сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
========== Сливаясь с матерью-землей ==========
В маленьком частном домике было тепло. Если подойти к небольшому окошку, перед глазами откроется вид спокойной, уравновешенной жизни. Картины на стенах, ворсистые коврики на полу, в камине потрескивают дрова. Хозяина не видно, но можно представить, как он сидит в кресле-качалке с газетой или книгой в руке. Какой-нибудь взрослый, состоявшийся в жизни мужчина. Наверняка у такого, как он, есть любящая жена, размеренным шагом подходящая к нему и подносящая чашку горячего кофе. Из детской, должно быть, доносятся звонкие ребячьи голоса. У таких мужчин ведь всегда есть дети. Разве может быть иначе? Так вы бы подумали о здешних обитателях, заглянув в окошко, не до конца занавешенное кремовой шторкой.
Старые настенные часы пробили полночь. В комнату ввалился мужчина. Его руки были по локоть в крови. Цепляясь об дверные проемы, как пьяный, он подошёл к креслу и с треском рухнул на него. Содрогаясь, словно в припадке, он потянулся к журнальному столику, взял ручку и тетрадь-ежедневник. Ручка ходила ходуном в трясущихся руках. Липкое красное пятно красовалось на странице. Сжимая ручку до боли, он написал посередине листа:
21 октября. Я убил свою жену.
Буквы скакали по строчкам. Последние почти упёрлись в пятно крови. Глаза мужчины блестели безумием. «Кто я? Помню ли я, помню ли…» — мысли не могли собраться в кучу, беспорядочными вспышками мерцали в воспаленном разуме.
Начал писать снова. Дрожь стала слабее. Он почти что уверенно держал ручку синими от усилия пальцами. Прокусил губу до крови и не заметил. На листе вырисовывались буквы, кривые, но менее панические, чем предыдущие.
Я, Томас Гилмар, уроженец штата Миннесота, 36 лет, убил свою жену сегодня в 10 часов вечера.
Леденящее спокойствие охватило его. Немигающий взгляд красных распухших глаз остановился на ежедневнике, больше не перескакивал с предмета на предмет.
Сегодня был обычный день. Утром Роуз приготовила мне омлет с сыром и ветчиной. Мой любимый. Я бы ел его каждый день. Роуз всегда смеется, когда я так говорю, заявляет, что мне бы осточертел этот омлет дня через три непрерывного кормления им. Я так не думаю. Нет, правда, не думаю. Омлет очень вкусный. Потом она начала собираться на работу. Я — нет. У меня маленький отпуск из-за болезни. Ничего серьезного. Я здоров. Почти здоров, на холоде из носа текут сопли, но это ничего. Лучше сопли дома, чем чистый нос на работе. Она пошла на работу, а я (здесь автор делает большой пробел) кажется, я весь день просидел за ноутбуком. Смотрел какие-то ролики на ютубе, уже не помню. У нас дома была бутылка виски. Хорошего, дорогого. Она, вообще-то, ждала особенного случая, праздника, но я не выдержал. Было ужасное настроение, не знаю, в чем причина. Возможно, это давно нарастало между нами. Мы живём уже три года вместе. Иногда я думаю, что все стало не то. Она, очевидно, не любит меня. Не любила? Не важно. Я просто уверен, что у нее есть кто-то на стороне. В последнее время она обращалась со мной как с собакой. Знаете, вроде бы ласково, но так и веяло какой-то прохладой, черт знает, что такое. И вот, когда она пришла с работы, она у меня работает юристом в крупной компании, увидела меня и виски. Я на тот момент опорожнил почти всю бутылку. Начисто. Давно не было такого. Я плохо переношу алкоголь, знаю. Помню, как будто был шум в ушах. Это она ругала меня, язвила, чем-то гремела прямо перед лицом. Я смотрел на нее мутными глазами и не вполне понимал, что она от меня хочет. Ну, знаете, как оно бывает. И со всем этим шумом в ушах во мне начала накапливаться злость вперемежку с тоской что ли. На черта ей эта бутылка виски, думал я. Вот она сейчас донимает меня, донимает. А что у меня на душе, ей плевать? Не могу уловить точное настроение моих мыслей тогда, но оно было каким-то агрессивно-огорченным. Самое важное, что с каждой минутой шевеления перед глазами, шум в ушах нарастал, он копился, копился, как на какой-нибудь шкале, термометра, может быть. И эта злость настолько переполнила чашу, что я, кажется, поднялся, чуть не упал. Удивительно, обычно я совсем ничего не помню после вечеринок с алкоголем. Я очень много выпил. Но я помню все. Практически все. Я поднялся и сказал ей что-то обидное, на что она всплеснула руками и из нее, как из водопада, полились ругательства и прочая мерзость. Это такой ядовитый человек, когда разозлится. Но она хорошая, она добрая и только притворяется такой злой. Только я тогда был очень пьян и не думал об этом. Она сказала, что давно хочет съехать от меня, что я лентяй и зарплата у меня ниже, чем ее. Сказала, что даже эту бутылку виски она хотела употребить на день рождения своей матери. Сказала, что я импотент, что мы планируем ребенка уже два года, но никакого толку. Я все это слышал, но не слушал. Для меня существовал только шум в ушах, назойливый, беспрерывный. Я встал и ударил ее прямо по лицу. Отшатнувшись, пошел спать. Я не мог уснуть. Это была та стадия опьянения, когда люди обычно ищут приключений для своей задницы, не могут лечь спокойно и выспаться. Я слышал плач на кухне. Он меня раздражал. Моя жена меня раздражала. Она назвала меня лентяем, я помнил это. Но ведь я работаю как могу. Да, я работаю в лаборатории за небольшие деньги, но ведь я не растрачиваю ее доходы. Только виски! Тогда для меня было священным долгом сходить и высказать ей все, что я хочу сказать. Это ужасно. Все, о чем я пишу, ужасно. Надеюсь, если кто-то будет это читать, хотя я бы этого очень не хотел, вы не будете держать меня за убийцу. Я всего лишь мелкий бездарный учёный. Идиот, импотент. Не убийца. Я сделал это не со зла. Моя Рози. Я любил ее. Вы можете не верить. Хотя сейчас я чувствую какую-то отстраненность, как будто, можете себе представить, произошло что-то такое, что просто должно было произойти. Я не могу писать дальше. Мне нужно проветриться.
Томас встал со стула, окинул взглядом комнату и сел снова. Потом еще раз встал. «Нет, я должен пойти и посмотреть. Вдруг я идиот, вдруг она еще жива. Я бы вызвал скорую. Полицию. Пусть они заберут меня», — так рассуждал мужчина, спускаясь в подвал. В воздухе пахло сыростью и еще чем-то посторонним, сладковатым. Томас с горечью зажмурился. «Значит, нет. Значит, не может… Но я не нюхал трупы, почему бы не…» — судорожно думал он, приближаясь к источнику запаха. Жена лежала прямо на полу. Ее кожа была более светлой, чем обычно, отливала голубизной. Том чувствовал, что не может сдержаться. Из глаз текли горькие слезы. Он упал на колени и припал губами к холодной щеке Роуз. Шептал слова прощения, молитвы, что-то ещё. «Какая она у меня красивая», — впервые за долгое время подумал он, вглядываясь в замершее, словно стеклянное, лицо. Он подумал, что раньше она не обладала таким очарованием. Бледное, словно мраморное, лицо смотрело безразлично, мышцы больше не сокращались и лицо разгладилось, белая кожа стала похожей на кожу младенца. Святая невинность сквозила через все ее холодное и неподвижное тело. Том убрал руку, как посетитель музея, случайно, по велению сердца коснувшийся античной статуи, боясь повредить прекрасному мраморному изваянию прошлых столетий. Легонько, кончиком пальца снова дотронулся до нее, закрыл ей глаза. Аккуратно, прижимая к себе, он взял ее на руки и понес в жилые помещения.
— Тебе здесь холодно, да, дорогая? Пойдем, я уложу тебя спать.
Он отнес Роуз в супружескую спальню. Положил на кровать, укрыл голубым одеялом, купленным как-то вместе в дорогом текстильном отделе. Тогда Роуз напирала, говорила, что хочет жёлтое, потому что оно будет сочетаться с цветом обоев, но в итоге сдалась, сделала вид, что это не Том ее убедил купить голубое, а она всегда только о таком и мечтала.
Том взглянул на нее снова и смахнул слезу. Закрыв дверь на замок, словно она могла бы уйти, он вернулся в гостиную и взял ежедневник.
Словами не выразить, как я люблю Роуз. Сегодня передо мной словно открылся новый мир. Она так много для меня значит, мой милый тушканчик. Я, кажется, хотел написать об убийстве, но было ли оно? Теперь я сомневаюсь. Она будто бы обрела просветление, совсем как я. Только я все ещё глупый, суетящийся Том, а она такая спокойная, как буддистский монах. Быть может, она ушла в нирвану, как они? Тяжело писать про вчерашнее, но я продолжу.
Когда я пришел на кухню, где она сидела и плакала, я начал что-то орать насчёт того, что я не лентяй и не тунеядец, а она… Я называл ее скверными словами, мне так жаль. Она сидела и слушала, наверное, полчаса, смотрела, как разбиваются стаканы, падающие со стола один за другим. Потом она встала и пошла к выходу. «Куда-а?!» — взревел я. Она ответила, что хочет уйти, бросить меня и забрать ключи от машины. Я придавил ее к стене. Не знаю, откуда у меня взялись силы. Я был пьян и, о боже, я ведь хилый, как трость. Тогда она вырвалась, схватила нож и попятилась к выходу. "Не подходи" - шептала она, а нож так и ходил ходуном у нее в руке. Тогда я рассвирепел, выбил у нее нож голой рукой, порезался, подобрал с пола. Она бежала к выходу. Я, шатаясь, настиг ее у двери, когда она открывала защёлку. Я не понимаю, как могло это произойти, просто я почувствовал кровь на руках, увидел, как она сползает по стене, непонимающе смотрит на меня. Мне очень больно. Я сразу стал трезвым. Тогда мне казалось, что я убил ее. Убил ли? Она должна была умереть, но разве такие хорошие женщины умирают? Я должен…
Буквы стали светлыми, почти прозрачными. Том посмотрел на стержень, он иссяк. «Может, оно и к лучшему. Больше не могу», — подумал мужчина, отбрасывая ручку с каким-то омерзением. Хотел сжечь ежедневник, но передумал, переложил его с журнального столика в шкаф, чтоб не видеть как можно дольше. Прошел в спальню. Роуз ждала его все так же. Посмотрел на часы, было уже шесть вечера. «Удивительно», — подумал он, «как прошло время».
— Спишь, да, дорогая? Надеюсь, тебе снится что-нибудь славное, что не потревожит тебя. Вчера был тяжёлый день. Ты знаешь, прости. Я очень виноват. Если хочешь, я потрачу все-все, что я заработал, мы купим тебе все, что захочешь. Может, те сапоги? Помнишь, тебе они нравились, а я ворчал, что это слишком дорого, что нужно что-то есть. Я такой говнюк, Роуз, у меня еще деньги на другом счету в банке. Я тебе врал, да, прости меня, если сможешь. Может быть, мне тоже лечь спать, а? Хотя, ещё рано, но я так устал.
Том достал из прикроватной тумбочки пижаму, надел ее и лег на постель, не решаясь оттянуть кусочек одеяла. Повернулся набок, хотел уснуть. За окном ещё было светло. Встал, закрыл шторы. Лег, снова повернулся, но на этот раз лицом к Роуз.
— Роуз… Ты знаешь, как насчёт… — неуверенно сказал мужчина, вопросительно посматривая на жену.
Он прижал ладонь к ее щеке, холодной, сухой. Роуз обычно мазалась кремом для лица перед тем, как лечь спать. Том приподнял одеяло.
— Что же ты… спишь...одетая, тушканчик?
Он начал стягивать с Роуз брюки, затем ее домашний полосатый свитер. Одежда тяжело снималась, он не привык к такому. В последний раз подобное чувство он испытывал, когда одевал трехлетнего племянника. Брюки застревали на каждом участке ног, а он не хотел делать ей больно, прерывать сон, потому просто тянул, слегка приподнимая то одну ногу, то другую. Наконец, когда девушка осталась в лифчике и трусиках, он спросил:
— Может, сегодня без пижамы? Не бойся, я не буду перетягивать одеяло.
Он приподнял руку жены, она была тяжелее, чем обычно. Том неожиданно для себя почувствовал неловкое томление. Он возбуждался.
— Роуз? — спросил он, но не дождался ответа.
Тогда он прикоснулся губами к шее, нежно, настолько, насколько мог, поцеловал тонкую прохладную кожу, продолжил целовать ее интенсивнее, переходя к грудям. Руками он сдвинул чашечку лифчика и дотронулся до соска. Он был мягким и никакие телодвижения не смогли изменить его состояния. Чуть отстранившись, Том заметил, что его ласки оставили на коже заметные синяки.
— Но я же был нежен, тушканчик, как же… — Он горестно сдвинул брови, серьезно недоумевая, в чем был его промах, — я не хотел сделать тебе больно.
Он впервые тронул рану, одну единственную между маленьких, почти детских грудей. Он ударил сзади и нож вышел из грудной клетки. Большой, длинный нож для мяса. Кровь уже запеклась, ее почему-то было немного.
— Прости, я не буду трогать это, — он отдернул руку и продолжил целовать холодное тело, продвигаясь вниз, к трусикам. Осторожно стянул их, переместился на кровати, оказавшись сверху. Начал работать пальцами. Аккуратно, словно имея дело с хрусталем, вторгся на ее территорию, холодную и недружелюбную. Глянул на ее лицо сверху. Отшатнулся. «Что же я делаю? Она ведь спит, а я, как какой-нибудь насильник!...» — с горечью подумал он, стыдливо укрыл ее одеялом и вышел из спальни.
Всю неделю одинаковых, тусклых дней, он не приходил в спальню. Спал на полу, на диване, кресле, где придется. Не принимал звонки от родственников, поставил на автоответчик фразу: «Мы отдыхаем, не беспокоить». Когда кто-то стучался в дверь, а это было всего раза два, Том скрывался, делал вид, что дома никого нет. Однажды он услышал разговор прямо у своих дверей.
— Послушай, здесь что-то неладно. Ни Роуз, ни ее муж не отвечают. Она не вышла на работу, на нее это не похоже.
— Может, решили повторить медовый месяц, вот и все?
— Ага, и не берут трубку! Паршивая идея, старик. На Роуз это не похоже. Сегодня же вызову полицию. Если у них правда медовый месяц, то мы только вздохнем с облегчением, — говорил обеспокоенный голос за дверью.
— Как знаешь.
Голоса удалились.
На лице Тома выступил холодный пот.
— Нет, они не понимают! Я сейчас… сейчас соберу смелость, помешаю ей, разбужу. Правда, сколько можно, она же перепугает всех друзей.
Лихорадочно перебирая в руках какую-то тряпку, Том решительными шагами направился в спальню. Открыл дверь.
Его сбил с ног отвратительный, едкий запах.
Глаза округлились от ужаса. Вместо красавицы-жены на кровати лежало безобразное тело, раздутое, покрытое пятнами. По нему ползали насекомые. Том рухнул на колени. Его разум словно очистился от безумия, державшего его в заложниках все это время. Осознание пришло с нестерпимой болью. Он окончательно упал на пол, содрогаясь всем телом и рыдая в голос. Его жена была мертва. Она не спала.
Неизвестно, сколько времени он пролежал бы так, если бы не настойчивый стук в дверь. Оттуда что-то кричали, приказывали открыть немедленно. Томас тяжело поднялся, посмотрел на то, что осталось от его жены, перекрестился и пошел в гостинную.
Поставил табурет, привесил на ручку старого шкафа веревку и приготовился к смерти.
— Выламывайте дверь на раз… два… три!
В дом вломились люди в форме, следом за ними человек, которого Том слышал за дверью — друг детства Роуз. Первым обнаружили Томаса Гилмара, 36-летнего семьянина, а затем его жену — Роуз. Следствие длилось недолго. Убийцу не искали, установили, что жену убил собственный муж, совершил с телом действия насильственного характера, а затем, скрывая факт убийства в течение недели, по приезде полиции совершил суицид. Все было просто. Никаких загадок. Почти банальное дело для следователя, но всех, кто имел дело с этой историей, ужасал факт надругательства над мертвой и хранение трупа в спальне, на супружеском ложе. Томасу, вполне справедливо, приписывали психическое расстройство.
Так закончилась история одной семьи в милом, уютном доме со старой мебелью и картинами на стенах.
Хозяева дома сменились, кардинально поменяли обстановку. Так, что от того дома почти ничего не осталось. Поговаривают, что по округе бродит неупокоенный дух убийцы, школьники пугают друг друга на вечерних посиделках этой историей о муже-садисте, но кто верит байкам, так ведь?
