Текст книги "У нас в городке"

Автор книги: Николай Гуданец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Николай Гуданец
У НАС В ГОРОДКЕ

I. МАЖОРДОМ

Мне бы только выбраться отсюда. Я им покажу, как измываться над беспомощным стариком. Да я на весь мир раструблю, что они со мной сделали. Я на них в суд подам за оскорбление личности. Эти мерзавцы у меня еще попляшут. Но как отсюда выбраться – ума не приложу.

Значит, так. В канун прошлого Рождества, точнее не припомню, служанка подала мне завтрак и говорит:

– Господин Урт, я замуж выхожу.

Я чуть не поперхнулся.

– Неужто, – говорю, – нашелся такой обалдуй? Интересно, сколько у него процентов зрения?

– Не ваша забота, – отвечает эта халда, снимает передник и вешает в шкафчик. – У него аптека в Дель-Тро, и я к нему переезжаю. Так что попрошу расчет.

Вижу, делать нечего. Выписал ей чек, и в тот же день она подалась к своему воздыхателю. А я остался один как перст. Ладно.

На объявление в газете никто не клюнул. Понятное дело, в нашем городишке нанять прислугу все равно что найти нефть на Луне. Тем более что мой характер всем известен. Одна старая карга, правда, прилепилась, обошла весь дом и прошипела, что столько паркета ей за год не надраить. Я ее послал к чертовой бабушке, а сам отправился в «Зеленый Поросенок» обедать.

Сижу, потягиваю пиво, читаю «Коммерческий еженедельник». Тут-то и попалась мне на глаза та самая треклятая реклама, с которой все началось.

Все ваши заботы смело доверьте

фирме «Харальд и K°»!

«Спокойную старость, уют, здоровье, долголетие

обеспечит «Харальд и K°»!

Безупречная прислуга, опытный врач,

великолепный повар и внимательный друг -

все это вместе взятое -

электронный Мажордом

фирмы «Харальд и K°»!

Ну и так далее.

Недолго думая, заправил я свой «мерседес» и поехал в Бельвилль. Нашел отделение фирмы. На вид у них все прилично, солидно Даже абстрактные картинки висят. Стали составлять контракт.

– Как вы желаете, – спрашивают, – только сервис или полное обеспечение?

– Валяйте на всю катушку, – отвечаю.

– Значит, уборка, питание, охрана здоровья, психологический микроклимат…

– Вот-вот, – говорю. Только чтоб все самое лучшее.

– Это вам обойдется в семьдесят тысяч за год.

– Ну, при нынешней инфляции это не деньги, – отвечаю.

– Мы заключаем контракты на год. на три, пять лет и бессрочно. Что вас больше устраивает?

– Бессрочный – значит, покуда я не загнусь?

– Совершенно верно. У вас не будет никаких забот до конца ваших дней. И при бессрочном контракте, заметьте, мы предоставляем пятипроцентную скидку.

– Кройте, – говорю. – Подходяще.

И подмахнул бумаженцию. На том и расстались.

Через неделю у меня в доме начался сущий бедлам. Явился какой-то сукин сын в пестром галстуке и с ним трое громил в комбинезонах. Понатащили ящиков, кабелей и прочего барахла, ступить негде. Молотки стучат, дрели визжат, короче, сами понимаете, что жизни нет никакой.

– А ваше присутствие совсем необязательно, – пропел медовым таким голосом прощелыга в галстуке. – Пока мы ставим автоматику, вам лучше всего пожить в гостинице.

Делать нечего, плюнул я на все и укатил в Бельвилль, тряхнуть стариной.

Вернулся к сроку. Сучье отродье встречает меня на крыльце.

– Все в порядке, господин Урт. Вчера мы закончили монтаж и проверку.

– Какого черта на окнах решетки? – спрашиваю. – Я не для того бешеные деньги угрохал, чтобы век доживать за решеткой.

– Здесь же ценнейшая аппаратура, – отвечает мне этот фрукт.

Ладно. Вошел я в дом и прямо ахнул. Двери все нараспашку. Дверные ручки поотвинчивали. Выключатели отовсюду повыдирали. Телевизор – новешенький, за четыреста монет – уперли, а вместо него поставили какой-то дурацкий, без кнопок. И кухню обчистили, ну всю, как есть. Ни плиты, ни холодильника, ни бара, стоит один только железный ящик на манер автомата с газировкой.

Хотел я этому хлыщу сразу по уху врезать, однако удержался.

– Это что ж такое? – говорю. – А ну вертайте живо все, что уперли. Я таких шуток не люблю.

Тут собачий отпрыск заулыбался, аж зарделся от удовольствия, что твоя майская роза.

– Все, как вы заказывали, – объявляет. – Полная автоматика.

– Ты, сынок, не финти, – говорю, а сам весь киплю от злости. – Ничего такого я не заказывал. И не позволю, чтоб за мои деньги, в моем же доме всякая шушера надо мной потешалась. Мне надо, чтоб в доме был порядок и чтоб харчи водились, ясно?

– Да вы не волнуйтесь, я вам все объясню, – лебезит этот подонок. – Двери открываются и закрываются по вашему мысленному приказу. И вообще все, о чем бы вы ни подумали, будет исполняться моментально. А об уборке и стирке даже думать не надо, они заложены в программу. Еду и питье Мажордом заказывает по радио. Наш фургон будет подъезжать с черного хода и по транспортеру подавать продукты в хранилище. Плюс охрана здоровья…

– Ладно, – говорю, – кончай бодягу разводить. Покажи мне, как и что включать.

– Сейчас я сам включу Мажордома, – отвечает. – И до конца ваших дней он будет исполнять все ваши пожелания.

– Мажордома, – говорю. – Включай и проваливай ко всем чертям.

Ведет он меня в холл, а там в углу стоит здоровенный железный шкаф с вензелем фирмы.

– Разговаривать с ним вы можете из любой комнаты, – поясняет чертов жулик. Достал какой-то хитрый ключ, вставил сбоку и щелкнул два раза.

– Добрый день, господин Урт, – раздается из шкафа. – Рад вам служить.

Голос вроде обыкновенный, человеческий, но как-то все-таки жутко. Я даже оробел малость. Что бы такое приказать, думаю.

– А ну закрой дверь, – говорю.

И дверь сама собой закрылась.

– А теперь открой.

И она распахивается как миленькая.

– Ух ты, – говорю. – Вот это номер.

– Господин Урт, я спешу, – заявляет мерзавец в галстуке. – У вас есть еще ко мне вопросы?

– Катись, – говорю. – А ты, Жестянка, закрой за ним двери.

– Рад вам служить, – отвечает шкаф. – Меня зовут Кью-325.

И тот пройдоха сразу смылся. Ох, потолковать бы с ним еще разок! Я потом только смекнул, что ключ от Жестянки-то у него остался.

Сел в кресло и думаю, что бы такое приказать. А Жестянка:

– Разрешите дать вам совет.

– А ну-ка, давай.

– Вас утомила дорога. Не угодно ли принять снотворное и лечь спать? Чистая пижама в спальне, на кровати.

– Ишь ты, – говорю. – А может, я и не устал вовсе, почем ты знаешь?

– Господин Урт, мой долг – охранять ваше здоровье. Я веду постоянное телепатическое наблюдение за вашим организмом и самочувствием. В данный момент у вас кровяное давление сто на сто восемьдесят. Прошу вас, примите лекарство и лягте.

– А как насчет ужина?

– По дороге домой вы поужинали в «Зеленом Поросенке», – отвечает Жестянка. – Причем имели неосторожность употребить 350 лишних калорий.

Тебя не проведешь, думаю.

– Совершенно верно, – подтверждает. – Ведь я читаю ваши мысли.

Ай да Жестянка. Признаться, я даже расчувствовался от такой заботы.

– Ладно, – говорю. – Давай свое лекарство.

Дверь открылась, и является этакая этажерка, с меня ростом и на паучьих ножках. В клешнях у ней поднос, на подносе таблетка, стаканчик сока и салфетка. Все как в лучших домах.

Выпил я снотворное и пошел спать.

– Спокойной ночи, господин Урт, – шепчет Жестянка.

– Спокойной ночи, – говорю машинально. Ей-богу, даже приятно, когда за тобой такой уход. Ну, думаю, другой такой прислуги не найти. С тем и заснул.

Проснулся оттого, что заиграла музыка.

– Доброе утро, господин Урт, – молвит Жестянка. – Если вам нравится эта мелодия, я буду вас ею будить каждое утро.

– Какого черта, – отвечаю. – Еще только шесть утра.

– Именно такого режима вам следует придерживаться. Сон с двадцати двух до шести. Потом физзарядка…

– Чего-о? – спрашиваю. – Чтоб я на старости лет дурака из себя строил? Не будет этого.

– Господин Урт, мой долг – охранять ваше здоровье.

– Плевать мне на твой долг. Я никому не позволю командовать в моем доме. Тащи-ка мне завтрак в постель. Кофе, яичницу с беконом, гренки…

– Сию минуту.

И появляется Этажерка с подносом. Гляжу – тысяча чертей! – там овсянка и кефир.

– Это еще что? – говорю. – Я же сказал, яичницу и кофе.

– Ваш процент холестерина и ваше давление исключают подобные блюда.

Тут я обложил Жестянку на чем свет стоит.

– Господин Урт, эти слова мне непонятны, – отвечает она чопорно. – Меня зовут Кью-325. Можно просто – Кью.

– Так, распротак и разэтак, – говорю я. И ка-ак наподдал ногой поднос! Этажерка выкатилась, зато вползла большущая никелированная Черепаха и все осколки мигом убрала. Не успела она слизать кашу со стенки, Этажерка опять приперлась со своим подносом. Гляжу – овсянка!

– Господин Урт, ничего другого вам на завтрак нельзя, – говорит Жестянка. – Приятного аппетита.

Вот влип, думаю. Пришлось съесть. Представьте, без соли.

– Хоть бы посолила, скотина, – говорю.

– Напоминаю, что меня зовут Кью-325. Ваша суточная потребность в хлористом натрии вчетверо меньше того, что вы привыкли употреблять. Кстати, именно поэтому ваша левая почка серьезно поражена.

– Ладно, – говорю. – Поди к черту.

– Извините, не понимаю.

– Отцепись.

– Не понимаю.

– Заткнись, отвяжись, сгинь!

– Кажется, понимаю.

Встал я, пошел в ванную. Двери перед носом распахиваются сами собой. Чудеса, да и только.

Помылся-побрился, сел в кресло и говорю:

– Газету мне и сигару. Живо.

Притащилась Этажерка с газетой.

– Вам категорически запрещается курить, – сообщает Жестянка.

– Еще чего, – говорю. Встал и сам пошел к камину, где у меня лежит коробка с «Ла Корона». Да только Этажерка ухватила сигары у меня из-под носа и кинула на ковер. А Черепаха мигом подлетела и запихнула коробку в пасть.

Ох, как я взбеленился. В Черепаху запустил каминными щипцами. А ей хоть бы что. Этажерка подобрала щипцы и в угол поставила.

– Не волнуйтесь, господин Урт, – продолжает паскудная Жестянка. – У вас и без того давление сто на двести. Вы присядьте, посмотрите телевизор.

Включила она мне телевизор. Сижу, подыхаю от злости и слушаю душеспасительную передачу. Какая-то постная рожа в очках агитирует вступать в Добровольную Ассоциацию по Борьбе с Неумеренным Потреблением Пива. Слушал я, слушал, и до того мне вдруг захотелось холодного пивка, что никакого терпежу нет.

Моментально эта стерва выключила телевизор.

– О пиве не может быть и речи. И вообще вам нельзя ни грамма алкоголя. Ваша печень в таком запущенном со стоянии…

Тут я выложил ей все, что думаю о ней и о фирме «Харальд и K°». А Жестянка талдычит свое, мол, я не понимаю вас, господин Урт, и точка. Сами знаете, какой интерес выражаться, если тебя оценить некому.

Ладно. Успокоился я чуток и решил наведаться в Бельвилль. Думаю, не попрется же эта гувернантка за мной в заведение.

– Господин Урт, – насторожилась Жестянка. – Вы хотите ехать в Бельвилль?

– Да, – говорю. – Почему бы и нет?

– И там вы, как я понимаю, собираетесь развлечься?

– Точно, – говорю. – А что, тоже нельзя?

– Сожалею, но в таком случае я не вправе выпускать вас из дома. Ваше сердце может не выдержать.

Я опять взялся за каминные щипцы. Колошматил Жестянку, пока действительно сердце не запрыгало. Сел, отдышался. Этажерка сердечные капли принесла. Я выпил.

– Ну вот и хорошо, – одобрила Жестянка. – Вам полезен физический труд. Только напрасно вы хотите поджечь дом. Я не могу вам этого позволить.

Гляжу – двери все закрыты. На окне фигурная решетка. Схватился за телефон, а он отключен. Этажерка встала в боксерскую стойку и обмотала правую клешню полотенцем.

– Во избежание серьезных травм, – объяснила Жестянка.

Я взвыл. Лег на пол и грызу ковер. Этажерка принесла таблетки. Поглядел я на ее клешни, и мне что-то расхотелось капризничать. Принял я всю эту гадость, выспался, чуток успокоился. А Жестянка смилостивилась и пообещала дать вечером стакан безалкогольного пива. Если буду паинькой, конечно.

Так я теперь и живу. Делаю зарядку, жру овсянку, и все такое прочее.

Ох, попадись мне в руки этот самый Харальд со всей своей Ко…

Да только не выбраться отсюда никак. Жестянка меня утешает. Мол, в этаких условиях да при налаженном режиме я протяну еще лет пятнадцать. А то и больше.

II. ЗАБУДЬ, ПРОШУ ТЕБЯ…

– Тим, – сказал отец. – Ты опять взялся за свое?

Он стоял со свечой в распахнутом окошке. При холодном трепетном свете его лицо казалось гипсовым.

В испуге мальчик отпрянул. Свисающие ветви ивы расступились и окутали его темным шелестом.

– Не прячься – я все видел. Поговорить надо, Тим. Ты слышишь?

– Да… – отозвался мальчик.

– Давай сюда, сынок. Давай, пока не увидел никто. Не бойся, я тебя не трону.

Поколебавшись, Тим покинул свое лиственное укрытие и приблизился к окну. Отец отошел в глубь комнаты. Мальчик ступил на подоконник, соскочил на пол и встал, понурившись. Некоторое время они молча стояли друг против друга. Слышно было, как бесконечную ночную тишину сверлят цикады и где-то, на другом краю спящей земли, тащится скрипучая повозка. Со вздохом облегчения отец затворил окно, поставил подсвечник на стол и сел на кровать мальчика.

– Я же тебя просил, Тим, – начал он. – Просил или нет?

Сын не отвечал.

– Ты не такой маленький, должен понимать. Зачем ты это делаешь?

Мальчик порывисто поднял голову. Набежавшие слезы блеснули в его глазах.

– Папа, но почему, почему?.. Я ведь не делаю ничего плохого… Никто даже не видел. Я осторожно, честное слово…

– Не увидели сейчас, так увидят потом, – возразил отец. – Рано или поздно тебя заметят, и что тогда? Об этом ты подумал? Хочешь, чтобы тебя стороной обходили, чтоб дразнили, как дурачка Фаби, так, что ли? Подумай о нас с матерью. Как-никак, среди людей живем. Я не хочу, чтобы соседи показывали на нас пальцем.

Ночная бабочка трепетала под слабо озаренным потолком. Она мягко тыкалась в побелку, словно рука, накладывающая незримый шов. Потом по стремительной спирали спустилась к свече и заплясала вокруг нее, колебля язычок огня. Она порхала, сужая кольцо своего полета, и вдруг коснулась пламени. Раздался еле слышный треск, словно маленькую жизнь насекомого единым махом разорвали в клочки. Мгновение спустя обгоревшая бабочка лежала на столе, и ее лапки судорожно комкали воздух. Потом она затихла.

– Видишь? – сказал отец. – Видишь, что с ней стало? Но тебе-то разум дан, Тим. Ты должен понимать, что к чему. Вот вырастешь, станешь взрослым, надо будет обзаводиться своим домом, кормить семью. Кто тебе даст работу, если люди начнут обходить тебя стороной, как зачумленного?

– Я могу наняться в цирк, – прошептал мальчик.

– Этого еще не хватало! – от возмущения отец вскочил. – Все в нашем роду зарабатывали на жизнь честным трудом. И прадед твой, и дед, и отец. Я не хочу, чтобы ты стал ярмарочным трюкачом без роду и племени, без куска хлеба и без крыши над головой. Такого позора в моей семье не будет. А о матери ты подумал? Что, хочешь свести ее в могилу? Да? Я ведь ей ни полсловечка еще не сказал. А ну как она узнает?

Мальчик потупился. Его маленькое сердце выворачивалось наизнанку от горя и стыда.

Отец подошел к сыну и привлек к себе за плечи.

– Брось это дело, сынок, – заговорил он укоризненно и просяще, поглаживая волосы Тима. – Брось. Ни тебе от этого проку, ни нам чести. Ну пожалуйста. Забудь, что ты это можешь. Ради нас и ради себя. У тебя когда-нибудь будут дети. Ради них забудь об этом, пожалуйста, Тим. Поверь, так оно спокойнее. Потом ты сам поймешь, что я был прав.

Тим всхлипнул. Он ткнулся лицом в рубашку отца.

– Папа… – прерывающимся голосом проговорил он. – Папочка… Но… это так… здорово… Если бы ты знал, как это здорово…

На груди отца расплылось мокрое и горячее пятно. Он прижимал к себе сына и гладил его по голове, и все никак не мог проглотить квадратную судорогу в горле.

– Да я знаю, сынок. Знаю. Меня самого за это папаша ого-го как лупил… Двух раз с меня хватило, и больше в жизни не пробовал. Да потом и некогда было думать об этом. Вот так-то.

Мальчик отстранился в изумлении.

– Так ты… тоже?! И ты?

Отец кивнул.

– Да. И дед твой это умел, и прадед, и прапрадед. Все пошло с колдуна, который много лет назад жил в нашем городке. Твоя прапрапрабабка купила у него снадобье, чтобы ребенка родить здоровым, сильным и счастливым. Что за снадобье такое, не знаю. Никто не знает. С тех самых пор в нашем роду все и впрямь были крепкими на диво. А еще они умели ЭТО. Умели – и все тут.

Тим слушал с раскрытым ртом. Он смотрел на отца так, словно увидел его впервые.

– Прапрапрадед был умным человеком, – продолжал отец. – Он строго-настрого приказал жене и сыну молчать. С тех пор так и повелось. Никто в городке не знает о нашем даре. Ни к чему он, Тим, поверь. С тех пор, как я его забросил, ни разу не пришлось мне пожалеть. Теперь уж разучился, поди…

Отец задумался. Лицо его стало непроницаемым и тихим, как бывает, когда зрение и слух человека обращаются внутрь него. Вдруг он приподнялся над полом и повис в воздухе.

– Нет, не разучился… – пробормотал он и медленно, с опаской позволил себе опуститься.

– И ты совсем… ни разу… никогда…

Отец покачал головой.

– Нет. Даже мама не знает. Не говори ей, Тим. Не выдавай меня. Будь умницей.

Он обнял мальчика и потерся о его щеку носом.

– Спокойной ночи, сынок. И забудь об этом. Прошу тебя.

Он пошел к двери, обернулся, посмотрел на Тима. Казалось, он хотел что-то добавить, но передумал. Вышел и осторожно притворил дверь.

Мальчик распахнул окно и сел на подоконник. Пышная и свежая темнота обняла его. Запахи ночных цветов душистой радугой реяли над клумбой. Меж ветвей ивы крался тихий, как лепет, ветер. Звенели цикады. Звездное небо текло и дрожало, а спящий городок опрокидывался и все проваливался и проваливался в эту бездну, не достигая дна. Нежная прохлада забиралась под рубашку и тихонько шевелилась меж телом и тканью.

Тим затрепетал и приподнялся над подоконником. Он повис, покачиваясь, точно воздушный шарик на нитке. Осторожно выплыл из окна и огляделся. Ни души, ни огня не видно было в городке. Поколебавшись, мальчик рывком повернулся и влетел обратно. Задул свечку, нырнул в кровать и свернулся калачиком.

– Нельзя, – сказал он себе.

Блаженное тепло заструилось по коже, смывая озноб полета. Тим зарылся в подушку, и его зажмуренные глаза ожгло слезами.

– Нельзя, – повторил он.

Он лежал, тихо, беззвучно плача. И сон спустился к мальчику и окутал его душу милосердной тьмой.

Наутро, после завтрака, Тим вышел погулять.

Ясное, безоблачное небо предвещало погожий день. Ночной холодок еще соперничал с дневным теплом, и в тени было зябко, а на солнце жарко.

Тим направился к пустырю за церковью, где мальчишки обычно собирались для игры в лунки. Он беспечно посвистывал на ходу и перебирал в кармане куртки горсть стеклянных шариков. Почти от самого дома за ним увязалась бродячая собака. Пегая и вислоухая, она трусила за мальчиком не отставая.

– Ну что тебе? – спросил Тим, остановившись.

Собака села и уставила в него влажные вишни глаз. Казалось, она, созерцая мальчика, читает про себя молитву на собачьем языке.

Тим протянул руку, но собака испуганно отскочила и завиляла хвостом. Мальчик пожал плечами.

– Не пойму я тебя, – сказал он и пошел дальше.

На пустыре еще не было никого, кроме рыжего Дильса по кличке Битка. Он слонялся вдоль забора и сшибал хворостиной макушки крапивы.

– Привет, – крикнул Тим.

– Здорово, – ответил Битка. – Это что за собака, твоя?

– Бродячая. Сама прицепилась. Ну что, сыграем?

– У меня шариков нет, – печально сообщил Битка. – Вчера проиграл последние.

– Хочешь, одолжу парочку?

– Не-е. А ну как и их проиграю, тогда отдавать нечем.

Тим поскреб в затылке.

– Тогда давай так. Если проиграешь, будем считать, что я их тебе дарил.

Битка всерьез задумался.

– Эй, мальцы! – позвал кто-то.

Возле церкви стояли двое незнакомцев. По торбам с инструментами, висевшим через плечо, в них легко было угадать бродячих мастеровых, которые летом ходят по городам и селам в поисках заработка.

– Где ваш пономарь живет? – спросил мастеровой помоложе, одетый в латаные брюки и красную клетчатую рубаху.

– А здесь, неподалеку, – отозвался Тим.

– Сбегай к нему, попроси, чтобы открыл церковь. Нам работать надо. Вот, держи яблоко.

Тим на лету поймал яблоко и сунул за пазуху.

– Я мигом, – пообещал он.

Тут из-за угла появился хромой пономарь Маттас со связкой ключей.

– А, вы уже здесь, – обрадовался он и отпер дверь черного хода. – Ну и слава тебе, господи. Заходите.

Мастеровые и пономарь скрылись в церкви. Тим отсчитал Битке четыре шарика. Мальчики кинули жребий, и первый номер выпал Тиму. Он отошел к черте, подбросил шарик на ладони, тщательно прицелился.

Вдруг собака залаяла, забегала по пустырю, подняв морду.

Тим посмотрел вверх и увидел на балюстраде колокольни двоих мастеровых. Парень в клетчатой рубахе повесил на плечо моток веревки и, цепляясь за громоотвод, полез на черепичную маковку, которая снизу выглядела не больше тюльпана. Вспугнутые голуби, словно чаинки в стакане, кружили над позолоченным флюгерным петухом, венчавшим покосившийся шпиль.

– Ух ты, – сказал Битка.

Мальчики оставили игру и выбежали на площадь перед церковью, откуда лучше видны были колокольня и человек на ней. Собирались зеваки.

– Отчаянный парень, – приговаривал жестянщик Дат, задрав голову. – Я бы так не смог, ни даже за полцарства.

– Лишь бы не сверзился, – заметил старик Наль. – Там давным-давно все сгнило да проржавело.

– Ничего, – ответил кузнец Хортис. – Долезет до верха, привяжется веревкой.

Затаив дыхание, Тим смотрел, как на головокружительной высоте развевается клетчатая рубаха. Вот смельчак наконец добрался до шпиля, захлестнул веревку и опустил ее конец своему напарнику. Потом выпрямился во весь рост и, держась за флюгерного петуха, помахал рукой людям на площади.

И тут шпиль с треском накренился. Мастеровой потерял равновесие, взмахнул руками и, упав на черепицу, заскользил вниз. Чудом он успел схватиться в последний миг за веревку, слетел с маковки и повис, раскачиваясь, над площадью.

Раздались крики ужаса. Пегая собака заметалась и залаяла.

Извиваясь всем телом, парень старался подтянуться, перехватить веревку. С трудом ему удалось немного подняться и достать до водосточного желоба. Ухватившись за него, мастеровой попытался закинуть ногу на карниз, но тут желоб прогнулся, и человек повис на нем, вцепившись пальцами в гладкую жесть. Считанные секунды отделяли его от падения – либо соскользнут руки, либо оторвется желоб. Неподвижно висел он под карнизом, сознавая безнадежность своего положения и готовясь к неминуемой смерти. Ветерок поигрывал подолом рубахи.

И тогда не помнящий себя, задыхающийся Тим почувствовал, что земля ушла из-под ног. Словно сама собой, двинулась вниз и стремительно уменьшилась площадь. Горизонт поднимался вместе с мальчиком, городок стал виден как на ладони, показались далекие лесистые холмы, меж которых вилась речка. Но этого мальчик не замечал, он видел только висевшего на колокольне человека. Тим подлетел к нему и мертвой хваткой вцепился в ремень.

– Не бойтесь! – крикнул он.

Напрягая все силы, мальчик пытался подняться со своей ношей на карниз. Вдруг на его лицо упала тень. Он поднял голову и увидел, что старик Наль, распластавшись в воздухе, держит парня за запястье. Чье-то плечо коснулось Тима. Это Битка подлетел и обхватил ногу мастерового. И еще чье-то дыхание послышалось рядом… И еще…

– Ну-ка, все разом, полегоньку вниз, – велел Наль.

– Эй, полегче…

– Сам не толкайся, ч-черт…

– Не так шибко…

– Крепче держи, болван…

Причудливая гроздь человеческих тел плавно спускалась с колокольни. Собака носилась кругами по пустой площади и сумасшедше выла.

– Уф-ф…

– Все…

На земле образовалась бесформенная куча рук и ног. Огрызаясь беззлобно, люди кое-как встали, расступились. Мастеровой сидел в пыли и ошарашенно озирался.

Старик Наль повернулся, пошел прочь. Заковылял в другую сторону пономарь Маттас. За ним последовали Дат и Сторген, один за другим расходились жители городка, молча и поспешно, не глядя друг на друга.

– Айда, – дернул Тима за рукав Битка.

Мальчики скрылись за углом церкви, следом потрусила пегая собака.

– Эй, куда же вы, – пробормотал мастеровой.

Площадь опустела.