Текст книги "Эхо наших имён (СИ)"

Автор книги: Aldariel

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

========== Наковальня ==========

Когда рассветное солнце вызолотило мощёные анвильские улицы, город уже бурлил, словно котёл с похлёбкой, который растяпа-хозяйка забыла убрать с огня.

Рыбаки вставали засветло, ещё в четвёртом часу: готовили снасти и снедь, не до конца проснувшись, и уплывали в тягучую предрассветную хмарь. За ними подтягивались и остальные: в распахнутый, вечно голодный зев восточных ворот проваливались доверху нагруженные фермерские телеги, спешившие к открытию рынков, а следом на улицы сползались поставщики и торговцы, оптовые закупщики и хозяева маленьких лавочек, прилежные слуги и рачительные хозяюшки – ранние пташки, что торопились пополнить свои кладовые по самым выгодным ценам.

Жизнь била ключом, опережая вялое, тихоходное солнце – на рынках и в доках, на площадях и в тёмных, узеньких переулках. Мало-помалу Анвил пробуждался – весь, от скромных бедняцких кварталов, где новый день начинался чуть ли не с четырёх часов, до их ленивых богатых кузенов, где только к восьми выставлялись на прилавки свежая дичь и экзотические хаммерфелльские специи.

Портовый район, пропитанный солью и крепким запахом рыбы, стряхивал сон нахраписто, резко, словно норовистый молодой бычок. Мало кто мог устоять перед таким напором. Не оставались в стороне и портовые проститутки, – дамы, что в большинстве своём были созданиями ночными, – готовые скрасить для страждущих морячков начало очередного тяжёлого дня всего лишь за горстку монет или миску похлёбки.

С развязной неторопливостью пробуждалась от мирного сна и Северная привратная площадь – сердце благополучного района Гильдий. Весёлые, оживлённые голоса заполняли улицы, и совершались первые сделки, и золото между людьми струилось с такой же лёгкостью, с какой по нарядным каменным домам струились золотые лучи утреннего анвильского солнца.

Одна только лавка зачаровательницы, щеголявшая звучным названием “Ручное Чародейство”, всё ещё сонно жмурилась занавешенными окнами и наглухо запертыми дверьми. Впрочем, никого вокруг это не удивляло: соседи и постоянные покупатели знали, что Виола Вилье, эксцентричная бретонская чародейка, любит поспать и редко когда начинает работать утром. Обычно она открывала лавку только после полудня и торговала до позднего вечера, когда почти вся остальная Северная площадь уже не первый час наслаждалась заслуженным отдыхом.

Впрочем, товар у магистра Вилье был высшего качества и на любой, даже самый взыскательный вкус – от амулетов, зачарованных на лечение дурных болезней и позволяющих ценителям полузапретных удовольствий не позориться лишний раз перед целителями, до мощных и редких камней душ, способных равно прельстить и практикующего магика, и увлечённого коллекционера. Недостатка в клиентах госпожа чародейка никогда не испытывала и потому с чистой совестью позволяла себе ни под кого не подстраиваться.

Виола знала, что слывёт особой заносчивой, нелюдимой и оригинальной, – “с причудами”, как осторожно высказывались люди, ей симпатизирующие, или “с заскоками”, как говорили все остальные, – но её эта слава всецело устраивала. Больше того, именно такой славы она и добивалась с первых же дней, как поселилась в Анвиле далёких четыре года назад.

По жизни Виола Вилье строго придерживалась трёх простых правил. Первым было “постоянно переезжать”: каждые десять-пятнадцать лет, а иногда – даже раньше, если подсказывало отточенное до остроты даэдрического клинка чутье.

Виола должна была сбить со следу… всех тех, кто захотел бы найти её след, и оттого вторым её правилом было “менять имена”. Дело это было долгое, хлопотное, но необходимое, поэтому она никогда не забывала заранее озаботиться подделкой документов: даже в бюрократической неразберихе, нахлынувшей на Империю после Великой войны, маг без бумаг не вызывал доверия, а ничем другим зарабатывать на жизнь Виола не умела – и не хотела.

Третье правило – “ни с кем не сходиться близко” – давалось ей куда сложнее. Виола всегда считала себя малообщительным мизантропом, но не делиться ни с кем своими открытиями, не обсуждать новости и… “существовать в пустоте” – так, наверное это можно было назвать? Существовать в пустоте оказалось слишком тяжело, и подлинной затворницы из Виолы не вышло.

С другой стороны, заводить близких друзей – да и вообще друзей – в её положении было слишком опасно. Совместные тихие вечера – это, конечно, всегда приятно, но рано или поздно твой друг заметит, что ты никогда не ешь, или завалится в гости, когда ты ещё не успела отмыться после ночной охоты.

И толку тогда от маскировки, от переездов и от фальшивых имён, если в тебе распознают проклятую кровопийцу?..

Виола была осторожной и далеко не юной вампиршей, многое на своём веку повидавшей – и окончательно умирать пока что не собиралась. Она никогда не думала, что осядет в Анвиле: этот живой, золотой, обласканный южным солнцем город, казалось, отторгал само её существование. Куда лучше для Виолы Вилье подошла бы холодная, хмурая Брума или, скажем, Скинград с его блеклым, застиранным небом.

Впрочем, ей ли, нежити под маской приличной бретонки, не знать, какие мрачные тайны порой скрываются в тёмных переулках и за благообразными фасадами? Неутолимая жажда крови, тяга к бессмысленной жестокости, острые зубы…

Ближе всего в Анвиле Виола сошлась с Сибиллой Стентор – “милой девочкой Сибби”, как мысленно её называла, – волшебницей-недоучкой, уехавшей из Имперского города якобы для того, чтобы ухаживать за больной матерью. Старшая госпожа Стентор, насколько Виола видела, была в настоящее время здорова, как ломовая лошадь, однако Сибилла не торопилась возвращаться в столицу.

По правде сказать, женщине, которую в Анвиле знали как “Виолу Вилье”, было совершенно безразлично, что стояло за этим решением Сибиллы – усталость, любовь к малой родине и семье, нежелание связывать судьбу ни с одной из насквозь прогнивших магических организаций Империи или какая-то страшная личная тайна. Главное, что “милая девочка Сибби” была достаточно образованна, чтобы поддерживать разговоры о чародейском искусстве, и уважала чужие границы. Она не особо любила рассказывать о себе и не расспрашивала Виолу о её прошлом; не лезла в душу, не требовала откровений и не ощущала, казалось, и малейшей неловкости, когда они обе на цыпочках обходили запретные темы.

Идеальная приятельница для скрытной вампирши – настолько идеальная, что Виола боялась: она слишком сильно привязалась и к Сибби, и к Анвилу, и, когда придёт время, эта привязанность станет помехой…

В тот достопамятный турдас Сибилла Стентор стала в “Ручном Чародействе” первой клиенткой: вошла, благоухая любимыми вересковыми духами, и вручила Виоле целый свиток заказов – в том числе и несколько украшений в качестве базы.

Первым пунктом значилось зачарование золотого кольца на “огненный плащ”; Виола инстинктивно поморщилась: вампиры и огонь очень скверно сочетались друг с другом, и с такими чарами работать было не слишком приятно.

– А ты не мелочишься, Сибилла, – протянула она с усмешкой. – Решила собственный магазин открывать? Если очень хорошо попросишь и так же хорошо вложишься в дело, я могла бы и просто взять тебя в долю.

– Спасибо, конечно, но я почему-то не думаю, что мы бы с тобой сработались, – откликнулась Сибби; глаза у неё смеялись. – Скорее всего, разругались бы в первый день из-за того, что я камни душ раскладываю по цвету, а не по ёмкости. Или что я учётные книги неправильно заполняю – поверь, мы бы с тобою с лёгкостью отыскали какой-нибудь веский повод.

– Ну а что тогда? Взялась за коллекционирование? – поинтересовалась Виола, рассеянно отстукивая мелодию “Охоты на Лиса” по лакированному дереву прилавка.

Она старалась не показывать, насколько заинтригована подвернувшейся под руку загадкой, но получалось, кажется, плохо – Сибби явно заметила её нетерпение и, насмешливо щурясь, откликнулась:

– И снова мимо! Чутьё вас подводит, леди. – Чуть подавшись вперёд, она покачала головой и, уперевшись локтями в прилавок, пояснила: – Нет, я всего лишь собираюсь отправиться в путешествие. Не решила пока, куда именно: в Танет, или в Рихад, или вообще в Солитьюд… Но какое бы направление я ни выбрала, предпочитаю быть во всеоружии – даже когда безоружна. Лучше быть ко всему готовой, в наше-то неспокойное время.

– Собираешься в путешествие? – Брови у Виолы невольно поползли вверх. – Откуда такие перемены? Второго такого домоседа, как ты, нужно ещё поискать!

Сибби от этих вопросов неожиданно смутилась, отвела глаза и очень долго собиралась с мыслями.

– Я… кое с кем познакомилась, – проговорила она наконец, старательно не встречаясь со Виолой взглядом, и та едва удержалась, чтобы не закатить глаза. Ну конечно же, дело было в мужчине! Что же ещё может так мотивировать юную девушку?

В такие моменты Виола чувствовала себя невероятно старой… И что ей теперь, выслушивать бестолковые откровения о чужой личной жизни? Делиться своими она уж точно была не намерена. Рассказать о Гийоме? Ха!

– Ты не подумай… – тем временем пыталась объясниться Сибилла; щёки у неё раскраснелись, а руки мелькали со скоростью, которой позавидовали бы и вэйрестские мастера пантомимы. – Я не бегу за ним на край света, и нет между нами никакой великой любви. Я ведь не дура, чтобы вешаться на первого встречного мужчину, каким бы обаятельным он ни был. Просто, общаясь с ним, откликаясь на его заигрывания, я вдруг поняла, что… живу не в полную силу, понимаешь? Словно Анвил – слишком тесный, и вся моя жизнь – слишком тесная. Вот и захотелось мне новых впечатлений…

Сибби совсем смешалась – и замолчала, нервно закусила губу. Девочке невдомёк было, что Виола прекрасно всё понимала: собственная не-жизнь, скованная тремя незыблемыми запретами, порядком её измучила, но отказываться от осторожности – и от посмертного существования, нерушимо с ней спаянного, – магистр Вилье всё-таки не хотела.

Пожалуй, Сибилле она даже завидовала: у той была целая жизнь впереди – и никакие Гийомы не виделись за каждым тёмным углом.

– Это же замечательно! – Виола попыталась ласково улыбнуться, но чувствовала, что улыбка у неё получилась натянутой, неубедительной. – Кто знает, когда Старая Мэри вздумает снова достать свой меч? Мы, бретонцы, конечно, весьма живучи, но если хочешь успеть посмотреть Тамриэль, то сейчас – самое время. Мир и сам по себе – понятие скоротечное, а если учесть, что Конкордат даже эльфам не мил, долго нам без войны не продержаться.

Сибилла с радостью подхватила тему, и какое-то время они с упоением говорили о политике – так горячо и уверенно, как могут рассуждать только не лишённые живого ума дилетанты.

После, проводив приятельницу до самых дверей, Виола почувствовала вдруг невероятную усталость. Наверное, нахлынувшие воспоминания были тому виной, но весь оставшийся день она не могла сосредоточиться и почти ничего полезного так и не сделала – кроме разве что очень удачного “огненного плаща”, которым зачаровала полученное от Сибиллы кольцо. Та на прощание рассказала, что где-то в семь собралась встретиться со своим ухажёром в храмовом саду и прогуляться немного возле часовни Дибеллы, и отчего-то эти слова накрепко засели у Виолы в мозгу. Она не находила себе места: дурное предчувствие не давало сосредоточиться на работе и изводило медленно, но верно.

Виола не планировала сегодня новых вечерних прогулок: в пище она была сдержана и неприхотлива и, знатно полакомившись в морндас, – мерзавцем, который решил сэкономить и до беспамятства избил обслужившую его проститутку, – ещё какое-то время не будет испытывать сильный голод. Но, пусть это и стало бы грубым нарушением их с Сибиллой негласного соглашения о границах, Виола всё же решила прогуляться в район часовни и проследить за тем, чтобы новоявленный кавалер её дорогой приятельницы не вздумал выкинуть ничего эдакого.

Решившись, Виола закрыла лавку, переобулась в ботинки на мягкой подошве, делавшие её шаги практически бесшумными, и, накинув плащ с капюшоном, выскользнула на улицу через чёрный ход.

Она и сама не понимала, зачем нацепила ещё и огненное кольцо Сибиллы: оно пришлось впору, но ощущалось враждебно и чуждо – словно Анвил, раскалённый полуденным Магнусом.

Вечерний город, пожалуй, был Виоле намного ближе, чем его солнечный, золотой двойник. Днём, в лучах славы, кипучий и деловитый Анвил казался юным, наивным, не знавшим горестей. Но, облачаясь в таинственный полумрак, он словно уподоблялся усталой светской красавице, которая могла себе наконец позволить смыть краску с лица и ни перед кем больше не притворяться.

Много раз Анвил был близок к гибели. Он пережил и Великий пожар, по нотам разыгранный командором Умбраноксом, – пожар, с успехом выкуривший пиратов, но практически стёрший столицу Золотого берега с лица Тамриэля, – и Кризис Обливиона, вплотную подступивший к его воротам, и кровопролитную битву за Анвил, разорившую город и его предместья каких-то шесть лет назад.

Он пережил немало горестей, но всякий раз возрождался из пепла; порой – буквально. Многие думали, что после удара, полученного в Великой войне, город никогда не оправится, однако Анвил, вставший на ноги и активно включившийся в мировую торговлю, уже успел посрамить скептиков: только не до конца отстроенный портовый квартал напоминал о том, что не все раны могут так быстро зарубцеваться.

Было в этой живучести что-то удивительно ободряющее.

Впрочем, вся бодрость слетела со Виолы в один момент, когда нигде в районе часовни Сибиллу она не обнаружила.

Чувства у вампира острее, чем у обычного человека, и, принюхавшись, Виола не без труда, но различила до боли знакомые нотки немодных вересковых духов. Словно гончая, она бросилась по следу, тянущемуся куда-то к югу, и не обращала внимания ни на что, кроме ускользающего запаха вереска.

Виола даже не удивилась, когда этот след привёл к полузаброшенной, так и не отстроенной западной части портового района. Нырнув в очередной тёмный безлюдный переулок, она уже мысленно готовилась рвать глотки… пока мужчина, тянувший за собой сомнамбулу-Сибиллу, не развернулся и, встретившись с ней глазами, почти что пропел:

– Ну здравствуй, Софи!

Сибилла, одурманенная и покорная, словно кукла, развернулась следом, но Виола смотрела только на одного… не-человека.

– Не ожидал увидеть тебя так скоро, – с пугающе благодушной улыбкой признался Гийом, вальяжно облокотившись на грязно-серую, обшарпанную стену. – Обычно мне надо охотиться куда дольше, чтобы привлечь твоё внимание. А нынче я не успел подготовить ни одной инсталляции! Любимая, неужели тебя наконец привело ко мне твоё сердце?

“Ты умудрился поймать мою единственную подругу, ублюдок”, – едва не выплюнула ему в лицо Виола. Удержаться было непросто, но она знала: если Гийому дать повод, он обязательно вывернет всё против неё.

Не в первый раз ему доводилось устранять тех, “кто мешал им быть вместе”, и пополнять этот список Сибиллой Виола не собиралась.

Наивно было верить, что рифтенский пожар надолго собьёт его со следа.

– Отпусти девчонку, Гийом. И тогда мы с тобой спокойно обсудим, как нам быть дальше, – попыталась урезонить его Виола, с трудом сдерживая нервную дрожь. Стены скелетов-домов, почти что сомкнувшиеся друг с другом, давили, лишали способности ясно мыслить. Паника охватила Виолу, разодрала ей горло игольчато-острыми белоснежными зубками.

“Бежать, бежать, бежать!” – пойманной птицей билась в мозгу одна-единственная мысль.

– Не надоело играть со мной в кошки-мышки? – хмыкнул Гийом. – Нам нечего обсуждать, Софи, – припечатал он и с силой отшвырнул безвольную Сибби прочь – она отлетела к одной из хибар и рухнула вниз, как тряпичная кукла.

Мёртвые дома насмешливо скалились на Виолу выбитыми окнами и сорванными с петель дверями. Она отчаянно хотела забыть о Гийоме и кинуться к неподвижной девичьей фигурке: помочь, исцелить, уберечь!

Но Виола знала: стоит отвлечься, и свергнутый тиран не упустит возможности нанести удар. Убивать Гийом не станет, а вот калечить – так, что немёртвая плоть долго не заживала и месяцами сводила с ума глухой, отчаянной болью – он умел, как никто другой.

“Подожди, Сибби”, – мысленно попросила Виола – но не двинулась с места.

Гийом всегда казался ей неуязвимым. Он и при жизни был, наверное, куда более сильным чародеем, чем Виола, а уж за годы посмертия и вовсе достиг невероятных высот: с лёгкостью перебивал быстрые боевые заклинания и на лету расплетал все сложные, коварные чары, которыми бывшая подруга пыталась его достать.

Когда он сошёл с ума? В первые лет двадцать обративший её вампир казался Виоле мудрым и рассудительным; но, может, он с самого начала был слишком близок к Шеогорату, а влюблённая дурочка попросту этого не замечала?

Когда в нём проснулась жестокость – холодная, равнодушная, сделавшая всех живых не более чем скотом? Когда он впервые принялся убивать ради забавы? Виола, которая тогда звалась Софией, не в силах была дать однозначный ответ, но, со временем разочаровавшись в Гийоме, высказала ему всё и решительно объявила о разрыве.

Тогда-то он обездвижил её – и в наказание вшил под кожу ступней и лодыжек тонкие серебряные нити…

– Нечего обсуждать? Но ведь ты так никогда и не ответил на главный вопрос, Гийом. Почему я? Ты красив и умён, твоему могуществу нет равных…

– Ты надеешься купить меня грубой лестью, София? – перебил он, оскалившись. – Напрасно: я не настолько глуп.

– Я знаю. Я знаю, что ты сильнее меня и умнее меня, – охотно согласилась Виола. – Но ты мог бы выбрать себе любую. Обратить, подчинить своей воле. Почему я? Зачем гоняться за мной, зачем преследовать меня аж до Анвила?

“Потому что ты злобный жадный ублюдок, не способный смириться с поражением”, – мысленно ответила себе Виола, мягко подбираясь к Гийому поближе.

Впервые за долгие, долгие годы ей было за что сражаться. Бежать она больше не собиралась.

– Разве ты не понимаешь? – развёл руками Гийом. – Мы прошли вместе такой долгий путь! Я всегда терпеливо сносил все твои капризы, София, но я не могу потакать тебе вечно. Пришло время вернуться домой.

Виола не выдержала – заплакала, только чтобы истерически не расхохотаться. Домой? Домой?! Гийом, однако ж, воспринял её слёзы как должное: подошёл, поднял заплаканное лицо за подбородок, оставил на лбу целомудренный поцелуй и обнял, приговаривая, что скоро всё снова будет по-старому…

Тогда-то Виола и активировала свой “огненный плащ” – зачарование, что защищало от пламени владелицу волшебного кольца, но обжигало всех, кто к ней прикасался.

Гийом – ослеплённый, дезориентированный, воющий от боли, – отпрянул в сторону. Он попытался скинуть чужие чары и наверняка бы преуспел – но Виола не дала ему шанса и запустила в ублюдка четыре огненные стрелы.

Вампиры слишком хорошо и быстро горят, а жаль: за упыриное сердце у знающего алхимика можно выручить неплохие деньги.

С Гийомом, превращавшим её жизнь в непрекращающийся кошмар уже не первое десятилетие, было покончено, но Виола не позволила себе насладиться триумфом. Сибилле нужна была помощь… Что делать, если она слишком серьёзно ранена? Согласится ли принять посвящение?

Однако судьба избавила Виолу от мук выбора. Сибилла Стентор – девочка с лукавой улыбкой и вересковыми запястьями – была мертва, мертва окончательно и бесповоротно: Гийом сломал ей шею, точно цыплёнку…

Он был безумцем, чудовищем, но не глупцом, и место для будущего убийства выбрал прекрасное: никто не увидел, как плачущая Виола Вилье сжигала труп молодой женщины, а то, что осталось, скидывала в воду.

Никто не узнал, что Сибилла Стентор погибла, невольно толкнув Виолу Вилье на последнее в её не-жизни бегство.

Никто не услышал, как Сибилла Стентор посреди ночи вернулась домой, в спешке собрала самое необходимое и на первом же корабле отправилась в Солитьюд – не предупредив друзей и даже не попрощавшись с матерью.

Искупая свою вину, долгие годы она писала домой прекрасные поэтичные письма, исполненные светлой тоской по золотому Анвилу, но даже в разгар Гражданской войны, когда войска Ульфрика осадили ставший родным Солитьюд, не мыслила о побеге.

Сибилла Стентор наконец научилась жить в полную силу.

========== Одиночество ==========

Когда Секунда, единолично царящая на хаафингарском небе, высеребрила ряды нарядных надгробий, Сибилла успела на треть осушить прихваченную из дворца фляжку, лениво размышляя о том, что самоирония – отличное, очень облегчающее жизнь (и не-жизнь) качество.

Казалось бы, трудно вообразить себе картину банальнее и безвкуснее: ночь, кладбище, вампирша, мрачно цедящая красную влагу… Однако Сибиллу такое заигрывание с шаблонами скорее забавляло – тем более что во фляге у неё плескалась вовсе не кровь, а сладкое креплёное вино. Конечно, она не пьянела, да и вкусы знакомых прежде напитков ощущала странно (не то чтобы неприятно… и всё же чуждо, совсем не так, как при жизни), но без вина нынче было не обойтись.

Именно такое вино было принято пить в Анвиле на поминках.

Сибилла долго жила на свете – дольше, чем отмерила ей природа, даже с поправкой на магию и бретонское долголетие, – и, будучи женщиной запасливой, скопила за это время множество маленьких ритуалов. Начиная новую книгу, после первых пяти страниц она обязательно заглядывала в конец и читала последнее предложение, а перед тем, как выбрать себе новый “ужин”, всегда зачаровывала и убирала на дно сундука какой-нибудь свиток… И так уж сложилось, что хотя бы раз в год Сибилла выбиралась на кладбище, чтобы отдать дань памяти той, другой Сибилле – девушке с мягкой улыбкой и вересковыми запястьями, которой не суждено было уехать из родного Анвила.

Обжиться в Солитьюде оказалось куда сложнее, чем виделось поначалу. Сибилла никогда не считала себя наивной мечтательницей – мечтательность и наивность выветрились из неё ещё в первые годы совместной не-жизни с Гийомом, – однако в этот раз она дала маху. Солитьюд виделся ей избавлением и наградой: отчего-то Сибилла вбила себе в голову, что теперь, когда она решила отринуть прежний путь и жить ярко и смело, в ладу и с желаниями, и с совестью – так, как хотела, но не успела пожить её подруга и “тёзка”, – всё должно сделаться проще…

Проще не стало. Скорее наоборот – было чудовищно сложно, и Сибиллу не раз посещали мысли о том, что глупо пытаться прожить чужую жизнь, глупо подставляться и идти наперекор вампирской природе, и лучше снова сделаться нелюдимой отшельницей и не бодаться годами с чужой недоверчивостью и собственной мнительностью. Но это говорила в ней трусость… трусость и нерешительность.

Женщине, при рождении названной “Софией”, не хватило мудрости, чтобы увидеть за обаятельной улыбкой Гийома его гнилое нутро, но дурой она всё-таки не была – и прекрасно понимала, что не сможет прожить за настоящую Сибиллу Стентор её слишком рано оборвавшуюся жизнь. Украденное имя, переезд в Солитьюд и письма “любимой матушке” не были суеверной попыткой обратить время вспять или загладить вину перед покойницей. Сибилла сама этого хотела – измениться, стать лучше и честнее, – и гибель подруги наделила решимостью сделать первый шаг, а позаботиться о её памяти и о близких казалось… правильным.

И всё же правильные решения не давались Сибилле просто. Солитьюд, удивительным образом сочетавший в себе имперскую монументальность и нордскую честность, был прекрасным городом: по-столичному оживлённым и по-столичному же живущим контрастами. Спокойный и сдержанный серый камень; солнце, искрящееся в чуть недоверчиво щурящихся окошках; драконовы крыши, покрытые чешуёй черепицы – простая и строгая красота древней столицы… а рядом, под боком – Изнанка, врастающая ей в плоть и кости; сестра и двойник – лукавый, безжалостный и по-своему откровенный. Сибилла чувствовала удивительное сродство с этим двуликим городом, и всё же ей было по-настоящему одиноко здесь обживаться – и не сдаваться, не перешагнуть ту тонкую грань, позволявшую считать себя не (только) чудовищем, но человеком.

Никто в Солитьюде не ждал Сибиллу Стентор. Приходилось постоянно доказывать свои навыки и умения, бороться с удушливо-вязкой завистью, текущей как изнутри, так и снаружи, и с бесконечной вереницей сомнений. Порою Сибилла казалась самой себе насквозь фальшивой: только обманом ей удалось внушить людям вокруг, что она лучше, талантливее и добрее, чем есть на самом деле. В глубине души Сибилла не верила, что заслуживает дружбы благородного Истлода, принявшего даже её вампирскую природу, или что достойна смотреть, как расцветают под бледным хаафингарским солнцем Торуг и Элисиф, связанные взаимной любовью и кровью древних королей, текущей в их венах. Эта красивая, наполненная смыслом и ясностью жизнь была не для таких, как она…

Поэтому уже почти двадцать лет Сибилла Стентор регулярно приходила на местное кладбище в компании со сладким креплёным вином и напоминала себе, как и для чего приехала в Солитьюд – и сколь многого сумела добиться. Редко когда её покой нарушали: смотрители были давно прикормлены, а внеурочные гости побаивались тревожить покой мертвецов с тех пор, как года четыре назад сама Сибилла “прикормилась” мародёром-гробокопателем.

Нынешняя ночь выделялась из цепи других ночей. Тонкий серп Массера был едва заметен на усыпанном звёздами небосклоне и не кровил на надгробия, затенённый царственно-белоснежной супругой. Вино отдавало дымом, утраченным и обретённым домом… а в шёпоте ветра Сибилла почувствовала чужое присутствие.

Она нашла его быстро – совсем молодого парня: красивого, как картинка, с большими умными глазами и горестным изгибом губ; узнала не его, но надгробие, с которым он собирался прощаться – лев с развевающейся золочёной гривой, – и, не сдержавшись, проговорила вполголоса:

– Здравствуй, Финн.

Мальчик не выказал страха; рука предусмотрительно метнулась к кинжалу, но сам он даже не вздрогнул, когда обернулся на её голос.

– Мы знакомы, госпожа… – и он выжидательно замолчал, давая Сибилле возможность представиться.

– Я знала Рону Львиную Лапу – и помнила, что у неё был сын. Вы с ней похожи: тот же взгляд, те же волосы…

Тот же взгляд – воля, чуткость и чуть насмешливая недоверчивость.

– Я уже собирался уходить.

– У моих мертвецов нет могилы, и в этом городе их некому вспомнить… Выпей со мной, Финн Ронюсон, – предложила Сибилла. – Не волнуйся, моё вино не отравлено.

В подтверждение своих слов она сделала пару коротких глотков и протянула мальчику фляжку. Сибилла знала, как выглядит – полубезумной ведьмой, подкарауливающей скорбящих на кладбище, – но нелепость этой ситуации её скорее забавляла, чем охолаживала.

Она давно не чувствовала себя настолько живой – так, как чувствовала себя здесь и сейчас, в лесу полуночных надгробий. У мертвецов Сибиллы не было могил: они жили в её сердце день изо дня.

И когда Финн Ронюсон коснулся её руки, перенимая остатки поминального вина, звёзды, горящие одновременно в двух мирах, игриво им улыбнулись.

Комментарий к Одиночество

Писалось в подарок alex999silver под впечатлением от её истории “Изнанка” (https://ficbook.net/readfic/7469038); хэдканон о том, что Торуг и Элисиф состояли в дальнем родстве, позаимствован у Leia_Sk и фика “Мудрый не доверяет дракону” (https://ficbook.net/readfic/4859894) с согласия автора.

========== Огонь ==========

Когда ослепительно-рыжий всполох огня, пожиравшего чучело Олафа Одноглазого, резко взметнулся ввысь, вскинув к небу ворох колючих искр, Сибилла Стентор с трудом поборола желание вскрикнуть и отгородиться от праздничного костра руками.

Она никогда не относила себя к женщинам впечатлительным или пугливым, однако вампиры и огонь очень скверно сочетались друг с другом – или, в зависимости от ситуации, преотлично: если, допустим, рассматриваемый вампир явственно засиделся в срединном мире. И как бы Сибилла ни старалась держать себя в рамках и не давать воли животной природе, а против пронзительно висцеральной, на уровне инстинктов реакции она ничего не могла поделать…

Как не могла – но, пожалуй, и не хотела – ничего делать с тем, что ярл Элисиф сняла запрет на празднование Сожжения короля Олафа и даже позволила Коллегии бардов проводить этот фестиваль еженедельно. Затея была со всех сторон спорная, и Сибилла не скрывала сдержанного неодобрения – но по здравому размышлению решила ничего не предпринимать. По природе своей она не особо любила шумные толпы и массовые гуляния – даже когда те не сопровождалось ритуальными сожжениями мёртвых королей, – однако отлично понимала, что и такой немного нелепый праздник нужен был Солитьюду: здесь, и сейчас, и, желательно, почаще.

Город, осиротевший без любимого правителя, спрятал было лицо за траурным покрывалом, отдался горю… Но ярл Элисиф, какой бы неподготовленной к единоличному правлению она ни села на трон, прекрасно понимала: уныние – плохое подспорье в войнах, а боевому духу трудно взрасти на присыпанных солью пустошах.

И ярл Элисиф, отринувшая громоздкие атрибуты траура, решила: столица будет не горевать, но праздновать.

Сибилла давно свыклась с мыслью, что переживёт, наверное, всех, кто стал ей близок. Умирать окончательно она не собиралась – не в последнюю очередь потому, что посмертие для неё, блудной дочери Бала, обещало быть до безобразия безрадостным. Поэтому-то Сибилла рассчитывала не-жить ещё очень долго и загодя готовила себя к расставаниям. Когда умер Истлод, она горевала, конечно, однако кончина старого друга не стала неожиданностью. А вот когда умер Торуг… Он был ей, может, и не “как сын” – Сибилла вообще не видела себя в роли матери, и не только потому, что физически не могла выносить дитя, – но невероятно близок. Любимый племянник, сияющий, словно солнце – и рано, слишком рано погасший…

К Элисиф, вдове и дальней родственнице Торуга, Сибилла всегда относилась со сдержанной приязнью, но видеть её на ярловом троне было больно – это казалось неправильным, неестественным, даже диким! Умом Сибилла понимала, что несправедлива, в чём-то жестока – в том числе и к себе самой, – но против отравленной, идущей из глубины исчервлённого сердца тоски она ничего не могла поделать… И училась – училась смотреть на Элисиф и видеть в ней не блеклую замену Торугу, но её саму: женщину молодую и смелую, знающую цену решительным действиям; правительницу, умеющую мыслить шире, чем многие мудрые, опытные “коллеги”.

Элисиф не была Торугом, однако на его бывшем троне смотрелась… достойно, и требовать от неё большего не стоило. Ослепительно-рыжим всполохом сияла она в полумраке, и трудно было не улыбаться – огонь Солитьюда даже не думал гаснуть.

Сибилла, рассчитываюшая не-жить ещё очень долго, почитала за честь помогать это пламя поддерживать.