Текст книги "Дни Творения (СИ)"
Автор книги: Сергей Петренко
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)
– 13 -
Однажды ночью я понял, что умираю. Я был захвачен ужасом, я изо всех сил пытался защитить своё сознание, вывести его за предел.
И затем я очнулся, осознав, что меня больше нет, что вселенная исчезла, и что я покинул прежнее мироздание. Я находился вне времени и пространства, не имея памяти и обладая лишь слабым осознанием того, что я – это Я, и что мне предстоит сейчас собрать себя и мироздание снова, в новой вселенной. Это был ужас и восторг одновременно. Ужас оттого, что это была именно Смерть. Восторг оттого, что я её превзошёл и сейчас создавал новое мироздание. Это был Ужас и Восторг оттого, что впереди у меня было одно лишь Неведомое, и я не помнил, кто Я, кроме того лишь, что я должен воссоздать себя заново, и ещё у меня было абсолютное всевластье на этот единственный миг вне Времени, пока вокруг меня лишь Тьма и нет даже Памяти.
Но я должен был торопиться, чтобы найти следы своего прежнего Я в себе, притянув их откуда-то из бесконечности Ничто, иначе тьма Пустоты растворит меня, и победа над Смертью окажется пустой, ибо я потеряю то, ради чего боролся – своё Я.
И вот, спустя триллионы миллиардов лет – впрочем, эта цифра не имеет смысла, ибо я находился в новом Времени нового мироздания – я повторился, и мир вокруг меня с шелестом, шорохом, щелчком – стремительно собрался, и вместе с ним стали собираться с пугающей стремительности части Памяти, и новое Прошлое, в точности такое же как прежнее, стало реальным, с шелестом и шорохом перфолент полетела верификация, и я не знал, какие области отформатированного мироздания отброшены, исчезли навсегда, если такие были – ведь я сам стал иным, я остро понимал эти короткие мгновения, что невозможно воссоздаться в точности до крупинки даже в Вечности – что-то было отброшено, какие-то сектора не могли быть восстановлены, – но моему новому Я это было недоступно после сборки, и меня это не пугало, потому что ведь сознание и так в нормальной жизни отбрасывает ежедневно множество повреждённых секторов; главное, что новый Я осознавал себя прежним.
...И вот тьма обрела плоть, и я очнулся. Верификация прошла успешно, контрольные суммы совпали, пароли подошли. Я лежал в темноте на своём диване, заново знакомясь со своей памятью, своим телом и ощущениями мироздания, я дышал, я ощупывал Прошлое и был счастлив.
Мир возобновился.
В какой-то из миллиардов триллионов раз...
Всё остальное не имело особого значения, потому что оно уже было внутри меня.
...Лицо, покрытое шрамами морщин. Дряблеющее тело. Уверен ли ты, что не ошибся? Возвращаясь снова и снова к Началу, ты продолжаешь двигаться к Концу, просто потому, что то, что тебе кажется Началом – есть всякий раз продолжение. Всякий раз ты оказываешься чуть ближе... И в какой-то момент твоё сознание не сможет вернуться, потому что оно тоже движется к концу. Каждый раз оно воскресает всё более старым. Ты был бы рад вернуться на какой-то более ранний снимок своего Я, но не знаешь, как это сделать, потому что в тебе этих снимков попросту нет. Некуда вернуться. Идти можно только к концу.
Или, может быть, к Двойнику?
Пойди, поставь Двойника...
Чувствуя на губах вкус соли. Моря, которого никогда не видел. Проснуться, не понимая, почему качаешься, как будто всё ещё летишь.
Первое время он пытался дойти до конца. Первое время он не хотел задавать вопросов, как будто вопросы нарушат какую-то хрупкую сакральность. Глупо это – желать сохранить власть Иной Стороны – и при этом оказаться вне её.
Впрочем, неважно – всё равно ему никто тут не смог бы ответить. Они все считали это естественным. Они родились здесь. Они умирали здесь. Это кажется одновременно и чарующим, и страшным – провести своё Время в пределах бесконечного Поезда, идущего по бесконечной вселенной.
Из Поезда можно было выйти. Иногда Поезд делал длительные остановки, и пассажиры устраивали вылазки за покупками, Культурные Мероприятия и пикники – если остановка случалась в дикой местности. Позже он узнал, что пассажиры иногда отставали от Поезда – но происходило это всегда не нарочно. Во всяком случае, те из них, с кем это случалось, были на хорошем счету – ни за кем из Отставших не замечалось странных мыслей, желаний...
Однажды он застал Большую Стоянку. Поезд остановился больше чем на сутки. Было удивительно шумно всюду. По коридорам стоял гомон и бегали туда-сюда мамаши с озабоченным лицами. Скоро за окнами стали собираться пёстрые стайки детей с корзинками и узлами. Ходили распорядители в форме, разъясняя, как кратчайшей дорогой вернутся к путям, если окажешься дальше, чем нужно.
Волнение было радостным и тревожным. Как будто среди зимы включили лето и все побежали собирать землянику. Он не сразу понял причину этой тревожности, но потом решил, что она вызвана необычностью глубокого вторжения Неподвижных Миров в Поезд.
–Давно такое было прежде? – спросил он у одной пожилой женщины с зонтиком.
–Лет пять назад, – сказала она. – Вот этот зонтик я купила на какой-то из Недвижных пристаней именно тогда. Безумно тогда пришлось спешить. Я слышала, в тот раз в нашем звене семь человек пропали, не успели к Отправлению. Мы все были так подавлены этим. У моей подруги остался брат, несколько недель ей снились ужасные сны, как он бежит за нами... И вот это снова... Мы тогда очень строго наставляли детей, но потом всё стало забываться, и я боюсь, мы сейчас снова оказались недостаточно готовы.
Он удивился, как сильно изменились запахи. Словно ветер, который всегда обдувал вагоны, мешал их чувствовать. Он хотел разобраться, в этом ли причина – или всё дело в местности, где остановился Поезд. Впрочем, местность не казалась слишком уж необычной. Платформа располагалась довольно высоко над берегом моря, но самого моря не было видно за деревьями. Двое близняшек лет по двенадцати уже успели сбегать к воде и сейчас возбуждённо рассказывали маме, как лучше спускаться по тропинке. Я им отчаянно завидовал, потому что вдруг ужасно захотел, чтобы это именно меня они потащили вниз, к полосе прибоя, ухватив за руки с обеих сторон.
Конечно, взамен мне пришлось бы забыть о том, кто я, и что я оказался в Поезде временно, что мой настоящий мир совсем не похож на Поезд... он просторный...
...Несколько дней назад я как будто очнулся, я понимал, что нахожусь в двух местах. Вокруг меня дышали люди на полках, но я мог протянуть руку и коснуться письменного стола, чтобы нащупать там стакан с чаем, оставленный с вечера. Оглушительно кричали соловьи за форточкой, и я, подняв ладонь, трогал пространство, дожидаясь, что оно выберет меня так или иначе. Поезд пугал меня, потому что я не знал толком, как оттуда вернуться, но потом я вспомнил, что уже составлен план путешествия, я хотел проверить, как будет меняться время, если двигаться по вагонам туда или обратно достаточно долго. Я уже знал, что люди очень сильно меняются, меняются их времена, обустройство вагонов, привычки и уклад, обычаи, меняются крошечные магазинчики в специальных купе с добродушными старичками и строго одетыми дамами, меняется начинка у пирожков, что продают разносчицы – причём, меняется она не по составу даже, а как будто ты меняешься сам, я запомнил один случай, едва не унёсший меня оттуда в дебри вовсе недосягаемые, потому что я на бесконечные мгновения оказался маленьким мальчиком, и пирожок, который я ел, вспыхнул летом и травой у ступенек, возле которых бродили куры, и мама была рядом, в летней кухне, что-то варила, и... это было очень опасно, я повторяю, хотя и соблазнительно, но я вовремя понял, что это дар не бесплатный, что так не получится сохранить себя – если провалишься, то станешь именно тем, чем был – трёхлетним мальчиком, самым настоящим...
Как было не поддаться этому всеобщему опьянению? Все так торопились, как будто Поезд должен стоять не тридцать часов (как объявили Проводники – а они НИКОГДА не ошибаются), а тридцать минут. Как будто у всех появились какие-то невероятно важные дела, много дел, кучи дел!
На самом-то деле, в поезде оставалось много народу. Кроме совсем уж дряхлых стариков оставались степенные, благоразумные люди, оставались самые боязливые и занятые, оставались самые скептические и те, кто не хотел оставлять свои полки без присмотра.
Но мне-то было нечего терять. Я мог спокойно выходить и идти, не торопясь и не медля. У меня не было дел на берегу, не было дел и в Поезде. Я просто хотел почувствовать как можно больше. Я был тоже опьянён, но не так, как другие – им кружила голову длительная стоянка, а мне – осознание того, что я наблюдаю со стороны целый мир в каком-то необыкновенном его проявлении.
Трижды необыкновенность, необыкновенность в квадрате и кубе – невозможный мир на пике его странности, да ещё воспринимаемая одновременно изнутри и снаружи!
Как будто дышишь двумя лёгкими! Как будто носом вдыхаешь воздух, а ртом пьёшь его же в жидком его состоянии...
Насыпь полого изгибалась, и я подумал, что если выйти из Поезда с другой стороны, то увидишь очень большую его часть – может быть, такую, куда ни разу никто не доходил из наших вагонов. Я никогда не видел Поезд со стороны, на сколько-нибудь значительном отдалении. Ещё я подумал, что не стоит этого делать сейчас, потому что по ту сторону Поезда стоит тьма и тишина.
А здесь был широкий, яркий простор. Здесь кричали и взвизгивали дети, спускаясь по склону, женщины цеплялись руками за пучки травы и волокли за собой громадные чемоданы.
Поезд стоял, но он как будто продолжал двигаться. Казалось, склон медленно и страшно скользит, поворачиваясь. Колёса жарко дышат над рельсами, выдыхая горячий металл и смазку. С другой стороны наплывали запахи цветущей акации или, может, жасмина, запахи сухой, тревожной травы. На границе они смешивались, делая мир невыносимо зыбким.
Никто не умрёт, пока стоит Поезд. Пока Поезд стоит, здесь всегда будет лето. Дайте им прожить это время среди весёлой и задумчивой возни, пока будут стоять над теплой землёй запахи травы.
Мужчины с сильными руками с весёлой злостью в глазах уже поставили срубы. Женщины накинулись на стирку и войну с сорняками так, будто это было самое заветной из желаний. Уже кошки обзавелись котятами, и дети возились с ними и кормили их первыми печеньями, испечёнными на недвижных плитах, из муки, смолотой из Настоящего Зерна...
На тихих улицах они радовались крапиве, прокладывая тропинки в неведомое, как корабли, уходя в тень. Я был среди них, наверное, единственным существом, кто помнил о Поезде, кто видел его темнеющий силуэт над насыпью и чувствовал шёпот и потрескивание остывающего металла замерших огромных колёс.
И ярким солнечным днём я шагал по улице, не зная, куда она выведет меня в этот раз, но зная только то, что люди смотрят на нас с невозможно светлой завистью, потому что в ладони у меня была твоя ладонь, и все думали, что мы – близнецы, хотя это было не так, потому что я был обычным, насколько это было возможно для меня, а ты была.
– 14 -
"...Ты летишь, легка, со мной всё выше в облака!
На миг вверху мы словно ждём чего-то... и снова вниз...
И свод небес всё ближе, ближе, вот он! Рукой коснись!
Дрожит над нами дымка голубая, и даль видна.
В твоих глазах живым огнём сияет
сама весна! "
Каждый год я с недоверием ждал весну. Я ждал, чтобы отправиться в путешествие, на этот раз точно. Откладывать и медлить было нельзя. Я ждал, что подсохнут тропинки и зазеленеют холмы. Станут длинными сумерки. Не просто длинными, а бесконечными, похожими на коридоры в незнакомых домах. Сумерки не закончатся, пока не выйдешь на дорогу.
Жаль только, весна никогда не наступала.
Толклись сумбурные дни.
Я узнал новую тайну, может быть, на этот раз самую главную. Однажды я уснул и очнулся в доме, в месте, которого никогда-никогда ещё не было. Восточный край его терялся в бесконечности, а я сидел на полу, прямо на тёплых, оранжевых половицах возле стола, а стол был у западной стены, у окна. Дом был довольно узким, я видел стены справа и слева, и видел западное окно, но что в нём – я не видел. Было тепло, светло – но свет был, кажется, электрическим, как будто здесь всегда вечер. Я дополз до стены под окном и растянулся на половицах – удивительно хорошо было на них лежать, они были чистые и тёплые, даже как будто чуть-чуть мягкие. Дом казался почти пустым, только стены, пол... но ощущения пустоты не было. Это была какая-то полная пустота, просторная. Между столом и стеной был стул с радиолой, в углах стояли тумбочка с телевизором и трюмо. Я с удивлением вытаскивал из углов коробки с игрушками, которые уже не помнил, хотя сейчас вспоминал, что они были, и просто удивительно, какие это были прекрасные игрушки, потому что это были все те игрушки, которым я когда-то так радовался, а потом грустил, что они потерялись, а потом забывал о них. Наверное, здесь были и такие игрушки, о которых я только мечтал, и такие, которые мне только снились, но я не проверял это, да и не спешил вытаскивать их все, впрочем, это было невозможно – достать их все сразу. Я посмотрел несколько и почти сразу спрятал их, рассовал назад по углам, потому что играть мне сейчас совершенно не хотелось, было хорошо и так – это было такое удивительное состояние, которое могло тянуться множество вечностей, когда ты осознаешь бесконечность возможностей, и перебирая эти возможности, погружаешься в какое-то особенное блаженство, где само осознание заменяет любые действия, которые на самом деле происходят реально в каком-то одновременном пространстве возможностей.
В одновременном же пространстве возможностей я рассматривал комнату, осмысливая и исследуя это место с той же самодостаточной аккуратностью, как рядом в другом слое рассматривал игрушки. Я не вглядывался настойчиво в углы или закоулки, оставляя их на потом, лишь скользил по ним взглядом, и тут же под моим взглядом расцветали миллионы вечеров, и невидимый голос мамы что-то говорил, скорее всего, не мне, а вообще, здесь не было никого, кроме меня, хотя и я мог быть вместе с теми, с кем хотел.
Я бродил по этому месту, оставаясь всё в том же примерно месте, потому что торопиться тут было не нужно. Вселенные могли разрушаться и угасать, но это место было не просто вечным, оно было абсолютным. Когда я касался ладонями крашеных половиц, я понимал, что это за Дом – это ВТОРОЙ ЭТАЖ. Подо мной – находится всё остальное. Во всамделишном Доме не было второго этажа, там было жутковатое, заросшее паутиной и пылью, душное и тесное пространство между крышей и потолком. А здесь... Я был на Втором Этаже Мироздания, этаже, располагавшемся поверх Всего. Здесь не существовало ничего, даже времени, и вместе с тем – тут было Всё, и тут был Источник Всего. Начало. Внизу, подо мной, могли меняться миры и проходить бесконечности. А здесь всё будет только так, как хочу я. Даже... не "хочу", а так, как я предустроен. Это выше желаний, это Второй Этаж желаний, место, которые управляет самим желаниями, потому что это внутренняя сущность... душа?
Теперь я вспомнил ещё одну старую игру. В ней мой двор был космическим кораблём. Забор, ворота – это была внешняя поверхность Корабля, оболочка. Между забором и дворовыми постройками располагались особенные пространства, иногда узкие, тесные, сырые и тёмные, пахнущие прелью, пылью. Там таились всяческие сокровища – пузырьки от духов и лекарств, загадочные железки, черепки от старинной глиняной посуды, поломанные примусы, загадочные камешки... даже травы там росли особенные, жутковатые и ядовитые.
Эти глухие, скрытые пространства были закоулками корабля. В них можно было пробираться только в скафандре, чтобы починить какую-то поломку или проникнуть в самые секретные, не доступные обычному персоналу отсеки. А ещё – оттуда можно было получить доступ к бойницам, боевым системам с термоядерными ракетами и лазерными пушками...
Энергетические отсеки, двигатели, склады – всё это помещалось в других местах – в сараях, сеновалах, гараже, летней кухне, погребе и душе. Поленницы, доски, бочки – всё это тоже были отсеки, а сердцем корабля был Дом.
Я обошёл сейчас его весь. И внешние отсеки, и внутренние. Всё осмотрел. Проверил все приборы и все системы. Это было важно, потому что всё уже готово к старту. Осталось только занять место. И приготовиться к бесконечной тишине пространств...
Почему-то было немного грустно. Я сел у окна – это был главный пульт. Я знал, что когда положу ладонь на рубчатый регулятор автотрансформатора, что-то неуловимо шевельнётся. Сдвинется. Шелест эвереттовских возможностей можно будет чувствовать прямо кожей, как чувствуют тёплый ветер. Здесь главное – всегда оставаться на границе, скользить, выбирая верные касания, угадывая главное.
Ещё немного...
Промельк за окном, почти незаметный, как ласточки тень.
Лёгкие шаги.
Самое сложное: выбрать – дождаться, пока её ладони обхватят меня – или повернуться, чтобы успеть увидеть, как она, босиком и в каких-то ослепительно белых шортах, шагнёт из темного коридора.
" – Я написал о тебе книгу!
– Мне нужна была книга для меня, а не обо мне!" – («Прощай, Кристофер Робин»)
