Текст книги "Девочка, сошедшая с тропы (СИ)"

Автор книги: alexsik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Прим не должна была умереть. Прим должна была спасать людей, как и мечтала. А вот Китнисс, всегда спасавшая только свою сестру и себя, должна была сгореть под градом бомб, присланных теми, кто был в рядах хороших парней и просто хотел ускорить победу добра над злом, пролив немного больше крови, чем было нужно.

Между тем капитолийский переродок с лицом мальчика с хлебом смотрит на нее – не искоса, не краем глаза, а прямо, пристально.

– Ты не виновата в смерти своей сестры, Китнисс. Мы все виноваты в ее смерти, каждый по чуть-чуть. Но, если тебе хочется взвалить на себя вину, ответственность, наказание – никто из виновных не будет мешать, поверь. Особенно мешать тебе не будет Плутарх, который знал больше всех нас вместе взятых и все равно сделал это с Прим.

Ему даже не приходится повышать свой голос – Китнисс слышит его слова так же хорошо, как если бы он стоял рядом.

– А еще, Китнисс, – здесь Мелларк делает паузу, но Китнисс не успевает воспользоваться этим и заставить его замолчать, – Прим не хотела бы для тебя такой жизни.

Что он: капитолийский переродок, мальчик с хлебом, победитель 74 голодных игр, может знать о Прим? Он не видел, как Прим улыбалась, когда Китнисс подарила ей козу. Он не знает, как Прим смеялась над несмешными шутками Китнисс, просто зная, что ее смех успокаивает старшую сестру. Он не видел, какими были глаза у Прим, когда она тащила Китнисс к витрине пекарни, чтобы рассмотреть все рисунки на свежих тортах. Теперь Китнисс понимает, почему ее младшая сестра так любила ходить туда, почему восхищалась каждым новым узором.

Китнисс собирает жизнь своей младшей сестры, как паззл.

Китнисс пока еще не знает, что начала, как паззл, собирать себя.

…

Сэй встает раньше обычного и не скрывает своего удивления, когда видит Китнисс, уже пьющую крепкий сладкий чай на кухне. Девушка одета явно не для очередного бессмысленного дня в кровати.

Сэй не спрашивает, что случилось и как с этим жить. Сей все происходящее воспринимает как данность и просто продолжает жить.

– Ты к обеду будешь? – интересуется она, бросив только один любопытный взгляд в сторону своей соседки.

– Я буду раньше, – отвечает бывшая сойка-пересмешница. – Ты успеешь приготовить наваристое рагу из мяса, которое я планирую сегодня принести.

– Давно пора, – следует невозмутимый ответ.

…

Лес кажется знакомым и незнакомым одновременно. Лес насторожен, собран, но настроен приветливо. Наверное, он просто растерялся, с трудом узнав свою старую знакомую. Китнисс только сейчас начинает дышать полной грудью, только сейчас начинает вспоминать все, чему вечность назад научил ее отец.

Китнисс улыбается – робко и несмело, впервые за долгое время.

Не в ее силах спасти мертвую младшую сестру. Но в ее силах воплотить хоть часть мечты мертвой, но такой живой Прим.

Китнисс тоже хочет стать девочкой, которая сошла с тропы. Девочкой, которая перестала быть слабой, перестала быть предсказуемой, которая смогла сначала выжить в аду, а потом из собственной жизни выжить ад.

И Китнисс ею станет.

========== Эпилог. ==========

В комнате темно, поэтому Плутарх не сразу различает лицо незваной гостьи.

Гостья сидит в кресле, как раз напротив кровати, со скрещенными ногами – сперва он видит только высвеченные аккуратные колени; гостья чуть подается вперед и заговаривает с ним – голос приятный и ровный, от голоса бросает в дрожь.

– Я удивлена, что после всего произошедшего вы можете спать по ночам, – говорит Прим и что-то в ее интонациях выдает улыбку.

– Я бы не заснул, если бы знал, что меня навестит мертвая девочка, – в горле Плутарха пересыхает, рукой он пытается нащупать кнопку светильника.

– Разве я кажусь мертвой? – спрашивает Прим, вставая с кресла.

Плутарх видит ее живой – даже не той девочкой, которую он сам послал на смерть еще в тринадцатом дистрикте много лет назад. Плутарх видит Прим девушкой, со сформировавшейся фигурой, высокой, обворожительно взрослой. Прим должна была стать такой, но Прим не могла стать такой; Прим умерла.

– Нет, – отвечает Плутарх.

И включает свет, чтобы увидеть подтверждение его страхов – и его надежд – Прим вовсе не умерла. Прим каким-то чудом выжила и пришла к нему, чтобы… убить?

– Зачем ты здесь? – спрашивает министр, садясь в кровати.

Девушка смотрит на него с вызовом и Плутарх совершенно отчетливо представляет то, каким она видит его – слишком толстого, слишком старого мужчину с седыми волосами, морщинами, в пропотевшем нижнем белье, со слишком бледной, от страха даже выбеленной кожей и испуганным мечущимся взглядом. От подобного зрелища Хевенсби самого в отвращении передергивает.

– Я соскучилась по нашим с вами разговорам, – отвечает Прим, уже не улыбаясь. – Мы ведь много общались тогда, в тринадцатом дистрикте. Мы много говорили обо мне, о моих победах, о моих достижениях, о том, какой я стану. Помните?

Он помнит.

Министр судорожно облизывает губы, подтягивает выше одеяло, пытаясь спрятаться от насмешливого взгляда собеседницы.

– И как я вам? – спрашивает Прим с незнакомой интонацией.

– Ты стала очень красивой, – не пытается увернуться от ответа мужчина. – Я всегда знал, что ты станешь очень красивой.

Если бы можно было выбирать между нею и ее старшей сестрой, он выбрал бы ее. Светловолосую, добрую, с трезвым подходом к жизни, точно знающую, чего стоит она и чего может попробовать добиться, еще маленькую, но уже одновременно не по годам взрослую женщину. Он знал, что она достойна всех вложенных в нее усилий, что она не сдастся, не свернет с выбранного пути, а будет идти вперед к поставленной цели. Плутарх помнил ее цель, немного, разумеется, наивную, но действительно стоящую.

Примроуз Эвердин хотела спасать людей.

– Когда ты отправлял меня под бомбы, ты тоже знал, что я стану красивой? – спрашивает девушка и садится теперь уже на край его кровати.

От нее веет холодом. Глаза ее сверкают, в них разгорается странный, завораживающий огонь.

– Прости меня, – внезапно давится воздухом Плутарх. – Прости меня. Когда я говорил с тобой, я хотел для тебя всего, о чем говорил – учебы, призвания, жизни, – он жалко всхлипывает и слишком поспешно, даже необычно для мужчины его телосложения и возраста, тянется к спокойно лежащей поверх одеяла белой руке. – Я хотел, чтобы ты была жива, Прим, хотел, чтобы ты стала такой красивой, такой сильной, такой настоящей.

Ее кожа холодна, как лед.

– Но ты все равно убил меня, – Прим не вздрагивает от отвращения, когда его горячие губы прикасаются к ее пальцам. От ее слов мужчина – уже старик – вздрагивает.

– У меня не было выбора, – Плутарх сжимает безвольные пальцы чуть сильнее и заглядывает почти подобострастно в холодные глаза. – Мне нужна была сломанная Китнисс, Китнисс, которая не способна сопротивляться, не способна действовать. Ты делала ее сильной, ты была ее смыслом, целью ее существования. Я не мог оставить ей все. Я не мог оставить ей тебя.

Холодная усмешка появляется на красивых губах Прим.

– Я уже тогда не была вещью, чтобы ты мог меня кому-то оставить, – произносит она насмешливо и только сейчас убирает свою руку. – В любом случае, я не должна была достаться тебе.

– Нет, Прим, – Плутарх смешно дергает головой, отрицая ее намеки. – Я не хотел… ты была мала, я лишь восхищался тобой, твоей силой, твоей уверенностью…

– Но я не должна была достаться никому, – резко прерывает его бессвязную речь девушка и встает. – Поэтому я досталась бомбам. Поэтому в последние мгновения жизни я чувствовала, как огонь жадно пожирает мое тело. Я не знала другого огня – ласк мужчины, я не стала врачом, не стала матерью, и все из-за тебя и твоих жалких отговорок.

– Поэтому ты приходишь ко мне каждую ночь? – жалобно спрашивает вконец уничтоженный мужчина. – Поэтому ты мучаешь меня?

– Я не прихожу к тебе, Плутарх, – возражает ему взрослая Прим. – Это ты вызываешь меня к себе, ты сам мучаешься и упиваешься своей виной. Должно быть, я – всего лишь твоя совесть.

…

Иногда вместо Прим Плутарх видит во сне Китнисс, но Китнисс обычно заводит разговоры о том, что пришла его убить, что он заслужил своей смерти (чаще всего он даже не спорит с этим высказыванием). Но и Китнисс никогда не выполняет своих угроз – ей нравится наблюдать, как убийца ее сестры сходит с ума от отчаяния, вины, страха и желания смерти.

Иногда, пробуждаясь после душевных разговоров, Плутарх видит реальную Эффи Бряк, всегда сидящую в кресле напротив кровати – там, где сегодня сидела Прим перед тем, как встать. И Эффи в такие ночи кажется похожей на Прим; не такой красивой и молодой, конечно, но похожей.

Эффи всегда говорит тихо и без интонаций.

– Надеюсь, тебя опять мучил кошмар.

Плутарх хмыкает и тяжело встает с кровати, накидывает на себя халат и подходит к окну; открывающийся вид на спящий город всегда немного приводит его в чувство.

– Ты тоже хочешь побыть моей совестью? – спрашивает министр, растворяясь в огнях Капитолия, пусть на мгновение.

– У тебя уже есть совесть, – отвечает Эффи. – Эта совесть сжирает тебя все эти годы, являясь к тебе на разговор каждую ночь.

– Я все жду, когда ко мне придет Китнисс Эвердин. Ты сказала, что Пит отдал ей дневник сестры много лет назад. Ты сказала, – мужчина делает выразительную паузу, будто хочет услышать подтверждение своего предположения, но Эффи молчит и ему приходится продолжить, – что Китнисс должна была прочитать чертов дневник. Почему же тогда она не приходит сюда?

Капитолийка смотрит на него безо всякого чувства – просто смотрит, как на пустое место.

– Она изгнана из Капитолия за свое преступление. К тому же, – невыразительная женщина переводит взгляд на наручные часы, – сейчас ночь. Кто может ворваться в твою квартиру ночью?

Ее вопрос остается без ответа.

– Я был уверен, что она захочет отомстить, – говорит Плутарх куда-то в темноту. – Я убил ее сестру и она должна была мне отомстить.

– Это самое легкое решение проблемы, – Эффи чуть понижает голос. – И самое лучшее для тебя. Когда-нибудь Китнисс действительно придет сюда. Но она придет вовсе не для того, чтобы оборвать твои мучения. Она придет, чтобы посмотреть в глаза убийце своей сестры и убедиться, что каждый прожитый тобой день и был твоим наказанием.

Капитолий спит. Освещен огнями, но большей частью спокоен.

– Ты не помогаешь мне, – упрекает министр незваную гостью.

– Я и не должна. Мы все выжили, заплатив за свое выживание определенную цену. Мы платим ее до сих пор. Кошмарами, муками совести, припадками безумия, борьбой с алкогольной зависимостью, насилием, планами мести, которые не воплощаем в жизнь, желанием смерти, которую не сможем призвать раньше времени, потому что слабы. Иначе и быть не могло.

– С каких пор ты стала такой разговорчивой? – интересуется Плутарх, мысленно прогоняя от себя видение повзрослевшей и похорошевшей Прим.

Эффи не улыбается. Кажется, она давно мертва, а эта ее оболочка не способна ответить на такой каверзный вопрос. Кажется – и не ей одной – что смерть была бы искуплением всех грехов. Но те грехи, которые на их совести, искупить можно только болезненной, рвущей душу жизнью.

– Звание банши должно быть у тебя, – болезненно смеется Хевенсби, глядя на бледное лицо подошедшей к нему женщины. Темнота и коварный свет делают ее волосы почти белыми, а тени заостряют черты ее лица. Эффи похожа на банши сейчас, какой ту рисовали в книгах. – Когда же ты уже назовешь мое имя?

Между его вопросом и ее ответом проходит целая вечность неровных ударов сердца.

– Не сегодня.

fin