Текст книги "Плаха (СИ)"
Автор книги: Becky Kill
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Дейенерис неподвластна его воле, а Джон неподконтролен её. Они не могут заставить друг друга или приказать, не могут вынудить или взять желаемое силой. Так что им остаётся только говорить. Долгими вечерами на Драконьем Камне, в огромном зале с зияющей пастью камина, где в старых рамах окон свистит штормовой ветер, доносящий до самых вершин замковых башен не умолкающий рокот моря, перестук молотов в прибрежных пещерах и пронзительные, до костей пробирающие непривычных северян крики драконов. Всех северян, кроме Джона. Возможно, это потому, что он давно привык жить с чудовищем и не видеть его клыков. Джон тоскует по своему Призраку – особенно такими вечерами, когда тот мог бы лежать здесь, у огня, положив морду на мощные когтистые лапы и мерным тяжёлым дыханием, поднимающимся и опускающимся под его ладонью загривком цвета чистого снега, цвета волос Дейенерис, вселять в него покой, которого этими вечерами у Джона не было и в помине. Он задаётся вопросом, понравился бы Дейенерис его лютоволк, и по нраву пришлась бы Призраку драконья королева? Или Таргариены способны на любовь только к существам, вселяющим ужас в людей, а лютоволк никогда не сможет ужиться с драконом?
Но они не говорят об этом. Они обсуждают грядущие битвы, новые союзы и Короля Ночи; численность обозов с зерном, прибывших в Винтефелл, и глубину рва Красного замка; размах крыльев Дрогона и безупречных на утёсе Кастерли. На крепком, грубо отёсанном столе между ними всегда кипы карт, планы Королевской Гавани, свежие пергаменты, испещренные столбцами цифр, и старинные, покрывшиеся пылью, а то и плесенью фолианты из подтопленной поднявшимся морем замковой библиотеки. Свечи догорают, и королева отослала слуг спать ещё час тому. Спустя еще четверть часа, зевая шибко широко для действительно уставшего человека, уходит вперевалку королевский десница, забирая с собой со стола графин доброго дорнийского вина. Карта, на которой тот стоял, с шорохом сворачивается в трубку.
Дейенерис перестаёт сгибаться над огромной, с четверть стола книгой, на развороте демонстрирующей подробный план подземелий Красного замка. Расправляет плечи, откидывает назад голову. Шерстяное платье на меху все ещё кажется непривычно тяжёлым и недостаточно изящным – до чего забавно и вместе с тем тревожно, что она обращает внимание на такие глупости сейчас. Подол волочится за ней по полу, когда она огибает стол и подходит к камину. Джон поверх копий летописей Цитадели, выведенных дружественной рукой Сэма Тарли и принесенных на чёрных вороньих крыльях, наблюдает за её очерчивающимся на фоне пламени профилем. Камин почти в её рост, кажется, будто она прямо сейчас может шагнуть в ревущий огонь, исчезнуть, стать горстью золы и пепла. Говорят, Таргариенам не страшно пламя, но Джон в это не верит. Огонь способен пожрать всё – даже его душу.
– Вы слышали о животных, которых называют лютоволками, Ваше Величество?
Дейенерис чуть отворачивает голову, но он успевает заметить маленькую улыбку, проскальзывающую по её губам – словно она ждала, чтоб он заговорил с ней. С ней, а не с законной правительницей Семи Королевств, которой лорд Сноу отмерял все свои слова за прошедшие в этой комнате часы. И она рада больше, чем готова ему показать.
– Лютоволк? Герб вашего дома, если я не ошибаюсь? – она оборачивается к нему, поверх тяжёлой юбки переплетая между собой пальцы свободно опущенных рук. Спускающиеся с плеча и переплетенные тонкими косами волосы лежат на сочетании скользящего бликами, декоративного атласа и тёмно-синей шерсти белыми пенными гребнями волн, и она похожа на штормовой океан, разлившийся за порогом замка, в котором ей дали жизнь и отняли её. Бурерождённая.
– Дома Старков, – поправляет Джон, вежливо склоняя голову, но всё ещё смотря на неё.
– Но вы Старк! – должно быть, её ответ звучит слишком резко, но взгляд смягчает слово. – Вы Старк в глазах ваших людей, в глазах вашей семьи. Вы Старк в моих глазах.
Огонь трещит и рассыпает искры, среди звуков бури за толстыми каменными стенами раскатисто поёт Дрогон между потрескивающих первыми молниями туч. Джон выдыхает печальную улыбку, кидая взгляд в далёкий угол комнаты, и не может подобрать ответа, который бы здесь сгодился, кроме скупого и безликого «Благодарю». Но он не хочет произносить его и заканчивать разговор.
Дейенерис коротко кашляет, безотчетно сжимая руки, и отворачивается к камину – но тут же снова оборачивается к нему, словно наказывая себя за слабовольность.
– Так что же насчёт лютоволков? Мой брат когда-то говорил, они размером с лошадь и способны задрать целых двух медведей за раз! Есть в этих суждениях хоть доля правды, и зря ли я подняла его на смех? Мне, помнится, здорово за это досталось!
Дождь колотит в окна, будто вот-вот вышибет из них дребезжащие стёкла; свечи потухли, оплавились в подсвечниках, но камин даёт ещё достаточно света. Планы, карты и свитки, фолианты и рукописи устилают стол, а поверх них на обороте старого письма Джон углем пытается изобразить морду Призрака, чтоб показать Дейенерис, чем она отличается от волчьей. У него получается ужасно, руки воина совсем не знакомы с тонким искусством живописи, и королева андалов, ройнаров и Первых Людей, присев подле него на краю стола, подрагивая кончиками губ, едва сдерживает разбирающий её смех. Джон и сам чувствует себя глупо, но ещё глупее бросить рисовать, раз уж начал. Её глаза горят неподдельным интересом, и, старательно выводя углем длинный клык, он поясняет ей то, что отныне хранит на себе тонкая старая бумага, на словах. Он бы желал, чтоб так же просто было облечь в слова то, что хранит в себе его сердце.
***
– Джон!
Она оглядывается через плечо, лишь на мгновение отрывая взгляд от твари, когда-то бывшей человеком. Оно опутано крепкими верёвками, брошено в клетку, приковано цепями к её толстому железному полу, будто всего прочего не достаточно. Достаточно ли? Дейенерис видела Короля Ночи, видела его армию там, на покрытом осколками льда озере, навсегда ставшим могилой одному из её детей – ребёнку, которого она всё ещё оплакивала в своём сердце и всегда будет. Что может сдержать саму Смерть? Неужели клеть да наброшенная на голову мешковина сгодятся?
Подошвы сапог гулко стучат по деревянным доскам, и Джон Сноу, выныривая из тени в углу, где он, укутавшись в плащ, сгорбился на своём посту неусыпного стража, подходит к своей королеве, замирая в двух шагах позади неё.
– Лорд Старк, – исправляется Дейенерис, понимая, что совершила оплошность.
Но правильные слова кажутся чужими для её губ, правильные слова вязнут во рту, словно холодный браавоский кисель, к которому она когда-то так и не смогла привыкнуть, и не принадлежат языку, на котором говорит её сердце, разум, всё её существо. Джон. Джон, Джон… Не лорд Старк. Не лорд Сноу. Ни чей лорд и ни чей король, только Джон. Её…
Нет. Ей не стоит думать об этом, не сейчас, когда Смерть хрипит и извивается в путах, звенит цепями в пяти шагах от неё, Смерть безмолвно твердит ей: «Зима пришла. И я иду следом». Ей нельзя отвлекаться от их общей цели, от главного предназначения, ей точно не следует…
– Моя королева?
Дрожь холодными иглами бежит по позвоночнику так же как в тот, первый раз, когда его хриплый, обветренный, подобно лицу, лютыми северными морозами голос произносит эти слова. Пол покачивается под ногами в такт рассекающим бурные воды бортам корабля, и это отнюдь не помогает королеве твёрдо стоять на принятом решении. Да, она жаждет быть его королевой. Возможно, она жаждет быть только его королевой, но всё это блажь, непростительная глупость. Она уже любила однажды, и однажды думала, что полюбила вновь. Она убила свою первую любовь, своими же руками погасила своё солнце и звёзды навечно. Что до второй… Второй, как оказалось, не было и вовсе. Для неё не было.
…Как нет и этой? Возможно ли, что она ошибается вновь, что в трюме у северных берегов, вдоль которых лежит их курс, замерзает даже драконья кровь, и океан слишком сильно раскачивает палубу?
Она чувствует на себе его вопросительный, ожидающий взгляд и сминает меховой отворот платья в кулак, судорожно ища причину, по которой его позвала.
– Вы полагаете, эти цепи надёжны? – О нет! Можно подумать, она напугана (да, она напугана – но не мёртвым созданием внутри клети). В конце концов, это уже просто неприемлемо!
– Вполне, – кивает лорд Сноу, и она знает, что он разочарован – огорчён, возможно? Он ждал от неё не этих слов.
Она крепче сжимает пальцы на широком воротнике, пропуская сквозь них мягкий мех, но вместо покалывания и ласки бесчисленных волосков чувствует его ладонь поверх своей, не отпускающую, не желающую отпускать, посмевшую не отпустить. И разум снова вторит сладким эхом: «Моя королева, моя королева… Дэни.» Так звал её лишь Визерис, и, несмотря на всю её детскую преданную любовь, которую, где-то в глубинах души, она всё ещё к нему питала, Визерис был ей плохим братом. Она сказала это Джону, и он обещал её больше так не называть.
Но это не то, чего она хотела. Она не хотела, чтоб он перестал. Она лишь пыталась сказать, насколько для неё это важно, не желая показать этого.
Она была Дейенерис Бурерождённой из дома Таргариенов, Неопалимой, королевой Миэрина, королевой андалов, ройнаров и Первых Людей, кхалиси Великого Травяного Моря, Разрушительницей оков и Матерью Драконов. Но для кого-то… Лишь для кого-нибудь… Она бы хотела снова стать просто Дэни. Она не думала, что кто-то посмеет обратиться к ней так вновь, но она хотела.
А теперь такой человек стоит подле неё. Такой мужчина стоит подле неё. Отважный, самоотверженный, добрый сердцем, преданный своему народу так же, как отныне предан ей. Воин. Король. Что же ей следует делать дальше, в таком случае? Следует ли?
***
У него холодные руки, но она – дочь драконов. В её жилах струится их огонь, и ей не холодно.
– Джон… – её шёпот, сладкий выдох едва различим.
Разметанные волосы укрывают её плечи, словно снежный плащ, скользят под его ладонями, путаются в пальцах. Она отослала стражу этой ночью – словно знала, что он придёт, словно чувствовала, ощущала всем телом через весь замок, все коридоры, двери и переходы, залы и чужие бесчисленные спальни его мучительную борьбу с собой. Он бы не стал пытаться, не смел войти, замри у дверей хоть один безупречный. Но в широком, продуваемом сквозняками, рокочущим далёкими отзвуками моря, вспыхивающем колеблющимися отсветами факелов коридоре не было никого – так он понял, что его ждут. Что ему не чудилось, не мерещилось и не снилось, его разум не придумывал уловок: она жаждала его тоже. Так же. Безрассудно, несвоевременно, вопреки всем планам. Зная, как больно в каждое мгновение может стать снова, зная, какую власть над собой отдаёт одной вражеской стреле, мечу или копью, даже копыту лошади, направленным в чужую грудь!..
«Ничего ты не знаешь, Джон Сноу.»
Но на этот раз он знает. Видимо, просто не учится на своих ошибках – поскольку не считает их таковыми.
Её кожа сладкая на вкус, слишком тёплая, почти горячая, идеальная, без единого изъяна; у него сегодня не было времени принять ванну, а грудь и живот исполосовали глубокие, уродливые шрамы. Ей должно быть неприятно смотреть на них, и он рукой поднимает её подбородок. Он не знает, что Дейенерис уже видела их раньше, и что тогда, в ту минуту на корабле, она испытала каждое чувство – кроме отвращения.
Она кладёт ладони на его судорожно вздымающуюся грудь, ведёт их ниже, очерчивает каждый шрам, но смотрит только в глаза. Дейенерис хочет, чтоб он увидел, что каждый рубец на его коже значит для неё, что каждый делает его лучше, прекраснее в её глазах. Как она восхищена им. И как ей жаль.
– Ты просила меня об этом так долго и так настойчиво… Думаю, мне всё же следует преклонить колено, – улыбается ей Джон, опускаясь перед своей королевой, скользя огрубевшими, более свыкшимися с рукоятью меча, чем с женщиной, ладонями вдоль её рёбер, талии, бёдер.
– Это не… А-ах!.. – Дейенерис, прикрыв глаза, захлебывается вздохом, и белый снег её волос соскальзывает с плеч, на которых по-прежнему остаётся весь груз будущего Семи Королевств.
Она целует каждый его шрам; то гладит плечи, то впивается в них ногтям; сминает в кулак его курчавые волосы. Его борода щекочет её, и иногда у неё вырываются тихие, счастливые смешки, тающие в их вожделенных стонах. И теперь она знает, знает наверняка, что он её, для неё, как она для него – сегодня, завтра и навечно. Что они суждены, предначертаны друг другу с начала времён, так же, как предначертан ей трон Семи Королевств. Она расставалась с мужчинами, с которыми делила свою жизнь и ложе – и не ощущала горечи, лишь нетерпение, желание иди дальше. Теперь Дейенерис знала: все эти ночи, все эти годы – она стремилась к нему. К Джону Сноу – бастарду, заслужившему корону Севера. Единственному мужчине на земле, заставившему пламя внутри неё вырваться наружу и поглотить всё её естество.
Кхал Дрого был её солнцем и звездами. Джон Сноу в несколько коротких недель стал её всем.
– Дэни… – прикрывая глаза, вжимая затылок в подушку, забываясь, шепчет и осекается Джон, и адамово яблоко на его шее дёргается вверх-вниз.
Она отнимает губы от его мелко вздрагивающего живота, поднимает голову.
– Назови меня так снова.
– Но ведь ты говорила…
– Забудь, что я говорила, – она выпрямляется и смотрит на него нетерпеливо, жаждуще, моляще.
Джон перехватывает этот взгляд, подаётся вперёд, садится на слишком гладких, мягких простынях чужеземного шелка. Скользит рукой по её шее, гладит другой щеку.
– Дэни.
И затем она начинает плакать. Дейенерис не помнит, когда она делала это в последний раз. Даже когда на её глазах погиб Визерион, рухнул, пронзённый ледяным копьём, в устланное льдами озеро, она не рыдала – ни тогда, ни позже. Её съедала боль, но несколько скупых, кажущихся бездушными слёз, скатившихся по щекам – всё, что та смогла из неё выжать. Дейенерис решила: должно быть, она давным-давно потеряла способность плакать – иначе она бы рыдала сутки напролёт.
Королева не может позволить себе горевать. У неё есть бесчисленное количество дел куда важнее.
Но Дэни этими обязательствами не связана. Дэни не было здесь очень, очень долгое время – столько, что стало казаться, будто она исчезла, испарилась в тот день, когда кхал Дрого надел на голову её брата столь желанную им корону. Не было до тех пор, пока Джон Сноу, лорд Винтерфелла, король Севера, не позвал её по имени. И сейчас, убаюканная в его объятиях, утешаемая его прикосновениями, самим теплом его тела, ощущением его присутствия, Дейенерис плакала – о всех годах, что прошли в непрестанной борьбе: за жизнь, за власть, за корону; о всех людях – мужчинах, женщинах и детях – погибших за неё или по её вине; о великом доме Таргариенов, который навеки сгинет после её смерти; но дольше, горше всего – о Визерионе.
После они снова занимались любовью.
Свечи потухли, за окнами кусает низкие грозовые тучи рассвет. Миссандея, умело притворившись, будто и вовсе не заметила присутствие лорда Старка, принесла фрукты, и Дейенерис, теперь кажущаяся спокойной, умиротворённой, отправляет в рот ягоду за ягодой, ощипывая виноградную гроздь, покоящуюся на серебряном блюде поверх простыней. Голова Джона лежит на её обнажённых коленях, и он думает о том, что лучше бы уж было положить её на плаху. Отныне для него нет возврата. Отныне он её – мыслями, телом и душой. Это может принести погибель им всем – так же, как может спасти. Но только богам ведомо грядущее.
Дейенерис ласкает его взглядом, проводит ладонью по его щеке. Кончики её волос щекочут Джону грудь. Он останавливает её ладонь, берёт в свою, касается тыльной стороны губами, снова хрипло шепчет:
– Моя королева.
– А ты будешь моим королём, Джон Старк. Или Сноу. Это не имеет значение. Это не имеет абсолютно никакого значения.
***
Он Таргариен.
Теперь она знает. Теперь знают все. Не Старк. Не Сноу. Эйгон Таргариен, сын её брата, Рейгара, и Лианны Старк, законный наследник трона Семи Королевств.
Но это по-прежнему не важно. Когда-то могло бы стать – но больше нет. По крайней мере, не сегодня, накануне главной, решающей битвы, после которой может не остаться ни корон, ни Железного трона, ни народа, которым нужно править, ни самих правителей. Они могут сгинуть завтра разом: все воины и армии, все короли и королевы, все драконы и все Таргариены. Все трое последних Таргариенов.
Дейенерис стоит на утёсе, где разбит лагерь, обхватив себя руками. Лютый северный ветер швыряет ей в лицо снег, теребит убранные бесчисленными косами волосы, но сквозь белую пелену она по-прежнему видит внизу Джона – для неё он всегда будет Джоном – всё ещё с опаской, не до конца уверенно гладящего чешуйчатый нос Рейгаля. Они привыкают друг к другу: дракон и Таргариен. Это у него в крови – как и у неё. И всё же, Дейенерис, давшей жизнь этим драконам, вырастившей их, понадобилось немало времени, чтоб оседлать Дрогона, научиться управляться с ним. У Джона столько времени нет. Завтра бок о бок с ней ему предстоит отправиться на Рейгале в последнее сражение живых с мёртвыми.
И он не знает. Никто не знает, кроме неё. Если они погибнут завтра, это будет не важно. Если же нет… Что ж, Тирион будет рад: вопрос о престолонаследии, столь занимавший десницу в последнее время, решён. Каким-то чудом, немыслимым чудом… Каким богам ей стоило бы вознести молитвы благодарности? Матери, Владыке Света, лику священного древа в садах Винтерфелла?.. Дейенерис не верит ни в одного. Но возможно, все они верят в неё?
Нет, не в неё – решает Дейенерис Бурерождённая, Мать Драконов, королева андалов и Первых Людей, сильнее запахивая на животе белоснежные меха, и, отвернувшись, возвращается к лагерю по выжженной Дрогоном в глубоком снегу дороге.
В них с Джоном.
