![](/files/books/160/oblozhka-knigi-snezhnost-si-289187.jpg)
Текст книги "Снежность (СИ)"
Автор книги: Дарт Снейпер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Звякнул колокольчик, и с улицы повеяло декабрём. В тонкой рубашке сразу стало холодно, мороз забрался под кожу, широко лизнул спину. Я отвернулся от полки, на которой расставлял книги – сплошь разноцветные корешки, – и недовольно рявкнул:
– Закройте, чёрт возь…
Он был совсем мальчишкой: лет восемнадцати, вряд ли больше. На нём были эти дурацкие новомодные джинсы, которые носят подростки, и ещё куртка и шарф. А в карманах наверняка прятались смешные перчатки – я вдруг чётко представил их, жёлтые или фиолетовые, вызывающей расцветки, почти детские.
Он прикрыл дверь. Шагнул ко мне. И улыбнулся смущённо – на смуглых щеках заиграли ямочки. Шапку он стянул, входя в магазин, и волосы растрепались. Чёрные, вот какие они были: чёрные-чёрные, как темнота под веками.
– Извините, сэр, – сказал он тихо и мягко. Заготовленная нотация застряла у меня в горле.
Во всём магазине работала только одна лампа, и я никак не мог разобрать цвет его глаз. Да и, в конце концов, какое мне было дело до того, какие они там у него? Я рассердился на самого себя и зашагал к прилавку, зачем-то стараясь держать спину прямо, будто этот мальчишка смотрел мне вслед. Потом я склонился над журналом и сделал вид, что заполняю его, хотя, разумеется, не заполнял – в предрождественские дни покупателей бывало немного, и все проданные книги давно были подсчитаны.
Я не услышал, как он ушёл – так ничего и не купив.
***
Звякнул колокольчик, и я потёр виски.
– Как вас зовут, сэр? – спросил у меня мальчишка, стягивая с головы капюшон. Я сперва рассердился, и выпрямился, и процедил холодно:
– Какое вам дело? Покупайте, что хотели, и проваливайте.
Он моргнул, а потом безмолвно скрылся за ближайшей книжной полкой, хотя там стояли детективы, которые, конечно же, он не читал. Должно быть, я обидел его – и что-то запоздалое, острое, колючее, с режущими горло краями, поднялось к языку, и позже, когда он молча положил передо мной книгу, я выдавил зачем-то:
– Снейп. Северус Снейп.
Он долго смотрел на меня, и мне казалось, что он сейчас уйдёт, хлопнув дверью, и колокольчик зальётся сумасшедшей трелью, и…
– Меня зовут Гарри, – он смешно наморщил нос и разулыбался, мгновенно забыв обо всех обидах.
А я подумал, что никогда и ни за что не назову его Гарри.
***
Звякнул колокольчик, и запахло зимой. Последняя покупательница, дородная женщина с одутловатым лицом и любовью к дамским романам, поспешила прочь. Он придержал ей дверь, а потом улыбнулся мне: легко, как умеют только очень молодые и очень счастливые люди. Перчатки у него были не фиолетовыми и не жёлтыми, а синими, но всё равно смотрелись на тонких пальцах смешно. Я зацепился за них – за эти пальцы – взглядом и смотрел, смотрел, пока он не скрылся за поворотами полок.
Ему было восемнадцать или около того, и от него, должно быть, пахло юностью, свежестью, простотой – незамысловатым изяществом жизни, ещё не отравленной никем и ничем.
Читал он классику. Бальзака и Гюго. Он молчал, пока я пробивал его покупку и складывал в белый форменный пакет, молчал, пока я отсчитывал сдачу. И только после, уже делая шаг назад, он сказал мне вдруг:
– Хорошего дня, мистер Снейп.
И я сперва окаменел, недоумевая. Ответить ему не успел, да он и не ждал, пока я приду в себя – звякнул колокольчик, и всё стихло.
А глаза у него были зелёные: красивый, глубокий оттенок позднего лета.
Лета! Старый дурак.
***
Звякнул колокольчик. Зашедший мальчишка улыбнулся мне радостно и тепло, крикнул: «Здравствуйте, мистер Снейп!», и я испугался того, как задрожало в груди сердце, и не ответил ему.
***
Звякнул колокольчик. Он зашёл по привычке робко, неуверенно как-то, будто боялся, что его отсюда погонят взашей, и я кивнул ему сухо и отвернулся. У меня было много работы. Именно так – много работы. Мне некогда было разглядывать его летние глаза, или растрёпанную шевелюру, или шрам на лбу. Мне дела не было до тонкой куртки, в которой он пришёл, и до набившего оскомину помпона на шапке, покачивающегося с каждым шагом.
У меня было много работы.
И какая разница, что незнакомый мальчишка, нынешний завсегдатай моего магазина, оделся не по погоде? И что, что вряд ли эта его куртка могла спасти от пронизывающего декабрьского ветра?
Я решил, что меня его проблемы не волнуют. Сейчас он притащит на прилавок ещё несколько книг, расплатится и уйдёт – только и всего.
За окном бушевала вьюга, и мороз пробирал до костей.
Когда мальчишка подошёл ко мне, бережно прижимая к груди какую-то книгу, я даже глаз на него не поднял. Молча пробил, молча положил в пакет, молча…
Я догнал его уже на улице. Выскочил прямо так, в одной водолазке, прижимая пальто к груди, закричал, срывая голос в хрип:
– Подождите, да стойте же вы!.. Гарри!
Он остановился в недоумении, взглянул на меня, и глаза его – как я мог раньше не понять, какого цвета были эти огромные глаза? – расширились, и он пробормотал, путаясь в словах и теряя гласные:
– Мистер Снейп… зачем это вы…
Я молча набросил ему на плечи своё пальто и ушёл – почти сбежал, прячась от холода и снега. И этой ночью мне не спалось в крошечной квартирке над магазинчиком, и я всё вертелся, извивался на простынях, сбивая их в один огромный ком в ногах, прижимался пылающей щекой к подушке, и мне всё думалось: надел или нет? надел или нет?
***
Звякнул колокольчик. Я в сотый раз повернулся к входу в магазин – и в сотый раз разозлился. Потому что это опять был не он, а я не хотел превращаться в сторожевого пса, преданно сидящего под дверью. Я не хотел ждать его, понимаете? И этого разочарования, которое почему-то всколыхнулось в животе, тоже не хотел.
Моё «Всего хорошего» в спину уходящей покупательницы звучало почти как оскорбление.
– Вам не идёт этот тон, – хрипло сказал кто-то. Я вскинул голову.
Это был он. Смотрел на меня весело и мягко, и мне стало почти стыдно за яд, скопившийся под языком, но я всё равно выплюнул:
– И какой, по-вашему, идёт?
Он не ответил.
Пальто он отдал мне в тот же вечер, смущённо и виновато скалясь, и я прижимался к тёплой мягкой ткани лицом и вдыхал, и мне казалось, что ещё немного – и я смогу нащупать эту неуловимую тонкую ниточку аромата. Запаха юности и чего-то запретного, невозможного, желанного…
***
Звякнул колокольчик.
– Я понял! – вот что он выкрикнул прямо с порога, напугав двух посетителей, глупый мальчишка. Меня почему-то затопило глухой дурацкой нежностью, совершенно неуместной нежностью. Так что я для проформы проворчал:
– Прекратите орать в магазине.
Он даже не смутился. Только подскочил ко мне, чудом не сшибив по пути полку, и выдохнул:
– Как снег.
Я его сперва не понял. Даже подумал, что он, должно быть, заболел и теперь бредил, но он схватил мои руки – боже, какие холодные у него были пальцы и как горячо отдалось это прикосновение в моём теле – и зачастил:
– Снег колючий и жалит, если прижаться к нему щекой, но внутри он мягкий-мягкий. И нежный.
Мне хотелось, чтобы он прижался щекой ко мне тоже. Поэтому я сказал ему ласково:
– Вы, Гарри, идиот.
– Да, именно такой тон я имел в виду, – ответил он и отпустил мои пальцы.
Иррациональное чувство потери преследовало меня до самого утра.
***
Звякнул колокольчик. Я окончательно запутался в проклятой гирлянде и, раздражённо чертыхнувшись, швырнул её на пол.
Гарри рассмеялся:
– Мистер Снейп, вы как будто никогда не видели гирлянду. Давайте я вам помогу.
Я проглотил особенно резкий ответ – он выел мне рот изнутри, – выпрямился и молча отступил. Гарри стянул пуховик и остался в одном совершенно невообразимом уродливом свитере с оленем. Поймал мой скептический взгляд, лукаво улыбнулся:
– Вам бы тоже не помешало приодеться к Рождеству.
Я раздражённо отвернулся от него, и заявил, что Рождество ненавижу, и посоветовал ему самому носить все эти свитера… у меня даже не было таких – ни с оленями, ни с Санта Клаусом, ни с бог знает чем ещё.
Я и не хотел.
Спустя час магазин озарился светом десятков украшений. Гарри приделывал последнее – омелу – над самым входом, опасно покачиваясь на стремянке, и я встал поближе (вовсе не потому, что волновался за него, просто так было удобнее) и спросил, на кой чёрт он вообще решил прицепить сюда такое украшение. Он улыбнулся так, словно я совсем-совсем ничего не понимал, и тихо отозвался:
– А разве не здорово, если у людей будет лишний повод проявить нежность друг к другу?
Я не стал уточнять, что зайти в магазин одновременно могут незнакомцы, которым не захочется целовать друг друга. И всё-таки поймал его, когда он, нелепо пошатнувшись, начал падать. И прижал к себе, и под свитером – боже, дай мне сил – он оказался горячим и худым. Он уткнулся носом мне в плечо, почему-то замер…
Я подумал, что мы стоим прямо под треклятой омелой. Что, в конце концов, не так-то их и много, поводов проявить нежность. Что…
Я не знаю, поверьте, я не знаю, зачем я это сделал. Зачем сжал его подбородок, зачем прикрыл глаза, зачем поцеловал тёплые и мягкие губы.
Он пах снегом и чем-то неуловимым, хорошо знакомым, но напрочь забытым – так пахнет ожидание праздника ребёнком. И этот запах разбудил во мне что-то, что-то огромное, тяжёлое, мучительное, распускающееся в груди.
Когда он выскочил за дверь, это что-то лопнуло.
***
За окном уже стемнело, а покупателей всё не было и не было. Но мне некуда было торопиться – дома меня никто не ждал, и я зачем-то упрямо сидел в пустом мрачном магазине, изредка поднимаясь на ноги, чтобы размяться, и занимался совершенно бесполезными делами: переставлял книги, в тысячный раз рассортировывая по алфавиту все новинки детективов, брал одну, потом другую, открывал, пролистывал… вдыхал густой запах бумаги и краски.
И возвращал очередную книгу на полку.
Каждая почему-то пахла им, и я сердился на себя и на книги, хотя больше, конечно, на себя, и думал, что больше этот мальчишка никогда сюда не придёт, и перекатывал на языке горьковатое имя «Гарри», и думал, что всё испортил.
Гирлянды подмигивали мне красным и зелёным – будто в насмешку. В какой-то момент это стало невыносимо. Стоило подняться наверх, в свою квартирку, разогреть вчерашний ужин и уснуть – до самого Рождества.
Я уже собирался уйти, когда он – вихрастый, взъерошенный, тяжело дышащий – влетел в магазин. Посмотрел на меня сумасшедшими огромными глазами.
– Мы закрываемся, – сказал я, пряча внезапно повлажневшие ладони в задних карманах джинсов.
– Это был мой первый, – прошептал Гарри, почему-то надвигаясь на меня, и я невольно отступил, – первый поцелуй.
– Мне жаль? – я сглотнул вязкий ком.
Он опять был в этих своих синих перчатках и в шапке с помпоном, а под курткой наверняка прятался уродливый свитер. На его ресницах ещё таял снег – мелкие бусины. Это было странное и непонятное чувство – смотреть на него сквозь спазм и жажду прикоснуться, выискивать на юном лице то, что я ещё не успел выучить наизусть. Я это чувство никак не мог понять, распознать, разложить на составляющие: оно было, и оно было страшно в своей сокрушительности, и оно пахло снегом, тем самым, колючим и нежным…
Когда он неумело и неловко прижался ледяными губами к моему подбородку, я понял.