Текст книги "Играя выбери игру"

Автор книги: Антология

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

По улице проезжали редкие машины. Женщина обреченно шла вперед в тревожном молчании. «Надо его как-то разговорить. Он расслабится, отвлечется и нападать ему будет сложнее», – решила Анна.

«Кем вы работаете?» – начала она беседу. – «Никем». – «Где же вы учитесь?» – «Нигде». – «Чем же вы занимаетесь?» – «Я занимаюсь борьбой, силовыми упражнениями», – с гордостью ответил спутник.

«Боже мой, бандит!», – мелькнуло в голове у женщины. В советские времена среди ее знакомых не было безработных. Разговор не получился.

К счастью, показался родной дом. Анна прибавила шагу и остановилась у подъезда. «До свидания, дальше не пойдем. Меня ждет муж», – соврала она парню, прижимая к себе сумочку. На самом деле, она опасалась заходить с незнакомцем в пустой подъезд.

«Вам было со мной не страшно? Я вам помог?» – спросил он, возвращая пакет женщине. «Конечно. Спасибо», – пролепетала Анюта, не веря своим ушам, и ринулась в подъезд.

Оказывается, рыцари выходят к людям по ночам!

Без трансфера

Как-то раз Анюта полетела с подругой Ниной в паломническую поездку в Лондон.

Подруги вышли на пенсию и решили отметить это событие путешествием в Англию. Обе совершенно не знали английского языка и надеялись на сопровождающих группы.

По вине менеджера турфирмы им были заказаны обратные билеты из аэропорта Гатвик, тогда как остальная группа возвращалась в Москву из аэропорта Хитроу. Организаторы тура отказались предоставить Анне и Нине оплаченный трансфер из гостиницы до аэропорта, предложив новоиспеченным пенсионеркам добираться самостоятельно.

Женщины с вещами приехали на автовокзал в Лондоне и должны были сесть на экспресс до Гатвика. Тут мнения подруг разделились: Анна хотела идти покупать билеты к поездным кассам, где висели большие транспаранты с названием их аэропорта, Нина же настаивала на автоэкспрессе. Анна боялась остаться одна в чужой стране и уступила более опытной напарнице. Тем более, что у Нины был мобильный интернет и она могла иногда общаться с англичанами, используя переводчик.

Туристки долго искали нужную кассу автоэкспресса. Кассирша, продававшая билеты на автобус до Гатвика, что-то настойчиво им говорила, но у Нины пропала связь с интернетом и женщины ничего не поняли.

Когда подруги ехали на автоэкспрессе, Анне стала догадываться, о чем их предупреждала англичанка. Автобус шел с остановками, водитель впускал новых пассажиров. Они долго ехали на малой скорости по Лондону и пригородам. На самолет паломницы сильно опаздывали. Обсудили ситуацию и опять разошлись во мнении. Нина предлагала молиться, чтобы задержали рейс. Анна считала, что это неэтично по отношению к другим людям и бойкотировала совместную молитву.

Видя волнение женщин, один из пассажиров автобуса стал ругаться с водителем. Он показал Анюте жестами, что просит водителя ехать быстрее и не болтать по дороге с пассажирами. На конечной остановке этот же мужчина подошел к ней и при помощи понятных слов и жестов объяснил, что хочет им помочь. До вылета самолета на Москву оставались минуты. Иностранец подхватил Анину дорожную сумку, и они побежали в здание аэровокзала. Физически нетренированная Нина с вещами стала отставать. Тогда англичанин взял еще сумку подруги. По пути выяснилось, что неожиданный помощник по происхождению поляк, поэтому понял русскую речь в автобусе. Он оставил свои вещи у товарища и вместе с женщинами стал искать посадку на самолет Аэрофлота. Втроем они бегали от одной стойке регистрации к другой, с этажа на этаж. Когда нашли место Аэрофлота, но там уже никого не было!

Поляк стал обращаться с просьбами к служащим аэропорта и к секьюрити, чтобы они пропустили туристок к самолету, но посадка уже закончилась, и никто не хотел нарушать порядок. Тогда добрый провожатый уговорил сотрудников чужой авиакомпании связаться по телефону с Аэрофлотом, потом попрощался с подругами и поспешил на свой самолет. Жестами показал, что больше ничего для туристок сделать не может. Анна взяла телефонную трубку и, наконец, услышала на том конце провода русскую речь!

Дальнейший путь домой не имеет отношения к истории человеческого бескорыстия. Анюта пожалела о том, что не смогла спросить имени чуткого человека, выручившего бестолковых женщин.

Физичка

Как-то раз Анюта зашла в фотоателье, чтобы напечатать фотографии. Там находилась молодая посетительница с ярко накрашенными губами и длинными наведенными стрелками у глаз. Она пропустила женщину вперед, так как до этого просто болтала о чем-то с фотографом. Когда парень стал распечатывать Анины фотографии, то она пожаловалась парню, что новые и чужие флеш-карты не открываются на ее ноутбуке. Не знает ли он, в чем причина? Парень ответил: «Я в этом не разбираюсь, но, по-моему, дело в ноутбуке».

Тут в разговор вступила стоявшая рядом девушка. «Надо перенастроить ноутбук. Попросите кого-нибудь из знакомых». – «Нет у меня таких знакомых, – с грустью сказала Анюта, – А приглашенным мастерам я не доверяю. С подруги такой мастер взял десять тысяч. Причем о цене сообщил, уже сделав работу. Это почти вся моя пенсия». – «Поезжайте на компьютерный рынок, там объясните проблему и вам настроят. Возможно, надо установить другую версию Windows», – посоветовала девушка. Анна в сомнении покачала головой. Представила огромный рынок, черноголовых бойких продавцов, к которым она будет приставать со своей просьбой, а затем оставит свой ноутбук в чужих руках.

Тогда активная девушка посмотрела в свой кошелек и сказала: «У меня сейчас мало денег. Пойдемте со мной в ближайший банкомат, я сниму для вас несколько тысяч и дам для ремонта ноутбука». – «Я вас не знаю, и мне неудобно брать в долг», – промолвила в недоумении Анюта, мысленно сомневаясь, что пойдет на такой расход. – «Никого долга! Я просто отдаю». – «Не возьму!».

Неожиданно настойчивая девушка достала из кошелька тысячу рублей и положила на стол приемщика ателье: «Хотя бы мастера вызовите домой! С собой больше нет». Она решительно направилась к выходу.

Анна бросилась с купюрой следом: «Возьмите назад! Зачем вы так?». Про себя она подумала: «Наверное, больная: раздает деньги направо и налево. Нельзя обижать». Девушка сказала: «Вы не понимаете, я живу по теории распространения добра. Ко мне вернется больше, чем я отдаю, уже проверено. Мне надо отдать!».

Эксцентричная девица попыталась кратко рассказать об этой теории, сыпала физическими терминами, упоминала имя известного физика и какую-то дугу… У Анюты помутилось в голове. Она поняла только одно, что девушка денег не возьмет, и спросила: «Что я могу для вас сделать?» – «Помолитесь». – «Как зовут?» – «Анна». Она ушла.

Обескураженная женщина вернулась к сотруднику ателье за готовыми фотографиями. «Что это было? Вы ее знаете? Она нормальная?» – спросила фотографа. – «Да, она приходит к нам заказывать фотографии. Физик. Работает в Физтехе. Больше ничего не знаю», – ответил он.

Жизнь полна непредсказуемых встреч. Анюта, вспоминая их, решила, что ей повезло: чаще попадались добрые люди! Кстати, программу в ноутбуке она обновила и о тезке помолилась.

Николай Пятков

г. Москва

Жил в Германии, Белоруссии, Сахалине и Южном Урале, работал на заводе, служил в армии. Окончил МГИМО, скандинавист. Работал в МИД в посольствах в Стокгольме и Рейкьявике. Публиковал статьи в специализированных журналах для любителей рыбалки по тематике сбережения природы и организации любительского рыболовства.

Из интервью с автором:

Увлечения: литература, история, искусство, театр; природа, рыбалка, ранее – охота. Пишу (в стол) рассказы автобиографического характера, мемуарные записки, больше из детства, но и о моей прошлой работе.

© Пятков Н., 2020

Июньский снег

Папа пришел вечером домой и объявил нам, что завтра в субботу после его работы мы едем на рыбалку с ночевой. Мы с братом закричали «ура!» и сразу же начали готовиться. Снасти папа всегда содержал в полном порядке, так что нам оставалось только добыть червей, для чего мы перекопали во дворе нашего дома полосу земли вдоль дощатого забора, за которым возвышались элеваторные постройки.

Мы любили бывать с папой и на рыбалке, и на охоте. Он – страстный охотник и рыбак, знал массу интереснейших вещей о зверях, о рыбах, о птицах, учил нас распознавать деревья и травы, показывал, как надо разжигать костер, устраиваться на ночлег в поле, ориентироваться в лесу, проходить, не ноя, большие расстояния, терпеть холод и жару, предсказывать погоду и никогда не ставил задачи превращения наших вылазок на природу в промысел. Хотя без достойной добычи мы редко когда возвращались.

И вот в субботу после папиной работы мы на перекладных выбрались за город, ушли полем от нагретого и пахнувшего машинами шоссе в сторону обозначенной полосой мелколесья пока еще невидимой реки, и вскоре уже шагали вдоль ее высокого и извилистого берега. Погода была прекрасная и, несмотря на то что время близилось к вечеру, жаркое солнце висело еще высоко – завершалась вторая половина июня. Папа сказал нам, что он знает одно очень хорошее место, где мы остановимся и разобьем наш рыбацкий лагерь. И, действительно, через пару километров мы вышли к спускавшемуся с поля оврагу, по дну которого, укрывшись кустарником и бурным разнотравьем, протекал ручей, который в месте своего впадения в реку образовывал достаточно широкое – метра в три – устье.

«Вот здесь мы будем рыбачить и ночевать!» – сказал нам папа. Мы были в восторге от места нашего привала и уже хотели сбежать с кручи берега к реке, как он остановил нас и спросил, видим ли мы отсюда рыбу в ручье? Мы присмотрелись – ух ты! – все желтое песчаное дно мелководного устья было как будто усеяно черными палочками, которые не стояли на месте, а все время дружно передвигались во все направления. «Это пескари, – объяснил нам папа, – зашли к вечеру в ручей тоже, видно, для ночевки». И, видя наше нетерпение, засмеялся: «Конечно, половим и пескарей! Ведь сегодня на ужин будем варить на костре настоящую рыбацкую уху. Лук, морковь, картошка, соль – все у нас есть. Вот только еще к этому пескариков, окуньков да ершей натаскаем. Замечательная будет уха!».

Но пескарики оказались не такими уж простаками! Стоило только нам с удочками, снаряженными червяками, начать приближаться к ручью, стая дружно уходила в сторону реки и исчезла в темной глубине. Как только мы отходили от ручья, они также дружно возвращались назад. И так несколько раз. Но наконец мы, прикрываясь кустами, приноровились и все же выловили с десяток пятнистых пескарей, а затем все вместе переключились на ловлю в самой реке шершавых окуней, серебряной плотвички и колючих ершей.

Так за увлекательным и приносящим удовольствие особенно нам, мальчишкам, ужением этой речной разнорыбицы мы и не заметили, как прошло время и солнце нехотя поползло по верхушкам потемневшего дальнего леса.

«Все, – сказал папа, – на сегодня хватит! Завтра будет день, будет новая рыбалка. А сейчас будем варить уху и готовиться к ночлегу. Мы же рыбаки, а потому поднимаемся рано утром!»

Уха у нас получилась вкуснейшая! А какой же еще она должна была быть, сваренная в видавшем виды армейском котелке, на берегу реки, с запахом костра и малиновыми искрами, исчезающими в темно-синем небе?

Было уже около полуночи, но спать нам не хотелось, костер еще и не думал затухать, а потому мы, уютно устроившись на разостланной у костра папиной плащ-палатке и прижавшись к нему, слушали рассказы о его детстве в деревне, о том, как он еще мальчишкой с раннего утра трудился в поле на пахоте, а потом бежал с друзьями к речке, где ловил на живца щук и нашаривал под камнями раков.

Короткая июньская ночь все-таки наступила, и над потрескивающим костром навис купол чернильной темноты. Но стоило только отвернуться от огня, вглядеться, и темнота пропадала, а в мягкой серости фиолетовой ночи начинали проступать очертания берега над рекой, ближайших кустов и даже были видны вспыхивающие над лесом полоски с неохотой провалившегося за горизонт солнца. И все никак не могли угомониться в поле перепела, настойчиво уговаривающие нас немедленно ложиться спать.

«Слышите?» – спрашивал папа. И, действительно, в перепелиных криках мы с удивлением слышали именно это: «Спать пора! Спать пора!» Над головами то и дело с характерным посвистом пролетали табунки запоздавших и невидимых уток, с шумом садившихся где-то рядом на воду. «Ну до осени, – говорил папа, всматриваясь в темное небо, – подождем до осени, а там поедем и на охоту!»

Мы уже были готовы закончить наши поздние посиделки, как вдруг случилось чудо. Из сгустившейся темноты на наши головы и на костер полетели белые хлопья. Сначала они были единичные, но с каждой секундой их становилось все больше и больше, и вот уже начался настоящий снегопад. Причем снег этот валил так сильно, что иногда казалось, что поднялась настоящая зимняя метель. Особенно впечатляюще выглядело то, что происходило над пламенем костра: снежинки не таяли, а десятками и сотнями вспыхивали, потрескивая, и падали искрами в огонь. Изумлению нашему не было предела. «Что это? – закричали мы, – снег?» Папа махнул рукой перед собой и, раскрыв ладонь, показал нам пойманную «снежинку». Мы увидели небольшое в полтора сантиметра насекомое с беловато-прозрачными крылышками в неброскую крапинку, выгнутым тонким тельцем, завершающимся двумя длинными усиками-хвостами. «Подёнка, – папа перевернул ее пальцем и пояснил, – это такая однодневная бабочка, которая рождается в конце дня к вечеру, живет несколько часов, успевает произвести на свет потомство и к утру погибает. Свет костра ее привлекает, вот она сюда и летит, на огонь, и сгорает! Ее иногда еще называют подёнка-метелица. Видите, какую метель она нам устроила в июне?» Мы, пораженные происходящим, слушали его рассказ о короткой жизни этой бабочки, смахивали с одежды валящиеся сверху «снежинки», протягивали ладони, на которые тут же попадали десятки удивительных и по-своему красивых насекомых, рассматривали их и нам было ужасно жалко, что они вот уже скоро и умрут, не успев как следует пожить в этом чудесном мире, в котором так много интересного. Мы не могли нашими детскими сердцами согласиться с этой чудовищной несправедливостью и начали наперебой предлагать всякие способы по спасению подёнки, но папа, улыбнувшись и потрепав нас по головам, сказал, что нет, мол, ребята, это тоже жизнь, а она бывает очень и очень разной. «Так устроено! Всем отведено свое время на этом свете», – добавил он, почему-то вздохнул при этом и подбросил в костер сухих сучьев. Костер затрещал, выбросив сноп искр навстречу падающим в огонь подёнкам. Мы замолчали, думая каждый о своем.

«Вот вы лучше послушайте, – отвлекая нас от тяжких дум о судьбе подёнки, сказал папа, повернув голову в сторону реки. – Слышите, что на реке творится?» И, действительно, оттуда, с невидимой от костра в ночи реки слышались всплески, хлюпанья, шлепки – как будто по воде ходил или плавал какой-то большой зверь или огромная рыба, причем эти звуки доносились и слева и справа. «Ничего себе! – удивленно протянули мы с братом, – а кто это там?». «Это рыба кормится упавшей в воду подёнкой, – пояснил папа, вслушиваясь в темноту. – Вот, это ударил язь, вот опять язь, слышите? А это вот лещ зачмокал… Не спят… Никто нынче в реке не спит и, видимо, до утра спать не будет. Сегодня у них большой праздник! Вылет подёнки. Такое ведь не каждый день и не каждую ночь бывает, да и не каждый год можно наблюдать столь обильный ее урожай». И, поворошив обоженным концом палки горящие угли в костре, что опять выбросило в темноту неба рой искр, добавил, что нам всем в эту июньскую ночь очень повезло увидеть это нечастое и завораживающее зрелище.

Увлеченные рассматриванием падающих на нас бабочек-однодневок, мы забыли о том, что происходит вокруг. Обернувшись, мы как бы раздвинули черноту окружающего нас над костром купола и огляделись. К этому времени короткая летняя ночь уже начала сменяться зарождающимся на востоке рассветом. И то, что мы увидели в светлеющей мгле скорого утра, было невероятно! Все вокруг – траву, кусты, песчаный берег и даже воду – покрывали белесые пятна «снега». Подёнка лежала повсюду: где-то пореже, где-то – особенно ближе к воде – погуще. Рыба продолжала пиршествовать…

Но скоро мы заметили, что снегопад пошел на убыль. «Снег» падал все реже и реже. Вот уже начали пролетать только одиночные «снежинки», а вот через некоторое время исчезли и они. Июньская «метель» закончилась, продлившись около получаса…

Мы долго еще не могли уснуть, возбужденно обсуждая то, что нам довелось увидеть. Но сон все-таки взял свое и, накрывшись все той же плащ-палаткой и прижавшись к папе, мы – под потрескивание затухавшего костра и продолжающегося шума на реке – уснули тем крепким сном, которым можно спать только в детстве…

Не знаю, спал ли сам папа, но он разбудил нас, когда раннее летнее солнце уже вовсю слепило глаза тем утренним белым светом, которого днем не увидишь. Костер потух, лишь отдельные угли, сохранившие форму сгоревших сучьев, еще продолжали дымиться, причудливо меняя свой цвет от черного до белого и обратно. На реке было тихо. Мы побежали к воде умываться и увидели, что «снег» из подёнки еще сохранялся в складках берегового песка, виднелся в траве. Но ночного плотного «снежного» покрова уже не было, а оставшиеся его клоки под слепящим утренним солнцем уже не казались такими белыми, какими виделись нам ночью. Сейчас они посерели, сбились в мокрые, грязные и непривлекательные комки. Было даже трудно представить, что они слеплены из той бесчисленной белой бабочки-подёнки, что завораживала нас своим «снегопадом» прошедшей ночью.

Мы вновь раздули огонь в костре, вскипятили чаю, перекусили, а потом приступили к рыбалке. Но клев, несмотря на прекрасное июньское утро, предвещающее жаркий летний день, был очень вялым, а иногда и вовсе пропадал.

«Да, – ближе к полудню сказал папа, поглядывая на высоко поднявшееся солнце, – подёнка устроила нынче праздник речным обитателям, а, вот, нам, рыбакам, рыбалку-то подпортила! Сыта рыба, не желает брать нашу наживку. Давайте-ка, сыны, будем собираться домой».

Нам, конечно, хотелось еще немного побыть на реке, но поскольку на разгоравшемся солнцепеке после короткого сна прошедшей ночи мы с братом дружно, в отличие от сытой рыбы, клевали носами, то не стали особенно возражать и принялись послушно собирать нашу нехитрую рыбацкую поклажу. И только сейчас, когда заливали догоревший костер и сворачивали бамбуковые удочки, обратили внимание на то, что к этому времени вокруг нас вообще не осталось ни малейшего следа от того, что мы пережили ночью. «Июньский снег» исчез без следа. «Вот и птицы голодными не остались. Так что все должны быть довольны подёнкой: и рыба, и птицы, и мы! Хотя бы за то, что довелось нам увидеть это чудо – «снег» в июне. А рыбы мы с вами еще наловим! Какие наши годы! А за нее, подёнку-то, не переживайте, она после себя большое потомство оставила. Посмотрим, что из него получится на будущий год!», – подвел итог папа. И мы, попрощавшись с рекой и приютившим нас на ночь гостеприимным ее берегом, отправились домой, где нас уже ждала мама, которой нам не терпелось рассказать о чудесах прошедшей ночи.

Много лет прошло с тех пор и много интересного мне случалось повидать за все то время, которое я провел в своих рыбацких походах или просто для отдыха бывая за городом. Не раз доводилось мне наблюдать впечатляющие по массовости вылеты майского жука, пробиваться через смерчевидные столбы роящейся мошки, попадать в такие полчища комаров, что и дышать было трудно – забивали нос и рот, и с трудом вести светлым днем машину, чуть ли не ежеминутно останавливая ее, чтобы протирать лобовое стекло от разбивающихся об него сотен белых бабочек-боярышниц, мечущихся над нагретым шоссе, да мало ли еще какие сюрпризы, что преподносит нам щедрая на выдумки природа, встречал я на этом пути. Но никогда больше я не попадал в столь невероятный по своей красоте, неожиданности и даже драматизму «июньский снегопад», который устроила в ту далекую ночь моего детства своим вылетом и короткой жизнью маленькая бабочка-подёнка.

Варнак

Как и когда он появился у нас в доме, я не совсем точно помню. Скорее всего, кто-то из нас – то ли моя младшая сестра, то ли старший брат, но точно не я – подобрал на улице этого щенка, принес его домой и он стал жить в нашей квартире. По-моему, и родители не возражали против нового жильца, хотя мы вшестером, включая жившую у нас бабушку, мамину маму, теснились в хрущевской двушке с крошечной кухней. Белый, с черными несимметричными пятнами на спине и мордашке щенок был, как и все малыши, симпатичным, чрезвычайно активным и вызывал умиление своими детскими шалостями. Правда, некоторые его вполне ожидаемые от растущего организма поступки и даже безобразия озадачивали всех нас, но не бабушку, которая, собственно, и вела в доме большую часть хозяйства, кухарничая и поддерживая чистоту в квартире. Бабушка наша была деревенской и за долгую жизнь в собственном доме в деревне вырастила и воспитала в надлежащем духе не одну собаку, причем применяла свои педагогические методы, полностью исключавшие физическое наказание, а только лишь разговаривая с ними, причем всегда спокойным и совсем не командным тоном. И ее четвероногие воспитанники, в основном «дворняцкого» сословия, ценили такой подход и были куда как умнее, покладистее и в то же время строго радеющими за безопасность вверенного им дома, чем те породистые охотничьи красавцы, которых держал ее сын, а мой дядя Ваня. Так что и сейчас она добровольно взяла на себя эти обязанности, тем более, что все остальные, большую часть времени в течение дня дома отсутствовали – кто на работе, кто в школе. И, действительно, скоро все стало налаживаться: щенок стал понимать, где ему спать, где есть, а где и все прочее.

Подрастая, он умнел и понимал все выгоды от правильного поведения в большой семье. Единственное, с чем не могла справиться при его воспитании ни бабушка, ни мы – это его развивающаяся некоторая грозность по отношению к тем, кто не числился в списочном составе нашей семьи. Он поначалу смешил нас тем, что щенячьим лаем встречал каждого, кто заглядывал к нам в гости, но, потом, когда к этому лаю добавлялись попытки цапнуть пока еще не окрепшими, но уже острыми зубами визитера за штанину или ногу, мы поняли, что имеем дело с серьезной собакой и поэтому чуть ли не с первых его дней у нас – полусерьезно-полушутливо – дали ему кличку Грозный. Так она за ним и осталась, а он ее своим боевым настроем со временем только лишь укрепил. Правда, у него было еще одно неформальное имя – Варнак, с ударением на втором слоге. Так в Сибири в старые времена называли каторжников или беглых. Но постепенно это слово перекочевало в разговорную, чаще, деревенскую речь и приобрело другой, порой шутливый и даже ласковый характер – ну, это как, например, поглаживая по голове расшалившегося ребенка, сказать ему: «ах и негодник же ты!». Варнак было любимым словом бабушки, вся жизненная биография которой уместилась между сибирскими реками Иртышом и Тоболом. Мы часто слышали его от нее, когда в детстве, приезжая на лето в большое сибирское село, всей оравой внуков и внучек, проснувшись, собирались за утренним столом, чтобы, наевшись горячих сибирских шанег с творогом и сметаной, которые бабушка доставала деревянной лопатой из занимавшей пол-кухни русской печи, и, напившись молока утренней дойки, бежать босиком по мягкой пыли через улицу и вниз по проулку к озеру, чтобы с разбега прыгнуть с нагревшихся под утренним солнцем дощатых мостков в его чуть солоноватую, но всегда в летние месяцы теплую и ласковую воду. «Ах, вы мои варнаки! – утиралась фартуком у горячей печи бабушка. – Ешьте, ешьте, да не спешите – всем хватит».

Так вот, бабушка, взявшаяся за воспитание Грозного, называла его только Варнаком. При этом вряд ли она имела в виду, что это должно стать его именем. Просто он для нее был таким же малышом-несмышленышем, какими в свое время были и мы. Щенка, естественно, больше тянуло на кухню – оттуда хорошо пахло, да и бабушка чаще всего проводила время там, то занятая приготовлением еды, то отдыхая и читая через толстые стекла очков какую-нибудь газету. Он ложился у ее ног, заваливался на спину, и она, нагнувшись, почесывала ему розовое щенячье пузо с кисточкой и говорила все то же самое, что и нам: «Ах, ты мой варнак!» Так что, я думаю, Грозный, ни с кем не делясь своим пониманием окружающего мира, вырос и прожил у нас все те годы с двумя именами, точно зная, что второе означает для него только ласку, понимание и защиту, даже когда он и совершал дома что-нибудь недозволенное. А первое он оставлял для всех остальных, и не только «своих», которых он, конечно же, отделял от тех незнакомых и странных людей, встречающихся ему за порогом дома.

Правда сказать, данная ему в семье «официальная» кличка Грозный ну никак не вязалась с внешним видом нашей собаки. Как он ни рос, как мы его ни кормили, как его ни воспитывала бабушка, но в итоге он все-таки оказался низкорослой, гладкошерстной и неизвестной породы собакой. Несимметричность больших черных пятен на белой, как мел, спине не сочеталась с аккуратными носками того же черного цвета на коротких и кривоватых, как у степного наездника, мускулистых лапах. Жесткий хвост все время был завернут в перевернутую запятую. Короткую белой шерсти шею венчала остроухая голова: одно ухо – черное – всегда было полуопущено набок, другое – белое – торчало вверх; удлиненная, в черном пятне окраски морда с умными, но постоянно настороженными глазами. В общем, внешне он был похож на ту породу беспородных собак – Белка, Стрелка, еще какие-то, уж сейчас не вспомнить, – на которых в нашей стране отрабатывали в свое время освоение космического пространства.

Ему всегда до всего было дело: все, происходившее у нас дома, касалось его. При этом он никогда не встревал, а лишь появлялся для того, чтобы посмотреть, что происходит, удостовериться, все ли в порядке, и тут же поспешно удалиться, словно у него была куча всяких других неотложных дел на «огромной» вверенной ему территории. Он всегда встречал нас у входной двери, но «поцелуи и объятия» доставались от него только бабушке, а потом и папе. На всех остальных, проживающих вместе с ним в одном доме, Грозный эти ласки распространял в крайне редких случаях – поводы для них выбирал и помнил только он сам. А так, он просто появлялся из кухни, где ему больше нравилось коротать «служебное» время, несколько секунд, наклоняя голову с торчащим ухом то влево, то вправо, всматривался в вошедшего в прихожую, и, убедившись, что ты есть ты и к тому же жив-здоров, возвращался к себе. Мне даже казалось, что эту манеру встречи он просто-напросто «скопировал» у воспитавшей его бабушки: не хватало только кухонного полотенца через плечо, фартука и слов: «Ну все в порядке? Тогда проходите, а я пока пойду посуду домою». И удивительное дело – на наших скудных квадратных метрах при шести проживающих он был почти не заметен, никому не мешал и никого не раздражал. У него не было привычки изображать из себя недокормленного и вечно голодного пса, более того, когда мы завтракали, обедали или ужинали дома, он тут же деликатно покидал кухню, причем с таким серьезным и целенаправленным видом, что не поднималась рука взять какой-нибудь лакомый кусок со стола и предложить ему разделить с нами трапезу. А если кто-то это и пытался сделать, то он поворачивал голову и смотрел на допустившего эту «унижающую» его достоинство выходку таким взглядом, что угощающий мигом смущался и, чуть ли не извиняясь, сам съедал этот кусок.

Грозный, казалось, всегда был настороже, и его лай на любой шум на лестничной ли площадке или на улице – у нас был третий этаж – за ним не задерживался. Мы-то к его такой серьезности попривыкли, а вот наши соседи по подъезду при встречах с ним, как я уже упоминал, держались на дистанции. Однако при всей его «грозной» манере поведения он совсем не был агрессивным, во всяком случае, беспочвенно агрессивным, тем более, когда вышел из младенческого возраста и перестал трепать нашу обувь. Я помню только один случай, когда он в прямом смысле показал и применил свои зубы. Дело было так: к нам зашли в гости соседи с нижнего этажа, шумные и крупные муж с женой. Развеселившись после рюмки-другой, сосед навис над зашедшим проконтролировать порядок в доме Грозным и, зажав его в углу между диваном и стеной, начал приставать, обидно высмеивая его незавидные габариты и не подходящую поэтому нашей собаке кличку. Тот, сжавшись, терпеливо ожидал, когда гость, наконец, даст ему возможность продолжить свою службу и при этом очень внимательно вглядывался в лицо шутника, иногда посматривая на папу, как будто ожидая от него совета, что делать в такой ситуации. Папа попытался урезонить весельчака, говоря ему, смотри, мол, Василий, тяпнет он тебя. Но все было бесполезно. Тогда Грозный взял ситуацию в свои зубы. Он неожиданно подпрыгнул – иначе при его росте он мог бы достать только до какой-нибудь там лодыжки или невкусного колена, но его интересовал только рот, к которому он все время и присматривался, откуда исходила вся эта обидная веселость – и цапнул наклонившегося над ним обидчика за… верхнюю губу, чуть ли не превратив ее в заячью. Когда моментально утратившего свою необузданную веселость соседа с прилепленным под носом куском окровавленной ваты увела домой его жена, обещавшая Грозному самое беспощадное отмщение, и утихли укоры в его адрес со стороны обескураженных случившимся папы и мамы, на кухню к забившемуся под стол виновнику пришла бабушка. Она села на табуретку и сказала свое обычное: «Ах, ты варнак! Натворил дел, – и, помолчав, добавила, махнув рукой куда-то уже не в сторону сидевшего в своем убежище Грозного, – а этот будет теперь знать, как себя вести в чужом доме: выпил, сиди и не приставай к людям». Причисленный к «людям» варнак тихонько покинул свой схрон и сел возле обутых в шерстяные носки ног бабушки, изредка задирая вверх голову и виновато помаргивая черными маслинами глаз – для него главное было, чтобы она не сердилась на него.

Во дворе Грозный появлялся не так уж и часто – приученный к порядку бабушкой, он предпочитал жизнь квартирную, где днем и ночью нес службу по охране-обороне нашего жилья. Я даже не припомню, чтобы кто-то из нас был обязан совершать с ним утренние и вечерние прогулки на улице. А уж родители этим делом и вовсе не озабочивались – и так проблем хватало! Тогда вообще мало кто держал дома собак, а тем более в многоквартирных постройках.