355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Прудков » Дорогой дальнею (СИ) » Текст книги (страница 3)
Дорогой дальнею (СИ)
  • Текст добавлен: 10 августа 2018, 16:00

Текст книги "Дорогой дальнею (СИ)"


Автор книги: Владимир Прудков


Жанр:

   

Повесть


сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

«Тьфу ты, напасть!» – придя в себя, Иван виноватым взглядом отыскал жену. Один раз он уже изменил ей наяву, на свадьбе у племянника. По пьяной лавочке позарился на одну развеселую вдовушку. Галина тогда устала и ушла раньше. Он воспользовался этим и всю ночь казаковал. А сейчас уже и в дреме сподобился...

Галина гладила бельё и, разумеется, ничего не заподозрила. «Рабыня Изаура, – ласково подумал он и попрекнул себя. – Все при деле, а я тут...» Даже совестно стало. Отложил дочкину тетрадь, поднялся с дивана, накинул старую куртку и пошел в сарай. Тут Ванятка черпал подборной лопатой жижу и кидал в амбразуру. Что-то рано взрослым стал сын. Эдакий мужичок с ноготок.

– Дай-ка лопату, – потребовал Иван. – Иди, с ребятами побегай.

– Да ладно, управлюсь и пойду.

– А я на что?

– Отдыхай, батянька. Ты на уборочной уработался, похудел вон.

«Беспокоится обо мне», – с теплым чувством подумал Иван.

– Ты шибко обо мне не волнуйся, – с оптимизмом сказал. – Меня еще оглоблей не зашибешь.

И тут же вспомнил, что сам кой-кого зашиб. Без всякой оглобли. Кулаком... Вместе с сыном похозяйничали и вернулись в дом.

– Эй, Вани! – встретила их Галина. – Сейчас фильм начнется. Про Штирлица. Смотреть будете?

И вправду, в который уже раз стали показывать «Семнадцать мгновений весны». Приближался День чекистов или как там их сейчас называют. Но этот фильм не только для чекистов; он остается лучшим фильмом всех времен и народов. Даже Ванятка не отказался посмотреть. Удивительный фильм! Не зря же про Штирлица столько анекдотов. Вот один из самых последних, который Ходорков слышал от Пашки Тютюнника:

«Пшел нах!» – рявкнул группенфюрер Мюллер.

«Тс-с, будьте бдительны: говорите по-немецки» – переходя на шепот, предупредил его Штирлиц, он же полковник Тихонов.

– Все, что ли? – спросил Иван. – Ну и к чему ты это рассказал?

– Ну, и тупой ты, Ваня, – разъяснил Пашка. – К тому, что Мюллер тоже был наш человек.

Так, может, не анекдот вовсе? Может, нашлись новые данные, которые говорят за то, что и группенфюрер Мюллер работал на нас. Иначе, почему мы – такие дремучие, лапотные, завистливые – в той войне победили?..




8. По заветам Штирлица


А еще в короткий период безделья он ходил на собрание в школу. Вообще-то обычно ходила Галя, но в этот раз она сказала, что какой-то важный вопрос решать будут, а что она решит, коли он в семье решает. Вспомнив про старшую дочь с ее требованием выдать деньги на охрану, Иван подумал: «Неужели и в школе охрану будут нанимать?» Но речь зашла о другом. Директор школы, Стеблов Виталий Леонидович, представил собравшимся чиновника из райцентра, который выступил с докладом. Тот завел речь о новой напасти: наркомании. Молча выслушали, потом вновь поднялся директор:

– Вопросы будут?

– Леонидыч, и у нас уже наркоманы завелись? – спросили из зала.

– Да, уже были случаи употребления у лиц самого юного возраста, – обстоятельно ответил Стеблов. – И что прискорбнее всего в самой деструктивной форме: через уколы в вену. Достоверно вам сообщу: один школьник из пятого "А" выпрашивал у нашего фельдшера шприц. Даже сказал, что использованный сгодится. Я не буду сейчас озвучивать его фамилию, хоть она мне известна. Еще предстоит серьезный разговор с его родителями. Но сам по себе факт очень прискорбный. Он говорит о том, что эта зараза семимильными шагами проникает и к нам. А следом, естественно, шествуют СПИД, деградация, суициды...

Директор на любую тему мог говорить долго и обстоятельно. Слова извлекал неторопливо, точно перед этим тщательно их прожевывал.

Вдруг встал один мужик, пенсионер. Он недавно в деревню переехал, но почти все уже его знали. Пенсии ему не хватало, а сельским трудом заниматься не привык. Жалко, говорит, мне поросят кастрировать. Он ремонтировал телевизоры и цены, не как в городе, не заламывал.

– Озвучьте мою фамилию. Я не против. Это мой внук был. Я посылал за шприцем. Мне, собственно, только игла была нужна. Для выпайки БИМС.

– Чего такое?– не понял директор.

– Большой интегральной микросхемы. В вашем телевизоре сгорела. Который вы на ремонт мне давеча привезли.

Раздался смешок. Стеблов укоризненно посмотрел в зал.

– Ладно, с этим мы еще разберемся. Хотя, в любом случае, вам самим надо было сходить за шприцом. Я вижу, многие легкомысленно отнеслись к лекции и совсем не ошарашены цифрами, которые привел в своем докладе товарищ, извиняюсь, господин Туманов.

Затем Стеблов велел подойти всем к столу и персонально расписаться в журнале, что лекция прослушана и о вреде наркомании каждый осведомлен.

Иван тоже расписался, но подумал: «Ну, это меня не касается. Мой Ванятка-то, точно не наркоман. Почти все лето со мной в поле пробыл». Да и вообще Стеблов загнул, заглядывая вперед. Или уж чересчур в далеко заглянул. Никакого СПИДА у них в деревне нет. Никто еще не жаловался. На радикулит – жаловались, чахоткой один мужик недавно заболел, но СПИДом – нет. Насчет суицида – ну, был случай. Иван уже знает, что такое «суицид». Повесился Миша Косьянов, тоже в прошлом механизатор, а в последнее время – пьяница, бомж. Его с работы выгнали, жена из дома выгнала, дети перестали признавать. В последние три дня перед повешением его сильно трясло. Он обращался к фельдшеру (тому самому, который не дал пацану шприц), а тот сказал: «Иди похмелись». Если копнуть историю, в деревне и раньше изредка случалось, когда люди на себя руки накладывали. Почему же этот последний случай назвали не просто самоубийством, а иностранным словом «суицид»? Наверно, потому, что Миша Косьянов ушел из жизни не просто так, втихаря, совестясь за свой грех, а с вызовом. Он повесился на самой высокой березе (и как только сил хватило туда забраться) и при нем оказалась записка: «В моей смерти прошу винить всех». Подумаешь, напугал. Чихали все на него! Однако неудобство, конечно, доставил. Сутки висел на березе, пока через посредство районной милиции не прислали телескопическую вышку.

Иван подосадовал, что пришел сюда слушать директорскую жвачку. Но раз пришел, то ладно, надо воспользоваться. Стеблова он хорошо знал. Когда-то вместе учились в школе. После лекции все родители разошлись по классам с учителями, а Иван последовал за директором и вломился в его кабинет. «Леонидыч, я к тебе с персональным разговором», – без обиняков объявил и вкратце рассказал, что с ним случилось в городе.

– Леонидыч, ты человек всезнающий, юридически подкованный. Как это классифицировать?

– Ты хотел узнать, как твои действия квалифицировать? – Стеблов в раздумье пожевал губами. – Все, конечно, от тяжести нанесенных увечий зависит. Ну, и какие мотивы при сем присутствовали: смягчающие или, наоборот, отягчающие.

Иван поморщился. Ну и слова директор выискал: «тяжесть увечий».

– Я же тебе говорю: выпивший был. Врезал от души.

– Опьянение раньше являлось отягчающим моментом, сейчас не знаю. Но, по-видимому, не изменилось. Теперь давай разберемся, что значит «от души». Ты почувствовал неприязнь к этому господину?

– Да, честно сказать. Шушера какая-то. С бабьим голосом.

– Понятно, – подумав, сказал директор. – Возможны следующие мотивы, перечислю по пунктам. Первое: национальный. Второе: неприязнь к лицам иной сексуальной ориентации. Третье: социальная неприязнь.

– Ну-ну, давай, разъясняй, – нетерпеливо подогнал Иван.

– Первое относится к расовым предрассудкам. Не тот цвет кожи, не тот язык. В общем, национал-фашизм... Кто был по нации твой оппонент?

– Да я откуда знаю? Я у него не спрашивал, – Иван попытался припомнить. – Я там больше про себя рассказывал.

– А что именно?

– Ну, сказал, что я русский.

– В грудь при этом стучал?

– Не помню. Может, стукнул разик.

– Гм, – опять задумался Стеблов. – Похоже на проявление великодержавного шовинизма.

– Ты скажешь. Я и понятия об этом не имею. Дак я еще говорил, что примеси других кровей имею.

– Незнание закона не освобождает от уголовной ответственности, – напомнил директор. – Впрочем, упоминание о примесях тебя в какой-то степени оправдывает.

– Ладно, просветил, – нетерпеливо буркнул Иван. – Погоняй дальше. Че ты там насчет не той ориентации?

– Ты же упомянул про бабий голос в мужском теле, вот я и подумал. Еще какие особенности приметил? Сережки в ухе или в других частях тела не наблюдал?

– Ну, Леонидыч, ты как в воду глядишь! Была серьга!.. Что, насчет этого тоже статья имеется?

– Есть озабоченность. Причем в мировом масштабе. Проблема дискутируется. Возможны изменения и дополнения к декларации прав человека.

– Ну, прямо задолбали с этими пидорами! – занервничал Иван. – Всюду только и слышишь про «не ту ориентацию». Как будто у нас других проблем не хватает... А по третьему пункту? Насчет чего там? Давай, Леонидыч, не тяни кота за хвост!

– Это – если вы находитесь на разных ступеньках социальной лестницы. Допустим ты ниже, а он выше.

– Почему это я ниже; может, он ниже.

– Ты кто есть?

– Ну... сельский труженик.

– Ниже, по нынешней раскладке, может быть только бомж. Твой оппонент является бомжем?

– Да хрен его знает, кем он является. И что, по этому мотиву, по социальному, тоже статья имеется?

– Пока нет, – ответил Стеблов. – Но я думаю, экстремисты добьются, что ее введут. Я почему-то не сомневаюсь, что ты оскорбил этого человека.

– Ну, уж оскорбил, – нехотя пробормотал Иван. – Я его тоже русским поименовал... с небольшой приставочкой. И если на то пошло, он тоже обзывался. «Хлеборобом» меня назвал.

– Ты полагаешь, это ругательство?

– Он так сказал, что я почувствовал себя и роботом, и рабом одновременно.

– Ага. Значит, социальные мотивы все-таки присутствовали – также мерно, неторопливо разжевывая слова, заключил Стеблов. – Пожалуй, твои деяния вполне подходят к 282-й статье.

– Господи, со всех сторон обложили! – в сердцах воскликнул Ходорков. – И все же Леонидыч, пока суть да дело, ты тово... держи язык за зубами. А то знаешь, я в последнее время че-т не в духе. Не дай бог, со мной в темном переулке состолкнуться!

Иван помнил по детским годам, что Стеблов был осторожным, пугливым мальчиком, ни в каких пацанских забавах не участвовал. Он лет десять смирно учительствовал, а директором школы стал после того, как сместили прежнего директора за симпатию к ГКЧП. Смутное было время, непонятно, кто верх возьмет. Стеблов опять же поостерегся, прямо не высказывался, пока всё окончательно не определилось. Бывший же директор, Генрих Карлович, в дни путча бегал по деревне и во всеуслышание трезвонил: «Ну, сейчас-то порядок наведем».

Самого Ходоркова тогдашние события ничуть не затронули, он обо всем узнал задним числом. Стоял конец августа, во всю шла уборочная, и было не до политики. Так, только один эпизод запомнился. Он перегонял комбайн на другое поле, а навстречу попался Пашка Тютюнник, тогда еще совсем молодой и почему-то наголо обритый. Наверно, ездил в город или в райцентр, и там в очередной раз загремел на пятнадцать суток. Пашка вез на телеге пустые бидоны и, завидев Ивана, поднял кнут, как гаишник жезл, призывая остановиться. Иван притормозил.

«ГКЧП арестовали!» – во всю глотку заорал Пашка.

А Иван чуть ли не выматерился: стоило ли из-за такой ерунды задерживать. «Без нас разберутся!» – крикнул он в ответ и поехал дальше. Разобрались. Путчистов посадили, а Генриха Карловича отправили на пенсию в расцвете умственных сил. Поговаривали, что Стеблов и заложил его вышестоящим органам. Он уже тогда метил на директорское место.

Пригрозив нынешнему директору встречей в темном переулке, Иван запоздало подумал: «А вдруг Стеблов, придя к власти, перестал быть пугливым?»

Испытующе глянул на директора, и тот спрятал глаза, прикрыв их безресничными веками. «Нет, тот же самый.. Но все равно, зря ляпнул. Сдаст при первом подходящем случае, как Карлыча сдал, – эта мысль обеспокоила. – Поди, Стеблов сейчас на высших ступеньках лестницы, про которую толковал, а я с ним запанибратски».

«Ну, не идиот ли я», – продолжал соображать. Был или нет социальный мотив при стычке в городе, пока неясно, но угроза директору тоже на какую-нибудь статью да тянула. Уже выходил из кабинета и вдруг притормозил. Семнадцать мгновений весны! Надо действовать, как Штирлиц советовал. До чего же ушлый наш разведчик в таких случаях был. Это его завет: под конец надо о чем-то совсем постороннем заговорить, чтобы отвлечь, чтобы у человека осталось в памяти это последнее.

– Леонидыч, у меня к тебе еще один вопрос есть. Ты ведь до того, как директором стал, историю преподавал?

– Я и сейчас преподаю.

– Ну, тем более. Тогда должен знать. Кто такой Че Гевара?

Стеблов посмотрел на него с оторопью.

– Латиноамериканский революционер с крайне левыми взглядами.

«Тьфу ты, дернул меня черт спросить! – опять выругал себя Иван. – Да он после этого вопроса, наоборот, каждое междометие из нашего разговора запомнит»...




9. Давненько не писали манифестов


А бывший директор Генрих Карлович после тех августовских событий девяносто первого года быстро спился и превратился в деревенского шута. Некоторые удивлялись: «Он же стопроцентный немец, можно сказать, исторический. И чего запил?» Да, Генрих Карлович сам рассказывал, что его предки переселились в Россию давным-давно, еще при Екатерине, и до последних лет сохраняли уклад и быт своего народа. Почему же запил? Ответ на этот вопрос дал Пашка Тютюнник: «А кто к нам попадает, рано или поздно спиваются. Исторические немцы не исключение».

Теперь Генрих Карлович ходил по дворам и желающие послушать наливали ему самогонки. Он обхватывал стакан трясущимися, как у своего авторитета Янаева, пальцами, с трудом проглатывал, после чего светлел разумом.

И к Ходорковым забрел. Носил он теперь бороду – разумеется, не по моде, а стало затруднительно бриться. Иван усадил его на диван. Галина с прежним к бывшему директору почтением метала все, что было в наличии, на стол. Иван, как неравнодушный человек, конечно, полюбопытствовал о взглядах бывшего директора на нынешнюю жизнь.

– А щас вы за кого, Карлыч? За коммунистов али за демократов?

– Я своих убеждений не меняю, – ответил Генрих Карлович. – У меня до сих пор партбилет в шкатулке, в целлофановой обертке лежит.

– Ну, и зачем тебе вообще в эти разборки было влезать, – быстро перейдя на «ты», недоумевал Ходорков. – Сидел бы тихо в своем кабинете и мыслил. Че ты демократов так невзлюбил?

– Я прежде всех, еще на заре перестройки, выступал за демократию, – разъяснил бывший директор. – И до сих пор вполне допускаю ее, как философское понятие. Но тут надо разобраться. Возьмем простой пример. Вы же не станете ее внедрять, скажем, среди каннибалов. Не выйдет! Все равно они вокруг костра будут бегать и вас поджаривать.

– Так ведь и с коммунизмом та же закавыка. Если среди дикарей его внедрять.

– Согласен. Но еще неизвестно, в чем больше метафизики. Взгляните, что получилось. Мы жаждали свободы, а получили беспредел. Мы жаждали цивилизованного рынка, а получили бандитский капитализм. Нет уж, уважаемый Иван Михайлович, всеми надо управлять и каждому мозги вправлять. Какая там невидимая рука? Только мощная длань государства! В ближайшей перспективе иного не вижу. Опять же китайцев взять. У них там все разрешено, что дозволено. Но конечную цель они в уме крепко держат.

– Так мы уже это проходили, – напомнил Иван. – Кончилось тем, что расплодили бюрократов и в одночасье рухнули. Да еще пьянство нам подсобило. В пуще-то в той, в Белоруссии, помнишь, тоже ведь все наши паханы перепились, когда акт политической капитуляции подписывали.

Бывший директор, очевидно, хорошо помнил те давние события, и все обстоятельства, при которых они свершались, потому что попросил плеснуть на дно стакана. При его трясущихся руках он не пользовался рюмками.

– Я продумал, как прежних ошибок избежать, – выпив, объявил он.

– И как?.. Ты закусывай, Карлыч.

– Надо отобрать пару, тройку кристально-честных управленцев и многократно клонировать. В необходимом для общества количестве! Пусть честные клоны во всех структурах сидят. В судах, в конторах, в министерстве просвещения – словом, везде. Теперь наука позволяет. Не то, что в годы моей детской болезни левизной. Я жалею, что мы тогда генетику объявили лженаукой.

– Значит, клонировать, – задумчиво сказал Иван. – Но тут у меня вопрос к тебе возник, Карлыч. А как отобрать этих кристально-чистых? А вдруг опять ошибемся? И такого наклонируем, что не приведи господь.

– Я и это продумал. Тут нужно разработать специальный тест, под вид нынешнего экзамена ЕГЭ, и проконтролировать ответы кандидатов с помощью Полиграф Полиграфыча.

– А это еще кто такой?

– Не кто, а что. Так специалисты любовно называют детектор лжи.

– А существуют ли они, эти кристально-чистые, вообще? – засомневался Иван.

– Априори сказать не могу, но если заглянуть в анналы истории, то такие люди, безусловно, были.

– Хоть одного назови.

– Полагаю, Екатерина Великая много сделала для России.

– Постой, она же немка, да?.. И чей-то иностранцы о России испокон веку так пекутся?

– Петр Первый в том же ряду, – бывший директор перевел разговор на наших. – Он всю жизнь проживал на зарплату офицера Преображенского полка. Или взять Александра Третьего. Он своих дочерей посылал не в Европу на кинофестивали, а в военный госпиталь – санитарками.

– Вот это да! – от души удивился Иван. – С причудами были мужики. Но, видать, глубоко запихали их в аналы.

– Да, глубже некуда, – со вздохом согласился бывший директор. – И наша задача новых Петров выявить.

Так они мирно беседовали, выпивали, и Генрих Карлович в момент наивысшего просветления попросил бумагу и карандаш. Иван послушно принес из комнаты дочери толстую тетрадь с «дайжестами».

– Давненько я манифестов не писал, – сказал бывший директор, почесав свою косматую бороду.

И, не откладывая в долгий ящик, они начали составлять тест, про который толковал Генрих Карлович. Пункты сочиняли вместе, а записывал Иван.

В «гостиную» вошла Галина и заботливо спросила, не надо ли им еще чего. У писца в этот момент испортился шариковый карандаш, и он ожесточенно чиркал им по обложке, стараясь расписать его.

– Может, вам горячей картошечки со шкварками подать, – распиналась Галина.

– Да не лезь ты со своей картошкой! – раздосадовано бросил Иван. – Не видишь, заняты мы. Манифест пишем.

Баба есть баба. Не утерпела, всем встречным-поперечным рассказала, что их посетил бывший директор школы, имел беседу с мужем, и они долго сидели за столом и писали «манифест». Ивана потом чуть ли не каждый в деревне спрашивал: «Михалыч, а что за манифест вы с Карлычем сочиняли»?

Гость за составлением теста окончательно загруз, и, хозяин, как маленького ребенка, уложил его спать на диван... Проснувшись, Генрих Карлович конфузливо попросил, чтобы ему дали с собой «чуток», то есть чекушку. А то ночью, на похмелье, он спать не сможет, и всякие философские мысли о бренности существования одолеют. Как интеллигентный человек, он до самого конца обращался к Ивану только на «вы». И, получив «чуток», тихо исчез. А в толстой Катиной тетради для дайджестов добавилась страничка, исписанная совсем иным, мужским почерком.



Вопрос первый. На какие категории Вы делите людей? Предполагаемые варианты ответа: 1.На бедных и богатых. 2.На дающих и недающих. 3.На честных и сек. сотрудников с мечеными купюрами. 4. Не делю.

Вопрос второй. Способны Вы жить на одну зарплату? 1.Да, способен. 2.Если повысите, то да. 3.Нет, невозможно. 4.Затрудняюсь сказать.

Вопрос третий. Как часто Вы берете взятки?1.Легулярно. 2.Иногда. 3.По мере надобности. 4.Когда предложат.

Вопрос четвертый. Чем Вы предпочитаете брать? 1.Долларами. 2.Другой валютой. 3. Я патриот и беру только в рублях. 4. Натурой. 5. Ценными подарками. 6. В виде гос. премий. 7. Мне бы дачу. 8. Борзыми щинками. 9. Иными, пропущеными здесь способами.

Вопрос пятый. Выберите самое для Вас важное: 1.Жить богато. 2. Жить не хуже других. 3. Жить как все. 4. Просто жить.

Резюмэ. Вы согласные, чтоб Ваши ответы проверил Полиграф Полиграфыч? 1.Да, согласен. 2.Полампочке. 3. Полиграфычу не доверяю. 4. Эта нарушение свободы совести и ещо чево-то пра Хельсинки, никак не могём припомнить...




10. Импичмент объявить не слабо?


Сходив в школу, Ходорков понял, что если дело дойдет до суда, а там будут сидеть такие знатоки, как Стеблов, то ведь и в самом деле, припаяют. Докажут, у них не заржавеет! А если еще и «тяжесть увечий» подтвердится? Ведь кроме травмы, нанесенной ударом, тот мужик мог ушибиться, упав на асфальт.

По опыту, пусть и не очень богатому, Иван знал: важное значение во всяких таких делах имеет характеристика. В первый раз на него характеристику написали, когда он пацаном в училище механизаторов поступал. Колхоз, конечно, был заинтересован, чтобы его приняли. И Анна Владимировна из отдела кадров, душевная женщина, расписала: «трудолюбивый, настойчивый, тянется к знаниям» – и еще на полстранички, он уже и не помнит что. Но и этих определений хватило, чтобы в краску смущения вогнать. «Еще подумают, что я и в самом деле такой, потом расхлебывайся». Э, да что говорить! Это очень важно, как о человеке отзовутся. Даже в третьем рейхе исключительное значение характеристикам придавали. В голове до сих пор вертятся знакомые по фильму и основательные, как бетонные блоки, формулировки.

1. К врагам относится беспощадно.

Ну, это, пожалуй, не про него. Какие у него враги? Это у эсэсовцев были враги. У него даже и друзей-то настоящих нет. Так, приятели, товарищи по работе или мелкокалиберные недоброжелатели.

2. В работе зарекомендовал себя незаменимым мастером своего дела.

Ну, вообще. Нет, он не палач, как те молодцы, про которых это сказано. Но, пожалуй, по смыслу, подойдет. На сегодняшний день он лучший в колхозе комбайнер.

3. Морально устойчив. Отличный семьянин.

Насчет этого вот что: если он и впредь на коне будет (смотри пояснение ко второму пункту), то и этот пункт автоматически допишут. А, в сущности, так оно и есть. Он для семьи старается. Для детей живет.

4. Связей, порочащих его, не имеет.

То же самое, что и предыдущее. Никто даже и не попрекнет, что он с вдовой переспал. Это так, семечки.

А в целом – он почти как Геббельс или кто там, из нордических. Вот, примерно из таких блоков и будет состоять характеристика на него по варианту N1.

Но возможен и вариант N2. Если он, Иван, вякнет что-нибудь не по делу, не угодит начальству, ведь запросто передернут. И все припомнят. И что машину зерна украл, а как же. И что со вдовой переспал. Тогда будет так:

1. Вор.

2. Развратник.

3. Полностью разложившийся тип.

Про вдову все знают. Одна жена не знает. Или не хочет знать. На конфликт не хочет идти. У нее сил на это нету. А про машину зерна наверняка знают. Когда он чуть живой после круглосуточной работы приехал домой на кратковременный отдых, то первым делом спросил у Галины:

– Зерно-то в амбар перетаскали?

– Да-да, мы с Ваняткой управились.

– Никто не заметил?

Она помолчала, припоминая.

– Уже когда рассвело, по задней дороге бригадир проехал.

– Ну???

– Но он даже не остановился.

– Так что ж вы такие нерасторопные, едрит вашу!.. А много в куче оставалось?

– Да нет, совсем маленечко... Может, не обратил внимания?

– Ага, то бы он там, по той дороге, ездил. Специально высматривал.

Галина у него простодырая. Но он-то знает, что у них тут своя негласная служба безопасности. И она не дремлет. Всякие там учетчики, сторожа, бригадиры – не убывает число их. Им даже выгодно, что он машину зерна украл. Теперь его на коротком поводке держать можно. Пока ты свой в доску и не возникаешь – вот тебе, Иван Михалыч, отличная характеристика и лицензия на воровство. Будьте любезны: тащите! А коли свой голос прорежется? Коли выступит против нынешних порядков?.. Тогда уже информация для вас, товарищ прокурор. Пожалуйте вам неопровержимые факты и второй вариант характеристики. Вон уголовник Мызин про однофамильца поминал, с которым, в случае чего, на соседних нарах «припухать» придется. У того тоже, видимо, на каком-то этапе с характеристикой не заладилось. И его лицензии лишили. А так-то, чувствуется, наш парень, смелый и бесшабашный. По русской народной поговорке действует: «Спать – так с королевой, тащить – так миллион».

Если прокурор начнется раскручивать... многое чего всплывет. Пашка Тютюнник попросил, чтоб и ему зерна завезли. Пожалел Иван беднягу, сыпанул и для Пашки. Так что даже могут даже групповуху припаять. Обвинить в подрыве экономической мощи ЗАО-колхоза. Можно у Стеблова и на этот счет проконсультироваться. Тот бы обстоятельно, с экскурсией в историю разъяснил. Напомнил, что раньше за «пять колосков» пять лет тюрьмы давали. А что дали бы за машину?.. Страшно подумать! Не иначе – вышку, или четвертовали бы.

И, уже бывало, Иван свое мнение высказывал. Чего стоит последнее «профсоюзное» собрание. День был дождливый, на работу никто не рвался и, когда начальство улетучилось, поговорили по душам.

– А вот в «Воскресенке» по тыще в день получают, – сказал тракторист Дитятко. – Мне свояк рассказывал. Они на новых комбайнах жнут: в костюмах и при галстуках.

– А домой приезжают – в робу переодеваются? – уточнил Иван. – В сарай-то идти.

– На кой им сарай, если по штуке в день.

– А почему у нас не так? – робко спросил моторист Звенягин. – Модель экономики, что ли, другая?

– Да какая разница, какая модель, – лепил своё Дитятко. – Там люди что при социализме лучше всех жили, что при капитализме. Все от руководителя зависит. Свояк говорил, что они на своего председателя молиться готовы.

– Да, хозяин – барин, – согласился Иван. – . Хочет – коммунизм строит, а хочет – капитализм. Или даже рабство в отдельно взятой деревне.

– Господа, – торжественно обратился Дитятко к чумазым механизаторам. – А что если нашему директору импичмент объявить?

И опять, вперед всех, высказался Ходорков.

– Оно бы, конечно. Но ково вместо? Так-то Петрович в сельском хозяйстве разбирается, – сжал руку в кулак и решительно взмахнул. – Выпороть бы его, как нашкодившего пацана.

– И кто ж за это возьмется? – спросили мужики.

– А вот ко мне должен скоро подкатить атаман Борздун, Александр Исаевич. Ему и нагайку в руки!

Ни у кого эта предполагаемая акция сомнений не вызвала. Петрович сам был из казаков. Все помнили его отца, настоящего казака, ныне уже покойного. Дед Петр пользовался большим уважением. И не только как специалист кузнечного дела. По всем вопросам авторитетом слыл. Если что случалось, к нему на разборки шли.

Давно это было, но все помнили. В кузню явилась гулящая баба с сыном и пожаловалась, что забижают ее выблядка Валерика. Кузнец дал Валерику червонец: «А ну-ка сбегай в сельпо, купи себе конфет, пока я с твоей мамкой говорить буду». И никто больше Валерика пальцем не трогал. Сразу припоминали, что Валерику сам Петр Акимович деньги на конфеты выдал. Это был очень веский аргумент – ну, примерно, как освященный крест или партийный билет, кому что.

Да и ведь Владимира Петровича в председатели выдвинули на гребне отцовского авторитета. Конечно, выучился в институте, но не в этом дело. Мало ли у нас с дипломами тротуары метут...




11. Что с нами происходит? Версия Тютюнника


В эти же дни в гости зазвал Пашка Тютюнник. И первым делом спросил, когда атаман нагрянет. Уже и Пашка знает. Вся деревня об этом судачит, все ожидают приезда «атамана». Хозяин усадил гостя за стол и налил полный стакан самогонки. Из боковой комнатенки выглянула согбенная старушка. «Опять», – проворчала она и осудительно покачала головой.

– Все нормально, мама, – осадил её Пашка. – К нам пожаловал снабженец, милостью божьей... Опорожни, Ваня. С меня ж причитается.

Вспомнил, значит, про ночную операцию "Ы". Настроение было не ахти, Иван не отказался и жахнул. Закусить практически было нечем. На столе только чашка соленых огурцов, пожелтевшее от времени сало, да разломанная на куски буханка хлеба. Иван откусил от огурца – кислый. И только после этого заметил, что сам-то Пашка себе не наливает, чему удивился.

– Я в завязке, – пояснил Тютюнник.

– Это ты-то? В завязке?

– А почему бы и нет, – спокойно разъяснил Пашка. – Надо ж на трезвую голову подумать, что с нами происходит.

В комнату заскочили ребятишки, двое, – оба черноглазые, смуглые; жена у Паши была южных кровей, кажется, таджичка – тихая и покорная. Иван пожалел, что, зайдя в гости, ничего не купил. Пацаны были его крестниками. Правда, он не особо навяливался в крестные отцы; так пожелал сам Пашка. Ребята поздоровались с гостем, и младший, Колька, спросил:

– Папа, ты телик починил?

– Да нет еще, некогда, – отмахнулся Тютюнник.

Тут только Иван обратил внимание на телевизор, стоявший в углу комнаты на тумбочке. Пашка купил его недавно, в кредит. Но задняя крышка уже была снята и валялась на полу, а сверху лежали какие-то детали. У Пашки ничего долго не держалось и вечно что-то приключалось. Недавно ночью, в его дежурство, корова с фермы пропала. Теперь новый телевизор сломался.

– Во время грозы наеб... – пояснил хозяин. – Мы с Митькой вскрыли, хотели отремонтировать. Но в нем запчасти не хватает.

– Какой запчасти?

– Сам еще не знаю.

– А Колька его не ремонтировал? – иронически спросил Иван.

За отца ответил старший, Митя.

– Дядь Вань, он же еще маленький, не понимает. Но вовнутрь заглядывал. Спрашивал, где дядя Сережа прячется...

– Какой дядя Сережа?

– Который в «Баюшках» выступает.

Иван подтащил к себе младшего и взъерошил ему волосы.

– Ну, приходите с тачкой ко мне. Я вам свой старый телик отдам. Он исправный, только в цвете не показывает... А чтой-то я вашу хозяйку не вижу?

– Так в роддом отправили, – пояснил глава семьи. – На сохранение.

Понятно. Знал Иван, что его жена опять забеременела. Соблазнились Тютюнники на какие-то там выплаты, которые за третьего ребенка дают. Жена у него, Марьям – робкая и послушная. Наверно, инициатива полностью исходила от Пашки. Чувствуется почерк. Решил, что эти выплаты на голубом подносе вместе с ребеночком, завернутым в розовые пеленки, преподнесут.

– Ну, ты молодец, что в завязке, – похвалил хозяина. – Действительно, тебе есть о чем призадуматься.

– И не только мне, – подтвердил Тютюнник. – И начальству нашему надо протрезветь и на трезву голову подумать, что с нами делать. Мы же щас сильно растерянные. Раньше ведь у нас были четкие моральные установки, что можно красть, а чего нельзя. У соседа – не моги, потому что личное, такое же, как у тебя. У колхоза – пожалуйста, потому что ничейное. А щас, с внедрением частной собственности, все перепуталось. Слишком сложным для наших умов это понятие оказалось.

Иван крякнул. По неухоженной комнате пацаны в оборванных одежках бегают, на столе, кроме бутылки, чашка с прокислыми огурцами и засохший хлеб, мухи своевольничают, жена в роддоме третьего ребенка рожает, а хозяин сидит и рассуждает о проблемах, которые возникли у начальства, потому что сам он – растяпа.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю