355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » авторов Коллектив » Коты и кошки » Текст книги (страница 1)
Коты и кошки
  • Текст добавлен: 22 апреля 2017, 01:00

Текст книги "Коты и кошки"


Автор книги: авторов Коллектив



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

КОТЫ И КОШКИ

И. Корсаков
Что ни кошка, то характер

Маленькое предисловие

На Земле много памятников животным. Почти все эти памятники поставлены за верную службу людям, и особое место среди подобных символов благодарности занимают памятники лабораторным животным. Таков, например, памятник собаке, поставленный в Колтушах под Ленинградом по инициативе И. П. Павлова. Насколько мне известно, памятника кошке нет, а ведь эти удивительные животные, в том числе и лабораторные кошки, служившие науке, столько сделали для людей!

Да, существуют такие животные – «лабораторные». Почему? Зачем? На эти вопросы имеются достаточно простые ответы. Во-первых – и это надо принять за данность, – мы, люди, пока не умеем, иначе как в опытах на животных, получать некоторые знания о самих себе. Живое должно изучаться в опытах на живом, но далеко не все возможно постичь при изучении непосредственно человека. Вспомните лишь, что нет теперь эпидемий холеры или чумы. Можно сказать, что лабораторные животные – соавторы многих великих открытий и в этом смысле, как и ученые, – первопроходцы. Ведь и в космосе первыми побывали собаки…

К чести науки, она старается гуманно и экономно пользоваться максимально предоставленной ей возможностью, и число людей, спасенных благодаря знаниям, полученным в опытах на животных, по всей видимости, превышает количество животных, погибших в этих опытах.

Особая фигура на пути от эксперимента на животном до прививки, лекарства или другого способа лечения – ученый. Он-то какие чувства испытывает, проводя эксперименты? Жалость, стыд, боль, радость. Все это вместе: а счастье хорошо сделанной работы, и радость открытий, и жгучий стыд, и боль, от которой животное, как правило, избавлено с помощью лекарств, в опытах на животных же найденных.

Испытывал все эти чувства и я, практически ежедневно общаясь с разными по характеру и способностям кошками. Всякое бывало, и этот мой профессиональный опыт позволяет мне сказать, что эксперименты на животных могут быть оправданы, если исследователь ставит перед собой задачи, имеющие общечеловеческий смысл. В отсутствие этого эксперименты на животных – вивисекция, и прощения им нет. И все же не ради оправдания естествоиспытателей, настоящих, конечно, естествоиспытателей, я взялся за книгу о кошках, герои которой – в основном лабораторные животные. Главное – я люблю кошек, у которых столькому научился… Искренность этого чувства и позволяет мне скромно надеяться, что эти рассказы могут стать одним из кирпичиков в фундаменте памятника кошке.


Василий Тимофеевич

Кошка, как известно, животное домашнее. Встречаются, однако, киски, которые, по всей видимости, чувствуют себя полноценными только на воле. Был у меня кот. Уж и не помню, откуда он появился, Василий Тимофеевич, – черно-белый, удивительно чистый кот с ясными глазами и огромными, очень красивыми белыми усами. Появился – и стал рваться на свободу. Прямо террор какой-то. Нельзя было оставить форточку открытой. Входя в комнату, надо было быть готовым к тому, что кот стрелой попытается пролететь мимо тебя. С невероятной терпеливостью, очень подолгу он мог стеречь дверь, ожидая, что в комнату кто-нибудь войдет или из нее выйдет. Бывал Василий и ласков, но все время чувствовалась временность его пребывания с людьми.

И он ушел. Ушел в самое неожиданное время: на следующий день после операции, с электродами в мозге, с разъемом на голове. Видимо, его нечаянно выпустила уборщица.

Пожалели мы его («пропадет теперь – зима на улице») – и новые дела постепенно вытеснили Василия Тимофеевича из нашего сознания. Вспоминали в основном то, какой он был красивый – каждого цвета поровну, носочки, галстучек, ярко-белые усы на черной симпатичной морде – в общем, все при нем. И вот такой-то красавец и ушел от нас, несмотря на все наши предосторожности.

Прошло два с половиной месяца. И вдруг однажды утром институтский вахтер говорит:

– Вам кошка нужна?

– Нужна, конечно!

Кошки всегда нужны, а уж бродячие особенно. Они и умны и физически здоровы. И операцию прекрасно переносят и обучаются отлично, что при исследованиях памяти весьма немаловажно.

– Ну вот, – сказал вахтер, – а то тут в подвале нашем какая-то кошка болтается. Давно уже.

И вот здесь мы не подумали, а как-то почувствовали: «Василий…» Взяли фонарики, пошли. После долгой и трудной охоты (а мы ведь специалисты по кошкам, и много всяких уловок знаем) нам удалось-таки изловить его. Да, это был Василий Тимофеевич. В прекрасном состоянии, такой же чистенький, но без разъема и, соответственно, без электродов! Только отметина на голове, и все. Как он умудрился освободиться от результатов нашей работы, он нам не сказал. Но нам и без этого все стало ясно с Василием.

На нем больше не было проведено не одного эксперимента. Он остался вольным жителем подвала.

Спустя полгода (дело было в Новосибирском академгородке) я встретил Василия Тимофеевича около университетских общежитий. Он вывернулся из какого-то подвального окошка. Со здоровенной крысой в зубах, такой же ясноглазый и чистый, только отметина на голове стала гораздо меньше. Кот победно глянул на меня, муркнул что-то и исчез.


Мурка

Говорят, что человек отличается от животных еще и тем, что отягощен понятием смерти. Или одухотворен, потому что известные пределы жизни являются соавтором и яростного труда и вершин славы. Не так разве?

А животные живут сейчас. Без завтра.

Может быть. Не знаю. Хотя знаю наверняка, что большая часть людей всю жизнь, не сознавая того, уверена в бесконечности жизни. И это нормально.

Но так ли уж животное, кошка, например, не знает, что есть такая штука, как смерть?

Была у меня кошка. Такая, знаете, открыточная. Есть такие серые в полоску кошки, самые что ни на есть простые, кажется, проще не бывает – и удивительно красивые. Уж на что вообще кошки грациозны и пластичны – Мурка была совершенством.

И вот она-то очень плохо перенесла операцию. Только позднее, слишком поздно, мы узнали причину. У нее были больны легкие. Как-то она с этим справлялась, но когда у нее организма появился еще один очаг борьбы, пусть и небольшой, она не выдержала. Слабое звено – легкие – отказало.

Мурка перестала есть. Мы видели, что дело не в проведенной нами операции. Эта операция для кошки ерунда. На следующий день к вечеру киска бывает уже в порядке, а через день так и вовсе бодра и весела.

А Мурка угасала и на девятый-десятый день болезни уже не могла стоять.

Мы пытались кормить ее, впрыскивая в рот молоко, – она его выплевывала. А ведь мы знали: начнет есть – выцарапается.

Инъекции глюкозы и антибиотиков не помогали.

И вот однажды (нас было в комнате несколько человек) она вдруг встала!

Встала, худая, как тень, и подошла к ящику, в котором дается эфирный наркоз, посмотрела на нас и мяукнула. Но она так смотрела и так мяукнула, что мы все совершенно однозначно поняли: она умирает, знает это и не хочет, чтобы это видели.

Мы открыли ящик, и кошка, которая уже два дня стоять не могла, явно из последних сил туда залезла!

Мы закрыли крышку. Она жила буквально несколько секунд.

Мы были потрясены. Очевидно, не только человеку важно достойно встретить последний час.


Прошка

Такого кота я, наверно, не встречу больше никогда.

История его – это, пожалуй, и не рассказ, а скорее повесть.

Прошку трудно описать, столь необычна была его внешность. Достаточно крупный, сильный, но нисколько не грациозный. Среди бесчисленных прозвищ, которыми одаривали Прошку, было, например, и «Вахлак». Или, например, заходит кто-нибудь в комнату и, впервые увидев Прошку, спрашивает: «А это что за чучело?» И такая кличка хоть немного, но тоже отражала суть его облика.

Походка у Прошки была тяжелая, совершенно не кошачья, но как же он мог преображаться! Становиться стремительным и ловким!

Цвет его был однотонно грязно-серый, даже без обычного у кошек белого пятнышка на горле. Именно грязно-серый, настолько грязно, что кот выглядел так, словно его только что вытащили из помойки, тем более что он всегда был в каких-то опилках, нитках, стружке и другом мусоре, которые Прошка неведомым нам образом находил, живя в чистой экспериментальной комнате.

Шерсть – длинная, с очень густым, свалявшимся почти до уровня войлока подшерстком. И при этом от блох, похоже, кот не страдал.

Глаза. Их-то описать труднее всего. Знаете, одно время были распространены всякие определения «сверх чего-либо» (сверхскорость, сверхточность и т. п.). Сверхпочерк определялся, например, как почерк пьяного врача, если врач пишет ручкой, украденной на почте, сидя в разбитой телеге, во весь опор мчащейся по булыжной мостовой. В этом смысле у Прошки были сверхглаза, но как назвать их? Трудные были глаза у Прошки. Смотрит он на тебя и словно бы говорит: «Ну вот, и ты еще тут…» При этом явно имеется в виду – на белом свете.

Даже если Прошка снисходил до изображения ласки, взгляд его все равно был суров, испытующ, всегда исподлобья.

Теперь нужно рассказать, на каком фоне в лаборатории появился Прохор. К моменту его появления в комнате жили три кошки: Васисуалий Михайлович, Федя и Дуся-развратница. Жили достаточно дружно.

Васисуалий Михайлович был кот кровей благородных. Его принесли сами его хозяева. Принесли прямо в лабораторию. Как и Василий Тимофеич, он был белый с черным, но короткошерстный. Вальяжный был первое время – прямо член Государственной думы. Ну и довальяжничался, видать. Попал он в лабораторию по совершенно дурацкому поводу. Отказывался есть что-либо, кроме сметаны, «а сметана последнее время стала не та, он капризничал, голодать стал. Ну, думаем, чем ему так мучиться…»

В момент своего вступления (царственного) в лабораторию кот весил 5100 граммов (у Прошки было 3900). В лаборатории он не похудел, хотя сметану видел только во сне. Ел мясо, сырую рыбу, но ел также и проростки овса и даже просто хлеб.

И пил не молоко, а воду. Молоко, впрочем, не очень полезно для желудка кошек, поэтому мы его избегали, думая не только о кошках, но и о себе. Если кошек в комнате несколько, то они, когда у них расстраиваются животы, начинают прятать друг от друга свои интимные дела. Извините, но очень трудно убирать то, о чем не знаешь, где оно. Диета поэтому была суровой, и кошки чувствовали себя прекрасно.

Васисуалий Михайлович почти все свободное от работы время проводил в неподвижности. Он смотрел в окно. Если вы закрывали ему обзор ладонью, он без эмоций вытягивал шею и поверх ладони продолжал смотреть в только ему одному известную точку заоконного пространства.

Если вы еще приподнимали ладонь, он с той же невозмутимостью пригибался. На вас – ни взгляда. Сбить его с этого занятия можно было, только сняв с подоконника. Васисуалий не сопротивлялся. Олимпиец!

Потом появилась Дуся. Поступила она из вивария. Кошка имела вид самый босяцкий. Короткошерстная, какая-то серо-буро-коричневая с плавными и хаотичными переходами цветов.

Была она до крайности вертлява. Появляется еда – истерично просит, все ноги обколотит, а есть потом не будет.

Завидев монумент Васисуалия на окне, тут же взялась к нему приставать, принимая (по ее, конечно, мнению) жутко соблазнительные позы, и Михалыч не устоял. Он уставился на Дуську, долго, пристально на нее смотрел (она тоже замерла, вытаращив на него глаза и тихонько к нему пододвигаясь), потом решил, видимо, что заоконная даль более достойна его личности, чем вся эта суета сует. И больше он до Дуськи не снисходил, несмотря на неуемные ее старания.

А Федор? Такой, знаете, мужичок. Корявенький такой и, хотя внешностью был похож на Дусю, характер имел совсем другой. Обстоятельный был котяра, серьезный. Избегал демонстраций. Федя тихо, без нажима занял в троице главенствующее положение и есть начинал всегда первым. Дусю, которая и на него обратила свой пылкий взор, принял благосклонно, но с некоторой снисходительностью.

Однажды утром я приехал с Прохором. Вытащил кота из мешка. Все, как обычно, в общем. Кот, правда, был необычный, но я тогда этого еще не знал. Прошка встряхнулся и своим неподражаемым взглядом утомленного жизнью жуира стал осматривать комнату. Васисуалий, тяжко бухнувшись с подоконника, пошел к Прошке. Федя попытался преградить Васисуалию путь, но тут Прошка сам неуловимым таким броском оказался между ними.

Несколько минут – в абсолютной тишине – они фехтовали глазами. Не знаю, о чем договорились, но только Прошка двинулся к окну, по пути огрел лапой Дусю (просто так, для порядка) и прошелся вдоль трех кусков кошмы, на которых – у каждого свое, и ошибок здесь не случалось– были спальные места кошек. Прошелся– и вернулся ко мне. Встал около ноги, глянул уголовно и хриплым мявом что-то сказал. Ну, я положил четвертый кусок. Во время этой процедуры Прошка неотступно следовал за мной, а затем улегся на кошму. Троица старожилов обступила его, но он закрыл глаза, и все тут.

Я сам кормил кошек. Во всяком случае, стремился к этому. После того, как вхождение Прохора в коллектив завершилось мирно (что следует считать чудом, так как обычно лидерство добывается в длительных боях), я взялся за кормление.

Выглядит это просто. Вытаскиваю я из специальной сумки мясо или рыбу, нарезаю довольно крупными кусками, окликаю кошек (по старшинству) и раздаю порции. В принципе ничего хитрого нет, важно лишь, что я это делаю. Ну, так вот, вынул я из сумки кусок конины килограмма на полтора и тут же – черт! – то ли бросил его, то ли у меня его вырвали. Рука в крови. Это Прохор стрелой вылетел из-под батареи (все видел, оказывается, хоть и притворялся спящим), и сбив по пути Дусю и Федю, через мгновение висел у меня на руке. В следующее мгновение он, видимо, решил оставить руку на завтра, а мясо взять на сейчас. И тут же около моей ноги, придерживая здоровенный кусок одной (!) лапой, издал такое рычание, как будто незадолго до этого тигра проглотил.

Как я его не пнул, не знаю. Может, это жуткое рычание меня затормозило. Может, эта фантастическая молниеносность. А может, жалость. Ведь не от хорошей жизни – от голода он так бросился на еду. Отнять у него мясо я не пытался и решил, что других, так и быть, покормлю рыбой.

И тут я сделал ошибку. Я бросал куски рыбы не очень далеко от Прошки, и он, не теряя контроля над мясом, все их подобрал. Может, потому еще у меня так нескладно все вышло, что рука болела и я торопился закончить кормежку, чтобы заняться собой. Но тут уж мне стал так интересен творимый Прошкой спектакль, что я и про боль забыл. Зачем ему столько? И он мне объяснил, зачем. Широко расставив передние лапы, вцепленные в рыбу, и непрерывно урча, он тут же съел жуткое количество мяса, но и наевшись, от остатков мяса и рыбы не отошел. Сидел и смотрел на остальных.

Спустя некоторое время к Прошке подошел – кто бы вы думали? – Васисуалий! Видимо, полагал, ему воздается за то, что первый признал Прошку. И ему воздалось. Прошка с такой зверской силой врезал ему по морде, что Васисуалий, кот едва ли не в полтора раза крупнее (во всяком случае, толще и мордастее), на ногах не устоял. И тут Дуся, уже битая Прошкой неуемная Дуся, опять подкатилась к Прохору. И получила мясо.

Своей корявой походочкой подкрался Федя – и был одарен рыбой. После чего Прошка ушел на свой кусок кошмы. Васисуалия он, так сказать, «вычислил». Последнему – что останется. Тогда-то до меня и дошел смысл происшедшего. Прошка не только за ничтожное время установил свое безоговорочное главенство в коллективе, он еще и установил иерархию отношений (точнее, отношения, своего отношения). Но это не все. Произошло большее. Теперь уже не я, а он, Прохор, раздавал еду. Он стал не только вожаком. Он стал хозяином.

«Ладно, – думаю, – завтра разберемся». Назавтра я доставал корм с большой осторожностью, готовясь бросить его едва ли не от уровня груди – этот черт патлатый опять прыгнул на меня! Снова боль, но еще больше обида. И злость. В конечном счете мне с ним работать! Я решил навести порядок, и как это сделать с таким исчадием?

Уж не знаю, как меня осенило, но я ударил Прошку. Не сильно, но вероломно. Говоря ласковые слова. И в результате отшвырнул от корма. Кот с диким ревом кинулся на меня, но теперь уж меня так запросто переиграть было нельзя. Я снова опередил его.

Борьба длилась недолго. Он остановился. Замер в метре от меня, и только взгляд стал таким напряженным, ну прямо жег. Пауза длилась около минуты, после чего Прохор, не отрывая от меня глаз, медленно пошел ко мне. Я убрал руку от корма. Он начал есть. Без рычания. И тут я погладил его. Он прервался, глянул на меня, сказал: «Мрм», – и снова за дело. Честное слово, словно камень свалился у меня с души.

При следующей кормежке порядок был таков. Я вытаскивал еду. Прошка мотался по полу, как ртуть, или, точнее, как кусочек натрия по поверхности воды. Глядел кот на мою руку и своими стремительными перемещениями отслеживал ее движения, глухо урча и даже словно постукивая чем-то, лапами, наверно. И захватывал все куски. Раздавал: Дусе, Феде, Михалычу – что достанется. Доставалось-то всем вволю, но Прошке важен был порядок. Я не лез в эту его жизнь, тем более что на меня он теперь не посягал и, более того, разрешал себя трогать во время еды. Я даже мог взять у него мясо или рыбу (я не преступал закон и изъятое всегда возвращал Прошке же, не внося сумятицы в умы его вассалов). Он видел это. Он, кажется, видел и понимал все.

Спустя некоторое время подошла и Прошкина очередь пройти через вживление электродов. Я, видимо, был уже неравнодушен к этой бестии и не без волнения шел на этот шаг. Что будет с группой, пока Прошка будет слаб? Оперировал после утренней раздачи еды (в общем-то в нарушение принятых норм). До вечера Прошка спал. Что было ночью, я не знаю, но уже утром следующего дня этот дьявол стоял посреди комнаты и вершил порядок.

То ли оттого, что ему в тот день досталось больше ласки, то ли еще по какой причине, но наши отношения из формальных: хозяин главный – хозяин прайда – вассалы стали меняться. Мы с Прошкой подружились.

Как он понимал человеческую речь! Например, иногда Прошка забирался на стул, что вообще-то не разрешалось. Нравилось ему на стуле или особенно в моем кресле лежать. Может, кошма ему не подходила из-за того, что она как у всех? Ну вот, заберется он на стул, а я ему: «Прохор, слезь со стула!» Имя свое, кстати, знал в любых модификациях, хотя до этого, скорее всего, и понятия-то не имел, что он Прошка или кто-нибудь другой, а не просто «Я». Итак, «Прохор, слезь со стула!» Слезет, начнет шататься по комнате. Или при тех же обстоятельствах: «Прохор, иди на место!» Слезет, пойдет на кошму. «Проша, опять забрался! Иди ко мне, поговорим». Идет (я сижу перед мини-ЭВМ), садится рядом. Эти минуты, как и наши разговоры, Прошка очень любил. Вообще проявлял интерес к моим манипуляциям вокруг анализатора. Сидел около меня подолгу, переводя взгляд с экрана на мои глаза, а с них на руки, занятые клавиатурой. Тут-то мы и разговаривали. Не могу, к сожалению, подобрать сочетания звуков, которые бы соответствовали Прошкиным высказываниям. Одно скажу: он не повторялся – и впечатление диалога было полнейшее.

Да, еще одна важная деталь. Не помню, чтобы он хоть когда-нибудь мурлыкал.

Для экспериментов, в которых участвовала эта четверка, киса помещалась в такой ящичек из плексигласа, по размерам примерно соответствующий кошачьим. Понятно, что кошки не рвались в этот ящик. Приходилось, так сказать, «помогать» занять рабочее место. Само собой, после эксперимента киска поощрялась чем-нибудь особо вкусным, но чтобы идти в эту неудобную коробочку после слов: «Ну что, Проша, пойдем поработаем», – это надо было видеть. Вообще-то эти слова говорились всегда, когда кота брали на руки, чтобы отнести к этой самой колыбельке, но однажды, после нескольких уроков, я случайно сказал их чуть раньше. И тут Прохор встал с кошмы и направился к рабочему месту. Думаю, не надо объяснять, что другие коты в ответ на такое предложение и ухом не вели.

Теперь самое главное.

Кроме опытов на таких кошках, как Прохор, Дуся или Федя (эти опыты называются хроническими), были у нас и так называемые острые эксперименты. Длятся они всего один день и направлены на поиск таких закономерностей работы мозга, которые иначе как при работе на открытом мозге не выявишь.

Научный поиск не доказательство теоремы. Удачи бывают редко – и нужно быть экспериментатором, естествоиспытателем, чтобы понять, как сильна может быть жажда повторения яркого результата. Нужен, просто необходим еще один опыт! А кошек в виварии – я это знал – нет. И вот тут – так уж все совпало – неутомимый вахтер принес какую-то не трехшерстную, а прямо-таки разноцветную кошку. На мой взгляд, изрядную замурзайку.

На мой взгляд, но не на Прошкин.

Это была настоящая любовь с первого взгляда. Я не знаю, что было бы со второго. Не дошло дело до этого.

Прошка буквально оцепенел. Вы видели когда-нибудь глаза влюбленной кошки? Я видел. А если это Прохор – представляете метаморфозу!

Это пестренькое существо ничего не заметило. Ничего эта случайная гостья не повяла, а Прошка смотрел на нее – как бы это точнее сказать? – как на икону. Встревожилась Дуся. Попыталась вмешаться в это безобразие, но, получив пару затрещин, ретировалась. Васисуалий отказался от заоконного пространства и уставился на Прошку и эту красотку, которая даже имени-то не имела, да и не успела получить.

Черт возьми! Все все понимали, и только она одна – нет! Впрочем, я – тоже. Мне, видите ли, необходимо было проверить результаты опыта! Сейчас, спустя время, можно осуждать меня, да я и сам нередко казню себя. А ведь и нужно-то было всего-навсего выпустить эту пару на волю. Думаю, они бы решили свою судьбу лучше, чем у меня с ними получилось… Правда, все это я теперь говорю… Я, многому у Прошки научившийся. В то же утро один из главных уроков моей жизни был еще впереди.

Надо сказать, что кошки наглухо лишены, как бы это сказать, стадного чувства, что ли. Ну, например, грачи или вороны волнуются, когда их собрат попал в беду. Стараются помочь. Не то у кошек. Вы можете давать одной кошке эфирный наркоз – не очень эстетичная процедура, к сожалению, – а другая кошка в этот момент будет мурлыкать и тереться о вашу руку. Ту руку, что держит эфирную маску! Кошка может запрыгнуть в экспериментальную камеру и спокойно созерцать животное, находящееся там в специальном станке. Совершенно не волнует кошек и смерть собрата. Во всяком случае, таким выглядит кошачье поведение.

Прошка более чем за полугодовое проживание у нас видел многое. И не реагировал. Но надо было видеть Прошку, когда я давал наркоз его возлюбленной!

Легко, как это ни странно, описать выражение собачьей морды, но как описать кошачью, если, предположим, кошка плачет? Если кошка страдает. И не от боли физической. Как же это сделать, тем более если речь идет о Прошке? Он стоял в метре от меня и, как раньше писали, со смертной тоской смотрел на происходящее.

После операции я устроил перерыв для кормления. Прошка ко мне не подошел. Растерявшаяся свита его не знала, что делать.

Крепко был вбит порядок в их головы, и вдруг все изменилось. Постепенно кошки все-таки начали есть, растащив еду по укромным уголкам. Раньше, получив еду от Прошки, они ели открыто. Но мне было не до этих тонкостей. Я занялся Прошкой. Не принял он от меня еду…

Кот отказался есть, но видно было и большее. Он отказался от жизни. Нет, Прохор не заболел. Душа у него не выдержала, и он не угасал, отказавшись от еды и какого бы то ни было общения. Он сгорал. Он просто-напросто не мог и не хотел жить без нее. Тем более в этой комнате. Может быть, и потому, что я был рядом.

На третий день вечером Прошка уже не смог спуститься из своей явной тайной обители. Он упал.

После истории с Прошкой я далеко не сразу смог продолжить экспериментальную работу. И все-таки продолжил…

Но следующий рассказ не связан с лабораторией и экспериментами. Он посвящен кошке, жившей дома и имевшей отношение к науке только благодаря своему необычному имени.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю