Теперь он представляет, что не существует его самого.
– А ты смотри, сука! – рявкает отец на мать. Она сглатывает, смотрит почти зачарованно. Как она могла, господи, как она…
Мама, мама, мама!
Мама, за что…
Странно, как может придать ему сил ощущение потери дорогого человека. Боль уходит. Остаётся только чистая, ничем не замутнённая ярость – и он обрушивается со всей этой яростью на отца, тощий и бессильный перед грузным мощным телом, и, верно, сам бог, в которого он не верит, придаёт ему сил, потому что отец изумлённо крякает, и Северус колотит его кулаками везде, где достаёт, в подбородок, в губы, в солнечное сплетение…
Тобиас приходит в себя быстро – глаза наливаются кровью, губы растягивает уродливый оскал, он почти шепчет:
– Решил показать зубы? Ты слишком труслив для этого, мальчик, слишком ничтожен, может, поэтому щенок Поттера и вышвырнул тебя, как кусок дерь…
Срывает тормоза. Перед глазами – пелена, Северус ничего не видит, не слышит всхлипов матери, не чувствует стягивающей кожу кровавой корки; он воет раненым зверем, хватая отца за плечи, толкает затылком на сколотый бортик кровати, чужая рука – волосатая и крупная – с зажатым в ней ножом дёргается, выбрасываясь вперёд, точно огромная змея, лезвие входит глубоко под кожу – над ключицами… острая боль отрезвляет его.
Его отец – огромный, непобедимый сукин сын, – неестественно обмякнув, полусидит на полу, и дерево там, где оно вонзилось в его висок, темнеет, наливаясь вишнёвым цветом.
Северус не чувствует ни радости победы, ни торжества, ни облегчения. Только сосущую, бесконечную пустоту внутри, которая перекрывает даже боль, и глухой всхлип – единственный, что он позволяет себе – выходит булькающим, во рту становится солоно и пряно… ещё секунду он смотрит в полные слёз глаза матери, а потом проваливается в спасительное, сладкое, долгожданное небытие.
И ему так хочется верить, что оно – навсегда.
*
– Это отличная клиника, – говорит ему доктор, улыбчивый высокий старик с серебряной бородой, и зачем-то хлопает Северуса по плечу. Альбус Дамблдор, вот как его зовут. Альбус Дамблдор, чёрт бы побрал его и его желание забраться Северусу вовнутрь, переворошить там всё, только бы вытащить наружу эмоции и мысли. – Вот увидишь, тебя там в два счёта вылечат, мой мальчик!
Он почему-то считает, что у Северуса ломка. Что его выкручивает, что его рвёт на части только из-за того, что поблизости нет шприца. Он почему-то уверен, что единственная проблема Северуса – нехватка дозы.
Его тошнит от больничной еды, тягучей боли в ранах и улыбки врача.
– Со мной всё в порядке, сэр, – тихо говорит Северус и – настолько, насколько это позволяет повязка на горле – поворачивает голову к стене. Мутит от сочувствия во взгляде этого… да что он знает? Что он, чёрт побери, может знать о Северусе?!
– Твоя мама хочет зайти, – наконец говорит старик. Северус пожимает плечами. Ему так сладко, так правильно всё равно, что он бы не отреагировал и на новость о том, что его решил навестить отец. Какое счастье – из могилы не вылезал ещё никто. Какое долгожданное, а теперь бесполезное счастье.
Скрипит дверь, чуть слышно вздыхает под опустившимся на него человеком стул.
– Я оставлю вас наедине, – тактично говорит Дамблдор, и мамина маленькая рука робко дотрагивается до волос Северуса. Он не дёргается и не поворачивается к ней лицом – закрывает глаза, сжимает в тонкую полоску губы. Дышит размеренно, заставляя себя выуживать из развороченной груди вдохи и выдохи. И молчит. Говорить начинает она – дрожащим, ломким голосом, ставшим, кажется, ещё выше.
– Я знаю, знаю, я так виновата перед тобой… но я никогда не находила в себе смелости противостоять ему, – почти шёпотом произносит его мать, и Северус сглатывает горький ком. – Я так люблю тебя, господи, Северус, Северус, сыночек… ну же, посмотри на меня…
Её пальцы неловко мажут по его шее над повязкой, останавливаются на тощем плече, гладят виновато и неуклюже, будто она забыла, как это делается, чуть сжимают край больничной рубашки.
– Северус! – всхлипывает его мама. Его любимая, близкая, родная мама, ради которой он – себя, почти как проклятый Иисус…
– Хочешь, чтобы я простил тебя? – тихо спрашивает Северус. Она всхлипывает, бормочет что-то утвердительное. – Тогда уходи.
– Сынок…
Он так усиленно притворяется спящим, только бы не слушать, как она плачет, что погружается в настоящий сон и не замечает, как она поднимается со стула и выходит из комнаты. Просыпается Северус в сумерках, один, темнота, льющаяся из окна, затапливает пол и подбирается к его койке, он жмурится, под веками вспыхивают фейерверки – смуглая кожа, чёрные волосы, зелёные глаза… Ему кажется, рискни он сейчас взглянуть на окно, и эта тьма поглотит его, сожрёт, не оставив ничего – потому что всё лучшее, всё, что не под силу изгадить, испачкать никому, было в Гарри, а Гарри…
Северус запрещал себе плакать, когда его, полуживого от болевого шока, везли в больницу, запрещал, когда его штопали, запрещал, когда полицейские выпытывали у него подробности произошедшего, запрещал, когда показывал им уродливые шрамы, огромные синяки и сигаретные ожоги, оставленные отцом… запрещал, когда отдирали бинт от загноившихся ран на ладони и вскрывали новую, розоватую кожу. Запрещал, запрещал, запрещал – и пытается запретить теперь, но против собственной воли глухо вздыхает, и в носу начинает щипать.
– Ты проснулся? – тихо говорит ему кто-то слишком знакомым голосом. Северус каменеет. Замирает, вытягиваясь в струнку на кровати, до боли прикусывает губы. Всё нормально, это ломка, из-за которой так переживает Альбус-чёрт-бы-его-побрал-Дамблдор. Это просто… галлюцинации. Глупые, несбыточные мечты, волей искорёженного сознания превращающиеся в полуреальные образы. С ним такое уже было. Он знает – если повернётся, на стуле у кровати никого не окажется. И потому не поворачивается, только плачет – беззвучно, игнорируя желание зажать себе рот.
– Эй… – мальчик-солнце дотрагивается до его плеча, и Северуса прошибает болью напополам с горечью, и он почти кричит, сворачиваясь в клубок:
– Уходи! Тебя нет, тебя нет! Тебя нет…
За спиной воцаряется молчание. И невесть откуда взявшееся разочарование – как оно могло возникнуть, если Гарри Поттер ни за что не пришёл бы сюда по-настоящему? – разъедает его лёгкие.
А потом его, и без того тощего, теперь ещё и беспомощного, как котёнок, способного разве что добраться без чужой помощи до туалета, переворачивают на спину. И Гарри Поттер склоняется над ним, и сжимает подбородок так больно, что Северус невольно раскрывает глаза, и спрашивает:
– Так уж и нет?
Северуса накрывает откатом.
Он задыхается, он захлёбывается плачем и смехом одновременно, он глухо, каркающе закашливается, прижимая ладонь к губам, он давится слезами, он…
– Господи, Северус! – почти рявкают, вздёргивают за плечи, вынуждая сесть, прижимают к тёплой груди, накрывают ладонями, обжигающе горячими ладонями, его дрожащие ледяные руки и – будто этого мало для того, чтобы свести его с ума – губами прижимаются к затылку, губами, губами, губами… – Дыши, давай!
И он дышит – дышит, дышит, дышит, пока Галлюцинация обнимает его, пока шершавые подушечки пальцев проходятся по щекам, стирая слёзы, пока его целуют – беспорядочно и торопливо, в висок, макушку, шею…
– Ко мне пришла твоя мама, – хрипло, будто тоже борется с подступающими слезами, говорит ему Гарри Поттер. – Я не хотел её слушать, но…
Пауза. Северус против собственной воли обращается в слух, контролируя вдохи и выдохи. Его Галлюцинация дарит ему новый поцелуй: за ухом, будто точно знает, что там приятнее всего… он вздрагивает и жмурится.
– Скажем так, она настояла. Она была в ужасном состоянии, ты не представляешь – с безумным взглядом, плачущая, еле стоящая на ногах… Родители тут же бросились отпаивать её травяным чаем, а она всё рассказывала о тебе, о твоём… – Северус затылком чувствует, как в презрительной гримасе изгибаются губы Галлюцинации, с нескрываемым отвращением выплёвывающей:
– О твоём отце. Это… я был таким ублюдком, Северус, – Снейп непонимающе хмурится, неосознанно прижимаясь ближе к нему спиной, растерянно полуоборачивается, и Галлюцинация касается губами его лба. – Я должен был тебя выслушать! А ты должен был мне рассказать.
Северусу хочется сказать, что он боялся, что он всегда боится, что он трус, ничтожество, слабак, неспособный даже справиться с нехваткой и выдумывающий себе чёрт знает что…
Его целуют – в губы, господи, в губы – по-настоящему, так, как не умеет ни одна галлюцинация; его целуют отчаянно, а обнимают крепко, будто он – какая-то драгоценность, будто он что-то значит, будто…
– Прости меня, – хрипло выдыхает Гарри, стискивая его в объятьях до лёгкой боли. – Прости меня, Северус.
В этот момент ему всё по плечу.
Северус Снейп закрывает глаза и смеётся; солнце обнимает его плечи, солнце лижет нежным прикосновением его щёку, солнце стирает его боль и его грязь, солнце повсюду – на кровати, на тумбочке, на стуле, под потолком, у окна. Обжигающее, ласковое солнце дотрагивается до его губ и голосом Гарри Поттера говорит ему:
– Ты мне нужен. Ты так мне нужен.
