Текст книги "Терновые ветви (СИ)"
Автор книги: Aldariel
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
========== Кольцо из терновника ==========
Риэль хранила немало секретов – впрочем, как и всякое существо, прожившее не одну тысячу лет. По природе своей она не была особенно скрытной, но очень богатый жизненный опыт подсказывал: доверие – хрупкое, как хрусталь, а уважение может растаять от одного лишь неловкого слова.
Поэтому братьям и сёстрам по оружию она почти не рассказывала о своей личной жизни: порой даже сородичам-калдорай бывало непросто принять такое, чего уж и говорить о других народах? Союзники Риэль по Альянсу были достойными воинами и преданными товарищами, но в большинстве своём они ещё не доросли до мысли, что разум и сердце играют в любви роль намного более значимую, чем ограничения, очерченные телесными оболочками.
Воргены в этом плане были, пожалуй, чуть гибче, а вот дренеи, люди, дворфы, гномы и пандарены… Почти у всех, с кем Риэль доводилось беседовать и сражаться бок о бок, никак не укладывались в голове простые, привычные для всякого ночного эльфа истины. Они искренне недоумевали – как Элуна, которую всегда изображали в облике женщины-калдорай, родила от бога-оленя сына? Как Хранитель Зейтар мог до беспамятства влюбиться в уродливую принцессу элементалей Терадрас?
Но что значит чуждое тело для тех, кто не связан оковами смертности, кто видит и чувствует много глубже, чем мясо и кожа? Или для тех, кто по собственной воле способен менять свою оболочку?
Лишь шелест листвы на ветру…
Риэль встречается с Ремулом на Пути Снов – в одном из тех его уголков, куда никогда не захаживают друиды, путешествующие по тайным тропам междумирья, чтобы сберечь драгоценное время. Их маленькая поляна скрыта от любопытных глаз густыми деревьями, свободна от порчи Кошмара – и ничему не по силам отвлечь Риэль от самого главного.
О, как прекрасен возлюбленный сын Кенария! Похож на отца… и всё-таки мягче, изящней и – немаловажный для его эльфийской подруги факт! – заметно меньше: перспектива в порыве страсти сломать себе таз её не особенно прельщает, как бы хорош Ремул ни был в любви и в целительстве. Конечно, зелья, купленные за бесценок на Ярмарке Новолуния, помогают чуть сгладить разницу в размерах, но Риэль всё равно приходится тяжко – непросто выдержать напор полубога… и очень непросто понять, как лучше подойти к делу, когда у любовника – оленье тулово и четыре мощных копыта.
Как и все Хранители Рощи, нижнюю половину тела Ремул “унаследовал” от деда, Малорна, но верхняя – красноречивее всяких слов говорит о его духовном родстве с калдорай. В его благородном лице, могучем размахе плеч и мускулистом торсе, иссечённом шрамами, Риэль видит дикую, победоносную красоту, которой славны мужчины её народа. И всё же Ремул ни на мгновение не позволяет забыть о своей чуждости: его голову венчает корона ветвистых рогов, в тёмных густых волосах прорастает листва, а глаза лучатся нездешним сиянием изумрудов. Изобличают в нём кровь богов также и руки: правая – почти эльфийская, если не замечать, что она оплетена растущим прямо из кожи вьюнком, а её пальцы покрыты шёлково-мягким мхом; но на левой вместо ладони – четыре острых и длинных деревянных когтя…
О чём он думает, глядя на неё – смертную, иссушенную яростью и жадным, голодным горем? Риэль не хочет знать ответа на этот вопрос, когда подаётся навстречу, и прохладные нежно-зелёные пальцы скользят по её лицу и мимоходом заживляют потрескавшуюся в пожаре кожу. Она чуть заметно вздрагивает – трепещут непривычно короткие, опаленные ресницы, – и не спеша помогает Ремулу снять широкий, нарядный пояс – уступку принятым среди смертных понятиям о приличиях. Риэль, завороженная, словно в первый раз, пальцами прослеживает, как эльфийская кожа перетекает в олений мех; деревянные когти Ремула играют с её волосами – перебирают чудом не порченные огнём серебристые пряди и чуть заметно царапают голову.
Вздохнув, Риэль отстраняется, сбрасывает с себя платье – и смотрит, без слов, но с вызовом. Ремул не отвечает, лишь молча очерчивает когтями брызги свежих шрамов, что наискось пересекли её тело: проожжённую и в спешке залеченную чарами кожу – на бедре, на животе, на груди…
По телу бегут мурашки, и соски у Риэль каменеют – то ли от холода, то ли от страсти. Правой рукой Ремул подхватывает её за ягодицы и поднимает – так просто и непринуждённо, словно она, сильная, мускулистая, закалённая в битвах, совсем ничего не весит! Целуются они медленно и тягуче; зубы у Ремула тоже – как у калдорай, острые, хищные, и Риэль, требовательно раздвинув их языком, вторгается в рот и исследует каждый его уголок – тщательно, как отчаявшийся лозоходец.
Когда поцелуй увядает, а её ступни снова касаются мягкой травы, Риэль отводит глаза и спрашивает негромко:
– Хочешь, сегодня я буду ланью?
– Только если ты и сама этого хочешь.
Другого согласия Риэль и не нужно. Она превращается – и как объяснить непосвящённому, не спящему между мирами, что представляют собой друидские превращения? Помнится, Андуин, бывший тогда ещё принцем, не королём, спрашивал у неё: как это происходит? Куда девается одежда? И Риэль терялась с ответами – как рассказать, каково это, когда ты впускаешь Сон в своё сердце, придаёшь ему форму и вес, и по первому зову образ, так нужный тебе, просыпается и подменяет собой текущую оболочку?
У друидической магии свои законы, зачастую неподвластные человеческой логике. Так, например, тем, кто касается Сна, нуждаясь в скорости, проще всего превратиться в оленя-самца, одно из бессчётных отражений Малорна… Эхом звенит у Риэль в голове: может, готовясь к очередной такой встрече, ей стоит стереть ритуальные руны, что позволяют оборачиваться не рогачом, но важенкой? Согласится ли Ремул, чтобы она взяла его и покрыла?..
Риэль превращается: в ноздри ударяет терпкий мускусный запах Хранителя – куда сильнее и ярче, чем прежде. Зрение, наоборот, притупляется: столь непохожие для глаз калдорай зелёный, жёлтый, оранжевый и красный сливаются в единый цвет жизни.
Ланочка-Риэль поводит ушами, вчувствываясь в переменившийся мир, трётся мордочкой о поросшее гнедым мехом Ремулово бедро. Хранитель когтями касается её холки, проводит тонкую линию вдоль позвоночника – и обходит Риэль, чтобы пристроиться сзади. Принять его, могучего, тяжело – до рези в глазах, до тонкого полувсхлипа, – но впервые с тех пор, как погиб Тельдрассил, его обожжённая дочь чувствует себя…
Полной. Живой. Настоящей.
Ремул знает сердцем, что Риэль нужно, и вбивается в неё – напористо, резко. Большого труда стоит ей удержаться на тонких оленьих ногах: сладость мешается с болью, и с каждым толчком немо рвётся из её горла одно лишь его заветное имя.
Всё тело, от кончиков ушей и до подошв копыт, отзывается, подаётся навстречу, почти что звенит от восторга – здесь, в сердце Изумрудного Сна, они прорастают друг в друга, переплетаются ощущениями, и с каждой минутой становится всё трудней различить, где кончается Риэль и где начинается Ремул. Когда он с глухим, сдавленным стоном изливается в неё, а следом Риэль и сама достигает пика, эхо двойного оргазма лишает её и зрения, и чувства пространства. В пронзительном, полуживотном страхе она отшатывается прочь – и падает на истоптанную копытами землю уже как эльфийка.
Ремул, поджимая ноги, аккуратно садится рядом; Риэль его чувствует, но не видит: нагая, как в день своего рождения, она лежит на траве и слепо глядит в чужое химерное небо. Это ни на что не похоже – менять свою форму в такой момент, – и долго, невероятно долго Риэль продолжает вкушать плоды их с Ремулом страсти: волнами накатывает наслаждение – так, что путаются мысли и рефлекторно поджимаются пальцы…
– Ты называл Тельдрассил монументом нашего тщеславия, – с бесстрастием произносит Риэль, когда к ней наконец возвращается членораздельная речь. – Говорил, что создание нового Мирового Древа – жалкий, эгоистичный жест моей истосковавшейся по бессмертию расы. Теперь, когда детище Фэндрала выгорело дотла… Скажи, ты доволен?
Ремул в ответ возмущённо фыркает и почти что выплёвывает:
– Какого же низкого ты обо мне мнения! Столько смертей, столько страданий, столько растраченной понапрасну силы Аспектов… сейчас, когда миру и без того нанесена почти что неизлечимая рана! Как бы я ни относился к вашему Древу, всякий, кто поднял на него руку – враг мне – и, я надеюсь, враг моего отца.
– Почему Кенарий не пришёл к нам на помощь? Или забыл он, что в прошлый раз с ним сделали орки… или же вспомнил и, наоборот, убоялся?
– Я не знаю, – отвечает Ремул, и в этом “не знаю” скрыта такая тоска, что трудно не устыдиться.
Риэль отворачивается, притягивает к груди колени – маленькая, жалкая, уставшая, – и говорит чуть слышно:
– Прости меня. Я не должна была на тебя огрызаться: в конце концов, все мы знаем, кто виноват в этом горе на самом деле…
– Сильвана Ветрокрылая объявила своим врагом саму жизнь, и она дорого за это поплатится – как и все, кто добровольно за ней последует. Это я тебе обещаю.
Шёлково-мшистые пальцы касаются её голого подрагивающего плеча, и Риэль вздыхает, поворачивается на другой бок и утыкается измождённым, заплаканным лицом в мягкую гнедую шерсть. В её душе сладость мешается с болью, и впервые с тех пор, как погиб Тельдрассил, его осиротевшая дочь чувствует что-то похожее на счастье.
У Риэль немало секретов – но жажда мести, терновником обвившаяся вокруг её обожжённого сердца, ни для кого вокруг не остаётся тайной.
Комментарий к Кольцо из терновника
Хранитель Ремул: https://pp.userapi.com/c847122/v847122398/e6ce5/3RoE1KgZazw.jpg
Малорн и маленький Кенарий: https://pp.userapi.com/c847122/v847122398/e6cd3/5stzJdMGxwo.jpg
Принцесса Терадрас: https://pp.userapi.com/c845021/v845021187/ef799/-utVzbEcq6I.jpg
========== Плеть из терновника ==========
Азерот умирает. Простая истина, понятная каждому, кто хоть сколько умеет чувствовать мир, стучит у Риэль в висках – ежечасно, ежеминутно.
Азерот умирает, пронзённый – пронзённая – последним ударом Саргераса. Но пока она бьётся в судорогах, дышит загнанным зверем и истекает искристой кровью, дети её озабочены только тем, как бы не упустить ни малейшей крупицы власти – и драгоценного азерита. Ведь нельзя же – ни при каких обстоятельствах! – позволить противникам получить преимущество в будущих войнах?
Быстро, до безобразия быстро были забыты совместные жертвы, принесённые ради победы над Пылающим Легионом – словно бы меч проклятого титана сумел отравить не только планету, но и сердца всех тех, кто её населяет. И где теперь найти исцеление, если драконы утратили большую часть своих сил? Если последнее из благословлённых ими мировых древ, только недавно освободившись от порчи, сгорело дотла?
Круг Кенария молчит – и бездействует, – и в этом траурном молчании из Азерот утекают остатки жизни. Риэль, друидка высшего посвящения, чувствует увядание мира в земле, и воде, и воздухе – и в пламени, что не угасло, сгубив Тельдрассил, но ежечасно, ежеминутно жжёт её душу.
Азерот умирает, а век ночных эльфов, даже лишённых бессмертия, долог, очень долог. Риэль осторожна, она умеет выживать и не умеет сдаваться… и гибель мира ей – скорее всего – доведётся увидеть своими глазами.
После гибели Тельдрассила эта участь кажется уже не настолько страшной.
Вступая на тонкие тропы, Риэль обращается в кошку, уходит в тень – на Пути Снов она больше не чувствует себя в безопасности. Тем друидам Орды, что не отвернулись от обезумевшей Сильваны, нет больше веры: поддерживая такого вождя, они предают саму жизнь. Что им стоит предать одного-единственного сородича?
По изумрудной сновидческой траве Риэль поначалу крадётся, вынюхивая засаду – вихри войны с кожей содрали с неё остатки идеализма и обнажили глубинную недоверчивость. Впрочем, ничего подозрительного друидка не замечает, а единственный, кто оказывается поблизости, даже не думает скрывать своё присутствие.
Мягко, сторожко Риэль ступает навстречу – ни один стебелёк не согнётся под чуткими лапами! Очертания пеплошкурой охотницы надёжно укрыты чарами, но когда она подбирается к не-своей добыче, то сбрасывает с себя и покровы тени, и кошачий облик.
– Хранитель Ремул, – тянет она, скрещивая на груди руки. – Давно мы не виделись: так давно, что я и не думала, будто ты станешь искать со мной новой встречи. Что изменилось? Только не говори, что соскучился – непохоже!
Непросто поливать собеседника ядовитой злостью, когда глаза твои – немногим выше его пупка, но у Риэль хорошо получается. Впрочем, её усилия пропадают втуне: Ремул глядит на неё, недвижимый – только незримый ветер колышет листья, прорастающие среди его чёрных густых волос, – и отвечает бесстрастно:
– Хорошо. Не буду.
Она не выдерживает, смеётся – прежде, чем успевает обидеться и оскорбиться. Трудно ожидать от того, в ком течёт кровь богов, соблюдения смертных условностей, и Риэль понимала прекрасно, на что идёт, связываясь с сыном Кенария…
Понимала, да, но рассудочное понимание не помогает ей усмирить кровоточащее сердце.
– Мы должны были встретиться месяц назад, но ты тогда так и не появился. Не подал вести, хотя мог бы изыскать способ. Откликнулся только тогда, когда я позвала тебя в Изумрудной роще, тщетно гадая, жив ли… Откликнулся нехотя, словно бросил к моим ногам кость – и снова пропал. Было такое? Не было?
– Всё так, – Ремул кивает и даже не пытается оправдаться.
Тщетно Риэль всматривается в его лицо, пытаясь разглядеть… сочувствие? Понимание? Лицо у него обычное, по-эльфийски красивое – чёрные брови вразлёт, царственный нос… Если старательно не отводить взгляда, если не замечать ни ветвистых рогов, ни правой руки, оплетённой растущим прямо из кожи вьюнком, ни левой, увенчанной не ладонью, но четырьмя деревянными когтями-отростками; ни мощного оленьего тулова, покрытого густым гнедым мехом…
Если смотреть на лицо и только на него, то можно и позабыть, что перед тобой не эльф-калдорай, а внук Малорна – но стоит ли? Риэль и так слишком часто об этом забывает.
Она улыбается и привычно подхватывает Ремулово плетение: Сон изгибается вокруг них; сминается складками; растягивается, чуть заметно поблёскивая, нитью древесной смолы… И вроде вокруг всё те же долины из изумрудной сновидческой зелени, которым не видно конца и края, однако Риэль понимает: здесь и сейчас они наедине – и в безопасности.
Нетрудно понять, зачем же Хранителю такое понадобилось – уж точно не ради того, чтобы обговорить политику Круга. Риэль улыбается, приобнажая острые калдорайские зубы: она могла бы уйти, могла бы с надменностью отказаться, но и сама – хочет.
То, что ей предлагают, она возьмёт – но на своих правилах.
– Садись, – командует Риэль, и Ремул покорно садится, медленно, осторожно подгибая тонкие – в сравнении с могучим туловищем – оленьи ноги.
Дети Кенария даже спать предпочитают стоя, но разница в росте требует искать компромиссы.
Риэль обхватывает Ремула за плечи, притягивает к себе и целует – резко и зло, никого из них не жалея. Железистый привкус крови, наполнивший рот, напоминает о войнах, что никогда не утихнут, и жертвах, что были принесены – зачастую напрасно.
Нет больше покоя в наших лесах…
Чуть отстранившись, Риэль языком расчерчивает Хранителю щёку, окрашивая эльфийскую кожу в его же собственный алый; впивается больше укусами, чем поцелуями, в мощную шею, и плечи, и грудь; проводит пальцем по кровязщим полукружьям, оставленным её зубами, и всё это – молча, с мрачной торжественностью.
Взглянуть Ремулу в глаза, как и всегда, оказывается ошибкой – в них, отражающих бездны Изумрудного сна, слишком легко потеряться… Слишком легко не сопротивляться, когда Ремул берёт её за подбородок и невесомо, почти целомудренно приникает губами к губам. И как только смеет?
Риэль не хочет от него ни заботы, ни нежности. Она обрывает их поцелуй, делает шаг назад; нервно подрагивающие древесные “когти” – единственное, что выдаёт в Хранителе не каменную статую, поражённую Проклятьем плоти, но живого, пусть и терпеливого, мужчину.
Что значит бег времени для существ, наделённых бессмертием?
Острые длинные когти, растущие у Ремула из запястья, бередят душу. Прежде им доводилось наживую срезать с распалённой Риэль одежду, оставляя на коже кровоточащие – и тотчас подживляемые магией – царапины, и эта дразнящая, затухающая с каждым мгновением боль переплеталась с голодным и злым предвкушением.
Риэль не хочет узнать, справятся ли Ремуловы когти с новенькой азеритовой бронёй – вряд ли, но всё же… Она раздевается самостоятельно: пояс и гербовая накидка, перчатки, наплечники и все остальные части доспеха, одежда… Нагота Риэль не смущает – её вообще мало что способно смутить, – а вот Хранитель, кажется, и задышал чаще. Он подаётся вперёд, навстречу подруге; проводит пальцами – почти-эльфийскими, если забыть про нежный зелёный мох, растущий сквозь кожу – по щекам, и ушам, и изгибу шеи, по затвердевшим соскам и напряжённому животу. Поднимает Риэль, придерживая за бёдра – левой рукой: предплечьем, запястьем, кромкой когтей, – и та с готовностью обхватывает его – за шею, за плечи… ногами, широко разведёнными, – за талию.
Мшисто-зелёные пальцы пользуются приглашением: умело ласкают, дёргают, трут и щекочут, и естество Риэль тяжелеет и увлажняется, как чернозём после щедрого, радостного дождя. Эти прикосновения никогда и ни с чем не спутаешь! Не отозваться – выше смертных сил, и Риэль старательно ёрзает бёдрами, стараясь вобрать их полнее и слаще.
Цепляясь Ремулу за плечи, она сжимает ладони так крепко, что ноют костяшки пальцев, и, чувствуя, что вплотную подступила к грани, стонет-приказывает:
– Остановись.
Ремул не спорит – послушно опускает её на землю. Трава, влажная от своевольно выступившей росы, холодит Риэль ступни… Им с Ремулом всегда нужна была доля изобретательности, чтобы соединить тела, к соединению не предназначенные, но Элуна первой подала своим детям пример, сочетавшись браком с Малорном, богом-оленем, и даровав жизнь Кенарию.
Стоит ли удивляться, что Риэль бестрепетно следует этому пути? Сегодня она готова провернуть то, что с Ремулом ещё не пробовала, и воплотить в жизнь идею, которую слишком давно вынашивала. Риэль хочет взять его – и знает, каким будет самый подходящий облик.
Высшие друидские превращения не похожи на то, что, например, переживают воргены: это не трансформация плоти, но сон наяву, надеваемый сверху, словно вторая кожа. Проще, конечно, надеть на себя привычное – то, что накрепко отпечаталось на изнанке мира, – и потому друиды призывають ловкость и грацию Пеплошкурой, силу Урсока… и неутомимость Малорна.
Риэль умеет, когда того требуют обстоятельства, превращаться в быструю, лёгкую важенку – однако сейчас она выбирает обличье оленя-самца. Это не больно, нет, но каждый раз странно, и до конца привыкнуть, пожалуй что, невозможно. Облачаясь в тень Малорна, Риэль преображается внутренне и внешне – и первым делом чувствует, как преображается и её возбуждение.
Влажная, тёмная тяжесть сменяется ярким, яростным зовом – член тут же крепнет, наливаясь силой.
Мир изменяется следом: запахи, обострившиеся, опьяняют, а вот цвета, наоборот, начинают сливаться друг с другом – зелень травы почти неотличима от красноватой Ремуловой кожи.
Голова под весом рогов с непривычки чуть клонится вперёд; Риэль, всхрапнув, выгибает шею, трётся бедром о горячий гнедой бок и подставляется ласке: Ремуловы пальцы оглаживают ей голову, холку, спину…
Тело оленя слабо подходит для изобретательных прелюдий, и Риэль, пообвыкнув, ловит чужую ладонь, незло прикусывая зубами, и отступает, разворачиваясь, чтобы пристроиться сзади.
Ремул, приподнявшись, чуть изменяет позу, удобнее – для Риэль – отставляет круп, и та не мешкает: наскакивает, входит резко и быстро, на всю длину, и толкается – так же.
Тесно, до одури тесно и остро… Терпкий мускусный запах бьёт в ноздри: свой и чужой, он мешается так, что с лёту не разделишь – да и зачем делить на своё и чужое? У самой кромки Изумрудного сна истончаются границы, отделяющие сознания, ощущения, впечатления – и вот уже Риэль чувствует, как её распирает болезненно великоватый член, и каждый толчок пронизывает насквозь, от кончиков рогов и до подошвы копыт.
То Ремул стонет в такт этим резким и быстрым толчкам, царапая землю и вырывая клочья травы, пока его ноющий член прижимается к животу – или сама Риэль? Перед глазами всё меркнет, плывёт, наслаивается: жар, теснота, острое, на части рвущее наслаждение – быстрее, ещё быстрее, только бы дотянуться, заполнить и вытравить, только бы…
Она кончает, взрывается всхлипом-всхрапом и всплеском пустого, бесплодного семени, и Ремул срывается следом – и оглушает Риэль эхом удвоенного оргазма. Она почти скатывается с его широкой спины, ослепшая, одуревшая; в движении возвращая себе эльфийское тело, наращивает дубовую кожу и падает в объятия сновидчески изумрудной травы.
Кажется, как и прежде – чужое химерное небо мерцает над головой, и Ремул одним лишь присутствием обещает, что не иссякла надежда, что вскорости всё наладится…
Было такое? Не было?
– Я на грани, – говорит, прикрывая веки, Риэль. – Я слишком давно существую на грани – с тех самых пор, как на моих глазах захлёбывался дымом Дарнас, и я не могла спасти и сберечь, как ни пыталась… Я на грани и я вот-вот рухну в бездеятельное отчаяние – в лучшем случае, – и ты уже не помогаешь, не хочешь мне помогать. Подкидываешь в костёр новые муки… Я не останусь и не вернусь, если ты снова предашь меня.
Ремул молчит – Риэль напряжённо вслушивается в его мерное, глубокое дыхание – и целую вечность спустя наконец отвечает:
– Я не враг тебе – и я никогда тебя не неволил. Ты дорога мне, и я не желаю тебе новых мук, но у тебя своя борьба, а у меня – своя. Им иногда лучше не пересекаться.
Риэль не знает, на что рассчитывала – наверное всё-таки на другое, – но странным образом она… довольна.
– Спасибо за честность, – откликается, улыбнувшись, друидка Риэль, и чувствует – в земле, и воде, и воздухе, и в огне, которым горит её сердце, – удивительное сродство с израненной Саргерасом планетой.
Азерот умирает, но глупо страшиться смертности, своей или чужой – и Риэль отказывается сдаваться, прорастая в гибнущий мир едкой, колючей терновой ветвью.
Сила, нужная для спасения, заключена в ней одной.
