Текст книги "Записки Пустого Дома"

Автор книги: Бах Роуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Бах Роуз
Записки Пустого Дома

Причина одиноких людей не в социуме, который не принимает их, а в одиноких, которые не принимают социум.

Глава 1

Высокий узкий красивый дом викторианского стиля, сохранивший в себе целую историю и ее красоту, казалось, должен принадлежать богатой семье с детьми – такой, как владельцы соседних похожих домов. Но если бы владельцем дома был добросовестный семьянин, история этого дома не была бы такой интересной. На улице давно стемнело, соседи, очевидно, спят, как спал бы сейчас и Крис, как всегда, напившись после рабочего дня.

Дверь отворилась, внутрь прошло существо, похожее на человека: руки, ноги, голова, одежда темных тонов и лицо – безжизненное, словно слеплено из грязи.

Вы когда-нибудь видели глаза мертвого человека? Не просто так говорят, что глаза – это зеркало души, и мертвые люди – яркое тому подтверждение. Когда живое существо начинает погибать, зрачки его глаз сначала расширяются, будто последний вдох, но позже, когда наступает необратимая смерть, глаза сереют, перестают блестеть, а зрачок становится узким, будто приоткрытая дверь на ту сторону. Это один из признаков истинной смерти человека – вид его глаз. Но я уверен, что вы тоже когда-нибудь видели живого человека, но с мертвыми глазами. Они продолжают питаться, работать, если повезет – размножаться, но когда смотришь им в глаза, то понимаешь, что что-то в них мертво. Как у военного, который только что вернулся из горячей боевой точки. Или у психически больного человека, который не осознает реальность. Глубокое погружение в себя на постоянной основе способно порождать собственную реальность, что делает человека психически нездоровым.

Человек, который только что вошел в этот снаружи красивый, но запущенный, а внутри – ущербный и будто намеренно грязный дом, имел точно такие глаза, которые были описаны выше.

Он был одинок настолько, насколько человек вообще может быть одинок, когда живет среди людей. А что не есть самое ужасное, как быть одиноким в мире, где столько людей? Безусловно, нас много, и все мы одиноки. Но лишь отчасти: кто-то сильнее, кто-то слабее, есть и такие, кому нравится одиночество, но их все никак не могут оставить в покое.

Он сорвал с себя плащ, ослабил галстук, из разбросанных вещей отыскал ручку, но не нашел бумаг, поэтому достал тетрадь из рабочего портфеля, прыгнул

за стол и принялся что-то писать, коверкать, вычеркивать и снова писать.

02.03. 23:45

Недавно со мной случился вопиющий случай. А вопиющий он потому, что никогда со мной ничего не случалось, а теперь случилось, и не просто «что-то», а трагедия!

Беда пришла ко мне, вернее, не пришла, а свалилась на голову, в буквальном смысле свалилась на голову. У меня в голове обнаружили опухоль на последней стадии развития, так сказал мне врач, я только от него вернулся.

Именно эта шокирующая новость сподвигнула меня делать записи в тетрадь. Даже не знаю, зачем и для кого, и что именно я буду сюда писать, но поделиться больше не с кем, а поделиться хочется. Так ведь устроен человек, что трагедию вынести в одиночку не способен, поэтому у каждого человека есть человек, с которым можно боль свою разделить. Когда уж делишься ею, то сразу как-то легче становится. Так устроен человек.

Ох, господи, за что мне такое? Я ведь толком и не жил… Умереть в 37 лет, без родных, без друзей, один, в пустом доме. Что может быть хуже, скажите мне?

Впрочем, если честно, признаюсь, порой я сам того желал… Но это желание не из тех, которое превращается в план, и ты намереваешься его исполнить, а из тех, о которых ты порою грезишь. Говорят же, что человек – существо социальное, а если социальность эту у него отнять, то он даже может умереть от одиночества. А одиночество – часть моей жизни. Поэтому таких желаний и грез меня было хоть отбавляй, почти каждый день. Имею в виду, в тоскливые дни (а у меня все дни в году тоскливые) хотелось внезапно умереть; чтобы повеситься – я слишком труслив, вены порезать – того больнее, а с таблетками можно часами мучиться, прежде чем помрешь. Поэтому я иногда мечтал, что случайная пуля, выпущенная психопатом из пистолета, случайно дойдет до моей головы, или вдруг что-то упадет на голову, например телевизор, или же какой-нибудь безответственный, недобросовестный строительный работник напьется за полученную зарплату после смены, сядет за руль пикапа и внезапно раздавит мое хрупкое тело.

Мечтал я о такой легкой смерти почти каждый месяц, а с каждым годом месяцы таких мечтаний превратились в недели, а потом и в дни. Докатился я до того, что мечтал о своей смерти каждое утро. А от чего бы мне не мечтать об этом? Особенно каждое утро. Вы не поймете, уверен в этом. Понять может только тот, у кого каждое утро начинается с тошнотворства от самого себя.

Мне иногда кажется, что я существую, только чтобы мой скелет не развалился, настолько я бесполезен.

Здесь вы можете сказать что-то в духе: «Соберись, тряпка, возьми себя в руки, ты ведь мужчина».

Я об этом тоже думал, я ведь не глупый, однако, раз вы так говорите, то очевидно не понимаете, что как раз-таки от того, что я мужчина, у меня не получится так просто взять себя в руки.

А какой теперь в том смысл, если я обречен на гибель? На безызвестную, унизительную гибель, о которой даже никто не узнает.

Я уже вижу, как опухоль внезапно убила меня, на диване или в коридоре, когда я иду за чаем, как тело мое гниет неделями, и десятки соседей, проходящих вдоль дома, даже не заметят, что один из соседей вдруг перестал появляться на улице. Скорее, меня найдут счетовики за неоплаченные долги, когда от тела останутся лишь кости. А теперь, когда доктор только что, шесть часов назад, сообщил мне, что я умираю от опухоли, которая росла во мне годы, а может быть, и десятилетия, мои поджилки трясутся, на глаза наворачиваются слезы и от дрожи трясет так, что слышно, как стучатся кости. Кажется, я помру от одного лишь страха.

03.03.

Утром я попытался повеситься, и, как вы поняли по продолжению писем, не смог. Я связал петлю, прочно закрепил ее за люстру, встал на табурет и смотрел на петлю перед собой. Все тело дрожало, я представлял, как она туго стягивается вокруг моей шеи, как душит меня, как силы покидают тело и шейный позвонок с хрустом ломается. Это было ужасно.

Как человек, созданный столь продуманно, до мельчайших деталей, до каждого атома, человек, чье тело и воля созданы таким образом, чтобы он выживал и продолжал род, способен пойти наперекор своим инстинктам выживания и убить себя? Господь видит, самоубийцы доводят дело до конца лишь по двум причинам: от чрезмерной глупости и от чрезмерных страданий, выносить которые не способен. От глупости – это потому, что их интеллект не оценивает в полной мере действия, которые он совершает, поэтому уголок мозга, отвечающий за самосохранение, не включается, и защитные рефлексы не работают. Все от глупости и неспособности осознать урон в полной мере. А от чрезмерных страданий – и объяснять, думаю, много не стоит. И так понятно, что человеческое тело способно выдержать только определенный уровень боли, а если боли этой чересчур много, то и руки наложить на себя проще, ибо сознание не видит возможности и смысла более выживать и продолжать род, что является самым главным заданием человека. Задание провалено – единица уходит со сцены.

Есть, конечно, люди, что продолжали жить даже после множества трагедий. Наверное, такие же трусы, как и я… Можно ли назвать такую форму трусости мужеством?

Какой же я все-таки трус, жестокая правда, я эту правду осознаю, и от нее становится еще горше, а это тем самым делает меня к тому же слюнтяем.

Трусливый слюнтяй. А еще я уродлив. Откуда я знаю? Никто, конечно же, мне этого не говорил, но разве надо уроду объяснять, почему его не любят дамы? Слава богу, у меня хотя бы ума хватает, чтобы это понимать.

Хотя ума хватает также осознавать, что и трусость – вещь положительная. Чувство страха – н-отъемлемая функция для выживания, просто у меня это чувство особо сильно развито. Иногда мне кажется, что я даже умнее многих буду. Особенно когда прогуливаюсь по парку в свой час печали и тоски и вижу радостные лица, что смеются и хохочут друг другу со всяких не смешных шуток. Ну разве не глупцы? Ребенку палец покажи – и он засмеется, а взрослому глупость ляпни – и он тоже засмеется. А разница-то в чем? Юмор у меня тоже критический, как ум. А может, и кретинический. Кто его знает. Неправильно ведь я говорю так про юмор. Шутить – это хорошо, это порождает чувство радости. Видимо. просто нет такой шутки, которая бы обрадовала меня.

Вернемся к глупости людей, ведь меня это волнует, ведь от их ограниченности страдаю и я, возможно – и вы. Например, гуляю я по тому же парку и вижу на столбах объявления от всяких там целителей, экстрасенсов, оказывающих всякие возможные и невозможные услуги. А если услуг каких-то не существует, то они сами их придумают, чтобы оказывать их глупцам. Это было бы смешно, но множество оторванных номерков от этих объявлений делает смех несколько печальным.

Люди до сих пор верят в призраков, гадания и порчи. Эти люди имеют такие же права, как и я, как и вы, имеют право голосовать и влияют на ваше будущее. А если такие люди сидят у власти? А такие люди, я уверен, наверняка имеются во власти. Представляете ли вы масштабы трагедии? Люди, что должны защищать нас от шарлатанов, сами пользуются их услугами. В психологии, кстати, есть даже термин – «шизотипическое расстройство». Это легкая форма шизофрении, граничит с ОКР. А что же это еще, если не ОКР?

Подложить листочек с ритуальной молитвой под входной коврик, чтобы беды обошли твой дом; покреститься определенным образом определенное количество раз, чтобы дьявол покинул твой разум; трижды помыть руки одним мылом, потом трижды – другим, потом трижды – еще одним, и для каждого мыла – свое полотенце: белое, желтое и синее. И после этого ОКР считается психическим расстройством, тогда как самые набожные люди являются примерными представителями общества. И все эти люди, ограниченные своим расстройством, решают мое будущее?

Здесь вы можете сказать, что Бог обрек меня страдать, так как я не верую, а их обрек быть счастливыми, так как те веруют. Отнюдь, ведь в Бога я как раз-таки верю. Кто еще даровал мне широкий ум, что способен видеть узость других умов? Кто еще имеет такую мощь обречь одного человека страдать, как я, тогда как другим позволить бесчинствовать в пьяном виде за рулем, в барах, и прочее, и прочее? Раз уж это обрекает страдать в своем темном углу, то пусть то будет.

Ладно, больно много желчи я испустил всего за пару минут. Обычно во мне и так много желчи, но я держу ее в себе. Похоже, испустил я столько разом из-за того, что я еще пребываю в шоке от новости о своей скорой и неизбежной гибели. Наверное, я еще долго буду в шоке.

04.03. 7:30

Казалось, что со сном пройдут все беды, как это всегда бывало, когда снился кошмар. Однако, не успев открыть глаза, я уже вспомнил о беде, настигшей меня. Тоска окутала мое сердце. Огромное бесформенное пятно на потолке, возникшее от сырости дома много лет назад, почему-то стало напоминать мне улыбку. Это ангелы на небесах улыбаются моему скорому приходу или они насмехаются надо мной? Думаю, второе. Я бы и сам смеялся с такого неудачника. А кто бы не посмеялся?

Кто станет сострадать мне? Если бы люди действительно были столь сострадательны, то у меня обязательно был бы человек, которому я мог бы выговориться.

В этот момент гнев сдавил мою грудь. Что я такого сделал, что заслужил столько несчастий? Чем я хуже других? Почему даже у настоящих подонков и подлецов есть близкий человек, чаще такой же подонок и подлец, но человек же, а у меня нет никого?

Я много думал о подобном, об одиноких людях. В школе был изгоем и покой свой обрел в книгах и раздумьях. В сердечных делах с моим лицом и обаятельностью, которая имела бы рейтинг анти-обаятельности, даже пытаться не стоило, на работе же сижу в своем углу и печатаю то, что скажут, поэтому мысли почти всегда направлены на эти самые раздумья. Например, во время прочтения какой-нибудь книги люди ассоциируют себя с одним из главных героев, если их там несколько. Я же ассоциировал себя с каким-нибудь второстепенным неудачником (а такие в каждой истории есть). Сижу и думаю: «О, вот он я, очень похож. Изгой, которого никто не уважает и в расчет не берет».

Если вы сейчас меня спросите: «Раз уж ты столь-ко времени потратил на раздумья в поисках причины одиночества, то к чему же ты пришел?» – я вам отвечу, что понятия не имею. Я бы и через сто лет таких раздумий ответил так же.

Вы когда-нибудь пытались разговаривать с одинокой бабкой, которая вечно ворчит, имеет пару кошек, а может, и десяток? Вы попробуйте – скажите мне потом, сколько продержались.

Я ведь знаю причину своего одиночества. Вот я такой же, как эта одинокая бабка. Я хочу с кем-то общаться, но общаться не умею, и, когда сам все порчу, то начинаю всех ненавидеть. Здесь вы можете сказать, что бабка по старости своей замкнулась и отделилась от общества. Так вот я скажу, что вы ошибаетесь. Если бы бабка эта когда-то была частью коллектива, частью общества, то там бы она и осталась. Потому как семьей бы обзавелась, а там и друзьями. Возможно, человек не может так просто взять и стать изгоем по желанию общества. Если примерный семьянин с кучей друзей вдруг будет осужден за какое-то мерзкое преступление, то его, кончено, сделают изгоем, но посадят к таким же, как он, а значит, одиноким общество человека не делает, хоть и очень пытается. Ведь именно тогда человек и становится изгоем, когда сам себя таким называет и принимает. А если общество и обрекает тебя на одиночество, назвав изгоем, то разве ты один станешь таким? Изгоев соберется в итоге группа, и они образуют отдельное сообщество.

Хотя кто знает, как там и что на самом деле, я ведь не ученый, чтобы учить вас. Это просто мысли обреченного на смерть.

04.04 10:00

Вот о чем я еще думаю во время завтрака: меня переполняет злость. Я ненавижу то пятно на потолке, ненавижу сырые ковры, пыль, которая превратилась в грязь, а ковры по-хорошему следовало мыть и чистить хотя бы каждые полгода, чего я не делал вообще никогда, и сейчас лучшим решением было бы сжечь их. Я ненавижу этот дом, который достался мне от государства как сироте. Вы скажете: «Как же ты ненавидишь добро, которое получил за так?» Да так, друзья мои, что, подарив этот дом, они привязали меня к этому району, который я тоже ненавижу. Здесь живет средний класс, успешные и многообещающие люди, а я, как урод, выделяюсь среди них. Они решили мою судьбу, за что я и их ненавижу.

Продать дом и переехать туда, где мне нравится, тоже не получится, ведь жилье, подаренное государством в помощь сиротам, остается собственностью государства. Такие у нас законы.

12:30

Порой, мысленно перечисляя вещи, которые я ненавижу, (а их немерено), я в конце концов прихожу к выводу, что умереть – это благословение. Это панацея от бесчисленных страданий одиночества, от бесконечно мучительной депрессии, от липкой сырости кровати, от косых взглядов, полных презрения, от взглядов надменных и высокомерных, да и… просто от взглядов. Смерть – моя панацея.

04.04 14:30

Я тут уже столько вещей перечислил, которые ненавижу, что кажется, будто добавить больше нечего, но это не так. Я только что прогуливался по парку, и добавлю к своей ненависти ярко-цветные галстуки в горошек. Вот что произошло.

Во время обеденного перерыва, в полдень, у меня не было аппетита, даже наоборот мне было тошно. Поэтому я решил прогуляться по парку, что находится через две улицы от офиса. Висела пасмурная пагода, солнце то выглядывало, то пряталось, и моросил мелкий дождик, потом снова светило солнце. Такую погоду я тоже ненавижу, она непостоянна. Будто небеса – это глупый, неопределенный парень в очереди за фастфудом перед тобой, который уже минут десять перебирает свой заказ. Неужели там, на небесах, не могут определиться, лить дождю или светить солнцу? Или они надо мной издеваются, чтобы сильнее разозлить, пока я жив? Смеются, наверное, с того, как я неуклюже сломанный зонт достаю, как разворачиваю спицы, поднимаю над головой – а дождь уже кончился. Смешно вам? Это всегда смешно, когда происходит не с вами.

Но здесь я не про эту ненависть хотел написать. Знаете, ненавидеть можно все, что угодно, но есть вещи, которые бесят тебя настолько сильно, что кровь кипит и пульс бьет по ушам.

Так вот, гуляю я по парку, пытаясь насладиться погодой, и вижу: напротив встал и пялится на меня мужчина – черные туфли, коричневые брюки, перламутровый пиджак и розовый галстук в желтый горошек. Я еще подумал: что за ужасная одежда? Мой потрепанный и заштопанный черный костюм куда приятнее смотрится, пожалуй, чем этот попугай. А морда-то! Пухлые щеки, нос картошкой, маленькие, глубоко посаженные голубые глаза и улыбка, как у пивовара. Ну, знаете, как в рекламах пива пузатые мужики? Вот точно такой и загородил мне путь. Я сначала его не узнал и замер в недоумении, а тот еще шире улыбнулся.

– Не думал, что встречу тебя когда-нибудь, – сказал он, и тут я его сразу узнал. Марк Вазовский, школьный одноклассник. Хоть и узнал его, сделал вид, что не знаю. Последнее, чего мне сейчас хотелось, так это лицемерно-дружелюбного общения. Особенно с Вазовским. Он всегда был высокомерным, чересчур уверенным во всем, на каждый вопрос знал ответ: даже если ответ был неправильный, он отвечал так, словно тот был правильный, и был уверен в своей правоте. Таких кретинов я особо ненавижу. Они не умеют признавать свои ошибки.

Я сделал вид, что оглядываюсь назад, будто бы за мной мог стоять человек, к которому он обращается, потом повернулся обратно и спросил:

– Вы со мной, господин? – Его улыбка расширилась, оголяя пожелтевшие зубы, и он засмеялся.

– Конечно, с тобой, Кома, – при слове «Кома» меня всего передернуло. Так меня называли в школе – от слова «комок», как комок шерсти, только со временем сократили до «Кома», но смысл прозвища не сильно изменился. Смысл заключался в том, что рядом со мной всегда будто нет жизни. Вот только на самом деле, если до того, как этот идиот дал мне такое прозвище, со мной пытались как-то держать связь, то после вовсе стали избегать и делать вид, будто меня нет. Так уж работают клички в школе. – Марк, ну же, – продолжал он припоминать мне, – Марк Вазовский, вспоминай, дружище!

Дружище! Он-то? В этот момент меня переполнило ненавистью, хотелось воткнуть зонт ему в глотку и затолкать поглубже, мое лицо все искривилось, и он наверняка это заметил. Мгновенье спустя мне удалось собрать все силы и продолжить играть в лицемерие.

– В какой школе вы учились?

– В двадцать первой Радонской.

– Да, я тоже там учился, но вас что-то не припомню. – У Марка заметно дернулась бровь, я определенно задел его эго. Его надменное, высокомерное и мерзкое эго. – Может быть, вы напомните какой-нибудь случай, который нас связывал, и тогда я, может быть, вас вспомню?

– Тебя ведь в школе называли Кома?

– Называли.

– Помнишь, кто дал тебе такое прозвище? Помнишь, как его звали?

– Имени его я не помню, ибо называл его всегда по-другому.

– Как же?

– Толстый попугай, – Марка заметно передернуло, что доставило мне неимоверное удовольствие.

– Что-то я не слышал, чтобы ты или кто-нибудь еще меня так называл.

– Если это вы, и вы не знали, что вас так называют, так это от того, что вы никогда и не спрашивали голосов, что так вас называют. Вы только бессовестно глумились, чирикая, как попугай, – очевидно, Марк хотел сыграть в лицемерие и изобразить себя моим старым приятелем, и на фоне моего презрения ему стало даже как-то не по себе. Он слегка покраснел, и я позволил себе чуть улыбнуться.

– Кома, брось, сам же понимаешь – мы были глупыми детьми, а в детстве каждый зол по-своему. Но сейчас мы взрослые и ответственные.

– Да, взрослые, и тем не менее ты продолжаешь называть меня Кома, жирный ты попугай, – еще одна победа. Почему-то хотелось, чтобы это видели все наши одноклассники.

– Так я ведь по-дружески, – ответил он с еле уловимой сентиментальностью в голосе.

– Будь другом, катись к черту, – сам не знаю, почему я был так груб, но этот здоровый, толстый балбес вызвал во мне жалось, ибо глаза его и вид в целом был жалок. Он немного помолчал, посмотрел на меня грустными глазами и пробубнил.

– Мы были злыми детьми, вымещали свое зло на других, на тебе. Мне жаль, что тебе пришлось впитать столько черни, но, прошу, стань взрослым и пойми, что не стоит вымещать накопившееся зло на других теперь, когда можешь ответить. Ты уже не ребенок, перестань злиться.

– Да как ты смеешь еще учить меня? Давать советы? Ты! Балбес, который всегда списывал!

– Я после школы взялся за ум, принялся учиться, многое осознал.

– Балбес остается балбесом!

– Ты прав, я дурак и всегда им останусь, но я перестал докучать другим, перестал сменяться над теми, кому в жизни повезло меньше, чем мне. Это и называется быть взрослым. – Он что, хочет сказать, что мне по-прежнему везет меньше? Мои жилы надулись от приливающей крови, я был просто в ярости от его слов. Он нес полную чушь, белиберду, абсурд, но… правдиво. Меня переполняло злостью от того, что из уст полного кретина может исходить нечто, имеющее логику. В этой полемике он победил, но я не признаю этого.

– Я был злыми парнем, – продолжил он, – поэтому не видел в жизни ничего доброго. Понимаешь? Я хочу дать тебе совет.

– Совет? Ты мне советуешь? Да что ты можешь знать о том, что мне полезно?

– Я, может, и не знаю ничего, но совет дам, а ты уж сам смотри, правду я говорю или нет. Знаешь, с того момента, как я взял себя в руки, моя жизнь сразу изменилась.