355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андрей Панов » Разящий крест (СИ) » Текст книги (страница 6)
Разящий крест (СИ)
  • Текст добавлен: 3 мая 2017, 08:00

Текст книги "Разящий крест (СИ)"


Автор книги: Андрей Панов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– Пойдём – я тебе уже квартиру нашла.

– Квартиру? – засомневался Васильев. – Это дорого, наверное. Я-то на комнату рассчитывал. Сколько за сутки?

Катя ответила.

– Это ведь всего на четыре дня! – воскликнул Савва. – Я лучше найду комнату. Зачем мне целая квартира?

Тут Пантелеева остановилась, повернулась к Васильеву и так сурово на него посмотрела, что тому ничего не оставалось, как заткнуться и молча следовать за подругой.

Они долго шли вдоль реки по Киевской улице пока не свернули на Карла Маркса в двух шагах от набережной и остановились у дома с металлической лестницей на второй этаж.

– Вот здесь ты будешь жить, – сообщила Катя. – Наверху. А я – в соседнем доме. Пошли.

Квартирка оказалась маленькой, но чистой. Кухни не было, а мойка и плита стояли в коридоре недалеко от входной двери. В комнате – двуспальная кровать, стол, тумбочка и телевизор с кондиционером, закреплённые друг под другом на стене.

– Ну как? – улыбнулась Пантелеева, сев на кровать. – Нравится?

– Ещё бы! – присел рядом Васильев. – А деньги-то кому отдавать?

– Мне. Это квартира подружки моей тёти. Я ей передам. У тебя билет обратный есть?

– Конечно. Я планировал здесь пять дней провести в комнатёнке какой-нибудь. А теперь что – на вокзале ночевать перед отъездом?

– Я с этим разберусь – не беспокойся, – махнула рукой Катя. – Валечка, подруга тётина, – очень отзывчивый человек. Неужто не разрешит денёк бесплатно пожить, если уж деваться некуда?!

– Хорошо бы... А тётя знает, что я приехал? Как она вообще к этому отнеслась?

– Она в контрах с мамашей моей. Потому и одобряет всё, что той бы встало поперёк горла. Жила б в Воронеже, точно бы на митингах антиправославных пропадала. – Катя блаженно вздохнула: – Здесь вообще красота: никаких тебе дружинников, никакой пропаганды. Полуостров свободы от религии! Думаю, потому, что в Крыму много татар живёт. Не с руки тут властям поддерживать радикалов православных.

– Это, наверное, неплохо. Учитывая то, как ведут себя всякие коржаковы у нас дома. – Савва лукаво улыбнулся: – Полуостров свободы, говоришь?

Он придвинулся поближе к Кате и наклонился, чтобы поцеловать.

– Э! – строго одёрнула она Васильева и встала с кровати. – Что это ты делаешь? Пошли гулять лучше: покажу тебе город.


Четыре дня пролетели незаметно. Хозяйка квартиры, как и предполагала Катя, оказалась интеллигентной и мягкой женщиной, вошла в положение Саввы и разрешила ему пожить бесплатно до отъезда.

Хотя они были вместе целыми днями, Савве так и не представился случай остаться с Катей наедине: постоянно находилась некая причина, что заставляла их либо быть среди людей, либо расставаться. У него кружилась голова и разбегались мысли, когда они с Катей прогуливались, взявшись за руки, по вечерней набережной мимо живых статуй и музыкантов в экзотических нарядах, или когда он обнимал её на скамейке в ботаническом саду среди голубых и кремовых роз, но с самого первого дня Савва чувствовал какую-то напряжённость в их с Катей отношениях, её странную холодность и сдержанность, что окутывали будто прозрачная эластичная оболочка, позволявшая двигаться, говорить и держаться за руки, но мешающая полноценному контакту.

Савва ощущал этот барьер и в Алупке, где прятались от жары в тенистом парке с лебедиными прудами и осматривали необычный дворец, северная часть которого выполнена в мрачном готическом стиле, а южная, обращённая к морю, в восточном – с арабскими орнаментами и вязью над центральным порталом. И даже в Ялтинском зоопарке, где общение с животными на первый взгляд сблизило Катю с Саввой более прежнего. Они вместе кормили яблоками медведя, трепали по загривку верблюдов и угощали бананами шимпанзе через прутья решётки. Кто-то умудрился протиснуть в клетку бутылку газировки, и один шимпанзе, схватив её, забрался на полку внутри клетки, заправски отвернул крышку и выпил содержимое, сжимая и скручивая бутылку ради последних капель. Такое поведение примата вызвало бурную радость среди зрителей и, казалось бы, разрушило барьер между Саввой и его подругой. Он обнял её, ощущая приятное тепло её тела, и так они наблюдали за шимпанзе, смеялись и комментировали их действия.

Но по возвращении в город всё снова встало на свои места: Катя стала задумчивой и отстранённой. И как изменить эту ситуацию Савва не знал.


Вечером накануне отъезда Васильев купил большую пиццу с курицей и ананасами и бутылку красного массандровского «Бастардо» – он хотел в этот последний ялтинский день наконец-то разобраться в их с Пантелеевой отношениях и расставить все точки на «i».

Катя пришла в том самом сарафане, в котором встречала Савву на автовокзале. Она была немного напряжена, но глаза её лукаво и завораживающе блестели, и Савва понял, что и Катя ждёт многого от этого вечера.

Под приятную электронную музыку они выпили вина, поели, поболтали ни о чём. Васильев налил ещё и, пересев из кресла на кровать рядом с Пантелеевой, протянул ей бокал:

– Выпьем за нас, за наши отношения. За то, чтобы в сентябре, когда ты вернёшься, между нами всё было по-прежнему.

Катя отпила глоток и поставила бокал на стол.

– Савва...

– Подожди, – перебил он, тоже избавившись от бокала. – Все эти пять дней я не понимал, что происходит, я чувствовал, что с тобой что-то не так. Я думал, может быть, я себя как-то не так веду. Не знаю. И вот сегодня последний день, а я так ничего и не понял. – Савва сжал катину ладонь в своих: – Расскажи, что с тобой.

– Мне трудно это всё сформулировать... Я не смогу, наверное, объяснить. Я приняла решение, но не окончательно. Я пока сомневаюсь...

– Какое решение?

– Не спрашивай. Я не могу сказать, понимаешь? Пока всё не будет так, как должно...

Савва придвинулся и обнял Катю:

– Я... Я люблю тебя. Мне тяжело видеть, как ты постоянно где-то не со мной. Катя, я люблю тебя.

Он поцеловал её в шею и чуть прикусил мочку уха с янтарной серёжкой в ней.

– Подожди, Савва...

– Что? – прошептал он ей на ухо.

– Ты ничего не забыл?

– О чём ты?

– Как на всё это смотрят Святые отцы?

Савва отстранился и выпустил Катю из объятий.

– Обязательно вспоминать об этом сейчас?

– Именно сейчас. Как раз самый момент.

– Спасибо, – с досадой бросил Савва. – Момент удачней некуда.

Катя пристально посмотрела ему в глаза:

– И вот поэтому мы с тобой продолжим разговор в Воронеже. Когда я вернусь. То есть в сентябре.

– Даже так! Но почему?

– А ты подумай до осени. Потом поговорим и увидим, понял ли ты причину. – Катя встала и, улыбнувшись, взяла Савву за руку: – Всё. Пойдём к морю.

Пока они шли в вечернем сумраке к набережной, у Кати по щекам ручейками текли слёзы. Но Савва их так и не заметил.


Август 2043 года. Россия, Воронеж

Савва с нетерпением ждал приезда Кати. За весь август они связывались по скайпу всего четыре раза, и каждый разговор всё больше убеждал Васильева в том, что теплоту отношений вернуть будет нелегко. Катя была сдержана и отстранённа: описывая события в Крыму, не пыталась задержаться на деталях, как раньше, не ожидала от друга эмоционального отклика, а будто зачитывала отчёт. Да и на слова Саввы реагировала слабо, отвечая только «хорошо» и «понятно». Попытки обсудить отношения обрывала резко и настаивала на том, что подобные разговоры следует отложить до сентября.

Они встретились на вокзале 30 августа. Савва помог вынести из вагона чемодан и сумку. После того, как в суматохе бросили друг другу «Привет!», обниматься на перроне было уже как-то не к месту, и Васильев, закинув сумку на плечо, покатил за собой чемодан к подземному переходу.

Вынырнули из прохлады в жаркий душный августовский вечер на парковке. Пока Савва укладывал вещи, Катя села на заднее сидение. Оказавшись в машине, Васильев этому удивился, но спрашивать не стал. Он просто повернулся к подруге и посмотрел ей в глаза.

– Поехали, Сав, – попросила та.

– Катя, – взял её за руку Васильев, – что случилось? Объясни.

– Не сегодня, – Пантелеева отвернулась к окну. – Я устала, Савва. Давай отложим? Отвези меня домой. Просто отвези.

– Хорошо. – Савва от досады сжал зубы и запустил двигатель.


На следующий день Васильев ждал подругу в сквере у Института искусств на скамейке под пышной катальпой, которая хоть немного спасала от жарящего солнца. Катя пришла в длинной свободной юбке и лёгкой белой блузе. На плече – матерчатая крымская сумка ручной работы с вышивкой.

Савва встал навстречу подошедшей подруге и, ничего не говоря, обнял её. Поцеловать не решился, только прижался щекой к её щеке, наслаждаясь запахом духов и близостью любимого человека. Катя не оттолкнула его, не вырвалась из объятий, только через минуту сказала: «Хватит, Савва. Всё».

Они опустились на скамейку.

– Катя, – начал Васильев, – ты целый месяц не хотела со мной нормально поговорить, и я не мог ничего сделать, потому что скайп легко выключается при желании. Сейчас уже «выключить» ничего не получится, а поэтому давай всё чётко разложим по полочкам. Что не так? Что мне нужно сделать, чтобы наши отношения восстановились? Или уже не получится?

– Ну, если ты хочешь прямого ответа, то меня волнует твоя религиозность. Да, ты не такой как эти фанатики церковные, но в то же время и не свободен окончательно. Всё у тебя какие-то ограничения, какие-то рамки. Зачем тебе это? Зачем тебе бог? Неужто нельзя жить, просто руководствуясь правилами приличия и светской морали? Почему обязательно нужно держать в уме «карающий перст» где-то там на небесах?! Без него никак?

– Ты не так это воспринимаешь, потому и задаёшь такие вопросы, – принялся объяснять Савва. – Бог не просто переменная, которую можно сократить для простоты уравнения. Нет. Я убеждён в его существовании, для меня он реален. Как я могу взять и абстрагироваться от его реальности? Конечно, я оспариваю общепринятую точку зрения с сотворением всего и вся, без эволюции и пр. Но в самом существовании бога я не сомневаюсь.

– В этом вся и проблема, Савва, – Катя взяла его за руку и сжала для пущей убедительности. – Тебе не кажется, что ты выбрал довольно шаткую позицию? Ты будто круглый камень на вершине горы, на самом кончике – в любой момент можешь покатиться в ту или другую сторону. Сам ты думаешь, что твоё мировоззрение абсолютно иное, отдельное от других и равноправное им. Но это не так. Оно просто переходный этап между верой и атеизмом. Камень на вершине горы. А я не хочу всю жизнь балансировать на горном пике и гадать, куда ты покатишься.

– Что ты предлагаешь?

– Скатись уже куда-нибудь, чтобы можно было понять, как с тобой общаться. Перестань быть промежуточным звеном.

– Думаешь, это легко? – усмехнулся Савва. – Думаешь, так просто отказаться от убеждений, которые выстраданы, вымучены, вдоль и поперёк передуманные? Раз, махнул рукой – и всё, другой стал? Нет, не так всё. Не бывает так.

Васильев молчал и пытался думать, но голова налилась свинцом и мысли упорно не хотели выстраиваться в ряд. Вдруг Катя сказала:

– Я хочу пойти на ваше собрание. Ты проведёшь меня?


Сентябрь 2043 года. Россия, Воронеж

Савва вошёл в комнату с только что вскипевшим чайником в руке. Сегодня у Потапа собралось не так много народа – всего шестеро: они с Катей и Данилой да ещё пара человек, не очень знакомых Савве. Мест, где можно удобно расположиться, было достаточно, однако пока Васильев ходил за кипятком на диван рядом с Катей примостился Данила и, наклонив голову, внимательно слушал, что тихо рассказывала ему Пантелеева.

Заметив друга, Гусельников тут же пересел на стул, взял кружку и отхлебнул уже остывшего чая. Савва поставил чайник и спросил у Кати:

– О чём это вы тут беседовали тихонько?

– Ни о чём компрометирующем, не беспокойся, – улыбнулась ему Катя.

– Друзья, – обратился ко всем собравшимся Данила, – вас никогда не посещала мысль, что верующие не желают расставаться с идеей бога, боясь потерять свою исключительность? Они полагают, что, будучи сотворёнными самолично богом по его образу и подобию, приобретают право быть выше других животных, и гордятся своим происхождением. А если из их картины мира бог выпадет, то и гордиться станет нечем. Они будут словно остальные жалкие зверушки, чего совсем не хочется. Но верующие на самом деле не представляют, что и без бога есть, чем гордиться.

– Ну-ну, Гусляр, потешь наше самосознанье, – хмыкнул один из гостей.

– Ещё Дарвин говорил: «Когда я представляю, что все существа – это прямые потомки немногих существ докебрийской эпохи, они облагораживаются в моих глазах». Сильно сказано, да? А теперь представьте, что каждый из нас – это звено бесконечной цепочки наших предков, которая тянется через векa до самого первого организма, первой клетки. Ни один из предков не был уничтожен вирусом, не раздавлен динозавром, не съеден хищником, не погиб на войне! Миллионы существ вокруг умирали, не оставляя потомства, а наши предки умудрились продолжить род. Это просто непостижимо, если окинуть мысленным взором всю цепочку! Как можно этим не гордиться?! А верующие выдумывают искусственную причину.

Даже в твоей системе мира, – обратился Данила к Савве, – когда эволюция дошла до человека, бог вложил в него душу. И только в этом оказалась его исключительность. Не так что ли? Но ведь мы с тобой и так исключительны без этой нелепой надстройки. И каждый человек, живущий сейчас, тоже. В нас – можно сказать, лучшие гены нашего вида, гены тех, кто победил в естественном отборе, выиграл в борьбе за существование. Мы – неимоверно сложно устроенные потомки той первой РНК, что научилась реплицироваться, потомки того коацервата, что смог размножиться! Это ли не великая вещь?!

– Да я с тобой не спорю, Данила, – ответил Савва. – Всё так. Но, согласись, тяжело ощущать на себе такой груз прошлых поколений? Сразу чувствуешь, что чем-то им обязан, да?

– А ты хочешь без обязательств жить? Обрубить концы и с чистого листа? Так легче, конечно, но природа-то устроена по-другому: любое существо рождается, чтобы либо умереть, либо размножиться и умереть. Это жёстко и даже как-то унизительно, но другого не дано. А все наши метания тут, в том числе и придание себе исключительности с помощью религии, – наши выдумки для скрашивания бытия. Понимаю, что принять это трудно и совсем не хочется, но это и есть реальность.

– Блин, Данила, ты загнался, – вставил один из гостей. – Где цель жизни? Я её пытаюсь найти постоянно, а ты мне тут про родить и умереть. Я не согласен. Мне цель нужна.

– Цель – она для здесь и сейчас. У каждого своя. Та, которую он себе придумает. Все мы играем в игры всю жизнь и ставим себе цели в соответствии с правилами этих игр. Ничего более. И никакого возвышенного смысла жизни, кроме того, что я уже озвучил.

– И тебе хочется жить в таком мире? – спросила Катя. – Размножиться и сдохнуть?

– Всё – прах, Кать. Охвати все миллиарды лет эволюции до нас и те столетия, что будут потом: что твой личный выдуманный смысл жизни по сравнению с ЭТИМ?! Ты знаешь, в чём был смысл жизни какого-нибудь Петрушки из пятнадцатого века? Или даже ныне здравствующих бобров из Графского заповедника? И о твоём никто не узнает. Истории планеты Земля, а уж тем более Вселенной, наплевать на него. Главное – поддержание существования вида, популяции. И то, что мы непосредственно участвуем в этом процессе, что наши предки не подохли бездетными, уже даёт повод гордиться – мы пишем историю. И можем сделать многое для дальнейшего выживания вида.

– Я не кролик, – ответила Пантелеева. – И не коллективистка. Выживание популяции в целом меня мало интересует. Меня больше интересует моя жизнь и весь этот бардак вокруг, с которым надо что-то делать.

– Так это и есть тот процесс, о котором я говорю! Думая об улучшении своей жизни и избавлении от бардака, ты борешься за выживание вида. Это ж просто! Вообще все наши действия в мире способствуют в той или иной степени либо уничтожению, либо выживанию популяции. Только мы обычно об этом не думаем.

Потап схватился обеими руками за голову:

– Данила, кончай. У меня сейчас голова взорвётся от твоих умозаключений. Это ж, блин, вообще! Ночью такое нельзя рассказывать. Картина мира рушится просто.

– Ладно, – встал Гусельников, – пойду бутербродов настрогаю: чё-то жрать захотелось.

– Я помогу тебе, – предложила Катя, – а заодно и спрошу ещё кое-что.

Они вышли из комнаты.

«Если таким образом он пытался мне внушить необходимость отказа от идеи бога, – подумал Савва, – то ошибся. Бог нам нужен не только, чтобы чувствовать свою исключительность. И даже совсем не для этого. Он – наша совесть, высшая справедливость, тот, перед кем мы все ответим там. Нет, Данила, бог крайне необходим людям. Иначе направление сбивается».

Васильев взял кружку – пусто. Он встал и, остановившись в дверном проёме, выглянул в коридор. На кухне при тусклом тёплом свете бра разговаривали Катя и Данила. На столе – нарезанный хлеб, распакованный сыр, рядом – нож. Катя стояла у раскрытого окна, облокотившись о подоконник, а Данила, отчаянно жестикулируя, втолковывал ей что-то о популяции, Вселенной и смысле жизни.

Савва криво усмехнулся и вернулся к столу.


Войдя во двор своего дома, Савва увидел на одной из скамеек отца. Было раннее туманное утро и Леонид Владимирович, вероятно, ждал сына, желая поговорить вне квартиры. Васильев подошёл к отцу и сел рядом:

– Доброе утро.

– Доброе, сынок. Где ты опять был всю ночь? – Леонид Владимирович говорил спокойно, не повышая голоса.

– У друга. Он в Масловке живёт – транспорт оттуда вечером не ходит, ты ж знаешь. Вот до утра и остаюсь.

– Ты осторожнее с этими ночёвками. – И добавил через секунду: – Я же всё понимаю, Савва.

– Что ты понимаешь?

– Вчера мой сослуживец отозвал меня в сторонку у буфета и спросил, не с атеистами ли связался мой сын.

– Какое ему до меня дело? – прошипел Савва. – В следующий раз скажи, что научная работа у меня по дарвинизму.

– Да им всем плевать! – не сдержался отец. И снова тихо: – Ты пойми, так нельзя.

– Научную работу делать нельзя? Может, мне вообще из университета уйти?

Леонид Владимирович положил руку на колено сыну и сжал, призывая успокоиться.

– Когда ты родился, – начал он, – были очень сложные времена. Многие повылетали с работы из-за своих взглядов. И тогда я принял решение: мы с твоей мамой крестились и окрестили тебя. Мне пришлось это сделать, чтобы остаться на своей должности, чтобы не стать нищим, чтобы вырастить тебя в нормальной семье. Мы ходили в церковь, исповедовались, тебя воспитывали с пелёнок православным. И всё для того, чтобы в будущем у тебя не было проблем. Я предал свои взгляды, предал себя, потому что у меня была семья. Я обязан был так поступить.

– У меня нет семьи, я имею полное право строить свою жизнь, как пожелаю.

– Ты живёшь с нами, – оборвал отец. – Сейчас твоя семья – это мы. Ты о нас подумал? О нашей работе, о будущей пенсии? Я думал о тебе, когда крестился. Теперь твоя очередь.

Леонид Владимирович похлопал сына по колену, встал и пошёл к подъезду. Савва, хмуро уставившись в асфальт под ногами, остался на скамейке под лучами едва показавшегося над крышей дома яркого солнца.


Октябрь 2043 года. Россия, Воронеж

Университет гудел с самого утра. Все обсуждали московские события этой ночи: террористами был уничтожен штаб Православной дружины. Погибло более десятка человек. Противостоять вооружённым нападавшим было невозможно, ведь члены дружины имели право носить только дубинки и газовые пистолеты. Нескольких застрелили, а остальных взорвали вместе со зданием.

Высказывались версии о причастности как мусульман, так и атеистических групп. Идя по коридорам ВГУ, Савва услышал множество гневных слов в адрес и тех и других. В воздухе стояли тревога и ожидание чего-то экстраординарного.

Савва отыскал в аудитории Данилу и сел рядом.

– Что думаешь? – спросил тот.

– А что думать? Не нравятся мне эти лица в коридоре. Просто так это не пройдёт.

– А мусульмане наши не пришли сегодня. Одни мы – дураки, припёрлись.

– Мы-то причём? – раздражённо бросил Савва. – Мы что ль взорвали крестоносцев этих?

– Посмотришь ещё. Коржаков вон у двери так и сверлит нас взглядом, видел? Держись рядом, если что.

Прозвенел звонок, но лектору понадобилось ещё минут пять, чтобы успокоить аудиторию. На экране одна за другой появлялись физические формулы, чертились какие-то графики, но мало кого в зале они занимали в этот момент. Вдруг из динамиков под потолком раздался суровый голос диктора:

– Внимание. Просим всех преподавателей прервать занятия. Прослушайте выступление протопресвитера Алексея по поводу ночного нападения на штаб Православной дружины в Москве.

В зале все замерли в ожидании. Наконец, трескучий голос протопресвитера обратился к слушателям:

– Православные! В этот скорбный для нас и всей русской православной церкви час...

Савва слушал речь священника, и с каждой минутой в нём росло чувство – вот оно, начинается! Мир уже не будет прежним. Протопресвитер говорил о душах погибших, об их героизме, о вселенском зле, заключённом в террористах, «кем бы они ни были», о необходимости всеобщего единения и отпора врагам веры.

– ...Мы призываем вас сделать всё, чтобы жизнь православная трагически не обрывалась, чтобы мир и безопасность нашего народа были надёжно защищены! Кто «не берёт креста своего и не идёт за мной, меня не достоин», сказал господь. От вас и только от вас теперь зависит будущее церкви и народа нашего. Да пребудет с вами господь!

Зал взревел, студенты били кулаками по креслам, топтали пол. Многие вскочили с мест и что-то кричали. Людская лавина двинулась к дверям, не обращая внимания на беспомощного лектора, одиноко стоявшего за кафедрой и даже не пытавшегося что-либо возразить.

Данила с Саввой смешались с беснующейся толпой и вскоре оказались в коридоре, куда вывалили студенты и из других аудиторий. Во всеобщей неразберихе они протиснулись к лестнице, спустились на первый этаж и благополучно покинули здание.


Ноябрь 2043 года. Россия, Воронеж

С момента московских событий начала октября Савве стало неуютно в университете. Когда он появлялся на общих лекциях, однокурсники презрительно косились в его сторону и кто-нибудь, бывало, цедил сквозь зубы «Отступник!» или «Сатанист!»

Савва уже давно не посещал собрания у Потапа: все договорились переждать «острый период воспаления» православных чувств. Однако студенты и так раньше догадывались, что дружба с Данилой – это дружба не просто одногруппников и игроков одной баскетбольной команды, но и единомышленников. Теперь же все догадки вылились в открытые обвинения. Втолковывать что-то смысла не было – никто не хотел от Саввы объяснений или оправданий. К счастью, до столкновений дело не доходило, но каждый день Васильев шёл в университет готовый ко всему.

С Катей пока тоже не ладилось: они виделись на лекциях, разговаривали, но встречаться в свободное время Пантелеева отказывалась до тех пор, пока Савва не забудет о Всевидящем и Всезнающем. Васильев злился и мучился, но переступить через себя не мог. Срабатывали появившиеся ещё прошлой зимой и окрепшие за год упёртость и желание делать всё наперекор.


Не проходило и нескольких дней, чтобы в городе не случалось чего-нибудь экстраординарного с участием православных дружинников или просто религиозных фанатиков. Исчез один из активистов дарвиновского движения, выйдя в магазин за хлебом. Сожгли машину преподавателя биологии медицинской академии. Группа подростков избила военного лётчика, не пожелавшего зайти в церковь помолиться. Прокатилась волна задержаний атеистов дружинниками: в полиции их оставляли на один-два дня якобы за хулиганство, а потом отпускали. Но даже один лишь факт проведения ночи в ИВС сильно сказывался на и без того зыбком положении атеистов в их рабочих коллективах. Начались увольнения.

Как-то на большой перемене Савва столкнулся в холле университета с двумя знакомыми по потаповским собраниям. Они предложили ему вместе пообедать в соседнем кафе.

– Ты уже видел Ленина на площади? – спросил один из парней у Васильева, когда троица спускалась по лестнице к выходу.

– Конечно, я ж там утром проезжаю.

– Вот сволочи! Памятник им виноват. По телевизору вчера показывали митинг этот: подкатили пожарную вышку и оттуда пару вёдер краски выплеснули. Памятник красный весь стоит, а толпа радуется.

– Некоторые, кстати, яйцами даже кидали, – добавил другой парень.

Вышли на улицу.

– Отмывать, наверное, не будет никто, – предположил Савва.

– Да какой там...

Вдруг откуда-то слева крик: «Вон они!» Савва не сразу сообразил, что это о них. Один из его знакомых бросился в сторону, но споткнулся и упал. Васильев повернулся влево и тут же получил удар ногой в грудь. Рухнув на асфальт, он уже не видел, что стало с его товарищами. Под градом пинков Савва успел перевернуться на живот, закрыв голову руками. Его пытались развернуть, и когда это на мгновение удалось, кожаный ботинок ударил Васильева по зубам. Мысли спутались, руки, защищавшие голову, ослабли. Откуда-то издали долетел знакомый голос: «Этому достаточно! Хватит!»


Декабрь 2043 года. Россия, Воронеж

В больничной палате рядом с кроватью Саввы сидели Катя и Данила. Единственный сосед, готовящийся к выписке, вышел в коридор, чтобы не мешать друзьям разговаривать.

Как попал в больницу, Савва не помнил – пришёл в себя уже в палате. Родители оплатили трёхместную, так что Васильев выздоравливал в относительном покое. По прошествии нескольких дней он уже мог вставать, но до сих пор был ещё слаб.

Катя говорила об участившихся драках в городе, о поджогах машин, погроме в кафе на проспекте Революции, где собралась компания атеистов, а выследившие их фанатики набросились прямо внутри заведения. Чтобы немного разрядить атмосферу, Данила рассказал забавный случай. Савва рассмеялся, но тут же прикрыл рот ладонью – он стеснялся сломанных передних зубов. Мысли о них не покидали Васильева целыми днями: и когда улыбался, и когда не мог откусить кусок хлеба, и когда шепеляво произносил слова. Каждый раз он злился, думал о протезах, но понимал, что быстро их не поставят, и это злило его ещё больше.

Наконец, друзья собрались уходить. Данила попрощался и вышел. Савва взял Катю за руку, сжал её ладонь в своих, посмотрел в глаза. Он не сказал ничего, но Пантелеева всё поняла по взгляду, в котором смешались благодарность, нежность и надежда. Когда Савва потянул её к себе, Катя не поддалась, сказав мягко:

– Не надо, не сейчас. Мне пора.

Она высвободила руку, наклонилась и поцеловала Васильева в щёку.

– Выздоравливай.


После ухода друзей Савва лёг и уставился в потолок. Не хотелось ни о чём думать, ничего делать.

Сколько он так пролежал, не известно. Заскрипела дверь, но Васильев не повернулся, подумав, что это наверняка вернулся сосед.

– Ну, здравствуй, Савка, – раздался голос Андрея. – Выздоравливаешь?

Савва еле сдержался, но не повернулся и не ответил. Коржаков подошёл, сел рядом. Положил на грудь Васильеву лист бумаги:

– На – почитай. Полезно будет.

Тот взял лист, поднёс к глазам, выхватил несколько фраз: «...согласно новому закону о запрете пропаганды атеизма и эволюции...», «...жёстко пресекать все выступления...», «...увольнение...арест...». Потом сел и прочитал листовку полностью. В голове пронеслось: «Что же теперь будет?»

– Ну, ты понял, что вы... они проиграли? – подал голос Андрей. – Теперь, когда пропаганда атеизма запрещена, ты будешь продолжать их поддерживать?

– Буду, – твёрдо ответил Савва.

– Дурак! – Коржаков поднялся, обошёл кровать и встал напротив Васильева. – Они же вносят раскол в наше общество, как ты не понимаешь?! Страна, народ никогда не будут едины, пока существуют такие отщепенцы. А нам надо идти вперёд, развиваться, строить светлое будущее, наконец! Ты что, против этого?

– Если это ваше будущее, то против.

Андрей хлопнул ладонью по спинке кровати, подошёл к окну и снова повернулся к приятелю:

– А помнишь, Савка, как мы ловили сатанистов в лесу?

– И не поймали.

– Ну и что? Пролазили там до самого вечера, потом тропинку в темноте еле нашли. Вот было время...

– Сейчас всё изменилось, Андрей.

– Но ведь можно вернуться назад. Всё будет как прежде. Было у тебя временное помешательство, ну и ладно. С кем не бывает? Савка, а?

– Понимаешь, Андрей, не те методы выбрала наша церковь. Воздействовать надо на разум, а не на тело. Не кулаком вбивать веру, а разговором и убеждением. Вот по этому пути я бы пошёл с тобой. А так – нет, извини уж. Тут я – пас.

– Чудак! – воскликнул Коржаков. – Да если ж с каждым разговаривать, всей жизни не хватит. А страну надо сейчас поднимать. Не завтра, не следующим летом, а сегодня. Не хотят жить в поставленных рамках – их дело. Пусть уматывают за границу. Или в тюрьму. А сопротивляться будут – и кулаком можно, и палкой. Да. Такие времена, Савка. Что участвовать в войне не хочешь, я понимаю: с детства ты малахольным был. Но за этих-то что цепляешься? Тоже хочешь палкой по хребту получить?

– Принцип важнее. Они все не заслужили того, что вы с ними делаете. Я так считаю. И в этой войне буду на стороне справедливости.

– Значит, палки попробовать хочешь? – процедил Андрей. – Не хватило, видать. Ладно, дальше с тобой говорить смысла нет. Ума, смотрю, не прибавилось. Сам ещё прибежишь, да поздно будет. Пока.

– А ты ведь тоже там был, – твёрдо проговорил Савва вслед выходившему в открытую дверь Андрею.

Тот резко обернулся, и Васильев увидел в его глазах понимание смысла сказанной фразы. Коржаков не ответил. Лишь хлопнул за собой дверью.


Январь 2044 года. Россия, Воронеж

Новый ‘44 год в Воронеже отмечали с размахом: повсеместные митинги, гуляния и крестные ходы во славу церкви и светлого будущего страны. Отмечали назначение в новогоднюю ночь премьер-министром лидера партии «Православная Россия» и рождественский подарок властей Православной дружине – присоединение их к полиции в качестве особого подразделения со всеми полномочиями. Савва, как и большинство атеистов, старался в эти дни без лишней надобности на улице не появляться: от пьяных дружинников, полицейских и православной молодёжи всего можно было ожидать.

Поздним субботним вечером 9 января, в самый разгар рождественских святок, Савве позвонил Данила:

– Минивэн твой свободен сейчас?

– А что?

– Рассказывать долго. Бери и приезжай в универ, к служебным воротам. Там объясню.

Пока Савва одевался, в комнату зашёл отец:

– Ты куда?

– В университет попросили приехать. Я «Ладу» возьму.

– Зачем?

– Там перевезти что-то нужно в другой корпус.

Леонид Владимирович посмотрел пристально на сына и вздохнул:

– Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь.

Савва промолчал.


Ворота открыл Данила, впуская минивэн внутрь. Двор практически не освещался: только у самого въезда горел фонарь. Савва вышел из машины:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю