355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Д. Н. Замполит » Провокатор (СИ) » Текст книги (страница 10)
Провокатор (СИ)
  • Текст добавлен: 7 июня 2021, 22:02

Текст книги "Провокатор (СИ)"


Автор книги: Д. Н. Замполит



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Но это же авантюра!

– Авантюра – это провозглашать партию, не имея толком ни финансов, ни связи, ни структуры, ни технических возможностей, – отрезал я. И Леониду пришлось согласиться, о печальном исходе исторического “Первого съезда РСДРП” знали все заинтересованные лица. – А здесь пока что разведка. Может, вы на месте увидите, что добыть эти алмазы невозможно в принципе, ну, тогда, скажем, подадитесь добровольцами к бурам.

Красин вертел в руках бокал, следя за отблесками рубиновой жидкости.

– Повоевать против “англичанки, которая гадит”? Неплохая перспектива…

– Ну а что? Деньги есть, снаряжение закупим какое надо, разве что без оружия – там его будет завались. На крайний случай повоюете, научитесь стрелять из пулеметов, посмотрите африканскую экзотику за мой счет и вернетесь. А может, наоборот, придумаете план, как вытащить побольше.

Главное – не жадничать, даже если придется бросить девять десятых добытого, остальное все равно окупит. Ну как, беретесь? – я поднял бокал с вином. Черт, дежа вю какое-то, уламывал Савинкова, теперь Никитича…

В глазах у Красина зажглись лихие огоньки. Он, кажется, уже представлял себе многотысячную партию с десятками типографий и сотнями боевиков.

– Черт с вами, берусь!

Глава 13

Осень 1898

Осенний Можайск не портила даже непролазная грязь, в которую Савелий Губарев, его сотоварищ Митя Рюмкин и я вляпались, едва сойдя с поезда. Листопад вообще прекрасное время, а уж в России, да еще в самых красивых местах Подмосковья…

Лужи кое-где прихватывал ледок, но все кругом было засыпано красно-желтым покрывалом листьев, звонкую осеннюю тишину не портили ни крики возчиков, ни вопли вездесущих мальчишек.

Приехали мы натурально устраивать заговор – негласную встречу с “сельским активом” деревни Кузякино с целью организации колхоза, потому как вываливать все разом на сходе значило убить идею о крестьянскую неповоротливость и консерватизм.

Загребая ногами месиво, которое по ошибке именовалось тут улицей, мы за полчаса доковыляли от станции до краснокирпичной Иоакимовской церкви, в переулках за которой, почти на самом берегу Можайки, жила вдовая Митина тетка, согласившаяся за небольшую плату принять и накормить нашу сходку.

Каменные дома, стоявшие на Московской, сменялись солидными деревянными, тоже под железом, за ними шли уже крытые дранкой, а на другом берегу кое-где виднелись и соломенные крыши, зачастую с жердями поверху. И на всех – резные наличники и коньки, где-то явно “заказные”, а где-то сделанные для себя, для души.

Теткин дом выглядел прилично, но уже появились первые отметины непростой безмужней жизни – и покосившаяся завалинка, и пару венцов стоило бы поменять, и некоторое неустройство внутри, несмотря на такие “богатые” вещи, как часы с кукушкой и крашенная железная кровать с пружинной сеткой.

Крестьян пришло четверо. Да все в парадно-выходном виде, никаких лаптей, справные сапоги, обильно умащенные дегтем, да почти новые армяки. У одного так вообще плисовые штаны в полоску и тулуп. Расчесанные на пробор волосья, бороды лопатами, но не запущенные, а стриженные. В общем, вида вполне благообразного. Как выяснилось, утром они приехали на рынок, потом зашли в церковь и только потом сюда – ну чисто конспираторы!

Поклоны бить не стали, так, перекрестились на образа да слегка обозначили приветствие наклоном головы и молча застыли на пороге, с вопросом в глазах: какого хрена тебя надо, анженер? Ежели объегорить собрался – даже не думай, мы сами с усами.

Впрочем, настороженность слегка растаяла при виде накрытого просто, но обильно стола – гречишные блины, к ним заедки, грибочки-соленья, селедка, да вареная картошка в роскошном черном чугунке, пироги, да еще мы выставили два штофа водки. А еще больше мужикам понравилось, когда я поздоровался с каждым за руку и не чинясь пригласил рассаживаться.

Мы не торопясь разлили по первой, чокнулись сверкающими гранеными рюмками, выпили за знакомство и обстоятельно закусили. Мужики ели несуетливо, старательно показывая, что не голодны, но выставленное угощение уважают. Еще бы, городские настоящей смирновской привезли, сам американский инженер за руку поздоровался и за стол с ними сесть не погребовал.

После второй, когда все немного насытились, перешли к делу. Мы-то все обговорили заранее, и я отдал инициативу в разговоре молодежи.

– Сколько в лучшие годы урожай снимаете? – начал Савелий

– Сам-шесть, – ответил Никифор Рюмкин, двоюродный дядька Мити и старший из кузякинцев.

– Ой, не привирай, Василич, сам-пять, да и то, только раз на моей памяти было, – тут же поправил его мелкий и шебутной Давид, тоже Рюмкин.

– Ну сам-пять, – степенно согласился Никифор, – но бывало и сам-шесть.

– А сколько в образцовом хозяйстве у Мекков снимают? – продолжил Губанов.

– Сам-пятнадцать, – завистливо сказал третий из мужиков, Василий Баландин, – ну так у него и сеялки и плуги немецкие и кони нашим не чета.

– А земли сколько у каждого?

Это был больной вопрос. Три десятины ни разу не чернозема на семью – и вертись как хочешь. И вертелись – уходили в города на заработки, занимались ремеслами, землепашествуя лишь по необходимости.

– Десятины по три, некоторые еще пару-тройку в аренду берут.

– А почему так получается, что с одной вроде бы земли у вас еле-еле сам-пять, а рядом – сам-пятнадцать? – я решил что хватит ходить вокруг да около. – Причем не только здесь, вон, на Волге точно так же, у наших сам-десять, а у немцев-колонистов – сам-тридцать!

– Так то немцы! – дружно загалдели сельские. – Оне все по порядку делают! У них агроном же! Наделы большие, чересполосицы нет.

В голосах сквозило неподдельное возмущение и искрення зависть.

– А что вам мешает? – гнул в нужную сторону Савелий.

– Эка, сказанул. У нас-то полоски по десятине в лучшем случае, да каждый сам себе на уме, – возразил четвертый, самый мрачный из всех, Павел Свинцов.

– А если объединить и обрабатывать сообща?

– Так передеремся же! – хмыкнул Свинцов. – Оно завсегда так случается. Каждый же свое гнуть будет! И агронома у нас нету!

Савелий с легкой насмешкой поинтересовался у него:.

– И что, выходит вас силком к собственному довольству тащить надо?

Мужики насупились и замолкли, Никифор помял бороду и наконец выдал:

– Нда, выходит, что без начальника никак…

– Мужики, а вот послушайте, что я вам предложу, – влез в разговор и я, отставив тарелку с дымящейся вареной картошкой и показывая на Митю. – Вот вам сидит целый агроном в начальники. Это раз. Вы собираетесь в артель. Это два. Выкупные платежи я беру на себя, но только если вы Дмитрия слушаться будете и никакого раздрая у вас не будет. Это три. Мы считаем, что сам-шесть можно получить уже в первый год, на это и рассчитывать будем. Это четыре.

– А непогода? А вымерзнет или градом побьет? – загалдели кузякинцы.

– Все, что недоберете до сам-шесть, я возмещу. И вообще все возможные убытки и протори в этот год я беру на себя, но за это чтоб слушались как отца родного и никакого своеволия. Еще раза два в месяц будет приезжать ветеринар, смотреть за вашей живностью.

– Че, такой же молодой? Да что он знает? – фыркнул Павел.

– Знает-знает. А чего не знает, у своих учителей спросит.

Кузякинцы замолчали. Видимо в головах крестьян начали крутится колесики и щелкать счеты – при таком урожае можно вздохнуть, да еще если выкупные не платить…

– Не, не выйдет, – после раздумья высказался Никифор Рюмкин.

– Почему же?

– Да кулаки наши не допустят, чтобы мы из ярма вылезли. Как начнем выбираться – сразу должок предъявят и все, поминай как звали, – с этих слов Синцов, у которого были свои счеты с деревенской “элитой”, еще больше помрачнел и начал ковырять блин вилкой.

– И много деревня должна?

– Ну… я три рубля, да Никифор пять, Давид, ты сколько? Тоже пять? – долгов Павел насчитал рублей сто пятьдесят на всю деревню.

– Ладно, выкуплю я эти долги, – даже без патентных доходов такое я потянуть смогу.

В глазах мужиков плеснулось недоверие. Еще бы, что-то дядя слишком добрый, не иначе облапошить собрался. Был бы я посторонним – послали бы нахрен и все, но за меня были свой для мужиков Митя и несбыточная мечта вырваться из нищей жизни. Так что спросили они почти в один голос:

– А тебе, анженер, зачем это надо?

Выкладывать идеологически верную причину о создании строя цивилизованных кооператоров было явно неуместно, поэтому пришлось озвучить более приземленную версию.

– Дело затеваю в Москве, большое, для него продовольствие нужно. На перекупов надежды нет, в любой момент могут цены вздуть или продать на сторону.

– Так купи землицу да и дело с концом!

– Я американец, мне не продадут, нельзя. Вот и приходится придумывать, как вывернуться. Артель же – нам всем выгода. Вам жизнь без долгов, мне поставки продовольствия.

– Хм… а барин что скажет, его же землю арендуем? – продолжал выискивать подводные камни Павел.

– Николай Карлович? Говорил с ним, он мешать не будет, напротив, если у нас получится, он такие артели у себя будет делать – своих путейцев кормить.

С фон Мекком я действительно советовался про кооператив, как только стало ясно, что земля вокруг Кузякино – его и племянника Владимира. С последним, художником-любителем, я пару раз встречался в Литературном кружке, а вот встречу с дядей мне организовал Собко, который, кажется, лично знал всех железнодорожников в стране. Ну, во всяком случае, председателя правления Московско-Казанской дороги он знал точно. Николай Карлович был до кучи членом Русско-Американской торговой палаты, так что мы сразу нашли общий язык. Проектом его заинтересовал, особенно когда я намекнул, что надо будет в случае успеха заменять конское поголовье в артели на тяжеловозов, разведением которых он сильно увлекался.

Два штофа мы с мужиками таки усидели и даже закончили пением песен, к неодобрению тетки. Но до этого успели договорится о том, чтобы к декабрьскому сходу, на котором опять должны переделить землю, подговорить “годных” мужиков и выступить сообща. Главное было сохранить замысел в тайне, чтобы не всполошить кулаков.

В целом – порешили к общему удовольствию.

После кузякинцев собрались и мы, под ворчание тетки что натащили сапогами, неделю не отмыть, но после расчета, когда я к невеликой сумме добавил сверху рубль, нас даже пригласили заезжать еще.

В Москве же меня ждало письмо от Эйнштейна, в котором Альберт доложил об успехах и просил разрешения издавать мини-бюллетень с нашими патентами для рассылки. Подумав, я отписал ему, что лучше в каждое письмо потенциальным интересантам вкладывать листовку-каталог – расходы вообще копеечные, а выхлоп может быть очень неплохой, тем паче, что таких листовок можно вкладывать несколько. Глядишь, кое-какие фирмы и поработают забесплатно нашими агентами-распространителями – раздадут коллегам или знакомым.

***

Зима 1898

Щукин, с которым мы поддерживали контакт после знакомства в поезде и даже пару-тройку раз обедали, прислал билет в театр. К нему прилагалась записка, в которой Гриша меня прямо-таки заклинал “непременно быть” и что в театре сада “Эрмитаж” нас ожидает некое феерическое событие и вообще будет весь культурный бомонд Первопрестольной. Так что несмотря на скепсис по отношению к сценическому искусству вообще и тем более к таковому конца XIX века, декабрьским вечером я отложил в сторону френч и обрядился в цивильный костюм, скроенный более-менее по моим лекалам, то есть несколько более удобный, чем прочие. Галстук, пальто, шапка – и в путь, по выработавшейся привычке все перемещения внутри Садового кольца я делал пешком. По дороге я вспоминал все, что знал о современном театре и надо сказать, что знаний было мало. Где-то краешком проскочила мысль, что как раз сейчас Станиславский создает МХАТ, потом я все-таки сообразил, что прогремевший осенью в Москве спектакль “Царь Федор Иоаннович” был как раз первым спектаклем этого самого “академического”, то есть Художественный театр уже существует. Странно, что Гриша не позвал меня туда – это был один из столпов “культурного проекта”, за который рьяно взялось продвинутое московское купечество. Впрочем, как оказалось, именно туда он меня и позвал, на тумбах в саду висели афиши, на которых было сообщено, что Московский Общедоступно-художественный театр дает нынче премьеру пьесы Чехова “Чайка”, поставленную самолично Немировичем-Данченко и Станиславским, заодно играющим роль Тригорина. Среди прочих исполнителей были указаны Ольга Книппер, это, насколько я помню, жена Чехова и некий Всеволод Мейерхольд – неужто тот самый? Он же вроде помоложе или я что-то путаю?

В ложе мы обнялись и по московской традиции расцеловались со Щукиным, после чего он вкратце рассказал кто есть кто, показывая на ложи и партер. Некоторых я знал по работе, например, архитектора Федора Шехтеля или профессора Карла Мазинга, некоторых увидел в первый раз, самым же интересным, конечно, был “умнейший из купцов”, глава знаменитого морозовского клана Савва Тимофеевич – небольшой, коренастый, плотно скроенный, подвижный, с хитрыми монгольскими глазами. Он оглядел меня и Щукина из ложи напротив, быстро перескакивая взглядом с одного на другого и вдруг с неожиданной непосредственностью слегка поклонился мне, я с улыбкой ответил тем же.

Собственно спектакль произвел на меня вполне приятное впечатление (да-да, я знаю, что мои современники-театралы отдали бы душу за то, чтобы посмотреть на стартап Станиславского, но я технарь-сухарь). Не было, слава богу, заламывания рук, завываний и прочего нелепого пафоса, на который я успел наглядеться в прежние походы в театр с Варварой. Но больше всего мне запала в душу новизна декораций – казалось, даже в нашей ложе можно было унюхать запах свежей краски.

После закрытия занавеса я уже намылился домой и спать, но у Гриши были на меня другие планы – как оказалось, нас по случаю премьеры ждал еще и банкет в ресторане “Эрмитаж” товарищества того самого Оливье, излюбленном месте торгово-промышленных тузов и ведущих актеров. Несмотря на одноименность с садом, находился он не в Каретном Ряду, а вовсе даже на Трубной площади.

В одном из залов, отделанном резными деревянными колоннами и шелковыми панелями, был накрыт стол для всей невеликой труппы и гостей. Гриша представил меня и Станиславскому, и Морозову, и Ольге Книппер – как оказалось, инженер Скамов успел стать довольно популярной личностью, все меня знали и через одного интересовались кто “Инженерным кварталом”, кто изобретательством. Группу дам и барышень во главе с Марией Андреевой, симпатичной брюнеткой с живыми глазами, (будущим членом РСДРП и будущей женой Максима Горького, на минуточку), весьма интересовали обстоятельства моей личной жизни. Узнав, что я свободен, они даже как-то подобрались и взяли меня под плотную опеку, закрутив такую волну флирта, что устоять в этом цветнике было трудно. Еще бы, Алле Назимовой было едва-едва двадцать лет, Сонечке Халютиной двадцать пять, но и тридцатилетняя Андреева была чудо как хороша и не отходила от меня ни на шаг. Честно говоря, мне такое внимание нравилось, скорее всего, из-за некого комплекса развившегося помимо моей воли, после побега моей пассии. И вообще…

Но всеобщее женское внимание не помешало почувствовать, как мне в спину уперся тяжелый взгляд. Слегка напрягшись, я выскользнул из захвата державших меня за обе руки барышень и обернулся, чтобы встретится нос к носу с Морозовым.

– А скажите, Михал Дмитриевич… – ворчливо поинтересовался промышленник, – ваши изобретения… так? Среди них есть что-либо подходящее к текстильному производству… так?

Я слегка озадачился. Вот так с места? Нда, а здесь, похоже, тоже принято решать деловые проблемы в неформальной обстановке… или Савва Тимофеевич решил меня спасти из женских сетей? Или… вот я болван!!! У него же роман с Андреевой, а я, дурак, на ее заигрывания отвечал! Ясное дело, будет он мне спину взглядом сверлить. Так, разворачиваемся и переходим к деловым вопросам – вот уж нафиг не надо даже из-за такой женщины, как Андреева, ссориться с Морозовым.

– Савва Тимофеевич, я больше по части широпотре… – мысленно чертыхнувшись, я спешно поправился, – по части всяких бытовых вещей, ручек там, скрепок, чертежного инструмента или ножничек-пилочек для ногтей.

– А как же ваша перемычка, так? Или путеукладчик с автосцепкой? – Морозов вздернул бровь.

Ого, а он довольно глубоко в курсе, или это моя неожиданная популярность оказалась столь широка?

– Это все знакомство с Василием Петровичем Собко, он меня с пути истинного сбил.

Морозов заливисто рассмеялся.

– Что это вы такое веселое Савве Тимофеевичу рассказываете? – к нам снова подобрался женсовет МХТ. – А нам?

– Милые дамы, вы хотите равноправия даже здесь?

– Да! – дурачась притопнула ногой Андреева.

– Ну, тогда вам необходимо в роли Дездемоны душить Отелло.

Немудрящая шутка вызвала бурный восторг присутствующих, но нас позвали к столу, где меня заботливо усадили между Андреевой и Халютиной. Последовала вереница тостов за процветание театра, за режиссеров, за актеров и актрис, за культуру в целом – словом, ничего особенного и я заскучал.

– И как вам сегодняшняя пьеса? – заметив это, попытался втянуть меня в общий разговор сидевший напротив Шехтель.

– Трудно сказать, не специалист. Вот если бы вы меня спросили о расчете неразрезной балки или шарнирной арки, – улыбнулся я в ответ. – Хотя образ чайки интересный, интересный… Знаете, – не удержался я от небольшого хулиганства, – из него может выйти неплохая эмблема для театра, чайка, парящая над волнами. Символично, не правда ли?

– Пожалуй, – задумался Федор Осипович, как раз и ставший автором знаменитого МХАТовского лого.

– Михаил Дмитриевич, я смотрю, вы несколько равнодушны к театру? – поддержала разговор Андреева.

– Да, Мария Федоровна, особенно к опере. В любом случае жизнь куда как интереснее.

– И что же вас так отталкивает в опере?

– Невероятная, запредельная ходульность. Солист и солистка стоят на авансцене и пять минут поют, разводя и сводя руки – так в опере выглядит стремительная погоня. Или дама весом в десять пудов изображает юную воздушную девицу.

Присутствующие опять засмеялись, а я добавил:

– Я готов принимать вокальное и драматическое искусства раздельно, но вместе… Кроме того, опера обладает ужасным свойством – смотришь на циферблат через два часа после начала, а прошло всего пятнадцать минут!

Смех перешел в хохот, в нашу сторону повернулись почти все собравшиеся.

– Так что я опасаюсь ходить в театры, боюсь что-нибудь отчебучить и будет со мной как с тем трагиком.

– С каким же? – спросил сам Станиславский, пока еще молодой красавец-усач, а не тот добрый дедушка в бабочке, которого мы привыкли видеть на фотографиях и которого Советская власть сделала живым классиком и непогрешимым авторитетом.

– Ну как же, в театре банкет после бенефиса, не пригласили только трагика и комика, сидят они в номере паршивой гостиницы, трагик говорит, – тут я подпустил отчаяния в голос, уперся рукой в лоб, изображая типичного “несчастливцева” российской сцены и произнес почти рыдая, – Не пригласили! Забыли!

– А комик, напротив, скалится во весь рот, радостно потирает руки – Не пригласили! По-о-омнят! – и я потряс воздетым вверх пальцем.

– А у вас, Михаил Дмитриевич, явные актерские задатки есть! – сквозь общий смех выдал Станиславский.

– Упаси бог, Константин Сергеевич, как же я могу у вас кусок хлеба отбивать? – что снова вызвало волну веселья. Вот как они ведутся на такие простенькие шутки? Пожалуй, если с революцией не выгорит, пойду в артисты разговорного жанра, анекдоты рассказывать.

Банкет понемногу завершился, собравшиеся снова перешли к хождению и разговорам, на этот раз меня “пасла” Соня Халютина, которой я оказывал знаки внимания – демонстративно, для Саввы Морозова, чтобы хоть так дать ему понять, что я вовсе не покушаюсь на его отношения с Андреевой.

Вечер затих далеко за полночь и несомненно удался, к имиджу инженера Скамова теперь накрепко приклеилось репутация острослова. Савва Тимофеевич тоже выглядел довольным и даже довез меня до дома в своем экипаже, я на прощание облобызал ручку Марии Федоровне и расстался с Морозовым, что называется, на дружеской ноге. Ну и славно – человек он мощный и очень интересный, надо будет попробовать его от ранней смерти отодвинуть, а то связался с революционерами, денег им давал, а они его, как говорят, и грохнули, когда припекло. Темная история, в общем – официально самоубийство, но похоронен на старообрядческом кладбище в освященной могиле, чего никогда бы не случилось, наложи он на себя руки.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю