Текст книги "Волчий берег (СИ)"
Автор книги: Юлия Шолох
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
В комнату мою больше никто не ходил. Я слышала, конечно, людей, со двора много звуков и запахов доносилось, но они меня не интересовали.
Жили мы и жили.
И вдруг – как гром с ясного неба – прибегает Людмила и кричит, что в замке Великого князя паника. А я и сама слышала, с самого утра беготня во дворе, словно пожар.
Оказалось, что была большая битва и звериное войско смяло людское, снесло подчистую, растоптало. А лесные, что на помощь должны были прийти, не успели. Поговаривают также, лесные просто не особо-то спешили помогать, а то и им бы досталось.
В общем, войско княжеское разбито, потери огромные. Нет больше войска, защищать людей некому. Уцелевшие воины бегут в людские земли, и если немедленно не принять меры, война будет проиграна и тогда уже сюда придут враги.
Какие меры?
Оказывается, если взять резерв княжеской дружины, что в столице за порядком следят, да по дороге собрать новых воинов – молодых да старых, то можно быстро зверей добить, мол, среди них нынче больше мёртвых, чем живых. Никто не ожидал, что звери при виде бессчетных полчищ Великого князя не сбегут, а кинутся навстречу, костьми лягут, ведь это какие жертвы! Думали, они будут избегать прямого столкновения до последнего, скорее земли отдадут, чем станут их своей кровью поливать, а они вон что учудили! Как бешеные звери, рвали всех, что под руку попадались, не чуя боли. Словно и не хотели жить, и жизнь свою не ценили. Шли и умирали с мрачными лицами. Вернее, с мордами, потому что перекидывались в зверей и бросались на пеших и конных, на людей и лошадей без разбора.
Людмила, сбиваясь, говорила, а я и дышать перестала.
А ведь там они… Гордей, Всеволод и Ярый. Там они…
Там сестра.
И вот что случилось – впервые за долгое время пелена звериного разума расступилась. Я-то думала, что по-прежнему человек, а вышло, всё же зверь, который мало о чём размышлял – только и радостей, как бы поесть, поиграть, да Царейко попугать.
Отчего я не перекидывалась раньше, пока могла? Тут, в комнате, где никто не увидит? Отчего не говорила с Людмилой по-человечески?
– А, вижу, расстроила я тебя. – Вздохнула тем временем моя невольная подруга. – Кто хочешь от таких вестей расстроится. Был у меня парень знакомый из княжеской охраны. Дружинником стать хотел. Он, конечно, на меня и не смотрел, кто я, служанка… А он знатный мечник, талант у него был. И всё равно следила я за ним – где бывает, чем живёт. На войну его отправили… не знаю, что с ним. Все вот ругают… зверей кроют почём зря, а я думаю иногда – чем они виноваты? Жили себе… это же наш князь к ним с мечом пришёл! Он захотел забрать чужое, что ему не принадлежит! Вот и плата!
Людмила прикусила губу, опустила голову.
Мне стало жутко.
Там, с той стороны, мои родные и любимые, тут – Людмилины. И сидим мы с ней, и переживает каждая за своих… а те может друг друга убивают.
И что, есть счастье кому-то?!
– Всё Великий князь виноват. А отвечать моему… отвечать простым солдатам.
Я говорить не могла и теперь жалела об одном. Что не перекидывалась, пока была возможность. Раньше – не хотела, теперь не могла.
***
В тот день, ставший первым днём свободы, заря была не кровавой, а нежно-розовой. Те, кто шли на смерть, смогли в последний раз ею полюбоваться.
А потом погибли.
Это была победа, после которой чувствуешь, будто от тебя ничего не осталось. Будто тебя размазали по земле, рассыпали пеплом и оставили там, забытым и безымянным.
Разумом понимаешь – всё, перелом, многое позади. Скоро война закончится, сожрёт сама себя. Не будет больше такой битвы, чтобы волна на волну, не будет столько смертей… звериных смертей, к которым пора бы и привыкнуть, но сердце, которое вроде давно уже окаменело, всё о себе напоминает.
Сколько их там полегло – парней, ненамного старше Гордея? Молодых отцов, ровесников Всеволода? Крепких мужчин? Поле было усыпано телами, людскими, звериными и лошадиными. Три дня хоронили. Многие звери, правда, ещё живые, объятые Яростью, в лес ушли, следом за разбитым людским войском, а там и до лесных владений недалеко.
Но они тоже считай мертвы.
Сам-то он жив, конечно. Остался бы Вожаком – побежал бы первым, но Князь должен действовать иначе. Ждать, наблюдать за битвой, считать убитых и придерживаться планов.
Носить чужое зло в себе, хранить накрепко.
На поле боя Гордей без лишней надобности не ходил. С тех самых пор, как увидел там мёртвую женщину в траве. После того, как начали теснить людей, он двигался за войском и видел, как в тёмно-зелёной траве появляются первые следы побоища. Брошенный меч, чья-то заплечная сумка и она.
Не то чтобы он не видел мёртвых женщин прежде, да только эта была совсем молодой… и так походила на его собственную душу, что он долго стоял над ней, неподвижно, смотря как на зелёных перьях травы блестит кровь, и никто бы не догадался, как он бичует себя там, в своём сердце. Кто-то и эту девушку любил. Она должна была стать матерью, а может, и есть молодая мать… Но ей счастья не видать. Ни улыбки сына или дочери, ни рассвета, ни парной дымки над рекой летним вечером.
Как можно рассчитывать самому быть счастливым, если многие этого никогда не увидят?
День, когда звери победили, стал днём, когда жизнь и смерть сплелись так крепко, что никто толком не знал, на какой он стороне.
С тех пор Всеволод старался сопровождать молодого Князя, не подпускать близко к телам, которые готовили к похоронам, только к знахарям да ведунам водил, а Гордей и не рвался.
Всего день… от начала и до конца, всего миг – и нет больше прежней Звериной земли.
Спроси его, как и что происходило? Так много… но слов не найти. Зубы словно замок замкнулись, и сказать нечего. Всё, что было в тот день, навсегда выжжено в памяти, но говорить об этом невозможно.
Этой последней битвы они ждали все. И уже знали, что победят. Отец Гордея привёл отряд, наполовину состоящий из совсем юных зверей, наполовину из женщин. Как они тогда поругались!
– Я знаю, – качал отец головой и Гордей только и мог думать, что отец совсем седой. Совсем сдал. – Знаю, но они рвутся в бой, и я не могу им отказать.
– Я могу.
– Сынок, верно, можешь, но не это ли их право – выбирать самим? Защищать свой дом? Так, как могут.
Гордей смотреть на него не мог. Отец… за отца жизни не жаль, да ещё за такого. Ни единого нарекания к нему, если ругал, то по делу, если заставлял, опять же правильно делал, а любил так, как только можно того желать!
– Мне покоя не даёт… что это страшное испытание на твою долю пришлось, не на мою. Словно я всю жизнь веселился, мёд хмельной пил да плясал у костра, а ты теперь за моё веселье расплачиваешься. – Горевал отец.
Гордей не мог смотреть и говорить, и от этого ещё хуже делалось.
– Забирай свой отряд, отец. Там мальчишки, что из дому сбежали, я не пущу их в бой.
– Там такие же мальчишки, как ты! И они, как ты, сделали свой выбор.
– Я скорее сам к врагу выйду, чем пущу детей!
– Детей? Видел того здорового медведя, что рядом со мной ехал? Он младше тебя ровно на год. Всего на год, Гордей. Позволь им.
– Да как ты не понимаешь? – Гордей круто развернулся. – Я не могу! Год – это много, пусть живёт! Пусть хоть год ещё проживёт! Какая польза от него, непуганого и неучёного? Только если в Ярость впадёт, а это верная гибель! Вскоре много мужиков уйдёт к предкам, чтобы этот парень жил… Уводи их.
Отец послушался, собрал своих и увёл прочь, строго-настрого запретил возвращаться. Правда, некоторые потом в дороге сбежали и всё одно вернулись, затерялись среди воинов, и таких молодой Князь не тронул. За каждым не набегаешься, к юбке маминой не привяжешь.
Советников, число которых поредело вполовину, давно было ни слышно. Гордей больше не советовался, незачем.
Людское войско тоже сбивалось в целое, наступало, вынуждало отвечать. Словно сговорившись, обе стороны подошли к клубничным полям и остановились в ожидании.
Звери напали первыми и вырвали свою победу зубами. Разбили людское войско и оставили мёртвыми половину своего. Усыпали клубничные поля удобрением.
Это уже случилось, прошло, со временем забудется.
Позади те дни, что войдут в историю. Всеволод думал прежде, читая хроники про великие сражения и смелые подвиги – неужто подобное на самом деле случалось? Неужто кто становился свидетелем такого великого события? Каково это – видеть, как рушится или рождается новый мир? Как трясёт землю, унося тысячи жизней, омывая её в крови мёртвых, чтобы родился новый?
Оказалось – никак, буднично. Даже не замечаешь, что происходит, как слепой бродишь-спотыкаешься и думаешь только о том, что никому не пожелал бы такой доли. Пусть всегда читают только в хрониках да щекочут воображение фантазией. И никогда не сталкиваются вот так – лицом к лицу.
Как своих мёртвых похоронили, Гордей на рассвете повесил две вязанки оберегов на березу у реки, что станет хранить-провожать души тех, у кого нет родственников, стали приходить новости.
Лесные повернули обратно в свои земли. Так спешили, что часть вздумала сунуться в старый лес и пропала там, запутавшись в петлях и попав на обед зурпам. А кто побоялся в старый лес лезть, те бросали, убегая, всё, что несли, оставляли даже лошадей. У северной границы собрались ничейные лошадиные табуны и гуляют там на просторе, вольные и счастливые.
А люди… люди бежали ещё быстрей, бросая не только оружие, не только награбленное, а и своих раненых.
На Тамракских землях не осталось врага, только пустые деревни и разодранное, потрепанное Звериное войско.
Гордей тут же приказал собирать совет и дал советникам слово.
Вначале они не решались говорить, да и о чём говорить, не совсем ясно было, но встал Беляк. Сказал коротко:
– Мы победили.
И все кивнули согласно, оглаживая бороды, но не Гордей.
– Князь? – Спросил Буревой. – Что скажешь? Лесные отступили, люди бегут прочь с нашей земли. Мы победили?
Гордей опустил голову:
– Прогнать врага со своей земли – не победа. Тот, кто разрушил наш мир, вернётся к себе домой, залижет раны в тишине и довольстве, отдохнёт на сытых харчах и вернётся. Чтобы победить врага, обезглавить его, нужно идти на его землю.
Советники переглянулись.
– Ты хочешь разорить человеческие земли?
– Разорить? – Гордей усмехнулся. – Мы заберём, что нужно. Имущество и урожай. Людей только не тронем. Но они должны видеть, что война, начатая по их вине, всегда вернётся к ним в дом. Должны накрепко запомнить, чем это заканчивается.
– Да, но к чему? Это лишние жертвы… Великий князь пойдет теперь на любой договор.
– Великий князь должен быть казнен. Это будет полезным уроком надолго, всем следующим Великим князьям.
Советники молчали.
Буревой, который потерял на войне двух сыновей их трёх, встал первым.
– Да будет так, Князь. Да будет так.
Советники поднимались один за другим, склоняя головы и признавая, что решение принято. Гордей, конечно, и сам был готов его принять, но так лучше. Ведь где она – граница, черта, за которой твои указы превращаются из нужных в самовольные да самодурные?
В долгий ящик не откладывали и уже вечером объявили звериному войску о походе на людскую столицу. Гордей сам к ним вышел, как поступал всегда. Встал с непокрытой головой и сказал:
– Все, кто ещё носит в себе что-то светлое. Кто сможет не поднять руку на невиновного, но сможет довести до конца наказание виновного, пусть идут со мной. Только преподав людям урок, мы будем жить спокойно. Только если они будут бояться нас трогать!
Недостатка в готовых идти до конца не было. Всеволод, хотя не высказывался ни за, ни против, тоже пошёл. А вот Ярый остался – в последнем бою ему отсекли левую руку. И колдуны человеческие сильно потрепали своими колдовскими проклятьями – ослабили да отравили. Ярый находился у лекарей, в целебном сне, в полудрёме.
Гордей навестил друга перед тем как выступить в путь.
Тот был совсем не похож на себя самого. Бледный, с горькой ухмылкой и глубоко впавшими глазами. Осунувшийся, и даже волосы безжизненно свисали на лоб. Накачанный доверху снотворным отваром, однако при виде друга сумевший очнуться и поднять голову.
– Уже едешь? – Спросил он и облизал сухие губы. Хотел что-то добавить, но только горько хмыкнул.
– Да. Пора.
Гордей наклонился, смотря Ярому прямо в глаза.
– А ты выздоравливай. Мы вернёмся скоро и я хочу видеть тебя по приезду таким же здоровым, как раньше!
– Нет уж, не буду ждать. Поправлюсь и поеду за тобой следом! Или что, калеченый альфа тебе уже не надобен?
Ярый кривил губы в привычной улыбке превосходства и пренебрежения, Гордей и глазом не моргнул, хотя ни на миг не поверил.
– Ну что ж… твоя дурость всегда была выше моего слова. Приезжай. Я буду ждать. Ты мой альфа и будешь им, сколько захочешь. Хоть с руками, хоть без.
Он отпустил Ярого и поднялся.
– Стой!
– Да?
– О Жгучке ничего не слышно?
Гордей колебался недолго, признался сухо:
– Пятый месяц пошёл, как я душу свою не вижу.
– Всего-то? А кажется, годы…
– Да, кажется, годы.
– Так что с новостями? Ты знаешь, где она?
Гордей помедлил и выдохнул:
– Нет.
– А Царейко?
– Убит в последнем бою. Его тело нашли, но мёртвого не допросишь.
– А кольцо? Кольцо было на нём?
Молодой князь задумался.
– Я не знаю.
– Хотя… какая уже разница.
– И правда. – Гордей усмехнулся, но веселей от этой усмешки не стал. – Разницы никакой. В столице узнаю.
– Надо же, какая ирония – ты всё же едешь в людскую столицу за невестой. – Сказал Ярый, опуская голову на подушку. Всё же головная боль просто адская.
Глава 15
О людях, зверях и разнице между ними – есть ли она?
В княжеском тереме царило запустенье. Не потому, что народу стало меньше, нет, почти никто не уехал, однако все сидели по своим комнатам, тихие, словно мыши, и старались не высовываться. Многие жили в собственных домах за пределами княжеских хором и тоже прятались, не выходили лишний раз на улицу.
И тогда нас с Людмилой со скуки и за неимением прочих развлечений заприметила княжна.
Первый раз она приказала Людмиле привести меня к ней в комнаты, ещё когда Великий князь отказался проводить осенний бал, но не сложилось, и вот только сейчас повторно о нас вспомнили.
Нынче все перешёптывались о войне, пусть далёкой, но унесшей жизни многих людей, почти всех княжеских воинов, а уж обычного люду и вовсе без счёта!
Никто не мог сказать, что будет дальше. Видно, надеялись, само собой как-то уляжется. Пришлют грамоту, потребуют откуп – придётся много имущества отдать, даже часть земель, но что поделать – победителей не судят.
Никто не знал, что будет.
Но княжну это не волновало.
Она скучала. И вот Людмила повела меня веселить свою госпожу.
Княжну-толстушку звали Анатосией, о чём мне сообщили заранее, будто я стану называть её по имени!
Итак, пришли мы в большую комнату с углами, скрытыми портьерами, из-за которых комната получалась будто круглая. Там было много света, ещё больше зеркал и позолоты, и княжна в окружении нескольких подружек.
Девушки мало от неё отличались, были такими же сдобными да румяными, упакованы в такие же яркие кружева да рюшечки. Людмила говорила, княжна таких специально подбирает, чтобы красотой её не загораживали, чтобы помнили своё место.
На их фоне Людмила даже в старом платье красавица! И нос вовсе не длинный!
Вот вошли мы, заметили нас… и такие визги раздались! Не знаю, как я не оглохла!
Княжна с подружками на софу прямо в туфлях попрыгали, подушки похватали и ими прикрылись, хотя что той подушки?... Платья у них куда лучше заградят от зубов, да только ума поди у местных барышень не наблюдается.
– Так это же заколдованная! Заколдованная девушка, не бойтесь!
Людмила пыталась дозваться, однако эти клуши, на пёстрых курей похожие, так и стояли на софе. Ну прямо как во дворе, когда куры на забор взгромождаются на солнце погреться и рядком сидят!
– Она всё понимает, только не говорит!
– Правда? Не врёшь?
– Не вру!
– А зовут её как?
– Ожега.
Княжна взглянула на меня сверху вниз и недовольно нахмурилась.
– А как докажешь, что она всё понимает? Вдруг бросится?
– Я за ней давно хожу, а она ни разу даже не рыкнула. Смотрите, не трогает!
Людмила наклонилась и почесала меня за ухом.
– Видите?
Не знаю, почёсывания за ушами, видимо, моё слабое место, язык сам собой из пасти вывалился, глаза закатились. Час бы так сидела!
– И правда, смирная вроде.
Понемногу девицы успокоились, стали спускаться на пол, подушки отложили, а княжна обратно уселась, подол расправила и капризно спросила:
– А чего ж её заколдовали?
Людмила пожала плечами.
– Не знаю.
– А ну, подведи её ближе, я тоже поглажу, – приказала княжна.
Мне, честно говоря, было совсем неохота, чтобы она ко мне прикасалась, трогала мой красивый мех своими пальцами-колбасками. Пришлось отойти и зубы оголить. Шипеть или кусаться я не стану, конечно, но могу же я быть не в настроении?
– Ой, чего это она? – Вылупила княжна глаза.
– Она не любит, когда к ней незнакомые люди прикасаются.
– Я княжна!
– Так её ж в зверя оборотили! Она теперь не совсем человек, многого не понимает.
– Да?
А Людмила ловко врать умеет! Знала она точно, что я не хочу к княжне идти, давно меня без слов понимала, по поведению.
– Пусть сидит тогда в углу и привыкает. А ты иди прочь! Позже придёшь, отведёшь её обратно в... ну, где там её держат. Хочу, чтобы рысь ко мне привыкла, чтобы стала ручной. Буду гостей встречать – и она у моих ног сидит… Вот чего я хочу!
Людмила покраснела, но ушла молча. Я тоже уже хорошо её понимала – обиделась она, что про меня так говорят, как про скотину бездушную, а спорить не смела. Княжна и на конюшню пороть может отправить, были случаи.
Но я Людмилу вокруг ног обошла, лбом толкнула, мол, не бери в голову. И отправилась поближе к княжне.
Вот и стала я по комнате ходить, а девицы болтать. Болтают, а сами так и косятся с испугом. Ох и пустые головы у них оказались! Мы с Малинкой тоже, конечно, не самые большие умницы, но до таких глупостей далеко. Потратить час времени на то, чтобы спорить, какой цвет княжне больше идёт – зеленой травы или сливы того оттенка, когда она налётом покрыта? На это правда стоит тратить столько времени?
Больше ничего интересного у княжны не было. Только и радости, что зевнуть да когти выпустить, уж больно смешно пугаются.
С тех пор стала Людмила меня к княжне водить, а я ходила, всё равно делать нечего.
С развлечениями у княжны было туго. Даже лесной музыкант уехал в спешке домой, бросил хлебную должность, а блюд на обед стали готовить в два раза меньше. Гулять в саду они почему-то не любили, очень жаль. Побегать хотелось, но княжна как садилась с утра на софу, так до обеда не вставала. А там обед, и что того времени осталось до вечера?
В общем, скучали они.
Тётушки да матушки тоже ничего дельного не могли придумать, разве что охать, ахать да вышивание в руки княжне совать. Но они редко появлялись, тоже своими делами были заняты.
Вот и стали тогда подружки её светлости Анатосии водить в комнаты для развлечения кого ни попадя!
То собаку притащат со щенками с конюшни потискать, то маленькую лошадь подивиться, то ребёнка с улицы одеть в какое-нибудь несуразное платье. Даже юродивого было привели, но быстро из палат выставили – вздумал он стены облизывать, чтобы на вкус чистоту и роскошь попробовать, а такое зрелище княжне оказалось не по нраву.
А потом самого настоящего чернокнижника приволокли – и где только взяли? Он был очень пьяный, ну просто вусмерть! И ободранный какой-то, волосы что сосульки, столько грязи, что стучат друг об друга, да и текло с чернокнижника, будто его помоями облили из окна.
Волокла его блондинка с кудряшками и её служанка с плечами, как у дружинника. Все смотрели на блондинку, как на героиню – не побрезговала! Вот это преданность своей княжне, вот это понимаю!
Стоило его отпустить, как чернокнижник что-то пробормотал и упал на пол, а после лёг удобней, уткнулся лицом в ковёр и захрапел.
– Ну! – Разочаровано сказала княжна. – И зачем ты его привела? Он же пьянчуга!
– Зато настоящий чернокнижник! – Бойко возразила блондинка. – Смотрите, на поясе замок висит. Это не у всех есть! Я знаю, по соседству у нас парень ушёл в обучение… Только не доучился.
– Отчего?
– Так помер ведь! Сгорел, а вместе с ним полдома! Из чернокнижников разве что каждый двадцатый живым остаётся. Там, если что не так сделаешь, когда демона призываешь, всё, вырвется демон за сожжёт. Или в Навь войдёшь неверно и всё, не вернёшься назад! Сгинешь в Нави!
– А этот, выходит, вызвал? – Брезгливо косясь на тушу чернокнижника, спросила княжна, но было видно, что интерес в ней пробудился.
– Да! Вызвал, и больше того, на службе у него демон состоит, раз замок висит! Это от демона защита!
– Как у такого пьянчуги может демон на службе состоять?
– Есть у него, клянусь! А пьёт… многие из них спиваются или в отшельники уходят. Говорят, после Нави голова у них, что старые щи тухнет. Но это ничего, что пьяный, крепкие они, чернокнижники. Сейчас очухается.
– Тогда буди его! Сейчас же!
С горем пополам чернокнижника растолкали, усадили и дали холодного отвара, хмель сбить. Половину он пролил на свою куцую бородку.
– А ну, покажи-ка нам демона, которым управляешь! – Приказала княжна, вскинув голову.
Чернокнижник секунду хлопал глазами, не выпуская пустой жбан из рук, а потом как давай хохотать! Ржал как конь, не посмотрел, что в гостях у самой княжны, которую смехом своим оскорбляет.
– Ты в своём уме, девка? Демона тебе? Давно такой бредятины не слыхал! Давно не пороли тебя?
– Что?!
– Демона тебе? Может, цифарки тогда на себе нарисуете, чтобы демон знал, кого первого жрать, кого последнего? Дуры!
В былые времена ночевать ему за такие речи в остроге, а то и из города бы выперли, но сейчас никто не тронул – ушёл чернокнижник со смехом, и жбан позолоченный прихватил, и никто его не остановил. Блондинка впала в немилость и сидела тише мыши.
После этого княжна перестала гостей приглашать, только меня и водили. Вскоре я стала к ним привыкать. Капризные они были, конечно, ленивые, глуповатые, но не злые. Прям так, чтобы специально обидеть кого – такого не было. Всё больше со скуки обзывались да кости всем кому не попади перемывали.
Я не знаю, сколько прошло времени, только закончилось лето, и деревья в саду стали золотыми. Выводя меня на прогулку, Людмила накидывала на себя толстый плед.
Мне стало казаться, что вовсе не важно, какой нынче день, какое время года. На улице холодно стало, так я в комнатах, в тепле сижу. Зверь в лесах попрятался, в норах зарылся – так у меня всегда еды вдоволь, охотится не нужно.
Людмила выводила меня гулять часто и надолго. Стояла, дрожа и хлюпая носом и думала. День ото дня она становилась грустней. Смотрит бывало на меня, улыбается, а у самой глаза мокрые.
Я даже подпрыгнула однажды, обвилась вокруг её ног, мол, что случилось? Она носом шмыгнула:
– Страшно мне… Войско звериное на нас идёт, я сама вчера слышала. Княжне не говорят, конечно, а у слуг с языка не сходит. Говорят, что Великий князь хотел сбежать, а уже поздно! Никто не стал ему помогать, только и предложили, что казну вывезти. Князь отказал, конечно, может, казна откупиться поможет. Из дружинников всего двое осталось, остальные кто с войны не вернулся, кто бежал… Третьего дня всех лошадей с конюшни увели! Половина слуг ушли, и все, кто что мог, к рукам прибрать, с собой забрали. Только казна и цела, Великий князь ключи на шее носит и из комнат носа не кажет.
Я тёрлась мордой о её коленки, она так забавно вздрагивала!
– А ты теперь всё больше похожа на зверя!
Людмила села, обхватила мою голову руками. Играть хочет?
– Ты теперь меня почти не понимаешь! Посмотри. Ну, посмотри же на меня! Ты теперь как будто настоящей рысью стала. Хоть и не бросаешься ни на кого, а разума прежнего не видно…
Ну что, играть не будем?
Я недовольно вывернулась и запрыгнула в кусты. Там водились мыши – мелкие юркие мыши, которые пищали под землёй, но лапой не достанешь, если когтями копнуть, они всё равно убегут! А караулить некогда, да и время тратить…
– Пошли! Ну же!
Грустная стала Людмила, скучная. Всё плакала или хмурая ходила, похудела, даже, кажется.
Привела меня снова к княжне. Там убытки – три девушки-подружки из семи пропали. Куда, интересно?
Сегодня они прямо в кучу сбились, друг к дружке прижались и только вздыхали горестно.
– Чего вы молчите? – Не выдержала вдруг одна и со слезами заговорила. – Что с нами будет? Страшно же… Старшие шепчутся, будто я не слышу, но все знают! Волки скоро сюда придут! Они нас съедят?
– Тихо ты! Чего княжну пугаешь?
Это блондинка вступила, нахмурилась, она среди них самая бойкая. Но меня до сих пор боится, гладить не пытается.
Так, сядем-ка в углу да послушаем, о чём они шептаться собрались.
– Я боюсь… Матушка уехала давно, меня бросила! – Рыдала самая круглая из них, в красном сарафане она походила на клубничку.
– Хватит жаловаться. Мы тоже тут сидим, если ты не заметила! – Тут же ответила блондинка. Алёна её, кажется, звали…
Вот те номер! Только подумала – сколько я к ним хожу, слушаю их, а имён не знаю!
Хотя мне можно, я ж не человек. Вон какие у меня лапки…
– Вам-то ладно! – Не выдержала княжна. – не будет ничего. А меня убьют! Папенька так и сказал – молись, проси, чтобы звери тебя не казнили. Если что – прикидывайся своей служанкой, не признавайся, что ты княжна. Хотя всё одно, говорит, узнают, кто-то сболтнёт, чтобы себе жизнь сохранить. Вся надежда только, что войско звериное до нас не дойдёт, насытиться кровью и чужим добром по пути и назад к себе в Тамракские земли вернётся!
Теперь уже всхлипывали все. И про обед забыли!
– Ага, вернётся! – Взвизгнула княжна. – Сам он бы не вернулся, если бы в столице княжескую казну можно было бы забрать! А зверям с чего возвращаться! Папенька отправлял к ним навстречу гонца, предлагал мир заключить, а те гонца развернули, сказали, заключим мир, конечно, только на своих условиях. Ждите. И ни словечка больше не прибавили!
– Значит, точно придут?
– Да.
– Должен же тебя князь ихний пожалеть! – Крикнула «клубничка». – Может, всё хорошо будет? Может, он наоборот, женится на тебе! Говорят, так союзы заключают, чтобы мир вернуть после войны! Вдруг он такой договор хочет заключить?
– Нет, не думаю. – Княжна надула губы и качнула головой. – Папенька мне рассказал, что ехал ко мне свататься молодой княжич, а потом назад свернул.
– Да? Но мы ничего не знали. Почему?
Блондинка удивлена.
Но не так как я…
Молодой княжич… княжич…
Туман, сколько не рассекай его острыми рысьими когтями, тут же обратно съезжается. Княжич… Там, за туманом, близко-близко, только руку протяни, что-то знакомое, важное кроется…
И лапой не достать, и носом не учуять.
И слёзы эти сбивают с толку!
Но рысь долго не умеет думать или злиться, вот уже заметила кисточку на гардинах, которая словно создана, чтобы её откусить и гонять по всему полу.
Лапы скользят по паркету, а всё-таки здорово!
Чем на улице становилось холодней, тем дольше я спала. Жизнь была такой: спать, пока влезет, поесть, погулять в саду, к княжне заглянуть, вырваться от Людмилы, когда она ведёт меня в комнату, побегать по коридорам, попугать слуг, вернуться и снова спать на своей мягкой перине.
Но вскоре Людмила перестала приносить мне кости. Пришла в очередной раз, поставила еду на пол, а в миске лежит какая-то бурая жижа, пахнущая травой. Нет, такое я не ем!
Миска зато быстро кружится, стоило толкнуть, ловко стучит краями, разливает бурую жижу.
– Перестань!
О, Людмила сердится. Надо побыть хорошей, сесть, сложить лапы и заглядывать ей в глаза жалобно.
– Я тебе с таким трудом еды достала! Радуйся, хоть остатки похлёбки отдали, а ты их по полу! Думаешь, я другую еду получаю, сильно лучше?
Зачем она собирает эту жижу ладонями и сливает обратно в миску? Может, игра такая?
– Сиди на месте!
Ну вот, кричит. Кого другого я бы за крик ка-ак огрела бы лапой! Чтоб знали. Но Людмилу не трону, нравится она мне, родная душа. Так говорят? Родная душа…
Как заноза ноет от этих слов. Что они, интересно, значат?
Похлёбку эту невкусную пришлось съесть, потому что ничего другого не было, а в саду мышь поймать удавалось очень редко.
А потом настал вдруг день, когда терем стал трястись.
Вначале было много-много далёкого шума, будто он катился к нам по небу, как большой шар из пыли и мусора. Или как гром, после которого по земле и листьям стучат капли дождя. Бр-р-р, дождь – это мокро и холодно, этого я не люблю.
Людмила так долго не приходила, что я сильно проголодалась. И выгуливала меня всего несколько минут, даже толком не побегаешь! И вот опять – пора на улицу, а её всё нет!
Я уже и дверь царапала, и ручку грызла, нет, не идёт Людмила!
Я уже почти обиделась и ушла за белый шкаф с потёртыми боками, а после и вовсе забилась под него, шевеля усами и чихая от пыли. Да ещё и запахи эти… запахи конюшни и лесных зверей, запахи птиц, мышей и мокрой шерсти. И ещё какие-то… сразу не вспомнишь.
И вот наконец дверь распахнулась и Людмила влетела в комнату как ошпаренная. Я затаилась. А вот не буду вылезать, пусть поищет!
Но за ней следом влетел какой-то мужчина. В носу тут же засвербело… как будто в зверинец заглянула – был такой в углу сада, но там только кроликов и куриц держали, а тут хищник.
Вот что за запах ходит! Лезет изо всех щелей, просачивается со двора! Запах хищников!
Мужчина остановился, когда Людмила вскинула руки, прикрывая лицо. Сегодня на ней был длинный зелёный фартук с оборочками, они, верно, здорово шелестят!
– Нет! Не трогайте меня!
Хм. Ну трогать ему свою подругу я не позволю! Однако хищник и сам остановился, завертел головой, его ноздри двигались, втягивая воздух.
– Ты тут одна?
– Да.
Людмила тут же испуганно сглотнула. Ну, соврала слегка, не одна она, я под шкафом сижу, и чего бояться? Конечно, она знает, что я вылезу в случае чего и устрою ему! Но пока затаюсь, чем незаметней твоё убежище, тем легче застать врага врасплох!
Мужчина оглядывается, хмурится. На нём грязные штаны и льняная рубаха без рукавов. Красивая была рубаха, с вышивкой, но рукава оторвали прямо по живому, нитки торчат. Поверх рубаки кожаная перевязь. А вот меч в руках у него новый, наточенный, лезвие так и сверкает!
– Ладно. Князь велел всех немедленно собрать в приёмном зале. Чтоб до последнего человека все собрались, поняла? И ты иди.
– К…какой князь. – Сглотнула Людмила. – Великий?
Мужчина криво усмехнулся.
– Про своего Великого князя можешь забыть. Наш Князь, хозяин звериного народа. Чтоб пришла, поняла?
– Да.
Мужчина ушёл, не тронул мою Людмилу. Но аромат, который оставил… Нужно выползать, прятаться больше не от кого. И… откуда этот запах? Струйка тонкого… такого…
