Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Иосиф Уткин

 
На каштановой головке
Нежный локон теребя,
Он спросил: «Наган с винтовкой?..
Это много для тебя».
 
 
Я сказал: «Не стоит, Вася.
Мать стара. Пускай один
Остается. Оставайся
Для родительских седин».
 
 
У садовой у калитки
Мы простились кое-как.
Слезы тонкие, как нитки,
Намотал он на кулак.
 
 
И сказал: «Ступай, Володя…»
Он взглянул,
И с того дня
Восемнадцать лет не сводит
Этот мальчик глаз с меня.
 
 
Эту тоненькую ветку,
Эту слабенькую грудь
Вся японская разведка
Не могла никак согнуть!
 
 
На тюремной на кровати,
Губы, руки искусав,
Умер он,
О старшем брате
Ничего не рассказав…
 

1938

 
От доброго слова собака моя
Срывается с места, кружится юлою.
Визжит, колбасится: довольна! а я…
Я, кажется, скоро… собакой завою.
 
 
Кто знает жестокий и тихий твой нрав?
Не тронув тебя ни стихами, ни плачем —
Как пудель, уставясь и морду задрав, —
Не трону ль тебя я страданьем собачьим?
 
 
И как бы я ни был измучен и слаб,
Но если окликнешь… по первому звуку
Я кинусь со всех четырех своих лап
Лизать эту нежную женскую руку.
 
 
И мир прояснится от пальцев твоих,
И в мире, где столько собак и вопросов,
Счастливей не будет вот этих двоих
От доброго слова визжащих барбосов!..
 

Декабрь 1938

 
Не догадаться, не расслышать,
      Идти калякать,
Когда кричит, как на афишах,
      Намек каракуль.
 
 
Не разобрать знакомый почерк
      Дождей московских, —
Когда читаешь между строчек
      Сырых и скользких.
 
 
А дождь проходит по столице
      К Замоскворечью.
И вот опять не состоится
      Сегодня встреча.
 
 
Опять гудит холодный провод:
     «Никак не выйдет!»
Опять для вас удобный повод
      Меня не видеть.
 
 
Никак не выйдет – безусловно.
      Сидите дома.
      И вот вам справка,
      Где подпись молний
      С печатью грома.
 

1938 (?)

 
Только думала спать,
Как у хутора
Загундосил опять
Кто-то муторно.
 
 
Завалилось ко мне
Трое гавриков.
Надымили они,
Как на фабрике.
 
 
Прицепились опять:
«Сына Якова
Не видала ли, мать?» —
Аж заплакала!
 
 
Поглядел офицер:
«Что… не весело?
Ладно, Яков твой цел:
Не повесили».
 
 
Я за свечкой – к попу!
…Поп неласковый.
Чай лакает в поту,
Блюдцем ляская.
 
 
Говорит – не глядит,
Просто в ярости:
«Убежал твой бандит
Из-под ареста».
 
 
У меня по спине
Будто оспины:
«У-бе-жал?! Ах ты мне,
Ах ты господи!»
 
 
Поп как топнет ногой:
«Нету доступу
Коммунистке такой
К богу господу!!»
 
 
Я попу: «Не кричи! —
Раз полегчало,
Мне и ставить свечи,
Может, не к чему…»
 

Январь 1939

 
«Ну-ка, двери отвори:
Кто стоит там у двери?»
– «Это нищий, Аннушка».
 
 
– «Дай краюху старику
Да ступай-ка на реку:
Кто там стонет,
Будто тонет?»
– «Это лебедь, Аннушка».
 
 
– «Ну так выйди за плетень:
Почему такая тень?!»
– «Это ружья, Аннушка».
 
 
– «Ну, так выйди за ворота,
Расспроси, какая рота:
Кто? Какого, мол, полка?
Не хотят ли молока?»
– «Не пойду я, Аннушка!
 
 
Это белые идут,
Это красного ведут,
Это… муж твой, Аннушка…»
 

Февраль 1939

 
Одинокий, затравленный зверь —
Как и я, вероятно, небритый, —
Он стучится то в окна, то в дверь,
Умоляя людей: «Отвори-и-те…»
 
 
Но семейные наглухо спят.
Только я, не скрывая зевоты,
Вылезаю к товарищу в сад,
Открываю окно: «Ну, чего ты?..»
 
 
Что поделаешь… ветру под стать,
У семейных считаясь уродом,
Не могу, понимаете, спать,
Если рядом страдает природа!..
 

Февраль 1939

 
Нелепая эта идея —
На возраст коситься в стихах.
Писать: угасаю… седею…
И ох, дорогая, и ах!
 
 
Напротив: седин не касаясь,
Тверди, не жалея труда:
«Я молод, – тверди. – Я красавец.
Я юн… и еще хоть куда!»
 
 
Пускай в это верится слабо,
Ты всё-таки цели достиг:
Не выйдет любовь… то хотя бы
Получится радостный стих…
 

Февраль 1939

 
Глохнет одинокая моторка.
Берег травянистый невысок.
Мы одни. Вдвоем.
И ты с восторгом
Прыгаешь из лодки на песок.
 
 
Мы одни… Одни! Но, дорогая,
В одиночестве стараясь быть,
Мы с тобой людей не избегаем, —
Мы их обгоняем, может быть.
 
 
Всех их ждут березовые чащи.
Потому, откинув ложный стыд.
Мы сегодня получаем счастье —
То, что им лишь завтра предстоит!
 

Март 1939

 
У мастера дочки
Похожи, как точки,
 
 
И обе блондинки,
И обе в кудряшках;
Мне нравится младшая,
Старшая – Яшке.
 
 
Мне нравится Вера,
Товарищу – Варя.
Мы ходим по скверу,
Сидим на бульваре.
 
 
Спускаемся к лодкам,
Катаемся в лодке.
И так протекает
Вечер короткий.
 
 
Пора расходиться.
«Всего… до свиданья».
Мы молча плетемся
Вдвоем со свиданья
 
 
По улицам сонным
Вдоль сонных заборов —
И тут начинаются
Старые споры:
 
 
«Какая красивей?»
«Какая умнее?»
…Ни он и ни я —
Мы хитрить не умеем!
 
 
«По-моему, Варя».
– «По-моему, Вера».
Товарищ бледнеет,
Я делаюсь серым.
 
 
Мы оба, насупясь,
Глядим друг на друга,
Но я… обнимаю
Влюбленного друга:
 
 
«Ну, ладно…
Довольно глядеть исподлобья
Они интересные девушки
Обе,
 
 
И умницы – обе,
И очень похожи!»
…На нас с изумленьем
Смотрит прохожий.
 
 
А мы и не видим.
Для нас не в новинку,
Поспорив, обняться
И топать в обнимку.
 

Июль 1939

 
Осеннего поля
Покой нелюдимый,
Герой над рекою
Гуляет с любимой.
 
 
Впервые опять
После долгой разлуки
Увидел он Волги
Родные излуки.
 
 
И солнце на касках
Пустых колоколен
Увидел опять он!
И парень доволен.
 
 
О, как тосковал он
Об этом порою!..
Как помнил, родная!..
Но только героя
 
 
Родная в нем видит.
«Скорей говорите:
Вы к нам из Мадрида?
Вы были в Мадриде?
 
 
Герой Теруэля…
Как это прекрасно!»
Но он не согласен:
Ну, это уж басни.
 
 
Он был как и все,
Как другие бывают:
В разлуке не пуля —
Тоска убивает.
 
 
А он тосковал…
И парень краснеет.
Но разве румянец —
Оружие с нею!
 
 
«Вы к нам из столицы?
Вы были в столице?
И вас принимали
Известные лица?
 
 
Ну, что вы молчите?!»
И, скромно потупясь,
Он вдруг признается:
«Ах, это всё глупость!
 
 
Да, был. Принимали…»
Но и в столице
В одно дорогое
Сливались все лица.
 
 
Герой, говорите…
Но даже в сраженье
Он видел ее лишь!
«Вы слышите, Женя?..»
 
 
Но где там… Не слышит!
Подернулось око
Каким-то туманом.
И где-то далёко
Парит ее взгляд,
Далеко за горою…
 
 
Ах, что ей до парня?
Ей надо героя!
 

Ноябрь 1939

 
«Пан вы старый или паныч,
Ехать в гости глядя на ночь?!
          Посудите трошки:
 
 
Шляхом – танки, в пуще – пал, [40]40
  Пал – лесной пожар.


[Закрыть]
Лошадь встала – пан пропал…»
   – «Цыц, ты… хлоп! У князя – бал.
        Ставь кобылу в дрожки!»
 
 
– «Воля пана… Я могу;
Только где достать дугу:
       Без дуги не можно…»
 
 
– «Брешешь… бисов ты слуга, —
Нет дуги… а вот дуга!»
    – «З араз, пан вельможный.
 
 
Есть дуга… а где же кнут?..
З араз, пан, я тут как тут:
        Кнут возьму в конюшне.
 
 
Лезьте в дрожки…»
        Пан залез.
Ночь. Темно. Пылает лес.
        Торопиться нужно.
 
 
Вожжи взял. Да где же кнут?
«Хлоп, скоре-е-е!» – «Пан, я т-у-у-ут…»
– «Где ты есть?»
– «Да вот я!..»
 
 
Пан – за кнут. И видит вдруг:
Кто-то лошадь, как гайдук,
         Держит за поводья.
 
 
«Матка бозка!.. [41]41
  Матерь божия (польск.). – Ред.


[Закрыть]Кто вы есть?!»
Командир: «Имею честь…» —
        И, к фуражке звездной
 
 
Руку вежливо подняв,
Говорит: «Пан… хлопец прав,
        В гости ехать поздно».
 

1939

Тройка мчится. Тройка скачет…

П. Вяземский

 
Мчится тройка, скачет тройка,
Колокольчик под дугой
Разговаривает бойко.
Светит месяц молодой.
 
 
В кошеве широкой тесно;
Как на свадьбе, топоча,
Размахнулась, ходит песня
От плеча и до плеча!
 
 
Гармонист и запевала
Держит песню на ремне,
Эта песня побывала
И в станице и в Кремле.
 
 
Ветер по снегу елозит:
Закружит – и следу нет,
Но глубокие полозья
Оставляют в сердце след.
 
 
Как он близок, как понятен,
Как народ к нему привык.
Звонких песен, ярких пятен
Выразительный язык!
 
 
Мчится тройка, смех игривый
По обочинам меча.
Пламенеет в конских гривах
Яркий праздник кумача.
 
 
Кто навстречу: волк ли, камень?
Что косится, как дурной,
Половецкими белками
Чистокровный коренной?
 
 
Нет, не время нынче волку!
И, не тронув свежий наст,
Волк уходит втихомолку,
Русской песни сторонясь.
 
 
А она летит, лихая,
В белоснежные края,
Замирая, затихая,
Будто молодость моя…
 

1939

Белеет парус одинокий…

М. Лермонтов

 
За нами – гор безмолвных тыл,
Бездонно море и покато.
И парус вдалеке застыл,
Объятый пламенем заката.
 
 
Откуда он? К чему горит?
С чего потупился, краснея?
И любит, но не говорит!
Страдает и сказать не смеет!
 
 
Я на язык стараюсь свой
Перевести природы ярость —
Закат над южной синевой
И подожженный солнцем парус.
 
 
Затем, что я и сам горю,
И сам над бездною покатой
С девчонкой глупой говорю,
Объятый пафосом заката!
 

1939

1

 
Ночь темна.
Крепки засовы.
Стережет тюрьму Чека.
Ходит песня часового
Мимо окон Колчака:
 
 
«Близко города Тамбова,
Недалёко от села,
Одного, потом другого
Мать братишек родила.
 
 
Вместе ели,
Вместе спали,
Вместе маяли беду!
Да… второго расстреляли
В девятнадцатом году.
 
 
Я сегодня вспомню, Вася,
Как ты пел
И умирал…
 
 
– С добрым утром…
Одевайся…
Собирайся, адмирал!»
 
 
Ночь темна.
Крепки засовы.
Стережет тюрьму Чека.
Ходит песня часового
Мимо окон Колчака.
 

Январь 1935

2

 
У тюрьмы, за Ушаковкой,
Часовой стоит с винтовкой.
 
 
«Как тебе не стыдно, парень,
Партизана сторожить?
Что ты – шкура или барин,
На чужое ловкий жить?
 
 
Ты крестьянин,
Я крестьянин.
Вместе ляжем,
Вместе встанем.
Ты – косить,
И я – косить.
Ты не евши —
Я не сыт!
 
 
Одного с тобой мы кругу,
Заодно бы нам и жить.
Не пристало нам друг друга
Темной ночью сторожить…»
 
 
Часовой глядит печально,
Слезы льются по усам…
«Не могу… убьет начальник.
Служба, парень, знаешь сам»
 
 
– «Плюнь на службу, часовой!
Ты, я вижу, парень свой…
 
 
Нам рукой подать до дому:
У меня в лесу отряд…
Партизану молодому
Каждый кустик будет рад!»
 
 
…У тюрьмы, за Ушаковкой,
Часовой пропал с винтовкой!
 
 
А за городом Иркутском
Темный лес кричит совой…
Тихо по лесу крадутся
Арестант и часовой.
 

1940

 
Над мелкой сутолокой улиц,
Стремительно, как мы с тобою,
Два истребителя столкнулись
В жестоком развороте боя.
 
 
Короток бой… И на мгновенье, —
Как мы с тобой, – теряя скорость,
Они слились в самозабвенье…
И падают на землю порознь.
 
 
…Смотрю и думаю: затем ли
Влекло их вдаль неудержимо,
Чтоб, в небе встретившись, на землю
Упасть, как мы с тобой, чужими…
 

Январь 1940

 
Сквозь морозные ресницы
Утро смотрит на синицу.
 
 
На синицу, на березу,
Драгоценную с мороза.
 
 
На меня и на поселок
Лесорубов невеселых.
 
 
На поселок, где с рассвета
Ни души, должно быть, нету.
 
 
Наконец, глядит на гору
От меня верстах в пяти.
 
 
И на лыжню, по которой
Так вот молодо и скоро
Я б хотел всю жизнь идти!
 

Январь 1940

 
Стой-постой, мечта-догадка!
С виду будто нерезва,
А невалко и нешатко
К месту счастья привезла.
 
 
Что за счастье, мол, такое?
Не узнал? Да вот оно:
Спит в снегу, глухим покоем
До бровей заметено.
 
 
И струится прямо в небо,
Как душа, прозрачный дым:
Не бывал?..И я, брат, не был,
Но мечтал я молодым…
 
 
Но увидеть я не чаял:
Дом в снегу, и на крыльце
Гостя милого встречают
Краской счастья на лице!
 

Январь 1940

 
Говорю насмешливо и едко:
«Лучше уходите подобру.
Если вам так хочется, кокетка,
Лирики… извольте, я навру.
 
 
Мне, поэту, ничего не стоит.
Только попросите – накручу».
И представьте, с детской простотою
Попросила, говорит: «Хочу».
 
 
Стало мне и совестно и жутко,
До чего мы, значит, не нежны,
Если даже как плохая шутка
Наши ласки девушкам нужны!..
 

Январь 1940

 
Да здравствует солнце,
Да скроется тьма!
 

А. Пушкин

 
Да, океаном-нелюдимом
Был Ледовитый океан,
Где льдина стукалась о льдину,
Как о стакан стучит стакан.
 
 
Он всех, кто шел к нему на праздник,
Кто из стакана пригубил,—
В своих хоромах непролазных
Коварством Арктики губил.
 
 
Но долгу верные повсюду,
Мы чувства страха лишены.
Гремит ледовая посуда
В холодных залах тишины.
 
 
Сдается океан на милость,
Как деспот, потерявший власть;
И там, где злость его дымилась,
Там дружба наша обнялась!
 
 
…На днях в Кремле, столы содвинув,
Помянут пленный океан —
Стаканом стукнув о стакан
Как льдина стукает о льдину…
 

Январь 1940

 
Если бы ты мне казалось сильной,
Я бы, вспомнив свой гражданский долг,
Написал письмо, послал с посыльным
И подался в пограничный полк.
 
 
Если бы ты мне казалась лживой
И писать не стоило б труда,
Я бы с лживой распростился живо,
И не уезжая никуда.
 
 
Но стоишь ты предо мной потупясь,
Ничего, как будто не тая,
И томит мою мужскую глупость
Кротость всемогущая твоя.
 
 
…Я молиться богу не умею,
А молюсь: да будут днесь сильны
Дщери Евы… днесь да поумнеют
Глупые адамовы сыны!
 

Май 1940

 
Радостный, больной и сонный
Узнаю твой голос сразу;
Говорят, я Эдисону
Этой радостью обязан.
 
 
Говорят, одна креолка
Из каких-то Южных Штатов
Неожиданно умолкла…
И понятно, вот тогда-то
 
 
Эдисон, больной и сонный,
Говорить заставил провод…
 
 
Я, признаться, Эдисону
Приписал любовный повод.
 
 
Ты прости мне эту шалость
И мое желанье,
                             чтобы
Всё великое свершалось
Для любви, а не для злобы…
 

Сентябрь 1940

 
И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать…
 

А. Пушкин

 
Славлю смерть у сопки Заозерной!
Ну, а я? Неужто – не в бою?
И не в братскую сойду могилу,
                                                     а позорно
На отлете где-нибудь сгнию?
 
 
Понимаю, что не в этом дело.
Знаю с малых лет, что все равно,
Так сказать, бесчувственному телу
Истлевать повсюду. Знаю… Но…
 
 
Если посудить да разобраться,
Нелегко, товарищи, тому,
Кто боролся на земле за братство,
Под землей остаться одному…
 

Октябрь 1940

 
Не удивляться… что за чушь! —
На свете и не то бывает.
Природу взять: зеленый плющ
Холодный мрамор обвивает.
 
 
С чего бы зелени, кажись,
Виясь из пустоты расселин,
На эту куклу тратить жизнь!
Но не любовь ли эта зелень?
 
 
Любовь. Вот так и я ползу.
Вот так и мы плющом упрямым
Ползем, в зеленую лозу
Холодный одевая мрамор.
 
 
Ползем – и счастливы! И лишь
Не могут люди надивиться:
На куклу тратят жизнь?! Нашли ж
Вокруг кого плющом обвиться!..
 

1940

 
Любовь моя, снегурочка,
Не стоит горевать!
Ну, что ты плачешь, дурочка,
Что надо умирать?
 
 
Умри, умри, не жалуясь…
Играя и шутя,
Тебя лепило, балуясь,
Такое же дитя.
 
 
Лепило и не думало,
Что не веселый смех —
Живую душу вдунуло
Оно в холодный снег!
 
 
И что, когда откружится
Безумный этот вихрь,
Останется лишь лужица
От радостей твоих…
 

1940

 
Рассудку здравому не внемля,
Толкуя правду вкривь и вкось,
Фашист глядит на нашу землю,
Как хищный волк глядит на кость.
 
 
Ну что ж… Не спорим, слава богу,
Землею край у нас не нищ.
Земли у нас и правда много.
Но есть немного и… кладбищ.
 
 
И то, что заживо погнило
И что войной на нас идет,
Кусок земли – свои могилы —
В моей стране всегда найдет!
 

24 июня 1941

 
«Если бьет себя по бедрам
И вовсю петух горланит,
Это что же, бабка, к вёдру?»
– «Непременно к вёдру, Ваня».
 
 
– «Ну, а если, как от боли,
До утра собака выла,
Это, бабка, к смерти, что ли?»
– «Непременно к смерти, милый».
 
 
– «То-то, бабка, под Москвою
И поет петух, поди, нам!
То-то выл с такой тоскою
Пес немецкий под Берлином».
 

6 июля 1941

 
Не могли бы вы, сестрица,
Командиру услужить?
Не могли бы вы петлицы
На шинель мою нашить?
 
 
Может быть, вдали, в разлуке,
Невзначай взглянув на них,
Я с волненьем вспомню руки,
Нашивавшие мне их.
 
 
Сердцу станет так приятно!
…А когда война пройдет,
А когда меня обратно
К вам победа приведет,
 
 
Может быть, тогда, сестрица,
Уцелевшие в огне
Эти скромные петлицы
Вам напомнят обо мне..
 

6 июля 1941

 
Я видел девочку убитую,
Цветы стояли у стола.
С глазами, навсегда закрытыми,
Казалось, девочка спала.
 
 
И сон ее, казалось, тонок,
И вся она напряжена,
Как будто что-то ждал ребенок…
Спроси, чего ждала она?
 
 
Она ждала, товарищ, вести,
Тобою вырванной в бою,—
О страшной, беспощадной мести
За смерть невинную свою!
 

8 июля 1941

 
Слезы брызнули из глаз,
Покраснела густо:
«Я не так жалею вас,
Как расстаться грустно.
 
 
Но останьтесь… и тотчас
Грусть моя убудет.,
И не больно мне за вас,
А уж стыдно будет!»
 
 
Если любишь – всё равно,
Черен или рус он.
Лишь бы только не одно:
Лишь бы не был трусом…
 

11 июля 1941

 
Ты потому и дорога нам,
Земля, отбитая в бою,
Что нашей кровью чистоганом
Платили мы за жизнь твою.
 
 
Не раз над нами смерть витала,
Но твердо бились до конца
Из благородного металла
В борьбе отлитые сердца!
 
 
И мы не только труд недельный.
Не только золото и медь —
Как наши предки, крест нательный
Не станем для тебя жалеть.
 
 
По, если родине угодно,
Мы отдадим и жизнь свою:
Непобедимый фонд народный —
Людей, готовых пасть в бою!
 

31 июля 1941

 
На носилках из шинели
Одиноко мне и жутко.
Изумленно шепчут ели:
«Неужели это Уткин?!»
 
 
Гимнастерки не по росту
Надо мной глаза склонили…
Удивленно смотрят сестры:
«Уткин, милый… Это вы ли?!»
 
 
И опять шинель – как лодка.
Я плыву куда-то… это
Сестры грустные в пилотках
На руках несут поэта!
 
 
И от слез теплее глазу.
И тоска меня минует:
Сколько рук прекрасных – сразу —
За одну найти, больную.
 

16 сентября 1941. Полевой госпиталь

 
Товарищ, милый, не забудь:
Мы все строители отчасти.
Мы все прокладываем путь
К давно заслуженному счастью.
 
 
Но счастье ладится с трудом.
Врагов еще, товарищ, бездна.
И путь, которым мы идем,
Есть путь действительно железный,
 
 
Но мы опасностью горды.
Мы не изменим нашим целям.
Мы нашу славу и труды,
Как честный хлеб, с народом делим.
 
 
И ты таким же твердым будь!
Да будет страх тебе неведом,
Как всем, кто встал на этот путь,
К борьбе ведущий и к победам!
 

1941

 
Стук колес и ветра свист,
Мчится поезд – дым по пояс;
Бледен русский машинист,
Он ведет немецкий поезд.
 
 
Кровь стучит в его висках,
Мыслей спутался порядок;
В длинном поезде войска
И снаряды… и снаряды!
 
 
И шумит родная рожь,
И вопят поля и пустошь:
«Неужели довезешь?
Не допустишь… не допустишь!»
 
 
Водокачек кирпичи,
Каждый дом и каждый кустик —
Всё вокруг него кричит:
«Не допустишь, не допустишь!»
 
 
За спиной наган врага,
За спиною смерть… так что же!
Жизнь, конечно, дорога,
Но ведь честь еще дороже.
 
 
Ветер шепчет: «Погляди,
Высунься в окно по пояс:
Путь закрыт, и впереди
На пути с горючим поезд».
 
 
Он с пути не сводит глаз.
Семафор, должно быть, скоро.
Вот зажегся и погас
Глаз кровавый семафора.
 
 
Сердце сжалось у него —
Боль последняя, немая.
Немец смотрит на него,
Ничего не понимая.
 
 
Но уж поздно понимать!
Стрелки застучали мелко.
«Родина, – он шепчет, – мать…» —
И проскакивает стрелку.
 
 
Взрыва гром и ветра свист…
Ночь встает в огне по пояс;
Гибнет русский машинист,
Гибнет с ним немецкий поезд!
 

1941

 
Одной борьбе, единой цели
Подчинены мы до конца.
И мы на фронт и тыл не делим
Свои советские сердца.
 
 
Профессий мирных больше нету!
Винтовкой, молотом, пером,
Как дело общее, победу
На плечи общие берем…
 
 
Учись! Работай! Куй! Печатай!
Чтоб и на фронте мирных дел,
Как в битве, никакой пощады
Враг беспощадный не имел!!
 

1941

 
Победа не за нами ли?
Придет пора – и вспашем:
Вы землю только заняли,
Она еще не ваша!
 
 
…Крадется поезд —
                                     боязно,
Видать, его колесам,
Им чуется, что поезду
Валяться под откосом.
 
 
Обоз к местечку тянется,
Судить, однако, рано,
Что будет и что станется
С обозом и с охраной.
 
 
А всюду, где б вы ни были —
На месте ли, в пути ли, —
Спастись ли вам от гибели,
От наших пуль уйти ли?
 
 
С народом, с партизанами
Не сварит немец каши!
Вы землю хоть и заняли,
Земля осталась нашей!
 

1941

 
Сильна народная натура.
И знал у нас любой малец
Суворовское: пуля – дура,
А штык – известно! – молодец.
 
 
Но годы шли… Суровый, смелый
Народ наш многое постиг.
И пуля-дура… поумнела.
– А как же штык?
– А русский штык?
 
 
В атаках грозных и суровых
Советский доказал боец.
Что в этой части прав Суворов:
И штык всё так же… молодец!
 

1941

 
Чего никогда не видел?
– Чтоб зрячего вел слепец.
– Чтоб сокола змей обидел.
– Чтоб сдался врагу боец.
 
 
Чего никогда не слышал?
– Чтоб лебедем взвился рак.
– Чтоб гусь на охоту вышел.
– Чтоб сладил с народом враг.
 
 
Чего не бывало сроду?
Чему никогда не стать?
– Не тронуться Волге вспять.
– Не быть под ярмом народу!
 
 
А что непременно будет?
– А быть морозу к зиме.
– А щуке быть на блюде.
– А Гитлеру… быть в земле!
 

1941

 
Если будешь ранен, милый, на войне,
Напиши об этом непременно мне.
Я тебе отвечу
В тот же самый вечер.
Это будет теплый, ласковый ответ:
Мол, проходят раны
Поздно или рано,
А любовь, мой милый, не проходит, нет!
 
 
Может быть, изменишь, встретишься
                                                                    с другой
И об этом пишут в письмах,
                                                  дорогой! —
Напиши… Отвечу…
Ну, не в тот же вечер…
Только будь уверен, что ответ придет:
Мол, и эта рана,
Поздно или рано,
Погрущу, поплачу… все-таки пройдет.
 
 
Но в письме не вздумай заикнуться мне
О другой измене – клятве на войне.
Ни в какой я вечер
Трусу не отвечу.
У меня для труса есть один ответ:
Все проходят раны
Поздно или рано,
Но презренье к трусу не проходит, нет!
 

1941

 
На поле боя в нашем взводе
Я видел храброго бойца.
Потом я видел на заводе
Его усатого отца.
 
 
Они запомнились мне оба.
Как храбрый сын его в бою,
Отец в цеху с какой-то злобой
Деталь оттачивал свою.
 
 
«Так, дым войны с фабричным дымом
Соединив, – подумал я, —
Становится непобедимой
Простая русская семья!
 
 
И надо быть плохим поэтом,
Неверно думать, скверно жить,
Чтобы, увидев их, об этом
Хорошей песни не сложить».
 

1941