Текст книги "Родственные души (СИ)"

Автор книги: Marlu

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

marlu
Родственные души

 Эраст Петрович, откинувшись, сидел в коляске, которая катила среди бескрайних полей. Колосящаяся рожь, как море, ходила волнами и настраивала на умиротворяющий лад, отвлекая от печальных мыслей. Права, ох, права была матушка, настаивая на поездке к сестрице своей Татьяне Матвеевне.

– Съезди, душа моя, отвлекись от скорбных мыслей, развейся, – и тут же кликнула девок собирать барина в вояж.

Эраст Петрович поначалу решил было обидеться, замкнуться в гордом молчании, но матушка была тверда. Чуть не силком впихнула в экипаж, поцеловала в лобик на прощание и велела кучеру гнать.

Тягостное чувство от предательства нежно любимой Глафиры Сергеевны стало отпускать, едва выехали за околицу. Свежий ветер, треск луговых цикадок да дробный цокот копыт по соскучившейся по дождю земле настроили на философский лад, изрядно, однако, отдававший меланхолией.

Милая, милая Глафира Сергеевна! Сердце сладко заныло от воспоминаний о долгих вечерних прогулках, наполненных щемящей нежностью, о музицировании в четыре руки, когда только одна пара рук лежала на клавишах фортепьяно… Ах, какие чудные стихи писал он в порыве вдохновения в ее девичий альбом! Милая, милая Глафира Сергеевна! Он помнил кроткие голубые глаза, с обожанием взиравшие на него. «Мой Ромео, – говорила она своим чарующим голосом, – только смерть разлучит нас»! Ах, если бы! Смерть – тяжкое испытание для двух любящих сердец, но для них всегда остается надежда встретиться там, на небесах, и остаться вместе навсегда. Эраст Петрович вновь примерил на себя это чувство светлой грусти, которое, без сомнения, посетило бы его, скончайся милейшая Глафира Сергеевна во цвете лет. Он бы облачился в траур, принимал соболезнования от соседей, с тихой печалью выслушивал пожелания мужаться и носил на деревенское кладбище охапки цветов. Сначала из оранжереи. А затем, когда маменька бы сказала: «Любезный мой сын, оставь в покое розы, куме на именины и отослать нечего!», он бы вставал на рассвете, шел за околицу и затем бросал охапки еще мокрых от росы ромашек и васильков на холодный могильный камень…

Но милая Глафира Сергеевна лишила его этой малой радости, сбежав с заезжим гусаром. А несчастный Эраст Петрович остался не у дел и тихо радовался, что не успел сделать предложения этой ветренице. Опозорила бы, как есть опозорила! Воистину, Бог отвел, а то сраму не избежали бы. Но все равно, соседи смотрели с жалостью, кажется, совершенно пропуская мимо ушей все заверения в том, что меж ними была только дружба. Он долго крепился, держал, как любил повторять присной памяти гувернер мсье Жак, лицо, а потом слег с жестокой мозговой лихорадкой.

– А что вы хотите, матушка, – сказал срочно вызванный по такому поводу доктор, – слабенький он у вас уродился.

Эраст Петрович и правда был росту невысокого, белобрыс и в кости тонок.

– А может, водицы холодной в жару испил, что тоже способствует, – уже вкусив лично приготовленной маменькой наливочки, предположил доктор.

Второй вариант был гораздо ближе к истине, но Эраст Петрович решил не сознаваться, что намедни пил ледяную, до ломоты в зубах, водицу из лесного ключа. Потому что свалиться с «мозговой лихорадкой» – это не от банальной простуды страдать!

А маменька во время болезни единственного сына списалась с сестрицей… Он не знал, что ответила тетушка, но предполагал, что, обеспокоясь здоровьем любимого племянника, предложила погостить в имении. Куда они и направлялись теперь с верным кучером Парамоном.

Солнце поднялось уже высоко и стало сильно припекать. Пришлось останавливаться да просить поднять верх. Не хватало еще после болезни перегреться!

– Парамон, долго еще? – Эраст Петрович заскучал. Поля, да поля, и снова поля – глазу отдохнуть негде.

– Да только отъехали, барин!

– Да как только отъехали! Четвертый час в дороге!

– Дык тетушка ваша не близенько живет! За один день никак не можно добраться. Не извольте беспокоиться, к ночи до Кузовлищ доедем, там переночуем и уж к обеду в Верхней Масловке-то и будем!

– К обеду! – простонал Эраст Петрович.

Жизнь в очередной раз подсунула каверзу. Почему-то ему казалось, что тетка живет гораздо ближе. С другой стороны, будь это так, то сестры виделись бы гораздо чаще. Эраст Петрович с неприязнью окинул взглядом горизонты: нестерпимо голубое небо, какое только и бывает в разгар лета, яркий диск солнца размером с золотую монету и бескрайние поля не то ржи, не то пшеницы надоели до тошноты. Он попытался было отвлечься сложением виршей, но выходило как-то совсем уж печально, даже заунывно. И записать рождающиеся строчки было не на чем – не прихватил он с собой в дорогу ни карандаша, ни блокнота, а на память надеяться в таком деле – последнее дело.

– Парамон, а Парамон! Расскажи что-нибудь!

– Ить, что я могу? Не обучен-с!

– Парамон, ну, сказку какую расскажи. Не может быть, чтобы ни одной не знал.

– Ах, барин, не умею я!

– Ну хорошо, ты бывал уже в имении тетушки моей?

– Как не бывать, родился там. Потом с матушкой вашей, барыней Евдокией Матвевной, переехал на жительство, когда она замуж за батюшку вашего выходить изволила.

– Ну так расскажи мне про тетку да про имение. И деда моего ведь ты знал?

– Как не знать! Косая сажень, мешки на мельнице ворочал, как в бирюльки играл!

– Парамон! Ты ври, да меру знай, почто барину мешки ворочать?!

– Дык на мельнице. С мельником, значится, с Евсеем-то Василичем, у них дружба была.

– Так и дружба!

– А то и дружба, не разлей вода! Мельник-то в Масловке пришлый был. Никто не знал, откель взялся, но дед-то ваш, Матвей Матвеич, для пришлого того мужика велел мельницу на реке построить. Только наши-то мельника не любили, глазливый был.

– Как так глазливый?

– Да как придет в деревню, да как зыркнет, то молоко скиснет прямо у коровы в вымени, то куры нестись перестанут! Ужасть какой был человек. Матрена-то еще тогда была жива, знахарка ить, крестилась да плевалась вослед. Нелюдем называла, – на последних словах Парамон понизил голос и, перехватив вожжи одной рукой, перекрестился.

– А на мельницу-то как зерно возили? Со святой водой и паникадилом? – Эраст Петрович не мог удержаться и подначил суеверного кучера.

– Дык Матвей Матвеич-то велел, и сам на мельнице-то присматривал. При нем Евсей Василич не баловал, уважал, видать, сильно, али природу свою паскудскую боялся показать. Знать не знаю, а врать не приучен!

– Ну, полно, полно обижаться. Шуток не понимаешь! Сказывай, что дальше было.

– А что дальше было, сие неведомо. Одним днем оба пропали. Тот день мужики-то зерно привезли на подводах, а нет никого. Ждать-пождать – нету. Вот как сгинули! Бабка-то ваша, Екатерина Порфирьевна, убивалась сильно. Чуть не до зимы мужичков гоняла тело искать. Из города пристава вызывала, тот ходил и все вопросы спрашивал, да куда там. Так ни с чем и убрался.

– Да перепились они да утопли оба. Матушка сказывала, что тел не нашли, потому как стремнина там, отнесло, видать, далеко.

– Как скажете, барин, – покорно согласился Парамон, – только Матрена зря болтать не станет. Русалки обоих… того!

– Скажешь тоже, русалки, – рассмеялся Эраст Петрович.

– И скажу! Их там тьма была о ту пору!

– И что, потом все тоже разом пропали?

– Не могу знать, – буркнул Парамон, – на мельницу-то дураков нет соваться. Так небось до сих пор и стоит, жути нагоняет… Да и на реку купаться наши ходить перестали. Прудик отрыли и теперича там только в жару окунаются. Уж там-то точно никакой нечисти. Отца Никодима звали, чтоб освятил, значит.

– Темнота и невежество, – пробормотал Эраст Петрович, утомленный бестолковой беседой, и под недовольное сопение кучера задремал до самого вечера.

Кузовлищенский постоялый двор произвел на Эраста Петровича угнетающее впечатление. Не решившись отобедать, потому что девка в грязном переднике, вышедшая встречать гостя, доверия не внушила, и утолив голод пирогами, данными маменькой в дорогу, он долго не мог уснуть на комковатой постели. Ворочался с боку на бок, злился на крутобокую Луну, нагло заглядывавшую в окно, отчего в голову лезли мысли о всякой нечисти. Против воли прислушивался к звукам чужого дома. Шорохи, стуки, шаги… И все казалось, что мечутся по комнате неясные тени, мерещилось, что стоит за дверьми тать ночной, готовый отнять у усталого путника не только кошелек, но жизнь.

Потому и поднялся ни свет ни заря, потому и велел впрягать Воронка в коляску и приказал гнать поскорее прочь, убеждая себя, что просто хотелось выехать по холодку и побыстрее добраться до тетушкиного имения. Все-таки дурацкие байки на ночь глядя да на голодный желудок категорически вредны для душевного равновесия.

Верхняя Масловка показалась как-то вдруг. Вот вроде только еще были поля и перелески, как за небольшой горушкой, за поворотом растеклась по низинке деревня. Избы в ней стояли одна к одной, справные да ладные. Чувствовалось, что за хорошим хозяином живут людишки. Встречные мужики ломали шапки при виде коляски, видно, слухи дошли, что барыня гостя ждет. Девки с любопытством оглядывались, кто поумнее – делали вид, что кликает собаку или кошку. Эраст Петрович снисходительно улыбался деревенским хитростям – пусть их!

У господского дома стояла с открытым ртом простоволосая девка, пялясь на чудную, по последней моде сделанную коляску с откидным верхом. Потом поглядела на приехавшего барина. Охнула и закрыла лицо рукавом, засмущалась.

– Чего стоишь, дура! Поди, доложи барыне, племянник, мол, приехал в гости, – Парамон остановил коляску у крыльца и спрыгнул с козел.

– Приехали, приехали, барыня, приехали! – истошно вопя, девка бросилась в дом.

– Вот оглашенная! – ругнулся кучер. – Не серчайте, барин, это они не привыкли пока. Здесь, в Масловке-то, редко когда чужие появляются. Освоятся. А вот и тетушка ваша, – Парамон поклонился вышедшей на крыльцо дородной женщине в простом муслиновом платье.

– Bonjour, chère tante! Je suis très heureux de vous voir! – учтиво сказал Эраст Петрович и приложился к ручке.

– Бонжур, бонжур, мой дорогой. Мы здесь в деревне по-простому, без церемоний, и забыла я уже все эти штуки. Не обессудь.

– Ах, тетушка…

– Ступай-ка, милый, отдохни с дороги, умаялся, поди? Сестрица уморила ведь совсем, одни кости! А бледный-то?! Ну, ничего, поживешь у нас, авось поздоровеешь. Обедать будем через час. Парашка! Проводи!

Эраст Петрович был потрясен до глубин души. Тетушка совершенно не соблюдала règles de bon ton (правила хорошего тона). Как можно сказать хорошо сложенному молодому человеку, стройному и с интересной бледностью на лице, что он похож на полутруп! Невозможная женщина!

– Сюда, барин, ваша комната, – Парашка, та самая девка, что встретила их на пороге, распахнула белую дверь и посторонилась.

Он вошел в пышущую жаром комнату и понял: отдохнуть не удастся. Окно выходило на южную сторону, и стоящее в зените солнце прогрело маленькое помещение до состояния бани. Эраст Петрович подошел к высокой кровати, застланной пестрым покрывалом, зачем-то потрогал подушку и матрас.

– Барыня сама перину вам отбирала и подушки самолучшие положить велела, не извольте беспокоиться, – девка поняла его по-своему. – Ежели вам чего надо, барин, вы говорите, не стесняйтесь!

– Воды принеси умыться и попить.

– Я мигом!

Парашка, метнув подолом по дощатому полу, убежала. Эраст Петрович устало сел на кровать и просто утонул в перинах. Хозяйка от щедрот положила их штук пять, не меньше.

– Она думает, что здесь можно спать? – горько вопросил он пустоту. Встал, заложил руки за спину и уставился в окно, ожидая, когда вернется девка с водой. За окном все так же жарило солнце, медленно катясь по чистейшему, без единого облачка, небосводу. Куст шиповника с раскрытыми малиновыми цветами привлекал пчел, и они, низко гудя, перелетали с одного на другой. Где-то поодаль ревел чей-то младенец… Обычные звуки для деревни. Все точно так, как и дома. Зачем, ну зачем он согласился на эту поездку?!

Парашка с грохотом распахнула дверь ногой, руки были заняты тазом и кувшином.

– Вот, барин, держите.

– Поставь на стол, – Эраста Петровича всегда раздражала чужая бестолковость. – Ступай, – велел он, заметив, что девка прислонилась к стене и уходить не собиралась.

– А как же слить? Помогу давайте…

– Пошла вон.

– Ага. Так я опосля прибегу на обед звать.

Эраст Петрович подпер дверь стулом, потому что бесцеремонная Парашка могла, как он понял, ворваться в любой момент, снял дорожный сюртук и с наслаждением умылся. Вода, хоть и тепловатая, принесла облегчение и даже видимость бодрости. Дурно проведя предыдущую ночь и чувствуя себя разбитым, он понимал, что поспать сейчас при всем желании не получится – и обед уже вот-вот, и сон в такой духоте не принесет облегчения, одну головную боль. Но тело требовало отдохновения. На постели можно было утонуть в перинах и взопреть так, что остатки навитых еще дома на папильотки локонов разовьются и превратятся в неопрятные лохмы. Пришлось скинуть на пол одеяло и пару подушек и вот так, не рискуя свариться заживо, провести несколько приятных минут, пока не стало ясно, что тетушкины комары гораздо злее и настойчивее привычных дома.

– Откуда, ну откуда в такую жару столько кровососов? – Эраст Петрович с остервенением прихлопнул очередного комара на щеке.

– Дык, барин, река-то близенько! Да у барыни в дальнем конце сада небольшой прудик с кувшинками, – вездесущая Парашка всунула голову в окно.

– Поди прочь!

– Барыня просила напомнить, что обед скоро. И сказать, чтобы к столу выходили в чем попроще, не перед кем, мол, церемонии разводить.

– Тогда передай, чтобы мой дорожный сундук принесли.

– Фе-о-одор! – заголосила девка и рысью умчалась за угол дома.

Эраст Петрович встал. Закинул обратно на постель подушки и покрывало, пригладил волосы. Вернул стул в исходное положение и стал ждать, когда принесут сундук с одеждой.

За обедом Татьяна Матвеевна потчевала дорогого гостя от души. Несчастный Эраст Петрович, непривычный к такому обильному застолью и сытной пище, взмолился:

– Тетушка, имейте сострадание!

– Друг мой сердечный! Ну как же можно так мало кушать? Право же, птички и те больше едят! Мужчине нужно стать иметь. Ничего, уж я-то расстараюсь, и будешь ты у меня завидный жених, а не мелкое недоразумение!

– Тетя!

– Ешь!

После обеда, чувствуя ужасную тяжесть в желудке, Эраст Петрович на негнущихся ногах вышел из дома.

– Это ужасно, – простонал он, размышляя, куда пойти – оставаться дома оказалось невозможно.

– Барин, барин, вы куда собрались? – Парашка, как чертик из табакерки, вынырнула из ближайших кустов.

– Прогуляться, – сквозь зубы ответил Эраст Петрович.

– Дык давайте я вам туточки все покажу! Вот смотрите, здесь у нас дом старосты, а вот по этой тропочке наши к пруду ходят. В жару искупнуться – первейшее дело!

Эраст Петрович свернул к пруду. Осматривать деревенские достопримечательности под бесконечный стрекот Парашки не было ни сил, ни желания. Закончился огороженный с двух сторон проулок, тропка вильнула среди лугового разнотравья и стала спускаться в низинку. Уже отсюда стал слышен громкий визг детворы, радостно плескавшейся на мелководье. Прудик оказался невеликим. Вода, взбаламученная двумя десятками малышей и ребят постарше, по цвету напоминала горячий шоколад.

– Купаться будете? За утиркой я в момент слетаю! – Парашка забежала вперед и с бесконечным желанием услужить, застывшем на глуповатом лице, замерла, ожидая решения барина.

Эраст Петрович посмотрел на воду и решил, что после такого купания ему придется отмываться в бане не меньше часа.

– А что, других-то мест нет?

– Неа, – мотнула головой Прашка.

– А река. Тут же есть река?

– Не, туда нельзя, – девка сделала страшные глаза, выпучив их до невозможности, – мавки утащат или сам водяной за ногу цапнет! Иван Силыч года три тому как возвращался из Хмелинки от кумы и не дошел. Нашли уж потом, а нога-то и отъедена! Водяной пошалил. Не, я к нашей Гремячке и близко не подойду, хоть золотом обсыпь!

У Эраста Петровича появилось смутное подозрение, что избавиться от назойливой Парашки можно, только прогуливаясь у чертовой речки. Во всякие россказни как просвещенный человек он не верил, особенно в историю с водяным… Экая глупость, ногу отъел! Ясно же, что или раки постарались, или другая какая живность. Парашка все время косилась в правую сторону. С того места, где они стояли, ничего такого, что ее там могло бы заинтересовать, не было видно. Только кусты, обильно росшие в изрядном отдалении, да отдельные купы деревьев, в изобилии встречавшиеся то тут, то там. Эраст Петрович сообразил, что, скорее всего, там-то и есть русло пресловутой реки.

– Бежать мне за утиркой? – Парашка так рвалась услужить, что едва не скребла ногой землю от усердия и нетерпения.

– Беги, – решился Эраст Петрович и, едва девка повернулась спиной, решительно зашагал в сторону речки, надеясь хотя бы чуть-чуть побыть в одиночестве.

Он шел через луг напрямки. Цикадки при его приближении замолкали, чтобы разразиться возмущенным стрекотом, как только он уходил дальше. Одного дня в гостях оказалось достаточно, чтобы понять фатальную ошибку приезда сюда. Увы, было совершенно ясно, что тетушка живым его не отпустит, приди племяннику в голову самоубийственная мысль задержаться. Нет, однозначно, завтра поутру нужно убираться восвояси! Главное, не забыть сказать Парамону, чтобы к утру приготовил все к отъезду. Сундук только зря в дом тащили.

У реки оказалось прохладнее. Воздух был как будто чище и свежее, таким, что его хотелось пить. Эраст Петрович дышал полной грудью, не мог надышаться и наслаждался прохладой, неспешно идя вдоль берега вниз по течению. Тяжесть в желудке медленно сходила на нет, и окружающий мир постепенно становился все приятнее и приятнее. Излучина реки заросла плакучими ивами, склонившими свои ветви почти до самой воды. Место казалось уединенным и очень уютным. Воровато оглянувшись, не бежит ли с полотенцем вездесущая Парашка, Эраст Петрович скользнул под манящие кроны.

Берег полого спускался к воде, дно в этом месте оказалось песчаным, а заросли всякой водяной травы были чуть поодаль, мерно колыхаясь в такт течению. Завлекательно, очень завлекательно! И Эраст Петрович решился: скинул верхнюю одежду, оставаясь в исподнем, и бросился в прохладные воды.

Тело мгновенно взбодрилось, мышцы налились терпкой силой, он взмахнул руками и за пару гребков выбрался на поверхность. Хорошо!

– Простите, – раздалось за левым плечом, – не могли бы вы мне помочь, прежде чем окончательно утопитесь?

– Утоплюсь?! – Эраст Петрович резко повернулся в сторону говорившего и растерялся, увидев голый торс и густые длинные пряди светлых волос, обрамлявшие совсем не девичье лицо. Красивое в совершенстве правильных черт.

– Омут же, – пояснил незнакомец, – удобно: раз-два и там.

Эраст Петрович проследил за выразительно поднятыми глазами собеседника и уперся взглядом в трепещущую на легком ветерке листву, не сразу сообразив, что имеется в виду царствие божие.

– Эм, а разве самоубийцы не в ад попадают? – удивился он.

– В ад? Может быть, сие мне неведомо. Так поможете?

– Что я могу для вас сделать, сударь?

– Сударь, – мечтательно повторил незнакомец и поудобнее перехватил руками корягу, за которую держался. – Я немного запутался, не могу отцепиться. Вы только осторожнее, пожалуйста, тут на дне много топляка.

Эраст Петрович посмотрел на роскошные волосы, прикинув, какой они длины, когда их счастливый обладатель стоит. Получалось никак не короче талии, а то и пониже. Конечно, такое роскошество при купании нужно обязательно в хвост увязывать, а то и до беды недалеко.

– Что ж вы так, милостивый государь, неаккуратно? – Эраст Петрович подгреб ближе, в этом месте оказалось неожиданно глубоко.

– Случайно получилось, играли мы. Неудачно повернулся, и хвост за что-то зацепился. Не могу извернуться и достать руками, да и так выдернуть не могу, – продолжал жаловаться незадачливый купальщик.

– Хвост?! – едва до Эраста Петровича дошел смысл сказанного, он от неожиданности хлебнул речной воды.

– Ну что же вы так неосторожно, – чужие руки приобняли, рывком прижали к прохладной груди и ласково похлопали по спине.

Закралось смутное подозрение, что рук этих немного больше, чем положено, чем видно человечьему глазу, но мысль, едва оформившись, тут же растворилась в необычных ощущениях – ступни коснулись чего-то гладкого, гибкого…

– Щекотно, – Эраст Петрович вздрогнул от голоса над ухом и перестал ощупывать ногой непонятное.

– П-простите, – пробормотал он и попытался отстраниться.

– Ничего, просто чешуя на хвосте нежная, чувствительная. Так поможете? Не испужаетесь?

– Мне кажется, что пугаться нужно было несколько раньше, – Эраст Петрович слабо улыбнулся. – А вы русал, да?

– Некоторым образом, – согласился тот, – водяной. Позвольте представиться: Спиридон Дормидонтыч.

– Очень приятно, Эраст Петрович.

После знакомства оставить попавшего в беду водяного оказалось совершенно невозможно. Нырять пришлось аж семь раз – нижний плавник намертво застрял в затопленной коряге, и когда измученный спасатель наконец выбрался на берег, рядышком устроился наполовину выбравшийся из воды Спиридон Дормидонтыч.

– Благодарствую, – сказал он.

– Пустое, – отмахнулся Эраст Петрович, – рад был помочь.

Водяной задумчиво кивнул, пожевал нижнюю, более пухлую губу, затем, словно решившись, спросил:

– А откель вы сами будете?

– Я здесь в гостях у тетки моей Татьяны Матвеевны. А сельцо мое Протопопово в соседней волости будет.

– То-то я смотрю лицо как будто незнакомое!

– А вы, Спиридон Дормидонтыч, неужто всех селян знаете?

– Помилуйте, дражайший Эраст Петрович, как не знать! Они же вброд на ту сторону в Хмелинку в трактир наладились. Здешняя-то барыня строгость блюдет, не забалуешь, вот и… Не поверите, устал этих пьянчуг из реки вылавливать, а то бы перетопли все.

– Это так благородно с вашей стороны, – расчувствовался Эраст Петрович. – А мне сказали, что местные на реку ходить боятся?

– Да кто боится, а кто сам лезет, – повел плечами водяной, и подсохшие роскошные волосы золотым плащом заскользили по белой коже. – А скажите, не попадались ли вам сочинения господина Марлинского?

– Простите? – собеседник так внезапно сменил тему, что Эраст Петрович растерялся.

– Ах, с год тому назад перевернулся возок на переправе. Там были книги в том числе, журналы и газеты…

– А что вы у него читали? Писатель чудо как хорош, слежу за творчеством давно.

– «Мореход Никитин», дивная, просто дивная вещь! А как написано! «…старушка Северная Двина выливала огромный столб вод своих прямо в Северный океан, споря дважды в день с приливом, который самым бессовестным образом вторгался в ее заветные омуты и превращал ее сладкие, благородные струйки в простонародный рассол, годный разве для трески», – процитировал по памяти, полуприкрыв свои бесовские желто-зеленые глаза, Спиридон Дормидонтыч.

Эраст Петрович в упоении от беседы не заметил, как пролетело время. Найти в случайном собеседнике столь тонко чувствующую натуру, столь разносторонне развитую личность и родственную душу – это ли не чудо! Прощаясь в сумерках с новым своим знакомцем, он чувствовал искреннюю печаль.

– Ах, милый Эраст Петрович, – произнес водяной, – могу ли я надеяться на продолжение знакомства?

– Любезный друг мой, боюсь, что вынужден буду уехать поутру…

– Прошу, останьтесь хоть еще на пару дней!

– Увы, боюсь, что это невозможно.

Спиридон Дормидонтыч выглядел настолько огорченным, что Эраст Петрович почти решился задержаться, но воспоминания о сегодняшнем обеде перевесили, и он с сожалением распрощался.

– Я все равно буду ждать, – тихо произнес Спиридон Дормидонтыч и нырнул в омут, мощно плеснув хвостом.

Эраст Петрович вздохнул – расставание вышло горьким, посмотрел, как ленивая речная волна лижет берег, и поплелся обратно в деревню.

В имении царила небывалая суета – крики, шум. Эраст Петрович постоял у ворот, подивился, но вроде нигде ничего не горело, над покойником никто не выл – а все остальное его мало касалось, – и спокойно пошел к дому.

– Вернулся! – завопила оглашенная Парашка. – Барыня, барыня! Покойник-то вернулся!

– Изволь объясниться, любезный мой племянник, – Татьяна Матвеевна стояла в дверях, уперев руки в боки.

– И что я должен объяснять? – вскинулся Эраст Петрович.

– Парашка сбилась с ног, тебя искавши! Думали, утоп. Не дело, не дело так себя вести, чай, не подросток, и ужин пропустил! И мы за стол так и не сели. Переживали, я вон всех на ноги подняла, всей деревней тебя искали.

– Я думала, утоп! – вылезла Парашка.

– Брысь, дура! – в сердцах воскликнул Эраст Петрович. – Простите, тетя, как вы верно заметили, я взрослый человек. Мужчина! И не обязан вам давать отчет о каждом шаге!

– Ты сын единственной моей сестры, я за тебя в ответе!

– Я сыт гостеприимством вашим, тетя, и завтра уезжаю. Где Парамон? Пусть унесет сундук и…

– У Евдокии каждый на счету, отправила его обратно.

– Как обратно?! Как, не спросясь меня, моего кучера вы посмели отослать! Тетя?!

– Племянник, успокойся. Что тебе не так? Чем ты недоволен? Не так я привечаю гостя? Недель через пяток вернется Парамон, что ты так разволновался?

– Простите, тетя, разговор окончен.

– Эраст…

– Спокойной ночи. Я утомлен поездкой и прогулкой.

– Как можно на пустой желудок ложиться спать?! Ты голоден, вот характер-то и портится. Парашка, ну-ка живо барину пирогов и молока доставь в светлицу.

Эраст Петрович пытался заснуть под нудный писк комарья. Лежал на полу, кутался с головой в покрывало и с тоской думал, на что завтра будет похож. Комариные укусы оставляли на его тонкой и бледной коже огромные красные пятна, нестерпимо зудящие и превращающиеся при малейшем расчесе в сочащиеся сукровицей волдыри. Интересно как получается, что сидя со Спиридоном Дормидонтычем на берегу реки, среди высоких трав и влажности, комаров он не замечал совершенно? Да и укуса ни одного не было, уж такое пропустить невозможно! Ах, во всей этой пренеприятной истории с самоуправством и возмутительным диктатом тетки была одна светлая сторона – возможность продолжить знакомство с интереснейшим человеком…

– Тьфу, водяным, – буркнул себе под нос Эраст Петрович, перевернулся на другой бок, ибо этот он уже отлежал на жестком полу, и заснул. Усталость, скопившаяся за двое суток, дала о себе знать…

Утром, прихорашиваясь перед зеркалом, он дал себе слово поставить наглую девку Парашку на место и дать понять тетке всю недопустимость такого поведения.

– Куда это годится, – ворчал Эраст Петрович, водя бритвой по намыленной щеке, – указывать, как жить и что делать мне, взрослому человеку, давно вышедшему из того возраста, когда наставления принимаются как должное! Двадцать четыре, мне уже двадцать четыре, а все вокруг так и норовят дать совет… Боже, мне уже двадцать четыре, скоро седина проступит, морщины появятся, а тетка…

– Ба-арин…

– Не смей подкрадываться, когда я бреюсь! – рявкнул на Парашку Эраст Петрович.

– Завтракать идите, – донеслось из-за куста шиповника, – отец Амвросий заехал, барыня велела поспешать!

– Барыня велела! – он повернулся к зеркалу, вглядываясь в отражение и проверяя, не осталось ли где щетины. – А вот не пойду, как есть не пойду.

Но через четверть часа, спокойный и собранный, он входил в двери столовой залы, решив быть с родственницей и ее гостями холодно высокомерным.

– А это племянник мой, Эраст Петрович Малиновский, – представила Татьяна Матвеевна его отцу Амвросию.

– Рад. Душевно рад, – ледяным тоном произнес Эраст Петрович и взял салфетку.

– Он у нас большой умница, – гордо произнесла тетка, – в столицах бывал, политесу обучен и по-французски с легкостью щебечет.

– Оно, конечно, хорошо, – отец Амвросий перестал терзать кусок мяса на тарелке, – но я так скажу: счастье не в языках и не столицах. Вам, батюшка, жениться надобно, ибо Господь сказал: плодитесь и размножайтесь, а вы все скачете.

– Отец Амвросий, не серчайте! Эраст Петрович к нам приехал для поправки душевного здравия, немного отойдет и женится. Невест хороших много, вон, дочь Ипатьевых чем не пара?

– Ипатьевых-то это которая, Арина, что ли?

– Арина старшая, а то вторая, Аграфена.

– Прошу прощенья, я не готов сейчас жениться.

– Никто и не неволит, бог с тобой. Чем думаешь заняться?

– Прогуляюсь.

– Хорошее занятие, весьма полезно при душевных хворях, – отец Амвросий благостно кивнул.

– Тетушка, – Эраст Петрович решил сменить тему, – а нет ли у вас чего почитать?

– Как не быть. Парашка! Принеси Псалтирь!

– Тетя, я имел в виду другие книги!

– А чем тебе такое чтение не угодило? Я перед сном всегда его читаю, и отец Амвросий тебе всю пользу подтвердит.

– Псалтирь, я уверяю вас, читал!

– А всякой ересью не стоит засорять мозги. От этого и разлитие желчи приключается, и мозговые болезни! – отец Амвросий стукнул кулаком по столу и тут же повинился: – Грешен, каюсь. Гневлив порой бываю.

– Мне заниматься ерундой досуга нет, – Татьяна Матвеевна посмотрела на племянника, – имение на мне, мужской поддержки нет с тех пор, как отец пропал неведомо куда во цвете лет.

Остаток завтрака прошел в молчании. Эраст Петрович в душе кипел, но внешне выглядеть старался равнодушным. Едва дождался, когда можно встать из-за стола, и, извинившись, тут же удалился. Сил не было терпеть такую муку и разговоры ни о чем, невежество и черствость к чужим страданиям. Одна надежда грела душу, что в этом месте все же есть тот, с кем можно душу отвести. Эраст Петрович завздыхал, вернувшись в комнату и собираясь на прогулку, что нет возможности навить кудрей. Пришлось простецки волосья собрать на ленту и завязать хвостом. Конечно, было далеко не так элегантно, да и лицо смотрелось покруглей, но в целом получилось вроде бы неплохо.

Берег реки, как и вчера, порадовал прохладой и безлюдьем. Он оглянулся еще раз, убедился, что никто не бежит следом, и ускорил шаг – до заветных ивушек оставалось совсем немного. Однако разочарование оказалось велико – там оказалось пусто.

– Этого и следовало ожидать, – в расстройстве сказал он и опустился на землю.

Конечно, вчера он однозначно дал понять, что уезжает, что ждать его не нужно, и вообще…

– Милый, иди ко мне, милый, – тягучий женский голос позвал с реки.

Эраст Петрович встал – у берега плескалась русалка и манила, манила…

– Иди сюда, милый, поиграем…

– А не могли бы вы позвать Спиридона Дормидонтыча, – рискнул попросить Эраст Петрович.

– Иди ко мне…

– Ульяна, не шали, – произнес знакомый голос. – Вы все-таки пришли. Я рад!

– Иди ко мне, – Ульяна не сдавалась.

– Вот бестолочь, – вздохнул водяной. – Не смей мешать нам и плыви отсюда!