Текст книги "Дни Творения (СИ)"

Автор книги: Сергей Петренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Она стала ходить в кино, каждый день, бывало, что по два раза в день, и потом проживала внутри себя увиденное, как съедают дневную порцию пищевого рациона, неторопливо, наслаждаясь и смакуя, но вполне осознавая и отграничивая игровую часть происходящего.

Где она жила всё это время, она не очень хорошо помнила – был какой-то чердак, большую часть времени тёмный, но тёплый и сухой. Она привыкла покупать себе какую-то пищу в магазинчиках, хотя могла бы обходиться без неё... точнее, нет, теперь уже не могла бы. Но завтракала, обедала и ужинала она один раз в сутки – возвратившись из кино. Ей показалось, что так очень удобно и хорошо – как будто увиденное на экране второй раз переваривается, словно пищеварительными соками обработанное вкусами каких-то печений, колбасок, сыра, чая...

Однажды она заметила какого-то тёмного человека, следующего за нею вечером, после сеанса. Она почувствовала, что получается приключение, подобное тому, из её первого путешествия сюда. Она обрадовалась, потому что вдруг поняла, что увиденного на экране ей всё-таки недоставало. Нужно было провести его подольше, думала она, не дать ему потерять её, не спугнуть, но и не подпустить слишком близко. Время ей было нужно, чтобы как следует распробовать...

Уже у самого дома, который она теперь считала "своим", она немного рискнула, ускользнув из поля видимости, обогнала преследователя и неслышно появилась позади, в темноте уже глубоких сумерек, чтобы понаблюдать за ним получше. От человека исходил какой-то совершенно необычный запах – дикий и густой. Кажется, так пахла только смерть в Охоте, и она поняла тогда, что человек погибнет, потому что этот запах уже поглотил его полностью.

Она снова появилась впереди него и быстро устремилась к лестницам, а человек тоже ускорял шаг, и она ускоряла шаг, и побежала, и когда он догнал её в каком-то, пахнущем кислыми запахами старости тупике, притиснул к стене, она вначале хотела задушить его, как та, другая, в кино, обхватив руками и ногами – но затем поняла, что его запах привяжется, прилипнет надолго, помешает ей видеть сны своей навязчивостью – поэтому она просто оттолкнула его, потом поднялась на этаж выше, прислушиваясь к чему-то внутри себя – что-то было неправильно, и тогда она поняла: это был страх, потому что этот человек, ничем ей не опасный, мог встретить на улице не её, а ту, другую.

Эта мысль поразила её, и она быстро вернулась, выдернув по пути какой-то прут из лестничных перил.

Ночью она дрожала от какого-то радостного возбуждения посвящённого охотника. Хаос проснулся, сказала она. Я принесла ему жертву.

На другой день случилось что-то ещё. Как награда. Она попала на странный фильм... странный... невыразимо странный. В нём был космически корабль, летевший к звёздам, и дети-космонавты, и сам фильм был довольно скучным, но она упрямо смотрела его до конца, а после снова шла по улицам отуманенная. Космический корабль был всего лишь игрой. Его придумали. Но дело не в этом. Корабль был Игрой, моделью. Корабль был моделью...

Феликс, обратилась она. У тебя есть материалы по тому первому перехвату, об экспедиции землян, по которой мы узнали об их планете? Экипаж странного корабля, состоявший из детей...

– 8 -

Альке никогда не нравился этот фильм. Не понравился, когда ему было десять лет, потом он пересматривал его ещё раз, и теперь, в фильмотеке, почти случайно наткнулся... почти – потому что нарочно захотел поиграть в старую фантастику. В планеты ревущих бурь, в пыльные пустыни без жизни, в отчаянную надежду встретить в космосе что-то такое, от чего захватывает дух – даже не у тебя, а у всего мира, а ты, как самый первый нейрон, принявший импульс и передавший его дальше, чувствуешь, как взрывается позади тебя и благодаря тебе нечто невообразимо большое.

Но этот фильм всегда казался Альке фальшивым. Скучные подростки с торжественными словами, скучное путешествие с глупыми ситуациями, и обидный обман в финале. Но Алька всё равно включил его – потому что ему казалось, что где-то за этими кадрами должен быть... нет, не ответ. Скорее – вопрос. Иногда ты ищешь именно вопрос.

Так бывает, если происходит череда каких-то событий. Ты не можешь просто спросить: в чём их смысл? Или: чем это всё кончится? Это неправильные вопросы, на них нет ответа. Чтобы события обрели смысл или чтобы стал понятен финал, надо знать, что именно ты хочешь спросить.

Угадай желание... Вот так будет называться эта игра. Ты должен угадать, для чего с тобой происходят все эти вещи. Потому что на самом деле они подчинены какому-то твоему желанию, которые ты ещё сам не осознал, но вселенная уже решила его для тебя исполнить. Тебе неуютно – но только потому, что ты не понимаешь, что именно ты загадал, какой вопрос тобою был задан?

Ты должен подстроить себя так, чтобы соответствовать вселенной. На самом деле, ты уже ей соответствуешь, потому что она решила сделать для тебя вот это вот всё... Но ты должен осознать.

Каков может быть этот вопрос? Может быть: кто я? Это теплее, но всё равно слишком общее, слишком смутное... Кто ты... Алька. Мальчик двенадцати лет. Однажды – так давно, что этого уже никогда не было в реальном космосе, тебя забросило во временную петлю. Что тогда случилось, Алька не знает и сам. Петля порвалась, но Алька...

Помнишь, ты как-то пытался читать взрослые книжки? Ты тогда первый раз подумал, что ты же не можешь быть мальчиком, так не бывает, у тебя опыт такой, какого нет у большинства взрослых. Но с другой стороны – твои мысли совершенно не такие, как них. Мир взрослых для тебя – непостижимое нечто, непостижимое абсолютно. Это тебя немного удивило, немного встревожило, немного испугало и обрадовало.

Теперь в мире есть только одно существо, которое может тебя понять наверняка. Силити. Потому что он тоже оказался в этой петле. Точнее... Алька не может этого знать наверняка, потому что Силити – уж точно не вполне обычный человек. Иногда Алька видит сон, о котором не говорит никому. Ему снится, что где-то в Лесу по-прежнему стоит тот древний Дом, в котором спят вековым сном призраки, призрак-старик и призрак-мальчик... Призрака-мальчишку зовут Силити, и ему уже больше тысячи лет. Алька не знает, хорошо это всё или плохо, но в этом сне струится во все стороны великий покой и сила, и Алька продолжает верить, что эта Тайна не может быть плохой.

...А корабль их летит, и Алька с каждым днём продолжает открывать для себя новые комнаты-пространства. И ему всё чаще и всё явственнее кажется, что сам полёт происходит именно таким образом – как будто корабль вспарывает на своём Пути Пустоту, рождая миры. И думая об этом, Алька с замиранием в груди уходит в рубку капитана, переключает режим автопилота, огоньки пультов и голограммы экранов гаснут, и на несколько тяжких, почти удушливых мгновений на Альку падает тишина и абсолютная пустота, которая потом оборачивается мягким теплом Библиотеки...

* * *

...После того случая, той встречи, Путешествие моё изменилось. Сон мой казался лихорадочным видением чего-то, перемешанного настолько, что, просыпаясь, я не мог вспомнить даже и приблизительно, что происходило. Но и явь словно была запрограммирована сном – я просыпался уже одержимый идеей Путешествия. Я наспех завтракал – не потому, что хотел есть, но чтобы впоследствии голод не посмел отвлекать меня от дороги. Я брал с собой книгу – не очень понимаю, зачем – и быстро шагал по переходам корабля, уже зная, что случится дальше.

Коридоры мрачнели и стены становились выше, огни ламп поднимались в высоту, повисая мутными, желтоватыми, чуть поскрипывающими от ветра светильниками. Тёплый, однотонный пластик обращался в неровный песчаник зданий. Где-то капали последние капли вечернего дождя, где-то пахло дымом и чем-то сладким, и ещё, временами, воздух приносил горьковатый аромат осенних цветов – кажется, астр.

Начало Города всегда было приблизительно похожим – но затем я мог выбраться на нагретые солнцем площади с фонтанами, где играла музыка и гуляли люди. А мог очутиться на тропинках, вымощенных бетонными плитами, которые (тропинки) поднимались всё выше в окружении деревьев, поднимались на какие-то холмы, с вершин которых было видно весь Город, раскинувшийся внизу, блестящую ленту реки, гирлянды улиц и тёмные озёра уснувших кварталов.

Отсюда или оттуда, или ещё с других мест я начинал новую часть пути, которая пересекалась с Её дорогой. Она всегда была чем-то занята и вроде бы не замечала меня. Мне было немного совестно, что она занята делом, а я – тем, что иду за нею следом. Несколько раз я решался открыться, подойти и признаться, что слежу за нею уже давно – но каждый раз она именно в этот момент была увлечена своими занятиями, и я не решался прервать их. Смысл их был мне непонятен вначале, но потом я понял, что она тоже, как и я, наблюдает. Забавно, что я так и не смог понять другого – за кем? Или за чем? Проще всего было бы объявить это игрой в разведчиков с воображаемыми противниками, но девочка была не похожа на человека, способного самозабвенно морочить себе голову. Она была спокойна и деловита. В конце концов, я стал подозревать, что это именно мне недоступно видеть то, что хорошо различает она – и это нечто вовсе не есть плод её фантазии. Просто мы находимся в чуть-чуть разных Городах.

...А видит ли она меня? – подумал я однажды. И с тех пор не мог успокоиться, не решив этот вопрос. Сны мои стали тревожнее, и я пролистывал свою книгу торопливее, плохо понимая, чем занята четвёрка Пэвэнси и куда она направляется. Иногда я брал завтрак с собой, заворачивая бутерброд в салфетку и положив в карман, да так и забывал его съесть. Темноволосый мальчик в кают-компании озабоченно качал головой и говорил своему другу что-то про плотность поля Хиггса и море Дирака. Однажды я забылся, а очнувшись, почувствовал себя слишком слабым, чтобы куда-то идти. Я понимал, что болен, и вдруг странная мысль пришла мне в голову: ведь на корабле должны как-то оказывать медицинскую помощь! Наверняка, если в экипаже есть медик, то это именно она... Да, вам смешно, а я лежал в полусне, полубреду, волнуясь всё больше и совершая всё более странные вещи, вплоть до того, что снял с себя пижаму, чтобы добавить остроты переживаний и ожидания, лежал, замирая от ужаса перед тем, что случится... но больше всего на свете желая этого.

...События нарастали, и время ускоряло бег. На самом деле, это наш корабль двигался всё быстрее, и плотность миров на его пути становилась уже совершенно фантастической. Иногда я мог одним только взглядом передвигать пространства. Потолок каюты начинал кружиться, темнея и разгораясь звёздами. Я ждал дурноты, но её не было, и я счастливо вздыхал, ступая босиком на парапет у фонтана, горячий после горячего дня, его даже брызги воды не могли остудить.

Кажется, она менялась вместе с тем, как менялись окружающие её миры. Иногда я видел её с длинными тёмными волосами, в старомодном платье. Случалось, что она запускала какие-то странные летающие конструкции над парком, и тогда она была в коротком сарафане и с короткой же стрижкой светлых волос. Дни и ночи я искал предлог, чтобы заговорить с нею – но не находил, потому что мне нужен был не просто разговор, мне нужно было найти для неё что-то важное, что-то такое, что сделает моё существование значимым для неё.

* * *

–Я хочу показать тебе одну вещь, – сказал Силити.

Алька встревожено посмотрел на него. Такое начало казалось ему... нет, не то что бы оно означало опасность... Алька одёрнул себя: что случилось? Ты боишься тайны?

Силити ничего не объяснял. Он повёл его в библиотеку. Они шли долго между полок с книгами, гораздо дольше, чем Алька рассчитывал. Свет как будто мерк, светильники отдалялись, или же стеллажи становились выше, а пространство между ними – теснее.

Наконец Силити остановился.

–Здесь, – сказал он. – Кончается наша Вселенная.

И посмотрел на Альку как будто выжидающе.

–Но полки с книгами тянутся дальше?

–Да. Я думал... там невозможно ничего прочитать. Книги очень старые, и буквы рассыпаются вместе со страницами, если попробовать их листать.

...Однажды на рассвете, когда первые розовые краски ещё только-только коснулись лёгкого облачка над восточным холмом, мальчик проснулся в своём доме – проснулся и лежал с открытыми глазами, удивляясь необычной тишине. Незаметно для себя он стал думать о ней, и она почти ожила в его воображении. Она бывает разной, думал мальчик. Если ты заперт в пустой комнате ночью, и во всём мире не существует никаких звуков, так что можно подумать, что ничего живого не осталось вообще – это, конечно, мёртвая тишина. Когда ты идёшь по дороге, а лес и река, и луг, и ветер, и все птицы, и даже самые маленькие мошки затаились – это затишье перед грозой. Если же множество глаз смотрят на тебя и напряжённо ждут чего-то – эта тишина похожа на натянутую струну, которая вот-вот лопнет.

Но тишина на рассвете – совсем другая. Эта тишина – она ожидание. Там, за горизонтом, встающее солнце несёт на своих лучах мелодию. А здесь – огромный невидимый оркестр изготовился вступить по сигналу: замерли хрустальные капельки росы, ветерки поднесли к губам свои флейты, ручейки смотрят в небо, дожидаясь лучиков-смычков. Миг – и она начнётся.

Ты сперва и не поймёшь, что тишины не стало.

А потом увидишь, каким прозрачным сделался воздух, какие чистые звуки доносятся отовсюду, какие свежие ароматы плывут.

Как жаль, подумал мальчик, что я не стою сейчас на высоком-высоком холме. Этот рассвет, конечно же, необычный. И я увидел бы его весь.

...Скоро мальчик опять уснул. А рассвет и вправду оказался необычным – только никто из людей, кроме мальчика, этого не заметил. Никто не видел, как небеса на востоке словно бы распахнулись, краски – голубые и розовые – стали чище и ярче, и из запределья ворвался в мир ветерок. Он пронёсся над лесами и лугами, тревожа ли ству деревьев и метелки травы; над речками, поднимая рябь на воде. И птицы – те, что не спали в этот час – удивлённо провожали его глазами (впрочем, глаза у птиц всё равно круглые, поэтому, были ли они удивлены – можно только гадать).

Утро выдалось солнечным, ясным. Мальчик наскоро позавтракал – выпил чашку молока с булкой – и отправился за деревню к большому оврагу. Ему хотелось набрать земляники, пока не стало совсем жарко.

Его путь лежал мимо насыпи железной дороги , по которой несколько раз в сутки, гремя и перестукивая ко лёсами, пробегали вагоны .

Увидев приближающийся состав, мальчик отошёл от рельсов подальше, а поезд между тем замедлил ход, и в двери одного из вагонов появился растрёпанный мальчишка с большим чемоданом. Он не раздумывая швырнул чемодан на щебень насыпи и прыгнул следом сам.

Мальчик зажмурился, задержав дыхание – сам он на подобный трюк решился бы , разве что не будь у него никакого выбора. Осторожно открыв глаза, мальчик поискал глазами отчаянного прыгуна , думая, что тому, вполне возможно, требуется помощь.

-Привет! – весело окликнул его незнакомый мальчик. Он стоял уже совсем рядом, держа в руке чемодан и ослепительно улыбаясь. Одет он был в белые шорты и лёгкую ярко-голубую рубашку с короткими рукавами. Он казался удивительно тонким рядом со своим огромным чемоданом.

-Привет... – растерянно ответил мальчик.

-А почему ты так странно на меня смотришь?

-Я испугался.

-Разве во мне что-нибудь не так? – Незнакомый мальчик, мгновенно посерьёзнев, оглядел себя всего, даже попытавшись заглянуть себе за спину – и на это нельзя было смотреть без улыбки.

-Да нет, у тебя всё нормально... Просто ты так неожиданно прыгнул!

-Извини! – Мальчик удивлённо взглянул на незнакомца, но в глазах у того не было и тени насмешки. – Ты проводишь меня в деревню?

-Конечно, провожу. Твой чемодан, наверно, жутко тяжёлый?

-Да нет, он совсем лёгкий. Ну, практически, как пустой.

Это снова было странно, но мальчик решил пока больше не задавать вопросов. Они шли некоторое время молча, и только возле самых дворов мальчик спросил:

-А ты к кому приехал?

На что гость ответил:

-К тебе.

Мальчик остановился, посмотрел на гостя и обалдело помотал головой.

-Знаешь, я что-то совсем уже ничего не понимаю!

-Извини. Я очень давно здесь не был, поэтому могу сказать что-нибудь не так. Я с радостью отвечу на твои вопросы , так что можешь расспрашивать меня, пока я не охрипну!

-Я даже не знаю, с чего начать... – Мальчик смущённо улыбнулся. – Если ты – мой родственник, то как ты узнал, что я – это я? По фотографии?

-Нет, я увидел тебя в з еркале. Ты играл на пустыре.

-Уф... Знаешь, ты, может, думаешь, что я полный дурак, но с каждым твоим ответом я понимаю всё меньше.

Гость засмеялся.

-А давай не будем ломать голову! Если тебе покажется, что я тебе надоел, то ты так и скажи – и я исчезну. А пока мы будем просто делать то, что нам нравится. Хорошо?

-Хорошо... А как тебя зовут?

-Ну... зови меня пока Альв. Ты не против?

-Конечно я не против, если ты хочешь, чтобы я тебя так называл.

Скоро они подошли к дому мальчика, и тот украдкой поглядывал на своего спутника – ужасно интересно было, что случится в следующую минуту. У мальчика появилось такое ощущение, что события ещё довольно долго будут совершенно непредсказуемыми – и от этого слегка замирало в груди – чувство, похожее на то, которое бывает, когда летаешь во сне.

Во дворе их встретила мама мальчика. К его огромному удивлению она отнеслась к Альву так, словно он был её племянником, всего лишь на пару дней уезжавшим из деревни.

-Я схожу к Анне Сергеевне, – сказала она. – Борщ в погребе, котлеты на столе, ещё тёплые. Пообедать не забудьте, и травы телёнку нарви.

Мальчики остались одни.

-Ты хочешь есть?

-Не знаю... – Альв помолчал с таким уморительным видом – словно спрашивал у своего желудка по телеграфу – не нужно ли тому подкинуть тарелку-другую борща?

-Тогда я пока нарву травы. А то забудется...

-Трава – это чепуха... – пробормотал Альв. – С травою сегодня справятся без нас.

-Кто?

-Карлики.

Мальчик пожал плечами. Он стал понемногу привыкать к ответам Альва, после которых вопросов появлялось ещё больше. Честно говоря, рвать траву ему сейчас очень не хотелось.

-Тогда что мы будем делать?

-Какой ты чудной! – улыбнулся Альв. – Это же я пришёл к тебе в гости, а не ты ко мне!

Мальчик смутился и не нашёл, что сказать на это. Тогда Альв взял его за руку и заговорил – уже очень серьёзно, мальчик смотрел на него, с изумлением чувствуя, что касается чего-то необыкновенного, такого необыкновенного, что даже само удивление, которое при этом испытываешь, какое-то совершенно новое.

-Я живу очень далеко отсюда, – сказал Альв. – Там, откуда я пришёл, при желании можно найти что угодно . Там можно исполнить почти любое желание... только... там трудно найти кого-то, с кем хотелось бы оставаться долго. Впрочем, в моей стране такое желание – очень большая редкость. Мы с удовольствием встречаемся друг с другом и легко расстаёмся, живём в уединении сколько нам заблагорассудится.

-Наверно, это не так уж плохо? – осторожно предположил мальчик.

-Да. Это устраивает нас всех... Ну, кроме некоторых. Поэтому я после некоторых раздумий пришёл сюда.

-Ты говоришь совсем как взрослый. Ты читал очень много книг?

-О, да... – Альв наморщил лоб. – Это плохо, что я так говорю. Пожалуйста, напоминай мне об этом, когда заметишь!

-Ладно. – Мальчик взглянул на Альва и тихо засмеялся. – Вот чудно! И даже не знаю, чему я радуюсь!

– 9 -

«Найди зеркало и нарисуй себе лицо» – (ЗМ)

Она пристрастилась смотреть эти фильмы. Случалось, они были неинтересны, и тогда она занималась чем-то ещё – например, «отключала» слух и выстраивала происходящее на экране по-своему, выдумывая для картинки иное наполнение. Иногда ей удавалось пойти ещё дальше – подменить какого-нибудь скучного героя на кого-то более завораживающего. Он был там, за маской, и делал нечто, совершенно не предусмотренное сценарием, внешность актёра в таком случае была лишь иллюзией, наваждением, так же, как и мотивы действующих лиц.

Они никогда не слышала о чём-либо подобном. Она знала, что можно самой сочинять истории, но делать это ей почему-то совершенно не хотелось – вне ткани той магии, что окутывала киносеансы. Возможно, причина была в зрителях, потому что, меняя уже созданное, она занималась чем-то намного более странным и сложным, чем простое сочинение истории – она впитывала, похищала у окружавших её зрителей энергию, которую те излучали, перерабатывая происходящее на экране в образы своих сознаний. Затем она подменяла реальность на другую, помещая её в виде особой, незримой и почти неощущаемой подкладки мироздания. Зрители лишь границами своих восприятий чувствовали, что происходит нечто непостижимое, что действо на экране в этот раз совершенно не похоже на обычное, что история, которую им рассказывают, часто даже хорошо им знакомая – в этот раз имеет какую-то иную подоплёку, скрытое содержание, мотивы, неизвестные ни им, ни актёрам, ни автору картины. Где-то в промежутке между обычным и непостижимым существовала эта ткань, как тончайшая паутинка или пластинка слюды. В мире, если брать факты, ничего не менялось – и вместе с тем, всё становилось другим.

...Впрочем, это была даже не её идея. Она попыталась вспомнить, что натолкнуло. Кажется, это был фильм с перепутанными близнецами. Скорее всего, что-то вроде "Двенадцатой ночи". Людей увлекала эта игра – принимать одного человека за другого, особенно это было пикантно, если он другого пола. Потому что... потому что это самый лёгкий способ увидеть нечто совершенно недоступное в обычном состоянии.

Но дальше этого они почему-то не шли. Или очень редко шли. Между тем, это было неправильно, потому что на самом-то деле они всё равно носили маски, практически всегда. Но те маски были вынужденными и неосознаваемыми. Они надевались с очень простой целью – минимизировать расход энергии. Но чем сильнее ты пытаешься минимизировать свои затраты, подумала она, тем глубже ты опускаешься на своих энергетических уровнях. И это ужасно, потому что сам по себе ты никогда не преодолеешь потенциальный барьер. Тебе нужна огромная энергия, которую ещё нужно суметь потрать правильно. Обычно же те, кто опустился вниз, уже не умеют тратить энергию правильно.

На самом деле, думала она, правильный выбор – это такой будто бы маленький толчок, когда весь мир, всё сразу сбивается со своих привычных ячеек, всё начинает двигаться в каком-то странном рассинхроне, небольшом, незаметном, и тогда уже от каждого участника не требуется особенных умений или усилий – состояние среды заставит мир изучать равномерное, уверенное сияние.

...Она жила... где она жила всё это время? Она не помнила и не осознавала, пока случай не заставил её это определить.

Это был мальчик. Первый раз она поняла, что ей интересен человек в зрительном зале. Ей показалось, будто он смотрел фильм похоже. Но ей не удалось выяснить, что именно заставило так думать. Они смотрели детский фильм, и он сидел справа, через двух человек, каких-то малышей лет восьми-девяти. Когда по экрану разливался свет, он озарял его лицо, и кто-то из её соседей-малышей воскликнул, тем привлёк её внимание, и она повернулась тогда и увидела его лицо. Она было... ей показалось, что именно такое лицо должно быть у неё самой. И дальше она уже почти не замечала того, что происходит на экране – она вычисляла. И наконец поняла, чем это было. Это была особенная увлечённость зрелищем, при которой ты как бы отстраняешься не только от самого зрелища, но и от себя самого, своих переживаний, и смотришь сразу два действа – само кино и то, как ты живёшь в этой киноистории. Ты становишься кем-то третьим. Ты наблюдаешь не только за миром, но и за самим собой, наблюдающим этот мир.

Но как я это определяю? Наверное, по какой-то смещённости реакций, да. Когда человек реагирует не совсем на то, что происходит на экране. Он может, например, улыбнуться дважды – один раз тому, что увидел, второй – тому, как он улыбнулся и что при этом подумал. Ещё он может бросить быстрый, незаметный для непосвящённого, взгляд в зал: удостовериться, как его переживания совмещаются с переживаниями других людей. Или – не совмещаются. Он в такие моменты становится не зрителем, а дирижёром, человеком, который сам создал это кино для того, чтобы... чтобы? Заставить других людей прожить нужные ему Истории?

Потом она совершила большую ошибку. Она потеряла его. Она надеялась, что он снова придёт в этот же зал смотреть кино – но он не приходил.

Я делаю ошибку, сказала она. Я делаю не так. Потому что надо выбирать фильм, а не место. Он будет стараться попасть на фильм, который позволит ему так же дирижировать реальностью.

...Она представила, что они с мальчиком идут к ней домой.

Но где я живу? Так, какой-то дом. Дом вечерний. Больше не помню. Других времён для него нет. Он проступает в ранних сумерках, обернутый в занавесы тишины среди городского шума. Возможно, как раз по тишине я нахожу его. Шум выталкивает меня к дому. Как воронка. Едва я ступаю за его границу, всё меняется. Становится тихо и тепло. Звуки и движения остаются, но теперь каждый и каждое имеет смысл. Спорхнул с ветки воробей, прошелестел шинами велосипед, чиркнул камешек, сбитый носком сандалия с насиженного места.

С шести лет снималась в рекламе. Самая известная роль – инопланетная девочка, в фильме про которую она снялась в девять . Тогда же начала курить (видимо, мальчишки пристрастили) и курит до сих пор.

После выхода фильма пришла бешеная популярность, в результате чего почти перестала учиться. Снималась до пя тнадцати лет , потом училась в ПТУ , но не одно не закончила.

Замуж вышла рано, в семейной жизни не была счастлива. Муж был пьяница и садист: бил её, когда была беременна, и после родов, когда нуждалась в помощи. Также постоянно насиловал. Когда, наконец, обратилась в полицию, её убедили в том, что её долг как жены удовлетворять прихоти мужа. После рождения троих детей муж исчез, а затем выкрал детей, которых государство в итоге определило в детдом. Впоследствии встретился нормальный человек, но после одиннадцати лет счастливой совместной жизни умер.

Р аботает барменшей.

До самой поздней ночи засиделась за листами. Она удивилась, как много вариантов было отменено. Она не знала, что так бывает – этот фрагмент реальности листали, как толстый том в библиотеке, где на полках таких томов – тысячи, и ты не знаешь, где искать...

...Есть такой приём: сближение. Он очень удобен, когда тебе нужно быстро и эффективно войти в хорошие отношения с человеком. Раньше это делали грубо: тебе нужно было появиться перед ним в образе, который заведомо понравится. Но это далеко не лучший вариант. Во-первых, непросто определить в точности, каким ты для этого должен быть. Во-вторых, подстраиваться под чьи-то эфемерные мечты – дело ненадёжное. Человек, чьё желание удовлетворяется сразу – с ним дальше очень трудно работать.

Поэтому мы делаем проще и эффективней. Мы помещаем к человеку фокус-предмет. Это немного похоже, но это вещь, а не человек. Это какая-то вещь, предмет, какая-то мелочь, которая человеку начинает нравиться так, как будто это самая прекрасная вещь в мире. Он начинает любить её, боготворить. Но здесь вступает в работу одна интересная деталь: человек понимает, что эта вещь принадлежит кому-то другому. Он понимает, что должен будет её отдать хозяину. Вместе с частицей самого себя. И здесь дальше получатся так: если человек решается на это – сам, без подсказок и подталкиваний, просто потому, что начинает вместе с этой вещью любить того, кому она принадлежит – значит, всё получилось. Дальше между этим человеком и мной протянута ниточка, и она будет прочнее прямого контакта. Если же человек всего лишь желает присвоить предмет сближения, как самоценное сокровище – всё кончается быстро, предмет теряет свои свойства, как "золото лепреконов", обращающееся в палые листья на закате дня. Такой человек нам не интересен, мы не устанавливаем с ним контакт.

Иногда кажется, что в мироздании заложен особый механизм. Его можно назвать уничтожителем счастья. Отчасти он подобен механизму смертности, который переводит систему в режим уничтожения, едва она достигает самых высоких вершин, едва перед нею разворачиваются самые неохватные горизонты познания и созидания.

Второй механизм ограничивает возможность двух созданий получать счастье от близости друг с другом. Едва люди, которые любят друг друга, по-настоящему становятся едины – происходит что-то, что наперекор всем мыслимым усилиям и предпринятым мерам будет разрушать... разрушать... разрушать.

На Земле мне стали сниться сны. Я прохожу кусочки Истории, где я была взрослой. Это очень странное ощущение, потому что ты кажешься себе пилотом в кабине крошечного боевого катера, ведущего нескончаемую битву. Этот катер – то существо, которым ты был во сне, та взрослая...

...Мне нужно подобрать объект "сближения". Найти такую вещь, что позволит человеку, которого я тут ищу, найти меня.

А кроме того – и это, возможно, важнее – мне самой необходимо отыскать, угадать ту вещь, которую оставил для меня Он.

– 10 -

«Я буду говорить с вами ещё долго после того, как вы уйдёте» – (БпВ)

-Ты с ума сошёл. Ты вообще понимаешь это?

На самом деле это было сказано не так. Не такими словами. Только он уже привык переводить сухой, как программный код, язык экстеров в тот, на котором программировал он сам. На котором он сам теперь всегда думал.

Начать можно было с того, например, что он уже очень давно нарушал инструкции. То есть... это было не вполне очевидно. Инструкции писали со слишком большим запаздыванием – никто не предполагал, как далеко зайдут интеры в своей работе. А он, пожалуй, зашёл дальше всех.

–Ты расскажешь командорам?

Фэй посмотрел на него, как на сумасшедшего. Промолчал. Но потом всё же ответил:

–Думаю, они догадаются сами... обо всём, о чём захотят догадаться.

Он ушёл. Эли смотрел ему вслед, пытаясь убедить себя в том, что Фэй не мог не попробовать тоже. Не обязательно – так. Что-то своё. Но должен был. Иначе – он не был бы интером. Таким же, как сам Эли.

Время, казалось, просачивалось между восприятием даже не как вода – но как ветер. Эли надолго запнулся в своих мыслях, подбирая образы. Рефлексия, бесконечная, рекурсирующая рефлексия была теперь частью его жизни, потому что она была частью работы, которая стала жизнью.

Всё началось с ошибки. Впрочем, сам Эли не придал ей поначалу значения – какая разница, какой пол у Отражения. Тогда вообще всё это воспринималось, как муторная, часто бесконечно утомительная, а иногда – как бессмысленная отладка кода. Кстати, подумал Эли, возможно даже это не было ошибкой. Возможно, кто-то из командоров решил, что так будет интереснее. Впрочем, Эли тут же отбросил этот вариант. Если предположить, что командоры насколько смелы, чтобы ставить эксперименты, не входящие в Техническое Задание...

Назад к карточке книги "Дни Творения (СИ)"