355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Рюноскэ Акутагава » Японская новелла » Текст книги (страница 1)
Японская новелла
  • Текст добавлен: 26 октября 2016, 21:46

Текст книги "Японская новелла"


Автор книги: Рюноскэ Акутагава


Соавторы: Ясунари Кавабата,Дзюнъитиро Танидзаки,Сайкаку Ихара,Сёсан Судзуки,Огай Мори,Тэйсё Цуга,Рёи Асаи,Рока Токутоми,Ансэй Огита
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 41 страниц)

Японская новелла

ПРЕДИСЛОВИЕ

Литературный гений японского народа с наибольшей полнотой воплощен в малых формах. Это пятистрочная танка и трехстрочная хайку – в поэзии, рассказ – в прозе. Книга “Японская новелла”– антология этого жанра с момента его зарождения в начале IX века и до века XX. Несмотря на внушительный объем книги, в ней было невозможно достойно представить всех замечательных авторов, работавших в этом жанре. Хотя бы потому, что практически все японские литераторы писали рассказы. Читателю остается только смириться с выбором составителя – выбором, который не в последнюю очередь был обусловлен его личными пристрастиями, наличием или отсутствием соответствующих переводов на русский язык и другими обстоятельствами. Что поделать антология – это всегда некоторая условность.

Открывают книгу “Записи о стране Японии и о чудесах дивных воздаяния прижизненного за добрые и злые дела”(“Нихон рёики”), которые были составлены на рубеже VIII-IX вв. буддийским монахом по имени Кёкай. Несмотря на чрезвычайно широкую популярность “Нихон рёики”(об этом говорит очень большое число сохранившихся списков), о жизни этого монаха не известно почти ничего – средневековье не слишком внимательно к судьбам своих авторов.

“Нихон рёики”– это еще не литература в строгом смысле этого слова, это не belles lettres и не fiction. Перед автором стояли прежде всего религиозно-воспитательные цели. Разъясняя цели своего произведения, Кёкай писал в предисловии к первому свитку “Есть алчущие добра храмов Будды – они перерождаются волами, дабы отработать долг. Есть и такие – они оскорбляют монахов и Закон Будды, при жизни навлекая на себя несчастья. Иные же ищут Путь, вершат подобающее и могут творить чудеса уже в этой жизни. Тот, кто глубоко верует в Закон Будды и творит добро, достигает счастья при жизни. Воздаяние за добро и зло неотступно, как тень. Радость и страдание следуют за добрыми и злыми деяниями, как эхо в ущелье. Кто-то видит это и слышит об этом, удивляется, сомневается и тут же забывает. У тех же, кто стыдится своих грехов, с болью бьются сердца, и они спешат скрыться. Если бы карма не указывала нам на доброе и злое, то как тогда можно было бы исправить дурное и отделить добро от зла? Если бы карма не вела нас, то как было бы возможно наставлять дурные сердца и шествовать дорогой добролюбия?”

Таким образом, “литература” в понимании Кёкай – это средство для наставления паствы, и потому его истории принципиально дидактичны, а герои рассказов должны явить пример наказанного злодейства и награжденной праведности. Причем награды и наказания, о которых говорит Кёкай, – вполне житейского свойства нищий, обретший достаток, разорившийся богач, исцелившийся и захворавший.

Истории “Нихон рёики”пользовались огромной популярностью и вызвали огромное число подражаний, а само произведение считается родоначальником жанра “сэцува бунгаку” – “литературы устных рассказов”. Несмотря на то, что Кёкай писал на китайском языке, основой для большинства его рассказов послужили устные предания. Сами истории памятника использовались в качестве материала для проповедей, т.е. имели теснейшую связь с живой речью.

“Истории, собранные в Удзи”(“Удзи сюи моногатари”) знаменуют собой новую веху в развитии жанра сэцува. Среди этих историй множество рассказов вполне по-буддийски серьезных, но немало и таких, о которых и не скажешь, что их написал (или собрал) человек глубоко верующий. В отличие от многих более ранних сборников рассказов жанра сэцува, “Удзи сюи моногатари”написано не по-китайски, а по-японски, что дает возможность для резкого расширения тематики, социального круга персонажей, обогащения языка, на котором они изъясняются. “Удзи сюи моногатари”вырастает из литературы буддийского толка, но своим многообразным отношением к жизни эти рассказы перекрывают рамки чисто религиозных сочинений.

В предисловии к сборнику указывается, что его автором-составителем был старший государственный советник Такакуни. Никому до сих пор не известно, что это был за человек. Вполне вероятно, что за этим именем прячется некий выдуманный реальным автором (или же авторами) литературный персонаж. Однако по тому, что в историях “Удзи сюи”фигурирует множество реально существовавших людей из высшего придворного круга, вполне определенно можно утверждать о принадлежности автора (составителя) к высшей столичной знати столицы Хэйан (Киото). Не вполне ясно также и время составления памятника – он дошел до нас в поздних списках. Предполагается, что первоначальный текст был положен на бумагу в начале XIII в., а затем подвергался переработке.

В антологии приводятся два из десяти рассказов сборника “Цуцуми тюнагон моногатари”(“Рассказы среднего государственного советника Цуцуми”). Точная дата его составления неизвестна, наиболее вероятное время написания – середина XI века. Общий тон этого произведения – вполне иронический. Хорошее представление об направленности сборника дает рассказ “Любительница гусениц”.Его героиня Химэгими настолько экстравагантна, что очаровательным бабочкам она предпочитает “ужасных” гусениц. При этом Химэгими нарушает все условности хэйанского общества: берет в услужение мальчишек, не чернит зубы, не красится, не выщипывает бровей, ее шаровары белые, а не красные, как было принято. И даже с родителями она беседует так, чтобы они не могли видеть ее лица – так поступали только с кавалерами. Но даже экстравагантная Химэгими не может до конца преодолеть условности высшего света: она испытывает дискомфорт из-за того, что ее любимые гусеницы лишены поэтического ореола – стихотворцы прошлого обходили их молчанием.

Текст “Цуцуми-тюнагон моногатари”,похоже, не сохранился полностью. Об этом говорят и некоторые косвенные данные, и приписка в конце новеллы “Продолжение в следующем свитке”. Свитке, который не сохранился. Впрочем, вполне возможно, что эта приписка обусловлена игривым настроением автора, который счел уместным посмеяться не только над условностями быта и взглядов хэйанских аристократов, но и над нами, читателями XXI века.

Свое дальнейшее развитие жанр рассказа получает в литературе, которая носит название “отоги-дзоси”. Этот термин требует некоторых пояснений. Отоги-дзоси – анонимные рассказы, созданные в период XIV-XVI веков. Первоначально они были известны в рукописях, с XVII века их стали издавать и ксилографическим способом. В начале XVIII века издатель Сибукава Сэйуэмон выпустил двадцать три рассказа в серии, которую он назвал “Библиотекой для чтения”(“Отоги бунко”). Отсюда, по вполне случайным и не вполне чисто литературным обстоятельствам, рассказы XIV-XVI столетий и получили название “отоги-дзоси”, где “отоги” – это “чтение”, а “дзоси” – “записи”. То есть “отоги-дзоси” можно приблизительно перевести как “истории для рассказывания”. Их сохранилось несколько сотен.

Хотя сюжет отоги-дзоси часто не умеет обходиться без вмешательства богов и будд, все-таки эти рассказы повествуют не столько о них, сколько о людях, взаимоотношениях между ними. А боги с буддами только опосредуют отношения между людьми. Показательно, что герои отоги-дзоси обычно живут вполне обычной жизнью в миру. Они меньше молятся (т.е. разговаривают с божествами и буддами), зато чаще вступают в диалог с себе подобными. А потому они являются предтечей героев городского рассказа, не столь отягощенного религиозными реминисценциями.

Литература “отоги-дзоси” долгое время считалась в японском литературоведении жанром “низким”. Действительно, героями этих рассказов часто являются люди совсем не аристократического происхождения здесь и солевар, и торговец рыбой... Да мало ли кто еще. Но теперь читатели и ученые по достоинству оценили этот “простонародный” жанр.

К рассказам “отоги-дзоси” тяготеет и рассказ “Об основании зеркального храма”,взятый из сборника “Синто-сю”(“Сборник синтоистских повествований”, XIV в.). Хотя содержание этого сборника имеет по преимуществу серьезный характер (деяния синтоистских божеств, легенды об основании синтоистских святилищ), в данном рассказе основой сюжета служит забавная история о деревенском простофиле, который, попав в город, впервые увидел зеркало.

В XVII в. в общественной жизни Японии произошли колоссальные изменения страна, раздираемая прежде нескончаемыми гражданскими войнами, наконец-то приобрела сильную центральную власть в лице военных правителей (сёгунов) из дома Токугава. В Японии воцарились мир и порядок, в результате чего страну покрыли многочисленные города-стотысячники. Самым крупным городом эпохи был Эдо (нынешний Токио), население которого довольно быстро превысило миллион человек. Процветали ремесла, торговля, сфера обслуживания. И теперь деньги, а не самурайский меч становились знаком благополучия беднеющие самураи, которые раньше кичились тем, что не в состоянии различать номиналы монет, были вынуждены обращаться к купцам и ростовщикам за денежным вспомоществованием.

Горожане созидали свою собственную культуру миросозерцание буддизма казалось им пресным и мрачноватым, самурайская этика военного времени – устаревшей, и оттого они дали волю всем проявлениям телесного. Еда, женщины, вино сделались необходимыми атрибутами их “праздника жизни”. Военные правители Японии пытались ограничить влияние буддизма на умы своих подданных. И дело здесь прежде всего в том, что буддийские монастыри обладали слишком большим авторитетом, слишком большими земельными владениями, слишком большой самостоятельностью. И еще – монахи не платили налогов. И потому сёгуны Токугава сделали упор на конфуцианстве – апробированной веками идеологии, ставящей своей целью строгий порядок в семье и государстве. Нельзя сказать, что буддийский подход к посюсторонней жизни как к “иллюзорной”, полностью исчезает, но нарастание в культуре чисто светских, рационалистических элементов не вызывает сомнения.

Сёгунов Токугава прежде всего волновала безоговорочная преданность власти и ее авторитет. Любые ростки политического инакомыслия жестоко подавлялись. Однако контроль над хозяйственными занятиями населения и его нравами никогда в реальности не был чрезмерным. Несмотря на многочисленные указы, ставящие своей целью “заботу о нравственности”, при их осуществлении правительство не “перегибало палку”. Власти понимали пусть лучше люди устраивают свою судьбу и потакают собственным плотским слабостям, чем вынашивают коварные планы по свержению дома Токугава.

Ихара Сайкаку (1642-1693) был выдающимся выразителем вкусов и обыкновений городского сословия. Высокий уровень грамотности тогдашних японцев (от этой эпохи осталось множество дневников, которые вели самые простые крестьяне), бурное развитие печатного дела, позволявшее выпуск книг многотысячными тиражами, делали доступным его повести и новеллы для очень многих. Правительство также способствовало распространению книги. Токугава Иэясу, основатель сёгуната, говорил “Как может человек, далекий от Пути Познания, должным образом управлять страной? Единственным способом приобщения к знаниям служат книги. Посему издание книг есть первый признак хорошего правителя”.

Сайкаку жил писательским трудом. Он умер, так и не закончив книгу, за которую уже получил аванс. Почти сразу после смерти Сайкаку был признан новатором – его произведения относили к жанру “укиё-дзоси”. Под ним понимались произведения, которые изображали современный автору мир – его краски, запахи, вкусы. Сайкаку справедливо признан лучшим бытописателем эпохи, с его произведениями исследователи работают как с первоклассным этнографическим источником.

О жизни писателя нам известно не так много. Родился он в семье богатой, жившей в крупнейшем торговом городе того времени – Осака, рано овдовел, потерял и свою единственную слепую дочь. После этого он оставил дела приказчикам, а сам вел жизнь странника, по полгода не бывая дома. Путешествия вообще сделались знаком эпохи – изношенные соломенные сандалии многотысячных толп странников валялись по дорогам, ведущим к храмам и торговым центрам. Странствия давали Сайкаку богатейший материал для его писательских наблюдений. Один из его сборников так и называется – “Рассказы из всех провинций”.Название другого – “Дорожная тушечница”– также указывает на кочевой образ жизни автора.

Поначалу Сайкаку увлекался сочинением хайку. Легенда сообщает о его сверхъестественной плодовитости однажды он собрал перед храмом толпу и читал им почти что по 4000 новых стихотворений в день. Однако на самом деле Сайкаку считается посредственным поэтом. Не достиг он успеха и как драматург – пьесы Тикамацу Мондзаэмона пользовались куда большей популярностью. Славу Сайкаку принесла проза. При этом Сайкаку сделал главным предметом своего изображения не героев давних времен и не знаменитых подвижников, но своих современников – со всеми присущими им достоинствами и слабостями. Здесь скопидомы и транжиры, люди праведные и распутники, обжоры и пьяницы. Один из его героев просит после смерти омыть его тело не чем иным, как сакэ.

Сайкаку смеется и над буддийскими праведниками, и над скаредниками, и над растратчиками. Многие его современники, поборники “настоящей” изящной словесности, отнюдь не одобряли его творческих отношений с действительностью. В одном из сочинений того времени присутствует эпизод, где изображены муки Сайкаку в аду, куда он попал за то, что писал “чудовищную ложь о людях, коих не знал, так, как будто это сущая правда”. Знаменитый поэт Басё тоже отзывался о Сайкаку с открытым пренебрежением. Он говорил, что некоторые авторы, “говоря о человеческих чувствах, рыщут по грязным закоулкам нынешней жизни. Таков Сайкаку – неглубокий, низкопробный писатель”. А через сотню лет после смерти Сайкаку его сочинения были запрещены за аморальность и ущерб, который они наносят общественной нравственности.

Однако Сайкаку, которого иногда называют “японским Боккаччо”, отнюдь не был примитивным поборником безграничной “свободы личности”. Во многих своих произведениях он занимает жесткую моральную позицию, рассказывая о трагической судьбе женщин, сделавших своим профессиональным занятием любовные и окололюбовные приключения (“Пять женщин, предавшихся любви”,1686; “История любовных похождений одинокой женщины”,1686; “Превратности любви”,1688).

Способность посмотреть на одно и то же явление с разных сторон составляет сильную сторону творчества Сайкаку. Именно из этого корня произрастают новеллы из сборника “Двадцать непочтительных детей Японии”(1686), где рассказывается о людях, которых покарало Небо за их неправедное поведение, и новеллы, в которых он насмехается над напыщенными лже-праведниками. В этом произведении Сайкаку пародирует китайское морализаторское сочинение конфуцианского толка “Двадцать четыре примера сыновней почтительности”(XIII в.), получившее широкое распространение в Японии.

Хотя о фактах биографии Сайкаку нам известно совсем мало, парадоксальным образом мы знаем предсмертные строки писателя “Обычно человеческая жизнь измеряется пятьюдесятью годами, но мне довелось прожить больше положенного срока.” Далее следовали стихи “Два лишних года/ Суждено мне было любоваться/ Луною изменчивого мира”. Того “изменчивого” и неизбывно занимательного мира, в котором ему пришлось жить вместе со своими героями.

В книге представлены также рассказы Судзуки Сёсан (1579-1655), Огита Ансэй (? -1669) Асаи Рёи (1612-1691) и Цуга Тэйсё (псевдоним Кинро Гёся, 1718?-1794?) – представителей “таинственного” направления японской литературы, повествующей о гадателях, оборотнях, мертвецах и привидениях. Этот род литературы сформировался под прямым влиянием жанра китайской волшебной новеллы чуаньци (многие произведения этого направления в Японии используют китайские сюжеты, перенося место действия в Японию). И хотя произведения вышеназванных авторов уступают блестящим рассказам Ихара Сайкаку, важно помнить, что в свое время литература этого направления пользовалась огромной популярностью.

Токутоми Рока (1868-1927) родился в тот год, когда в жизни Японии наступили решительные перемены. Страна, которая на два с половиной века почти полностью отгородилась от внешнего мира, вступила в эпоху большей открытости. Это было время радикальных реформ, целью которых было вхождение Японии в “цивилизованный” по европейским понятиям мир. Под европейским влиянием весь строй жизни японцев приобрел новые краски. Не избежала этого влияния и японская литература. Токутоми Рока более всего известен своими описаниями природы. Эти блистательные картины, которые так трудно донести до иноязычного читателя в переводе, много говорят сердцу японца. Пейзажная проза Токутоми Рока произрастает из двух корней. Читателю, вероятно, известно трепетное отношение японцев к смене времен года (блестяще реализовано в живописи), то повышенное внимание, которое уделяли пейзажной лирике поэты этой страны. Однако японское стихотворчество – это искусство недосказанности и намека, что в значительной степени присуще и японской прозе. Поэтому в традиционной литературе отсутствовали развернутые описания природы, хотя почва для такого подхода была, безусловно, подготовлена всем предыдущим культурным развитием. Так что при знакомстве с европейскими поэтами (прежде всего, с Вордсвортом) и прозаиками (особенно большая роль здесь принадлежала Тургеневу) многие японские литераторы были поражены теми возможностями, которые открывает перед ними романтическое восприятие природы, реализуемое в слове. Проза Токутоми Рока представляет собой вершину такого природописательства. Токутоми Рока известен еще и своими напряженными поисками идеальной модели жизни. Он принадлежал к тому редкому типу писателя, который попытался осуществить свои идеалы на практике. Токутоми Рока восхищался Толстым, исследовал его творчество, посещал Ясную Поляну. И под непосредственным влиянием Толстого обратился к крестьянской жизни (здесь, видимо, сказалось и традиционное дальневосточное убеждение в том, что именно крестьянский труд является наиболее почетным и важным). После нескольких лет крестьянствования писатель убедился, что не может врасти в жизнь, оторванную от “загнивающего” города. Этот поучительный опыт с горечью и самоиронией также отражен во многих произведениях Токутоми Рока.

Многие выдающиеся писатели XX века считали Мори Огай (1862-1922) своим предшественником. Рожденный на рубеже двух эпох, когда под влиянием Запада происходило решительное переосмысление традиционных ценностей, он прошел достаточно типичный путь интеллигента того времени. Мори Огай принадлежал к семье потомственных врачей. Его отец служил лекарем при дворе князя Цувано. Сам будущий писатель поступил в Императорский университет, стажировался в Германии. Его опыт пребывания за границей лег в основу его ранних произведений. Однако затем в своем творчестве он обратился к японской истории. Обычно писатель заимствовал сюжетную канву из исторических памятников, но придавал характерам своих героев современный психологизм. При этом Мори Огай был очень точен в описании исторических реалий. Именно произведения на историческую тему составили славу писателю, который воспел “Японию уходящую”.

Акутагава Рюноскэ (1892-1927) считается одним из величайших японских писателей XX века. Его имя носит одна из престижнейших литературных премий. Произведениями Акутагава не только зачитываются – Акира Куросава поставил по его новелле фильм “Расёмон”, который по-настоящему открыл Западу как японский кинематограф, так и творчество самого писателя.

С самого рождения в жизни Акутагава Рюноскэ большую роль играли мистические совпадения. Он родился 1 марта 1892 года. По дальневосточному календарю это был год дракона, месяц дракона и день дракона. А потому и в имени писателя присутствует иероглиф “рю” – дракон. Мало того отцу Рюноскэ отцу было сорок три года, а матери – тридцать три. Согласно японским поверьям, возраст обоих родителей считался “неблагоприятным” (как для них самих, так и для ребенка), и потому они решили прибегнуть к испытанному народному средству – объявили младенца подкидышем. Однако это не возымело должного результата – через год мать заболела тяжелым психическим расстройством. Рюноскэ взяла на воспитание старшая сестра матери.

Все свое детство и юношество Акутагава провел за чтением. Сами школьные занятия со свойственной японской системе образования бесконечной зубрежкой оставили у него тяжелые воспоминания. Зато как радовался он, взяв в руки какую-нибудь книгу “не по программе”! Уже в эти годы он был хорошо знаком как с японской (средневековой и современной литературой), так и с произведениями западных писателей.

Поступление в Токийский университет не изменило привязанностей Акутагава. По-прежнему, больше всего его интересовали не сами занятия, но “свободное чтение”. Кроме того, он сам начал писать. Учеба давалась ему легко – в 1916 г. Акутакава заканчивает университет с отличием. Еще в студенческие годы он был представлен самому маститому в то время писателю – Нацумэ Сосэки. Ознакомившись с рассказом “Нос”, мэтр предрек Акутагава блестящее литературное будущее.

После окончания университета Акутагава получил должность преподавателя английского языка в военно-морском училище. В это время он опубликовал несколько своих рассказов. В 1917 г. вышел первый сборник – “Ворота Расёмон”.В 1919 г. Акутагава оставляет преподавание и становится штатным сотрудником газеты “Осака майнити”.

Основу многих сюжетов своих ранних новелл Акутагава брал из средневековых антологий сэцува. Многие из них имеют фантастический сюжет. Акутагава сильно переделывал исходный материал, используя его для своих собственных целей. Уверен, что читателю доставит большое удовольствие сравнение рассказа Акутагава “Дракон”с его прототипом из “Удзисюи моногатари”(“Про монаха Эин и про дракона из пруда Сарусава”).

Заимствование сюжета и его переработка стали творческим методом Акутагава. В этом отношении он похож на средневекового автора, который “ничего не придумывает” и разрабатывает ситуации и темы, известные всем. И в своей последующей литературной деятельности Акутагава использовал этот прием очень часто. Литературоведы находят у него сюжетные заимствования не только из произведений древней и средневековой японской литературы, но и из сочинений западных писателей (Д.Свифт, А.Франс, Н.В.Гоголь, Э.По, АБирс, Ф.М.Достоевский).

Тематику новелл Акутагава можно разделить на две группы. Это повествования на темы японской старины, где исходным материалом служил миф и реалии средневековья, и рассказы, где он опирается на личный жизненный опыт. Всем своим творчеством, а в особенности последними рассказами, где он достиг невероятной степени самораскрытия и откровенности, он доказал, что рассуждения критиков о его “холодности” и “отстраненности” – не более, чем очередной литературоведческий миф. Собственное одиночество и потеря веры – вот о чем безжалостно рассказывает Акутагава в своих последних произведениях.

Акутагава прожил короткую жизнь – в 1927 г. он покончил самоубийством. Всю свою жизнь он мучился от страха за свое душевное здоровье – пример матери стоял перед его глазами. Плодовитость Акутагава поражает – за десять с небольшим лет он успел издать восемь сборников рассказов, а также несколько книг эссе и путевых очерков. Страх перед безумием дополнялся у него ужасом перед возможным творческим бесплодием, и Акутагава работал со все большей одержимостью. В результате – нарастающая апатия, расстройство сна, бессонница. Оказалось, что одного творчества мало для того, чтобы спасти человека.

Танидзаки Дзюнъитиро (1886-1965) – еще один великий японский писатель XX века. Писатель, начинавший с безудержного увлечения Европой, но пришедший к идеалу национальной красоты. Танидзаки, кандидатура которого посмертно обсуждалась японскими литераторами в качестве номинанта Нобелевской премии, с изумительной тонкостью сумел уловить многие особенности японской культуры, которую он решительно противопоставлял культуре европейской. С наибольшей последовательностью это противопоставление выражено в знаменитом эссе “Похвала тени”,которое было неоднократно переиздано у нас в последние годы. В этом эссе немало очевидных перехлестов, но неоспоримым остается тот вклад Танидзаки, который он внес в создание мифа об особости японцев в части их эстетического видения мира. Парадокс состоял в том, что, во-первых, это произведение пользуется намного большей популярностью в Европе, чем в самой Японии. И, во-вторых, сам Танидзаки никогда не переходил той тонкой грани, которая отделяет любовь к родине от национализма. Танидзаки был одним из очень немногих японских писателей, которые ни единым словом не высказались в поддержку военщины и ее агрессивной политики во время второй мировой войны. В нашей книге представлены два рассказа Танидзаки. Рассказ “Цзилинъ”(1910) относится к раннему периоду творчества писателя. Нынешнему читателю не совсем понятно, почему этот рассказ произвел такое сильное впечатление на читателей и критику. Но для Японии начала XX века повествование, построенное на материале одной из легенд о Конфуции, которое заканчивается решительной победой порочной красавицы над мудрецом – именно она имеет власть над влюбленным в него императором – было вызовом общественной морали. Недаром поэтому “Цзилинъ”сравнивали с “Таис”Анатоля Франса, “Искушением святого Антония”Флобера, “Саломеей”Оскара Уальда. В рассказе “Маленькое государство”(1918) повествуется о мальчике, который сумел обрести неограниченную власть над своими соклассниками. Таким образом, в обоих рассказах ключевым понятием оказывается “власть”. Обсуждение проблемы власти в самых разных ее ипостасях стало, как известно, мотивом творчества для очень многих писателей прошлого века, значительная часть которого прошла под зловещим знаменем тоталитаризма.

Кавабата Ясунари (1899-1972) первым из японских писателей получил Нобелевскую премию. И получил ее за “писательское мастерство, с которым он выражает сущность японского восприятия жизни”. Он достигнул международного признания, не прибегая к намеренному выпячиванию “своеобычности” своей родины за счет принижения других народов. Просто он жил в Японии, а Япония жила в нем. Более чем в 400 своих произведениях (романы, повести, рассказы, эссе) Кавабата Ясунари сумел дать “картину души” японского человека, картину, по которой западный читатель может судить как о самой Японии, так и о ее обитателях.

Кавабата родился в Осака в семье врача. Он рано потерял родителей, воспитывался у родных, которых словно преследовал злой рок один за другим умерли бабушка, сестра, дед. В возрасте 15 лет Кавабата переехал в школьное общежитие. Сиротство, череда смертей близких оставили в душе будущего писателя глубокий след. Первый свой рассказ (“Похороны учителя Кураки”),который был опубликован в 1915 г., он тоже посвятил смерти. В духе своего времени он увлекался западной литературой и поступил на английское отделение самого престижного Токийского Императорского Университета, но вскоре тяга к творчеству на родном языке взяла свое, и он перешел на отделение японской литературы. В своих воспоминаниях он объяснял этот поступок тем, что на отделении японской литературы было меньше строгостей – появилось больше времени писать. Ко времени окончания университета в 1924 г. Кавабата уже обрел определенную известность своими критическими статьями и обзорами.

Литературная среда Японии того времени представляла собой арену острой полемики для представителей самых разных течений. Здесь были и отживавшие свой век натуралисты, и новомодные сюрреалисты, писатели социалистической ориентации и т.д. Япония тогда (да и сейчас тоже) считалась “раем для переводов” – все мало-мальски значительное, что появлялось на Западе, мгновенно становилось достоянием публики. Кавабата больше всего общался с теми молодыми писателями (Кикути Кан, Ёкомицу Риити), которых стали называть “неосенсуалистами”. Молодые люди, увлекавшиеся Джойсом, Прустом и Кафкой с удовольствием и благосклонностью приняли этот ярлык. В понимании этих писателей, группировавшихся вокруг созданного ими журнала “Бунгэй дзидай” (“Литературная эпоха”), это было направление, которому принадлежит будущее. Они сходились на том, что только субъективное способно проникнуть в суть вещей, а литература должна воспроизвести возникающие при этом проникновении ощущения. Суждение сколь расплывчатое, столь и банальное. Оно могло появиться только в эпоху брожения умов и идей, когда литературные манифесты сыпались горохом на голову слегка ошарашенного читателя. Не случайно, что последователи неосенсуализма вскоре стали называть себя “школой нового искусства”, потом “неопсихологами”...И, разумеется, природный талант Кавабата ни в какие манифесты не вмещался.

Одаренность Кавабата с самого начала блестяще проявилась в его сверхкоротких рассказах, которые он писал всю свою жизнь. В 1952 г. большую часть написанного в этом жанре он свел в сборник “Рассказы на ладони”.И в этих компактных, “складных” рассказах литературный гений японского народа нашел свое законченное выражение. В своей истории японцы показали миру и самим себе, что лучше всего они ощущают себя в коротких формах – будь то стихи или проза. Повествования более объемные на вкус западного читателя зачастую выходят у них чересчур тяжелыми и рыхлыми. И это не случайно: “настоящие” знатоки всегда считали, что произведение с ясным и четким сюжетом выглядит вульгарным. В произведениях Кавабата (как коротких, так и длинных) четко выстроенный сюжет тоже, как правило, отсутствует. Главное у Кавабаты – это настроение, поэтическое переживание. В сущности “Рассказы величиной с ладонь”,взятые как одно целое, – это произведение в традиционном жанре дзуйхицу, где самые разносюжетные, разнотемные фрагменты сведены под одной обложкой. Главное, что их объединяет – это личность автора, который “подножный корм” самых обыденных ситуаций превращает в глубокие философские притчи. Многие японские критики считают, что это произведение построено по принципу рэнга – цепочки стихов, “склеенных” между собой по ассоциативному принципу. Получается, что “Рассказы величиной с ладонь”– это не столько разношерстный сборник, сколько самостоятельное произведение, где фрагментарность является условием для выявления “автобиографии взгляда”, в поле которого попадает сама жизнь.

А.Н.Мещеряков


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю