Текст книги "Пока горят поля (СИ)"

Автор книги: Ангер Юрген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Annotation

Собо – лоа французского генерала, а также стойкости, прочности и выдержки

Юрген Ангер

Юрген Ангер

Пока горят поля

Позади скамейки начиналась аллея – вроде той, в которой Гумберт высматривал своих нимфеток, тенистая, с ветвями, сомкнутыми плотным полукруглым сводом. Сейчас по причине раннего утра в парке не было никого. (Посредственное начало – и никто не воскликнет по прочтении первых же строк: «Шапки долой, господа! Перед вами гений!» Да и бог с ним...)

Вдоль аллеи хотелось неторопливо и важно прохаживаться, и прогуляться под зелеными сводами сомкнутых полукругло ветвей, и дойти до света, брезжившего в конце, и посмотреть, не открылась ли палатка с шаурмой на выходе из парка. Но увы, приходилось сидеть на лавочке в скудной тени, почти в лучах набирающего силу солнца, и читать книгу, и взглядывать то и дело на дом напротив – не вышел ли кто на балкон покурить. Возле дома этого, белого, в имперском стиле, отягощенного колоннадой и лепниной, припаркованы были фургончики съемочной группы, имевшие какое-то оригинальное самоназвание наподобие "газенваген", но какое – Бася не помнила. Бася – Василиса Карловна Кирневич – немолодая дама в очках и нелепой шляпе, обречена была читать книгу на протяжение всего съемочного дня, на лавочке, потому что на съемочной площадке еще хуже и пуще, орут, курят и уже с утра заехали по затылку (непосредственно по шляпе!) реквизитным доспехом.

Бася привезла свою дочь, юную звезду сериалов и рекламных роликов Лилит Кирневич, на грим – к пяти утра. В семь начались съемки, сейчас солнце неудержимо рвалось в зенит – пробило десять. Чуткая мать ожидала перерыва, с надеждой взглядывая на имперский балкончик – не выберутся ли звезды покурить. Вот на балкончик выпорхнул актер в форме кавалергарда, и с ним фотограф. Актер замер в непринужденной позе с дымящейся сигаретой, фотограф в ответ радостно защелкал объективом. Актер этот играл в сериале Дантеса и был настоящий этнический француз, а фотограф – бог знает кто.

– Лита выйдет? – по-французски проорала Бася, и кавалергард свесился с балкона под опасным углом, разглядел ее на лавочке и отвечал на ужасном русском:

– Непременно! – букву "р" он не выговаривал.

Бася вернулась к своей книге – главгерой как раз попал под машину. Работа дуэньи – неблагодарна и бессмысленна. Дочь давно выросла, но так и не сумела оборвать пуповину, и Бася по-прежнему таскалась с ней на съемки, как в детстве. Дома поджидали неоконченный ремонт, неподтвержденный диплом медсестры и муж в перманентном федеральном розыске, но что поделать – забрезжил на горизонте очередной идиотический сериал, и парочка Кирневичей, мать и дочь, отбыли на съемки. Сериал "Ланская", байопик жены Пушкина, с Лилит Кирневич в главной роли – разве можем мы такое пропустить?

На балконе зашуршал муслин и звонкий голос окликнул по-хозяйски:

– Мооом! – так зовут маму пятилетние дети и Эрик Картман из "Южного Парка".

Бася вскинула голову:

– Да, ребенок.

Лилит стояла на балконе, вся в образе, с конским шиньоном на макушке и нарисованным поверх собственного лицом Натальи Николавны:

– Мооом, ты не видела, там шаурмятня открылась?

Фотограф снимал уже Литу – кружил, как коршун, поминутно откидываясь назад.

– Не видела, – призналась Бася, – хочешь, сходим посмотрим?

– Мы спускаемся. Юго, за мной!

Юго был этот самый Дантес-кавалергард. Он не знал русского от слова "совсем", и Лита по доброте душевной взяла над ним шефство. В гостинице беднягу Юго непрерывно одолевали какие-то негодяи и проходимцы, и пришлось приютить несчастного на собственной съемной квартире, на диване в гостиной, и этот Юго на диване в гостиной раздражал Басю бесконечно. При нем невозможно было ходить в шортах, без лифчика и с гнездом на голове, не говоря уже о том, чтоб рыгнуть или пукнуть. Этот Юго, эфирный красавец амплуа "инженю-кокетт", всем своим видом напоминал миру о его несовершенстве, и даже когда он просто валялся на диване с французской книжкой, Басе хотелось умереть, задохнувшись в своем целлюлите.

Они спустились втроем, фотограф тоже увязался. Лита и Юго устремились вперед по аллее, как молодые кони, а Бася с фотографом степенно последовали за ними.

– Вот постоянно муссируют вопрос – дала она Дантесу или не дала? – начал фотограф светскую беседу, – Вы только посмотрите на этих двоих. Мне кажется – вот он, ответ.

– Они не пара, – напомнила Бася, – насколько я помню, Юго спит с Либерманом.

Либерман был продюсером сериала, он и раскопал красавца Юго где-то на просторах Репербан.

– Так вот вам и ответ, – поднял брови фотограф и нацелился на Басю объективом, – Вам уже говорили, что вы вылитый Дэвид Боуи? – щелчок затвора, Бася закрылась книжкой, – Не стесняйтесь, я же вас не ем.

– Вы крадете мою душу.

– Это троглодиты выдумали, – фотограф присел на корточки с сделал фото снизу – Бася сжала колени, – У вас даже глаза разные. Вы же как Дэвид Боуи в клипе "Лэтс дэнс", только в дурацкой шляпе...

– Да знаю я! – в отчаянии воскликнула Бася, – Забыли сказать – с животом и сиськами!

– Блин, да, – согласился фотограф.

Юго и Лита стояли у палатки и шаурмист – или шаурмэн – уже крутил для них шаурму. За ними в очередь успел пристроиться высокий толстый негр, и Бася постеснялась пролезать перед ним. А фотограф – нет, подбежал, принялся снимать.

– Послушай, Юго, какое красивое слово "шаварма", – по-французски говорила Лита, и Юго отвечал ей со своим мучительным прононсом – был уговор, что для тренировки он будет пытаться говорить по-русски:

– Шаварма... У нас она – доннер.

– Бась, ты что там встала, – позвала Лита, – Бась! Земля вызывает Басю!

Бася словно очнулась – все смотрели на нее, и даже толстый негр повернулся. У негра были татуировки на лице и борода, выбритая, как зебра.

– Базиль? – воскликнул негр, и Бася его узнала.

– Солдат? Има Собо?

Негр шагнул к ней – пахло от него благовониями и отчего-то ладаном – и заключил в объятия. Подбородок его дрожал.

– Базиль, Базиль...

– Лита, Юго, познакомьтесь, – Бася не знала, как зовут фотографа, – это Има Собо, мой друг.

– Старый друг, – сокрушенно подтвердил негр. Вместо "негр" правильно говорить, кажется, "афроамериканец", но Има Собо не имел отношения ни к Африке, ни к Америке, подданный Франции, он родился на Гаити и до шестнадцати лет вызревал под тамошним солнцем.

– Има, это Лита, дочь моя, и друг ее Юго, и...

– Валера, – представился фотограф скромно и с достоинством.

– Очень приятно, – Има, не выпуская Басю из своих рук, отошел от палатки. Бася покорно переступала за ним. Има склонился к ней, заглянул в разноцветные глаза – его, Имины, глаза были черные, как бусы или пуговицы. Грустные бусы или грустные пуговицы.

– Как ты, Базиль? Кто ты теперь?

– То же что и было, медсестра. Только диплом нужно подтверждать. Дома, в Словении. Мы теперь там живем. А ты?

– А я здесь. Продавец воздуха.

– Это как?

– Скучно. Эксперт, консультант. Тебе будет неинтересно. Короче, никто, – Има жалко улыбнулся, – А еду я, представляешь, в Склифосовский морг.

Има кивнул в сторону синей спортивной машины, припаркованной возле палатки. На заднем сиденье машины клубился лиловый муар.

– Я везу вещи. Туда, в Склифосовский морг.

– Кто у тебя там? – спросила Бася.

– Моя девушка. Ты не знаешь.

– Конечно, не знаю. Мы с тобой не виделись двадцать лет.

– Двадцать три, если быть точным.

– Има, хочешь, я поеду с тобой? В таких местах все веселее с товарищем, – Бася взглянула в грустные пуговицы Иминых глаз и ободряюще улыбнулась.

– А гусар, фотограф и фея не заскучают без тебя?

Бася оглянулась. Гусар, фотограф и фея стояли кружком с батонами шаурмы и смеялись над чем-то своим.

– Угадал только фотографа. Это кавалергард Дантес и Натали из сериала "Ланская". Лита играет жену Пушкина, а я просто сижу около.

– Читаю Набокова? – Има кивнул на Басину книгу.

– Нет, про Гантенбайна. "Она морфинистка, оттого что она несчастна".

– Забавно.

– В любом случае, им сниматься еще часов пять.

– Поехали, – Има распахнул дверцу машины, и Бася, как всегда, подумала "Влезу ли?".

– А шаурма? – напомнила Бася.

– Черт с ней, с отравой.

– Литка, оревуар! – Бася уселась в машину – такую низкую, что на сиденье приходилось почти лежать, – Если что, возвращайтесь без меня.

К счастью, в сам морг их не пустили. Има передал пакет с муаровым облаком служителю морга и, тяжело ступая, спустился по узкой лесенке. Бася со своей книжкой ждала его, сидя на подоконнике. Когда Има собирал по заднему сиденью вещи, чтобы сложить в пакет: муаровое платье, лаковые лодочки, белье с магазинными бирками, чулки в прозрачном полиэтилене – у него дрожали руки. Бася помнила, каково это, но в памяти ее остался сбор мужских вещей. Вещей, еще пахнущих табаком и горьким одеколоном.

Има Собо смотрел мимо Баси – глазами собаки, забытой на даче, его дреды нелепо торчали, как рога у черта.

– Она была красивая? – спросила Бася, припомнив лиловый муар.

– Так спрашивал Робеспьер.

– Получив на блюде голову мадам де Ламбаль. Я знаю эту историю, Има.

– Она была красивая, Базиль, – вздохнул Има, – чем-то похожа на твою фею. Только на двадцать лет старше. Ты же видела вещи... Такие платья носят только красавицы.

– Злой ты, Имка, – обиделась Бася, – выходит, мне суждено лежать в гробу в зеленой медицинской форме.

– Я боялся, что меня поведут на опознание, – признался Има, – покажут тело и будут спрашивать – ваша, не ваша? А я не готов...

– Они так не делают. Если забрали ее из дома, а не нашли на улице.

– Она здесь умерла, в больнице. Неудачное стентирование. Поехали, я верну тебя к гусару и фее.

Бася сползла с подоконника, и они пошли дальше по лестнице, вниз и вниз, и Бася взяла Иму за руку и повела – словно ребенка, и он покорно плелся за нею, как дрессированный слон.

Има проводил ее до самой скамейки – ему страшно было возвращаться в мир одному, и не хватало храбрости попросить Басю побыть с ним еще.

– Пока, Има. Приходи ко мне, я еще неделю просижу на этой скамейке, пока съемки не кончатся.

– Пока, Бася, – криво улыбнулся Има и пошел прочь – под сводами пустынной аллеи.

– Помни, что Собо – это лоа прочности и стойкости! – вслед ему прокричала Бася, и он обернулся:

– Я помню, Базиль...

– Мам, кто это был? – Лита подошла незаметно и уселась рядом. Бася подняла голову от книги:

– Не – любовник. Даже не бывший. Просто старый друг.

– Колоритный тип. Има, да?

– Иммануил Собо, еще известный как Солдат. Знаешь, ребенок, кто такой Собо у вудуистов?

– Вроде бог грома? – Лита нахмурила подведенные брови. Яркий грим придавал ее лицу мрачное выражение.

– Бог грома – это Согбо. Собо – дух французского генерала. Лоа безопасности, прочности, устойчивости и дисциплины.

– Хороший у тебя знакомый...

Мартовское утро девяносто пятого. Весеннее солнце оживило подмерзшие за ночь сосульки, и капель побежала вниз с радостным перестуком. На остановке с названием «Гидроузел» два алкоголика воодушевленно рвали шляпки с «чебурашек» и с восторгом приникали.

– suum cuique, – с удовольствием, явно любуясь и собою, и своей латынью, произнес Кузя, прекрасный принц с прической ирокез.

– Кузьма, вы омерзительный сноб, – Бася повернула руль, и машина сползла с шоссе на боковую дорогу. Оранжевый "жучок" лихорадочно трясся и чихал, из выхлопной трубы валил белый дым, как после избрания папы римского. По обеим сторонам дороги в рыхлых сугробах тонули кособокие деревенские дома. Кое-где окошки светились теплым, нежно-желтым светом, как аллегория покоя и неизбывного уюта. Машина несмело объезжала глубокие выбоины, подернутые ночным ледком.

– Долго еще? Подвеску жалко, – проговорила Бася, яростно вращая рулем и лавируя среди колдобин. Кузя вытянул шею, несколько раз обернутую ямайским полосатым шарфом:

– Уже вот-вот. Должен быть белый кирпичный дом, такой основательный, не то что вот эти.

– И на пороге – негр для ориентира, чтобы мы точно не проехали мимо, – впереди показался белый, основательный дом, и на крылечке дома покуривал высоченный, толстенный негр в ушанке и в дредах.

– Это Солдат, – узнал Кузьма, – значит, приехали.

Машина затормозила у калитки, обтянутой сеткой-рабицей. Негр с интересом смотрел на горбатый дымящий "жучок". Так смотрят в цирке на клоунов – с заинтересованной брезгливостью. Когда из машины выбрался Кузя в длинном кожаном плаще, с бритыми висками и иисусовскими кудрями, и Бася – в армейской шинели, с косичками, собранными на голове в несколько торчащих, как рожки, пучков – негр просиял, одарив пришельцев улыбкой с желтыми и длинными, как у нутрии, зубами.

– Здорово, Имаш! – Кузя приобнял веселого негра, погружаясь в лиловый и вишневый дым его трубки, – Знакомься, это Бася, моя жена.

– Иммануил Собо, – представился негр и потянулся к Басиной ручке – Бася тут же с готовностью расстегнула хлястик своей автомобильной перчатки:

– Вот прям Собо? Как дух французского генерала? – уточнила она.

– Он самый, – подтвердил Има, – Ваш покорный слуга родом с Гаити...

– Везет! У меня есть подруга по фамилии Сайко, – вспомнила Бася, – и я готова вот прямо сейчас выйти за нее и взять ее фамилию.

– Попрошу в дом, – Има распахнул дверь, обитую дерматином, словно стеганым одеялом, – Соседей фраппирует наша необычная внешность.

– И фрустрирует? – уточнил Кузьма.

– По утрам – и фрустрирует, – подтвердил Има.

В доме было натоплено и пахло животными. В прихожей собралась, наверное, вся обувь обитателей, от легкомысленной летней до валенок и обрезанных по щиколотку резиновых сапог.

– Не разувайтесь, – разрешил Има.

Троица проследовала в комнату, людьми простодушными именуемую "зал". Перед телевизором с двурогой антенной, в кресле, на фоне ковра сидела старушка-цыганка и вязала салфетку. Бася поздоровалась – молчание было ей ответом.

– Не слышит, – пояснил Има.

Кузя сделал танцующее, змеиное движение, подняв руки и разом хрустнув всеми, наверное, суставами, и текуче шагнул к ковру за спиной старушки.

– Можно, я не пойду? – попросила Бася.

– Базиль, вы омерзительный сноб, – Кузя приподнял край ковра и скользнул в неприметную – как в каморке папы Карло – дверцу. Из-за дверцы повеяло уксусным духом.

– Я не пойду, – повторила Бася. Има удивленно поднял пронзенные пирсингом брови и сделал приглашающий жест:

– Подождем на кухне. Не стоит смущать покой Натальи Марковны, – он кивнул старушке, и старушка отсалютовала вязальным крючком.

На кухне вокруг стола стояли три офисных стула, Бася села на один и как следует раскрутилась.

– Ваша выдержка потрясает. Практикуете бусидо? – спросил Има Собо, – Дух отваги и самоотречения?

– Дух трезвого вождения и разумной осмотрительности, – отвечала Бася, – не в моей манере обдолбаться и кататься.

– Вы все-таки настоящий буши, Базиль, – с уважением проговорил Има, – из этого дома трезвыми уезжают только водители такси, да и то не все.

– Тут как с собакой – нужно сразу определить, кто в доме хозяин, – Бася продолжала крутиться на стуле, и раскрутила его уже на значительную высоту, – Еще не хватало подчиняться отраве. Наркотики нужны, чтобы усмирять мою психопатию.

– Эпилептоидную? Истероидную?

– Шизоидную – раздвоение личности, ложная память, человек в бежевых перчатках за моей спиной... Вы здорово говорите по-русски, как научились?

– Всегда умел, папа русский. Писал работу о подводных течениях Карибского моря.

– Это его дача?

– Это дача цыган Михаев, а я поговорю с вами и вызову себе такси. У меня квартира на Университете.

– Вот еж! А мы на Спортивной. Могу подбросить. Услуга "трезвый водитель".

– Премного обязан, – Има поклонился, витиевато взмахнув перуанской ушанкой, как шляпой времен Регентства, и дреды его спирально восстали, – Вы меня здорово выручите.

На кухню, пошатываясь, ввалился принц Кузьма – его глаза с булавочными зрачками сияли, как сапфиры.

– Отвезем Иму? – утвердительно произнесла Бася.

– Я сам хотел предложить, – Кузя закурил, не сразу попав огнем в сигарету, – Имаш, ты с нами? Стартуем?

Бася скрутила стул на понижение, поставила ноги в армейских ботинках на пол:

– Стартуем.

В машине Кузя вольготно разлегся на заднем сиденье, Има сел вперед, Бася – за руль. Машина запыхтела, из трубы повалил белый пар.

– Проблемы с двигателем, – констатировал Има, – А где у вас приемник?

– Хочешь музыку? – уточнила Бася.

– Было бы неплохо.

Бася откашлялась и с выражением запела:

На глазах у детей съели коня

Злые татары в шапках киргизских...

– О, Базиль, не надо! – манерно взмолился Кузьма, – Меня укачает...

Но Бася была неумолима:

Средь сучьев из леса сиротливо стучит

По стволам деревянным птица тупая.

Имя ей Дятл и стуки его

Заглушают рыдания детских глаз.

Дети хоронят останки коня,

Там лишь кишки и шкура его...

Има приоткрыл окно, вытряхнул трубку и начал басовито подпевать:

Дети хоронят коня

Дети хоронят коня...

Машина вырвалась на шоссе и покатилась в крайнем ряду, где автобусы – на большее не было сил. Бася свободной от руля рукой вытащила из своих рожек шпильки, тряхнула головой – тонкие белые косички разлились по ее плечам:

– Железо в голове – это очень вредно.

– Имаш, ты видел фильм "Тацуо – железный человек"? – спросил, валяясь, Кузьма. Он похож был на геральдическое животное – глаза горели, кудри разметались, как львиная грива.

– Мужик бреется перед зеркалом и видит, что из лица у него торчит проволочка, – рассказала Бася, – он тянет за проволочку, и получается как у женщин с колготами – все лицо по пизде...

– Не подсказывай, – Кузя игриво дернул ее за косички, – Так видел?

– Увы, – вздохнул Има, – Как говорят французы – helas. Но – мечтаю увидеть.

– За чем же дело стало? – развеселился Кузьма, – Поехали к нам, вместе посмотрим.

– Мы вчера не досмотрели – уснули, – призналась Бася, – у меня вообще беда с модными фильмами. Три раза смотрела "Отсчет утопленников" и три раза засыпала на одном и том же месте. А "Зет – два нуля" без амфетаминов вообще никак.

– Но под амфетаминами – он же будет смотреться как кошмар? – удивился Има.

– Тю, тоже мне кошмар, – ответно удивилась Бася, – вот "Цирк уродов" – это кошмар. А Гринуэй веселенький.

– Вы оба омерзительные снобы, – умиленно произнес Кузьма.

– Не все же какашки обсуждать, хочется и про Гринуэя, – проговорила задумчиво Бася, встраиваясь в чудовищную пробку на въезде в город.

– Так в машине что, нет приемника? – уточнил Има.

– Нет, – отвечала Бася, перестраиваясь под гневный рев сигналов, – Я за него пою.

В комнате с задернутыми наглухо шторами мистически светился телевизор. На экране железный человек – обмотанный проволокой и облепленный фольгой – пытался приударить за девушкой, и весьма успешно, ибо вместо члена у него была дрель.

Перед телевизором в трех креслах – как сестры-гиацинты в трех гробах в сказке Андерсена, в белом, сиреневом и розовом – лежали Бася, Кузя и Има. На журнальном столике перед ними разбросаны были вата, закопченный суповой половник, обелиском возвышалась уксусная эссенция. Медицинский жгут – скоропомощной, с кнопкой – валялся на полу у их ног. Глаза героев были полузакрыты, под ресницами светились полоски белков и то выплывали, то прятались закаченные зрачки. Время от времени кто-то из них поднимал бессильную руку, чтобы почесаться.

На экране девушку погубила-таки встреча с дрелью.

– Има, что такое – helas? – тихим, подводным голосом, идущим со дна глубочайшего из колодцев, спросила Бася. Но Има не ответил – то ли не расслышал, то ли сам не знал, что это.

– Не ожидала услышать от вас это слово, – Бася накрутила на палец белую косичку, – В моих снах его произносит мое альтер эго, и я должна, наверное, знать, что это значит, но я не знаю...

Через год, в марте девяносто шестого, Име Собо вновь довелось побывать в гостях у цыганского семейства Михаев. Такси затормозило возле дома из белого кирпича – возле калитки оранжевым ярким пятном светился «жучок». Има поднялся на крыльцо, постучал в дверь – ему открыла старушка Наталья Марковна. То ли прежде притворялась глухой, то ли среагировала на вибрацию воздуха.

– Рад приветствовать, – поздоровался Има, – Я вижу, у вас в гостях Кузьма?

– Нет Кузьмы, – проговорила сердито старуха, – только Василиса,– и поковыляла на кухню, стуча деревянными подошвами, словно статуя Командора. Има пошел за ней по инерции, как щенок за ногами. Наталья Марковна сняла с полки заварочный чайник, с другой полки – веселую чашечку, метнула на стол печенье и сахарницу. За столом на вертящемся стуле сидел унылый торчок в капюшоне, Има удивился, почему столько внимания и заботы тощему скрюченному убожеству. Има сел на стул, раскрутился – как когда-то Бася.

– Умер Кузьма, – пояснила Наталья Марковна, – умер и в землю зарыт. Пей, касатка, – старуха поставила окутанную паром чашку перед черной скрюченной фигурой. Узкая рука откинула черный капюшон, выстрелом распрямились иглы коротких белых волос.

– Здравствуй, Има, – Бася смотрела на него яркими разными глазами – правый синий, левый черный. Има знал, что левый глаз ее почти не видит.

– Это правда? – только и спросил Има.

– Увы, – подтвердила Бася, делая осторожный крошечный глоток, – Кузя умер неделю назад, в Эйлате, в Израиле. После семинара по криогенной биоинженерии, или типа того. Я никогда не знала толком, чем он занимался.

– А похоронили – где? – спросил практичный Има.

– Мать его сказала, что там и хоронили. Я не летала, у меня и паспорта нет. Зато есть теперь свидетельство о смерти с гордой строчкой – "Эйлат. Израиль".

– Дождись меня, поедем домой вместе, – предложил Има.

– Услуга "трезвый водитель"?

– А водитель трезвый? – не поверил Има. В Басиных разных глазах ничего нельзя было увидеть, только легкое безумие, почти неуловимое, на нижней границе нормы.

– Я не изменяю себе, – отвечала Бася, – я все еще буши, как ты говоришь.

– Дождись меня, не уезжай, – попросил Има, – Наталья Марковна, не отпускайте Баську.

Старуха молча и часто закивала. Има быстрым шагом направился в комнату, где за ковром пряталась дверца – то ли в ад, то ли в иные миры.

На улице Има отпустил такси и сел в Басин «жучок». Машина завелась, зачихала, закашлялась, белый дым окутал ее облаком, словно горную вершину.

– Так и не починили? – спросил Има.

– Нет, и теперь уже некому, – Бася вырулила на середину дороги и теперь старательно объезжала выбоины, полные талой воды.

Машина выехала на шоссе и кое-как набрала скорость. Има приоткрыл окно и закурил – не трубку, обычную сигарету.

– Ты больше не скучаешь без радио? – спросила Бася.

– Хочешь спеть?

– Привычка. Вторая натура... Я все время пою за рулем, иначе скучно мне и страшно.

– Так за чем же дело стало, маэстро?

Бася выдохнула и запела, тихо, медленно и печально, совсем не так, как в оригинале:

Winter's cityside

Crystal bits of snowflakes

All around my head and in the wind

I had no illusions

That I'd ever find a glimpse

Of summer's heatwaves in your eyes...

Има слушал – песня звучала как романс, и Бася пела ее, старательно артикулируя, как дети на утреннике – дрожало тонкое белое горло в черном вороте толстовки. Волосы ее – серебряные иглы – казались твердыми и жесткими, как осколки стекла. Руки в перчатках чуть подрагивали на руле.

Oh, when you're big in Japan, tonight

Big in Japan, be tight

Big in Japan, ooh the eastern sea's so blue

Big in Japan, alright

Pay, then I'll sleep by your side

Things are easy when you're big in Japan

Oh, when you're big in Japan

– Отвезти тебя домой? – прервавшись, уточнила Бася.

– В гости не приглашаешь? – деревянным голосом спросил Има.

– Имаш, неужели ты меня – клеишь? – не поверила Бася.

– Конечно же, нет, – с облегчением отмахнулся Има, – просто подумал, что тебя это порадует. Так сказать, в трудное для страны время.

– Но учти – потом я нароюсь в кашу и уже никуда тебя не повезу, – уточнила Бася.

– Ничего, дойду пешком.

– И не страшно тебе, такому красивому, пешком, да мимо Лужников, да мимо милиции...

– Как говорил Толстой про Андреева – он пугает, а мне не страшно.

– Держите меня семеро – негр знает русскую классику лучше меня. Имаш, а негр – это обидное слово? Ты извини, если что не так...

– Мне не обидно, но ты можешь говорить "арап", если стесняешься.

Бася хихикнула и запела по-новой:

Neon on my naked skin, passing silhouettes

Of strange illuminated mannequins

Shall I stay here at the zoo

Or should I go and change my point of view

For other ugly scenes...

Но дома говорить им было не о чем. Бася сидела в кресле, бледная и безучастная, как будто всю ее кровь выпил и душу украл вампир, и явно ждала, когда Има уйдет. Има побродил по комнате, потрогал на полках корешки книг, переставил пару безделушек с места на место, попрощался и пошел к себе домой. На сердце у него было муторно и тошно – и Кузьму было жаль, и Бася без косичек, с мертвыми глазами, производила тягостное впечатление. Она улыбалась безжизненной улыбкой и не рвала носовые платки оттого лишь, что уже все платки были давно порваны.

Има вошел в подземный переход, светившийся истошным оранжевым светом. Ботинки гулко застучали по гранитным плитам. Навстречу шли люди, казавшиеся веселыми в ярком апельсиновом свете. Има остановился – словно что-то ударило его в грудь, отбросило, не пустило дальше – развернулся и почти побежал по коридору. Обратно, к Басе с ее обреченной пластиковой улыбкой настоящего буши.

– Что-то забыл? – Бася стояла на пороге в длинном белом платье и босиком. Име даже померещился в ее волосах веночек Офелии.

– Что это за платье? – Има отодвинул ее и прошел в квартиру. В воздухе пахло благовониями и ладаном. Надрывались Portishead.

– Это подвенечное платье, – пояснила Бася, – забирай что ты там забыл. И позволь мне наконец нарыться в кашу.

Има взял ее за плечи и развернул к себе. Подвенечное платье было без рукавов, и длинные перчатки в Басином наряде без труда заменяли бинты, намотанные от запястья до локтя, подвенечные парадные бинты с проступающими полосами крови. Басины босые ноги оставляли на паркете чуть заметные кровавые следы.

– Что ты делаешь? – спросил Има. Бася не была ему ни другом, ни любимой девушкой, но даже абсолютно чужую бабу грешно бросать вот так умирать.

– Я не знаю, – Бася вывернулась из его рук и села в кресло, поджав ногу – ступня, и верно, оказалась вся изрезана, похоже, что опасной бритвой, – Не думай, я не хочу умереть. Просто мне очень плохо, и я правда не знаю, что с этим дальше делать.

Има запустил пятерню в свои короткие дреды.

– Переоденься во что-нибудь менее романтическое, – произнес он наконец, – можешь даже заклеить ноги пластырем. И возьми с собой паспорт.

Самолет приземлился и покатился по взлетной полосе, как пишут литераторы, «звеня и подпрыгивая». Бася проснулась:

– А ты почему не хлопаешь?

– Ты же не хлопаешь в маршрутке, – ответил Има.

"Вас приветствует аэропорт Храброво. Температура за бортом семь градусов выше нуля" – проговорил нечеловеческий голос, шипящий, как вампир.

– Жара, – удивилась Бася, – целых семь градусов жары.

– Здесь всегда теплее, – пояснил Има.

Дорога от аэропорта до города была как из детской сказки – деревья по обеим сторонам сплетали над нею свои ветви полукруглым сводом. В сумерках смотрелось ошеломительно.

– У тебя здесь родственники? – спросила Бася.

– У меня здесь работа время от времени, – отвечал Има, – и два гостиничных номера, которые сняла моя фирма. Типа офисы. В одном буду жить я, в другом поселим тебя.

– А так можно?

– Мне – можно, – Има улыбнулся, показав нутриевые зубы, – Завтра вечером я отправлю тебя домой. И в твой номер заедет Вова Шварцман.

– Понятно. Милосердие имеет свои границы, – ответила Бася, – Спасибо тебе. Ты меня удивил, значит, полдела сделано.

– Я покажу тебе подводную лодку и могилу Канта. Увидишь, в честь кого меня назвали. Только не просись в зоопарк – я не пойду, мне жалко животных.

– Здесь есть зоопарк?

– Еще какой. Калининградцы им гордятся.

Таксист, до этого обративший внимание пассажиров на аистиное гнездо и омелу, патетически воскликнул:

– Смотрите – дом барыги!

Как будто там стоял дом Пушкина. Ну да, возле одного из домиков припарковано было сразу штук пять такси. Бася удивилась:

– Тоже мне, невидаль.

– Здесь все очень дешево, – прокомментировал Има, и таксист зыркнул на него презрительно.

Город встретил их моросящим дождем. В промозглых сумерках не разглядеть было, ни каковы улицы, ни архитектурных изысков. Возле гостиницы радужными огнями фосфоресцировала пальма. Бася ужаснулась пальме и вошла в холл. Има взял на стойке ключи:

– Я бы посоветовал тебе сейчас поужинать и лечь спать.

– Поужинать в ресторане? Мне кажется, местные проститутки тебя уже приревновали.

И в самом деле, две женщины злобно следили за ними из кресел. Има приветливо им помахал.

– Закажи еду в номер. Заявим, что съел Вова Шварцман.

– А где сам Вова Шварцман?

– У любовницы, само собой, – развеселился Има. Лифт вознес их на седьмой этаж. Има отдал Басе ключ:

– Иди же, и не в чем себе не отказывай.

– И хастлера можно вызвать?

– Если тебе не жаль репутации Вовы Шварцмана...

Бася открыла дверь, оглянулась – Има стоял за ее спиной.

– А ты где?

– В соседнем, – Има подбросил в воздухе деревянный бочонок. Не поймал, уронил. С кряхтением поднял с пола...

– Имаш, ты действительно Собо, лоа прочности, стабильности и французского офицера.

– Иногда я чувствую, как отрастает форма, – усмехнулся Има и пошел к своей двери.

Бася захлопнула за собой дверь и упала на кровать, не зажигая света. Из приоткрытой форточки пахло снегом, хотя снега в этом городе не было. Возможно, носился в воздухе, не достигая земли.

Нужно было вставать, и звонить в ресторан, заказывать ужин. Хотелось пойти под горячий душ, смыть с себя дорогу и засохшую кровь – будет больно, но оно того стоит. Бася поднялась с кровати, вышла на балкон и посмотрела вниз – розовая пальма перед входом светилась, словно била струей артериальной крови. Снег не реял в воздухе, но было ощутимо холодно. Люди бежали внизу по своим делам – лбом вперед навстречу ветру.

Neon on my naked skin, passing silhouettes

Of strange illuminated mannequins...

Окошко соседнего номера слабо светилось – значит, Има был там. От этой мысли Басе сделалось тепло и спокойно – словно мягкий пуховый клубок перекатился в груди. Почему же помощь всегда приходит нам от тех, о ком мы даже не думаем?

Утром Бася вышла покурить на балкон, прежде чем зайти за Имой – уже в распахнутой шинели и армейских своих берцах. На соседнем балконе Има раскуривал трубку и смотрел на Басю иронически:

– Здорова же ты спать, матушка. Я уже столько дел переделал...

– Смотался на такси к тому домику у дороги?

– Фуй, Басья, дешево же ты меня ценишь. Готова к экскурсии?