Текст книги "Навоз как средство от простуды (хроники пандемии)"

Автор книги: Алекс Кожин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Акт тринадцатый

По прошествии же субботы, на рассвете первого дня недели, пришла Мария Магдалина и другая Мария посмотреть гроб. И вот, сделалось великое землетрясение, ибо Ангел Господень, сошедший с небес, приступив, отвалил камень от двери гроба и сидел на нем. Вид его был, как молния, и одежда его бела, как снег. Устрашившись его, стерегущие пришли в трепет и стали, как мертвые. Ангел же, обратив речь к женщинам, сказал: не бойтесь, ибо знаю, что вы ищете Иисуса распятого. Его нет здесь – Он воскрес, как сказал. (Евангелие от Матфея, Гл. 28).

В воскресенье, на Пасху, Варвара Васильевна, собрав в корзинку куличи и крашеные яйца, поехала в больницу навестить ветеринара. Все дни, прошедшие после госпитализации сельского лекаря, Варвару Васильевну мучила совесть. Ее томили предчувствия и было страшно, что в погоне за славой и деньгами она заставила коровьего доктора испить навозу.

Христофора Венедиктовича ‒ так звали лекаря ‒ в деревне окрестили ХВ. Это имя пошло от сокращения диагноза, который обычно ставил ветеринар местной скотине. «Хуй ведае, што з ею робится!» – часто повторял Христофор, глядя на больную корову. Звать ветеринара на две буквы было удобнее, чем выговаривать его имя и отчество. Фамилия же его давно затерялась в пыльных бумагах колхозной бухгалтерии.

Варвара Васильевна быстро взлетела на третий этаж и распахнула двери палаты. Койка больного была аккуратно застелена и пуста. На крики Женькиной тещи прибежал санитар. Он таращил глаза и разводил руками не в силах объяснить, куда подевался ветеринар. Дело в том, что третий этаж больницы занимало отделение для душевнобольных. На окнах здесь были решетки, двери палат открывались только снаружи, на выходе в коридор дежурили санитары. Но из-за эпидемии отделение пришлось переоборудовать, распустив нездоровых духом людей по домам. Стараниями Варвары Васильевны ветеринару выделили отдельную палату.

В пасхальное воскресенье врачи и медсестры отсыпались. Оставшиеся на дежурстве санитары пребывали в недоумении. Переполошив всю больницу, обыскав отделения и палаты, Христофора не обнаружили. Пребывавший в коме ветеринар воскрес без следа.

Варвара Васильевна лично принимала участие в поисках. Вконец измученная теща сама добралась до подвала, где находилась прачечная, кладовая и другие вспомогательные службы больницы. Обшарив все углы, Варвара Васильевна наткнулась на человека, одиноко сидящего на груде нестиранного белья. Ног его касался луч света, бивший из подвального окошка под потолком. В этом свете можно было разглядеть, что человек был запущен, давно не стрижен и, возможно, не трезв. Когда-то белый халат его от времени пожелтел и покрылся бурыми пятнами.

Незнакомец взглянул мутноватыми глазами на Варвару Васильевну, и открыл было рот, чтобы что-то сказать. Но кроме хрипа ничего из него не вышло. Тогда человек пошарил где-то в складках халата, достал бутылку портвейна, глотнул из горлышка и протянул вино Варваре Васильевне.

Перепуганная Варвара пить отказалась, замотав головой.

Тогда человек снова приложился к бутылке, после чего вытер губы рукавом и неожиданно заговорил хрипловатым натуженным голосом.

‒ Христос Воскрес! – вымолвил человек. – Не бойся меня, женщина. Вот выпей вина и давай поцелуемся.

Изумленная теща только глазами моргала. Голова у нее закружилась, и она тихо присела на пол.

‒ Ты видно немая, – наконец догадался человек и строго спросил. – Из какого отделения?

Но Варвара Васильевна только мычала в ответ, не в силах вымолвить слова. Ей показалось, что человек вдруг воспарил над кучей несвежего белья и, не касаясь пола, приблизился к ней вплотную.

‒ На-ка, милая, смочи горло, – ласково произнес человек, глядя прямо в глаза Варваре Васильевне.

Не в силах противиться этому взгляду, Варвара мертвой рукой приняла вино и сделала глоток. Дешевый портвейн сразу ударил ей в голову, все вокруг замелькало, и тьма опрокинула Варвару Васильевну навзничь.

Очнувшись, Варвара увидела, что луч света исчез, подвальное окошко посерело от сумерек. Было тихо, только дальний шум улицы свидетельствовал, что город жив и движется куда-то в своем обычном вечернем русле.

Варвара Васильевна стала озираться по сторонам, повернув голову, она различила на фоне светлой стены гору белья и давешнего человека на ней.

‒ Скажите, вы ангел? – едва разлепив губы, спросила Женькина теща.

‒ Конечно, ангел, – ответил человек, – работаю здесь оператором стиральных машин на полставки.

Варвара Васильевна застыла, вглядываясь в ангела, не в силах оторвать взгляд.

‒ Если ты избран, что же ты здесь… в подвале? – спросила Варвара, рукой обводя окружающее пространство.

‒ Милая, избранных нет! Одни назначенцы кругом. Царь назначен, придворные, писатели, юмористы, даже зрители в зале. Избранных не осталось, настоящие поэты истлели вместе с бумагой, на которой писали. Остались клерки да письмоводители – неодушевленные предметы!

‒ А как же бог? – спросила изумленная Варвара.

‒ Бог умер, – пропел ангел. – Он мертв! Но еще много лет людям будут показывать тени его ‒ на досках и в золоте. Забудь про бога. Живи своей жизнью!

‒ А как же Христос Воскрес… и Пасха? – не унималась Варвара.

‒ Так он и правда воскрес, ты сама это видела, – улыбнулся незнакомец.

‒ И что же мне делать? – не сдавалась Варвара Васильевна.

‒ Пойди, милая, туда, где предала и опоила его, там и отыщешь! – промолвил ангел.

Изумленная Варвара Васильевна как-то ухитрилась подняться с пола, на дрожащих ногах, держась за стену, она покинула помещение. В голове у нее все путалось. Не помня себя, она остановила машину и спросила везти ее в Новые Оглобли к бывшему колхозному холодильнику.

Водитель вывез Женькину тещу из города и, сверяясь с навигатором, повез по пыльной дороге через поля. Впереди уже светились окна деревни, когда шофер остановил машину. Дальше дорога была перекопана.

Варвара Васильевна вышла, расплатилась и пошла по дороге к деревне. Она не ведала про карантин, противогазы и костюмы химической защиты. На середине пути из кустов ей навстречу вынырнули две тени. В противогазах и резиновых плащах до земли они раскачивались по сторонам. Стеклянные глаза их горели закатным огнем, отражая дневное светило, сходящее за горизонт.

Варвара Васильевна ойкнула, схватилась за бок и повалилась на землю.

Акт четырнадцатый

В третий день Светлой седмицы, 22 апреля, в Гомеле православные совершали очередной крестный ход вокруг собора Петра и Павла. В нашем с Женькой советском детстве собор служил безбожникам планетарием. Здесь мы смотрели на звезды и любовались восходом солнца над речкою Сож. После того как вера сменилась, тут служат другому богу.

Впереди верующих шествовал бывший участковый, теперь Новоявленный Степан, который светился особенно ярко в эти пасхальные дни. Степан уже пообвыкся с ролью мессии и даже было согласился занять место в усыпальнице князя Паскевича, куда его собирались пристроить церковные иерархи, дабы не мешал пастырям окучивать паству. На беду, официального обряда упокоя живьем еще не придумали, поэтому легально уложить Степана во гроб не было никакой возможности. Пришлось с ним мириться, тем более что Степан привлекал толпы поклонников, желающих видеть такое чудо. Верующие приезжали из Ветки и Жлобина, чтобы упасть в ноги бывшего милиционера.

Вслед за Степаном шествовали священники, православные активисты, передовики производства и казаки, которые остались в Гомеле со времен осады города запорожцами в ходе русско-польской войны 1654-1667 годов.

Крестные ходоки, выйдя за ограду парка, направились к памятнику Ленину, который гранитным столбом возвышается над главной площадью города. В это время с другой стороны площади к Ленину устремилось шествие коммунистов, желающих в день рождения Ильича возложить гвоздики к подножью вождя революции.

Одновременно прибыв к памятнику, два шествия застыли в нерешительности. Силы были примерно равны: с одной стороны верующие во главе со Святой Троицей; с другой – тоже верующие, вооруженные всесильным учением Маркса ‒ Энгельса ‒ Ленина. Уступать никто не хотел. Православные грозили соперникам хоругвями, крестами и иконами; коммунисты отвечали красными флагами и лозунгом «Мы шагаем ленинским курсом!». Не выдержав напряжения, адепты обеих религий смешались, совершая свои традиционные обряды.

После ритуала коммунисты направились в парк на субботник, православные – убираться в храме. Говорят, что вечером представители обеих конфессий жгли костры на другом берегу Сожа, распивали напитки, танцевали и лезли купаться. Но это досужие сплетни.

Не в пример городу в Новых Оглоблях юбилей вождя пролетариата не отмечали. Несмотря на прошедшие годы, здесь еще помнили продразверстку и коллективизацию. Как только кончился коммунизм, Ленина, вылепленного местным художником из глины и палок, сняли с постамента и задвинули в угол к сараям.

Вследствие карантина вялая деревенская жизнь совсем замерла. Сельский магазин опустел ввиду невозможности подвозить продовольствие через перекопанную дорогу. Селяне стали ездить за продуктами в соседнюю деревню, проложив новый путь через поле. Тракторист ежедневно перекапывал новую «трассу», но через час ее снова протаптывали оголодавшие труженики полей и ферм. Несмотря на собственные огороды, питаться из магазина было привычней.

Весенние полевые работы в колхозе продолжались в обычном неспешном ритме, доярки по-прежнему ходили на ферму. Сильно прибавилось дел бабе Дусе из-за выросшего спроса на очищенный буряковый. Дуся работала в три смены, едва успевая доставлять заказы.

Все последние дни, начиная с воскресенья, Варвара Васильевна была заперта в пустующем Центре здоровья. Студенты, облаченные в средства индивидуальной защиты, обнаружили бездыханную женщину среди поля. Ничего не придумав, они дотащили бедную тещу до холодильника и оставили там, намереваясь сообщить о находке Женьке и председателю. Но по пути им встретился конюх, который завлек их к себе, соблазнив запасами «бурякового крепкого». Поддавшись искушению, студенты забыли про Варвару Васильевну.

Очнувшись к вечеру воскресенья, Варвара стала ломиться в двери и окна, что было совершенно напрасно в силу решеток и крепких замков, на которых она в свое время и настояла, опасаясь разглашения секретов навозолечения. Через решетку окна Варвара Васильевна разглядела плакат с перечеркнутой вошью, предупреждающий о карантине. «И сюда дошла эпидемия», ‒ решила она. Простим бывшей Женькиной теще неведение. В ту пору еще мало кто мог отличить нарисованный вирус от изображения растительной вши, а плакаты, сделанные студентами наспех, представили насекомое карикатурно, с подрисованными усами.

Поняв, что выхода нет, Варвара Васильевна посчитала припасы. В баре осталось немного ликера и водки, в холодильнике – старый салат и половинка тортика. Вода была в кране. Джакузи заполнены доверху.

Занявшись фигурой, Варвара Васильевна с пользой провела понедельник и вторник. В среду припасы закончились. В избытке остался только навоз. Памятуя о судьбе ветеринара, голодная Варвара долго пыталась пересилить себя. Но голод не тетка. Изможденная Варвара взяла кружку со стойки и зачерпнула огненное зелье. Лекарство мерцало оранжево-красным акриловым цветом.

Варвара Васильевна выдохнула и поднесла кружку к губам.

Акт пятнадцатый

В следующую субботу Белоруссия во главе с президентом вышла на субботник. Комсомольцы из Союза молодежи БРСМ поехали в колхоз Петра Авдеича Тарасенко, чтобы проконтролировать ход работ. Упершись в перекопанную дорогу, активисты выгрузились из микроавтобуса и пошли пешком через пашню. Приезжие шли наугад и случайно вышли к Центру здоровья, закрытому по случаю карантина. Вокруг было пусто, только воробьи копошились в куче засохшего навоза, который студенты случайно расплескали, не донеся до джакузи.

Потыкавшись в запертую дверь, комсомольцы замерли в предвкушении. По их понятиям каждый ответственный гражданин, включая детей и беременных, должен был в этот день не покладая рук убирать территорию, копать ямки или, по крайней мере, красить скамейки. Отсутствие людей на субботнике молодые активисты восприняли как национальное предательство.

Молодые люди стали звонить куда надо, чтобы сообщить о беспорядках. Некоторые достали мобильные телефоны и стали протоколировать отсутствие энтузиазма. А отдельные комсомольцы злорадно улыбались, предчувствуя соблазнительный разнос, который устроят руководителям этого безответственного места.

В самый разгар «контрольной закупки» и составления протоколов за решеткой в окне показалась отвратительно красное пятно с налитыми глазами. Рожа забулькала, пуская радужные пузыри, и вслед за этим высунула наружу безобразную руку, походившую на гигантскую псевдоподию.

Комсомольцы застыли не в силах сдвинуться с места. Выпучив глаза, они пялились на это явление.

‒ Амеба какая-то! – высказался один активист, видимо, имеющий представление о школьной биологии.

‒ На рака больше похоже, – отозвалась девица, стоящая рядом. – Наверное, в пиве варили. Глаза-то как выпучило… и клешней махает.

Ракообразное меж тем начало фыркать и отплевываться. Потом сделало попытку продрать глаза с помощью этой самой клешни.

Нужно ли объяснять, что все мобильники активистов были прикованы к этому невероятному зрелищу. Одна бьюти-комсомолка даже начала стримить все в свой популярный блог, интерпретируя происходящее в стилистике фантастического сериала «Война миров».

Оценив фотосессию по-своему, «амеба» в окне скрылась из виду.

‒ Побежало к зеркалу причесаться, – высказал предположение кто-то из комсомольцев.

‒ И маникюр пошла сделать, – добавила бьюти-блогерша. – Надо же! Пришельцы, а сидят на какой-то помойке. Нет чтобы в город приехать, посетить аттракцион в парке культуры.

Через короткое время существо снова высунулось в окно. После умывания оно оказалось Женькиной тещей Варварой Васильевной, только покрашенной акриловой краской. Варвара Васильевна умылась и придала себе более достойный вид. Вместе с видом к ней вернулся и голос, хотя булькающие нотки еще пробивались в ее зычном голосе.

‒ Эй, долбозвоны, что стоите как камни, – отчетливо произнесла из окна говорящая голова Варвары Васильевны, – идите-ка сюда и откройте ворота.

Активисты не сдвинулись с места. Резкая перемена смутила поборников коммунистического труда.

‒ Вашу мать, дятлы тупые, вы по-русски не понимаете! – заругалась тещина голова. – Говорю вам: двери откройте!

Комсомольцы шарахнулись по сторонам, испуганно озираясь.

Тут Варвара Васильевна видно не выдержала. Длительное заточение обернулось для нее резким похуданием и нервным срывом.

‒ Ах вы ж жопы кривоногие! А ну идите сюда, я вам фитиль вставлю в зад! – завопила Варвара. – Не понимаете, с кем имеете дело? Я вас, проституток, так отымею ‒ век не забудете!

Комсомольцы не двигались. С одной стороны, они, конечно, привыкли выполнять вышестоящие указания; с другой – уж очень сомнительно выглядело существо за решеткой: ни галстука, ни делового костюма, ни надлежащей прически.

Нужно заметить, что молодые активисты представляли себя будущими руководителями народного хозяйства, они уже научились слушаться старших коллег и давать указания подчиненным. Но сейчас они никак не могли решить, в какую из категорий зачислить краснорожее явление в окне. Существо, конечно, выглядело ужасно, однако при этом командовало привычным языком вышестоящей бюрократии.

Варвара Васильевна поняв, наконец, сомнения молодых активистов, сменила тактику, а гнев на милость. Она выбрала в стаде самого перепуганного комсомольца и обратилась к нему напрямую.

‒ Иди-ка сюда, миленький, – стала звать Варвара Васильевна. – Как тебя звать, мое солнышко? Иди, что скажу по секрету.

Резкая смена тона нисколько не обрадовала комсомольцев. Несмотря на молодость, они уже прошли школу внутривидовой борьбы и набрались опыта в палатках летних лагерей. Комсомольцы могли управляться с помощью одного языка и обладали недюжинной ягодичной хваткой. Сдвинуть их с места было непросто.

Когда Варвара Васильевна убедилась, что имеет дело не с олухами царя небесного, присланными из города перебирать картошку, а с продвинутыми карьеристами, она поняла, что нужно делать. Варвара сама когда-то прошла тернистым партийно-профсоюзным путем и знала подходы к активу.

Пользуясь опытом, Варвара Васильевна деловым тоном сообщила, что является представителем областного профсоюза работников здравоохранения, что прибыла с целью контроля, но по неосторожности захлопнула дверь и была подвергнута окрашиванию неизвестным составом. В своей речи она упомянула близкое знакомство с несколькими известными в городе фамилиями, не упустив поделиться фактами из своей биографии.

Здесь комсомольцы наконец осознали, что имеют дело вовсе не с потусторонней формой партийной организации, а с представителем местного руководства. Однако двери морозильника были заперты на замок, и пришлось вызывать слесаря, чтобы освободить пленницу.

Вместе со слесарем на место прибыли и «ответственные работники», включая Авдеича, Женьку и студентов-укурков с ключами. Председатель колхоза, быстро поняв последствия отсутствия на субботнике, объявил, что незваные гости находятся на карантинной территории и подлежат немедленной изоляции. Комсомольцев отвели в зал конференций, студенты были посланы к бабе Дусе за самогоном, а обессиленную Варвару Васильевну колхозный шофер отвез в больницу, где ее поместили в ту же палату, откуда ранее воскрес ветеринар.

Акт шестнадцатый

Тяжелая сырая туча, висевшая несколько дней над полем, ночью осыпалась холодным ливнем. Дождь то затихал, то, словно очнувшись, стучал по карнизу и хлестал в окна. К утру вся туча вытекла и растаяла, дождь прекратился. Над полем, спускаясь к реке, повис туман. Из деревни было не различить, пар ли стоит над водой, или это шальная черемуха опадает белыми лепестками. Где-то за речкой глухо бухнул колокол. На ферме замычала корова. В Новых Оглоблях начался новый день.

Наспех выпив чаю, Женя с Авдеичем поехали в холодильник. Пришло время вывозить комсомольцев обратно в город. Все эти дни активисты «оздоравливались» в карантине. Способность молодых людей поглощать спиртные напитки оказалась выше производственных мощностей бабы Дуси. К этому дню деревня была полностью осушена и перешла в режим «трезвого образа жизни». Это грозило чрезвычайными последствиями на предстоящих майских. Трудящие в лице землепашцев, конюха и деревенского агронома жаждали похмелиться после поминовения усопших в прошедшую Радуницу.

Чтобы не провоцировать конфликт с местным населением, сонных комсомольцев загрузили в открытый кузов старого ГАЗа. Женя вызвался сопровождать активистов до их штаба в городе. В дороге комсомольцев растрясло и проветрило. Молодые люди, словно черви, полезли из кузова, когда машина прибыла на место.

Женя отпустил машину, а сам через площадь отправился в парк. Старый парк на высоком берегу Сожа ‒ украшение Гомеля. Кроме дендрария здесь находится дворец Румянцевых-Паскевичей, собор Петра и Павла и пара черных лебедей в пруду у фонтана.

Женя прошел по аллее вдоль Киевского спуска, перешел через овраг и оказался у пешеходного моста, который стрелой летит через Сож и упирается в пляж на другом берегу. Женька вышел на середину моста, постоял, опершись на перила и глядя вниз на мутную воду. Желтый пляж на другом берегу по весне еще пустовал. Вдали по железному в решетках мосту прогрохотал товарный поезд. Вскрикнула чайка, падая вниз к самой воде.

В нашем детстве пешеходного моста еще не было. На воде, куда от площади сбегает Киевский спуск, размещался деревянный дебаркадер и несколько железных причалов, откуда вверх и вниз по реке сновали пароходики, возившие детей в пионерские лагеря по обе стороны города. Со временем причалы исчезли, детские лагеря закрыли после Чернобыля, а набережную залили бетоном.

Полюбовавшись открывшимся видом, Женя решился проведать бывшую тещу, которую поместили в Первосоветскую больницу на краю парка. Часы были не приемные, но те, кто знал, как просочиться на третий этаж, без труда проникали в бывшее отделение для душевнобольных.

Женя отворил двери палаты и к изумлению обнаружил у кровати больной свою первую жену. Выхода не было, бежать было поздно. По отдельности Лиза и Варвара Васильевна были терпимы, вместе – взрывоопасны.

«Бедная Лиза» – так прозвали Женькину супругу их общие знакомые – не очень походила на свой книжный прообраз. Она была бледной костлявой девицей с литературными наклонностями. Как часто бывает среди детей ответственных работников, выросшая в достатке, Лиза была девушкой вялой, вовсе не похожей на пробивную мамашу, которая как сорняк, поднялась от самой земли. Окончив Московский институт культуры и не найдя достойного мужа в столице, Лиза вернулась в Гомель к матери. Здесь, у случайных друзей, она познакомилась с Женей и от страха остаться одной, вышла за него замуж. Семейная жизнь была недолгой из-за назойливого присутствия тещи. Порой Женька не понимал, на которой из них он женат. Бабы «пили из Жени кровь», и он, не выдержав, развелся и ушел жить в общежитие маляров.

К этому дню Варвару Васильевну отмыли от краски, бледная теща с «химией» на голове возлежала на высокой кровати. Рядом, сжавшись пружиной, присела бедная Лиза. Обе женщины были рады покончить с взаимными упреками и переключили внимание на вошедшего Женю.

Поняв, что насилие неизбежно, Женька покорно опустился на стул и отключил свои сенсоры. Претензии женщин проходили насквозь, почти не оставляя следа в его голове. Через какое-то время до Жени вдруг дошло, что бывшая требует компенсации за потерю невинности. Варвара же Васильевна обвиняет его в своей утраченной молодости, которой она пожертвовала ради всеобщего счастья. Отпираться было бесполезно, Женя быстро согласился компенсировать дамам их материальные потери и с облегчением выскочил вон.

Женька шагал через парк, вспоминая, как он попался в этот семейный капкан. На главной аллее, окруженной дубами, Женя нос к носу столкнулся с дядей Жорой – своим старым знакомым.

Дядя Жора был то ли румыном, то ли цыганом. Какое-то время назад Жора женился на еврейке и вслед за супругой выехал на постоянное жительство в Израиль. Там он сторожил какой-то офис, а в перерывах занимался мелким разбоем. Из-за пандемии Жора застрял в Гомеле, приехав сюда, чтобы перевезти родственников в Землю Обетованную.

Жора предложил Женьке зайти в ближайшее кафе. Присев за столик, оба стали вспоминать прошлую жизнь и общих знакомых. Под впечатлением встречи с бывшей женой Женька жаловался на обстоятельства. Дядя Жора кивал, соглашаясь.

‒ Дурные бабы – страшное дело, – заметил вдруг дядя Жора, – а феминистки – это вообще полный абсурд!

‒ Феминистки? – не понял Женя.

‒ Феминистки с харассментом, – пояснил продвинутый Жора. – Эти бабы любого президента могут легко засадить. Помнишь Клинтона? Или вот, тоже история: приходит какая-то баба со своим адвокатом в газету и сообщает, что давным-давно президент Кацав ее домогался, и Мойша легко получает семь лет тюрьмы. Может потом плакать и кричать, что его подставили. Ну, не чудо ли? Любую скотину мужского рода можно теперь оприходовать, даже если он член из ширинки еще не достал. Бабы совместно с зоозащитниками – это страшная сила, – поучал Жора. – Вот петух гонится за курицей, чтобы ее оседлать, как природа велит – а это уже насилие! Или, к примеру, конь высунул хрен до ветру, похвастать перед кобылой ‒ а это уже домогательство! Вот где перспективы: сделать обрезание всему мужскому естеству вплоть до устрицы! Только вынул – раз! Серпом по яйцам! Запомни, Женя, бабы нас еще отымеют, отплатят за все.

После этого заключения дядя Жора глубоко задумался и впал в прострацию. А Женька тихо сидел за столиком, потрясенный широтой Жориного кругозора и разнообразием выражений родной речи. Женская привязанность вкупе с алиментами долго держали Женю за причиндалы, стесняя свободу перемещения. Кому, как не ему, было не знать «силу любви» слабого пола.

Расставшись с Жорой, Женька вернулся в парк и бродил здесь в темных аллеях, среди вечных дубов, зеленеющих кленов и рыжих белок, скачущих между древ. Оставалось совсем немного до той чудной поры, когда здесь, на спуске к воде, распустится белая акация и напоит медовым ароматом весь парк, соседнюю площадь и окружающую природу.